Под ливнем и молниями. 10 страница
Толпы людей, их полустёртые пустые лица отчётливы, но что в том пользы? Де Снор хотел увидеть там лишь одно лицо, пламенно обожаемое, понимая всю абсурдность и фантастичность своего горячего желания. И неужели она, царица и сновиденный идеал, блеснёт мертвенной и величественной звездой?.. Снизойдёт, ещё хоть раз даст восторг себя лицезреть? Неужели?.. Это, скорей всего, чаяния пленного и болезненного его рассудка, лихорадка сладострастия и сердечной тоски. Он готов был молиться о её появлении, как о глотке воды - потерявшийся в пустынях, как неизлечимый – о смерти. Она - жажда под зноем и утоление её, гибель и избавление от мучений. Она невозможна.
Он думал об этой странной всеобъемлющей напасти, потупив тёмный взор на начатом эскизе, прекращая замечать всё вокруг. Даже то, что его изумительно тонкая рука остановилась, более не делая зарисовок. Даже то, что к подножью лестницы подошёл почтенного возраста, худой и бедный скрипач и начал играть… Музыка разливалась по всей площади.
Мелодий её не существовало и для Эсфирь, как и всего того, что может затронуть сердце и пробудить там светлое. Мидиан – её одиночная камера, острог, плен. Она - ангел ночи, что ходит по земле среди людей. Она не знает покоя и насыщения и бесконечно скитается, страдая и заставляя страдать других, поскольку её пища – это слёзы и кровь, дым войны и горе… Даже сейчас, когда она у перилл набережной наблюдала место прошедшего торжества Энгельса Грегера, то не чувствовала никакой радости. Вместе с ней - рубиновый перстень, победа, новая война, но как это ничтожно!.. Всё начнётся заново, по второму кругу и продлится до бесконечности. Да, пусть герой сгинул и более нет на свете и капли его благодатной и чистой крови, но враг и ни дня не жил. Вереница его лет – рутина в золоте, лучших дарах земли и ужасающих зверствах. Энгельс навсегда благословен, а Эсфирь вовеки проклята, изгнана и обречена на презренное и безысходное существование. Хотя нет… Есть единственное освобождение. Ведь если ангел ночи сможет любить, то он обретёт покой. И плоть его станет пеплом. О, ей это чудилось таким же немыслимым, как Кристиану - единая мысль, что его греза оживёт…
|
|
|
И величаво, спокойно, презрительно взирая, она вошла в море из тумана и суетных человеческих силуэтов.
Даниэль осмотрел всю площадь, но Скольда, к его сожалению, не было. Единственная нить, что здесь и сейчас могла бы связать его с Адели, потеряна. Его поразила явная печаль, но то не уныние, а приятное, волшебное томление в крови. И вот тогда он поймал себя на мысли, что влюблён. Вместе с этим ласкающим и освежающем душу чувством прибыло и ещё кое-что столь же восхищающее. Доносилась музыка. Кто-то начал играть на скрипке. И наш герой пошёл на эти звуки.
|
|
|
Даниэль миновал толпу, которой были чужды мелодии, и встал поодаль от скрипача, чуть боком. Он не смотрел, как тот играет, потому как всецело чувствовал его творчество. Как этот музыкант талантлив, какую негу и упоение он дарит миру!..
Его композиция соткалась из невыразимо и возвышенно грустных нот. От них давило горло само собой. Они касались до сердца немеркнущем и чистейшим сиянием, озаряя самые глубины его. Эта музыка – сама Красота. В ней звоны белоснежных неземных крыльев. Среди камня, холода и вездесущего безразличия, она пребывала чудом и зарёй... Всё воскресло из тяжести давящего бытия Мидиана. Этот монументальный город – мгновение, мимолётность на фоне того, что прекрасно и бессмертно.
Даниэль уносился вместе с пением струн, переживал каждое движение смычка. Он стал сам этой музыкой, слившись с ней.
Гулкие и пустынные пропасти взора Эсфирь, скользя по гиблым силуэтам, медленно запечатлелись на одном. Он стоял в пол-оборота в небольшом отдалении возле скрипача. Она самозабвенно остановилась и созерцала таинство, которое была не во власти разрушить.
|
|
|
Она наблюдала, как иссиня-чёрная прядь трепетно ниспадала на край смуглой скулы, как небольшие разомкнутые губы рождали чуть выявляемую улыбку умиления и счастья, как стрелы ресниц воздушно взмыли вверх, обнажая зеркала души. В них читалась небесная лазурь, где пребывал Бог. В его взгляде хотелось пропасть, прильнуть к ласковой чистоте.
И если бы Даниэль ответил Эсфирь взаимным взором, то ей было бы нестерпимо больно, как пожизненно заключённому, которого травят идеей морского свободного и безграничного горизонта. Да, и он посмотрел на неё, но так, как на любую другую сейчас в толпе – мимоходом, быстро, не предавая особого значения. Эти глаза могут испепелить одним тем, что слишком красивы и лучезарны. Вместе с ними мгновенно прибыло удушающее страдание. Оно вошло лезвием в сердце Эсфирь, заставив впервые за постылую бесконечность вкусить горечь совершенно новой боли. Ей стало невыносимо. Она ушла прочь. На дне чёрных колодцев её зрачков зашевелились солнца ей неведомого…
Различия.
…Послушай: есть другой закон,
Законы — кроющий.
(«Чужому», Марина Цветаева)
Кровь. Много крови, пульсирующей и горячей.
Рейн Авилон оставлял за собой шлейф из крови, окропляя сначала землю и сухие шуршащие травы, а затем тротуар. Пуля могла стать гибельной, но он уклонился. Как результат: багровая полоса на плече. Глубокий ров из разорванных стонущих тканей. Тектонический разлом кожи, где зияет алая плоть.
|
|
|
Если бы Рейн не имел опыта выкручиваться из подобных ситуаций, будучи ловким и смекалистым, то вслед за небесной скрипичной музыкой мне пришлось бы описывать похоронный марш. Авилона окружали гулы сотен людей и машин. Все видели, что он сжимает туго рану, что силится изобразить на лице безупречное спокойствие, хоть ему и чудовищно больно, но никто не спросил, нужна ли ему помощь. Все делали вид, что всё прекрасно, как и должно быть. Они спешили по своим делам, пряча взгляды и скорее его обходя, как ни в чём не бывало. Хотя принадлежал бы Авилон секте Вуна, так кто-то его узнал бы и отнёсся так, как положено в человеческом обществе. Это Мидиан. Здесь всё иначе. Точнее здесь всё так, как велит современность. Толпы вокруг Рейна было много. И ни одного человека.
Рейн не мог пойти в больницу: его бы там не приняли, ведь он не в братстве. Все деньги он отдал за услугу таксисту и как на зло не взял сотовый. Тормозить попутку он не стал бы, но вынужденно решил попробовать, что ни к чему не привело. Иррационально пренебрегать чистотой собственной вещи из-за чьей-то беды. Кровь плохо отстирывается и отмывается.
Абсурд...
Кровь. Огненная и яркая, как сигнал, как воззвание, утверждающее: «Поставьте себя на моё место. Нет гарантии, что вы не попадёте в такую же ситуацию, как я…»
Рейн не был удивлён равнодушию. Ведь он же в Мидиане. Без денег и покровительства Вуна ты здесь – ничто. А убрать и то и другое, так что же от них останется?..
Авилон просто шёл через весь город, не убирая от раны руки. Та неровно окрасилась в запекшейся тёмно-бурый, а поверх неуёмно струились всё новые медленные багровые водопады. На коже кисти и пальцев образовались трещины, как в глине при засухе. Железно сладкий, навязчивый дух застоялся в носу. Края материи куртки и кофты точно срослись с багряным тёплым месивом.
Рейн благодарил жизнь за то, что он здесь, а не в морге. Время тянулось медленно, а ещё медленнее его – пройденные километры. Зеленоватый сумрак начал ткать тени, указывающие на ранний конец дня.
Вдруг он услышал, что кто-то зовёт его по имени, и обернулся. В шагах десяти возле припаркованного джипа стоял Даниэль, который сделал жест, чтоб Рейн приблизился. Наш герой как раз ехал обратно в особняк, как тут навстречу по тротуару – измученный Авилон залитый кровью. Фортуна улыбнулась Дани свободным местом, куда тут же можно было втиснуть джип.
- Что с тобой? –быстро и озадаченно спросил Даниэль с чувством удивления.
- Ничего особенного! - как можно легче и проще промолвил сухими бледными губами Рейн.
- А по-моему ты истекаешь кровью.
- …Есть аптечка?
- Да, но там только то, что не относится к первой медицинской помощи… И куда ты сейчас?
-…К Скольду. Он какой-то там врач по образованию. Перекись водорода, перевязка и всякая всячина прилагаются. Не в первой…
- Все пути ведут к Скольду! Поедем вместе. Садись, - решил Даниэль.
- Я твой салон залью кровью, - холодно подметил Рейн, но в душе он был очень рад, что всё сложилось так. Дани не терпелось прибыть к себе в особняк, поскольку неприятное предчувствие по поводу Артура набирало обороты и с новой силой начинало его глодать. Но он всё равно решил не оставлять Рейна. А на его реплику он почти оскорблённо и тихо проговорил, стягивая со своей шеи синий шарф:
- Знаешь, что в самом деле грязнит? Безразличие к чужим ранам. Давай, запрыгивай. Покажешь дорогу.
Для Авилона было удивительно то, что только вчера в «Лимбе» Даниэль держал себя довольно обособленно, не желая вливаться в окружение, в идеологию, царящую в подполье. Значит, что он и Рейн по взглядам различны и имеют мало общего, а с такими Авилон не желал содействовать и как-то серьёзно их воспринимать. Данная циничная манера разделять людей на своих и чужих сложилась у него с тех пор, как он стал главарём в кругах «Лимба». Да и то, что Даниэль заступился за Керта, укрепило отторжение. Он даже не знал фамилии Дани. А зачем он ему с его фамилией? Очередной моралист, мальчишка, желающий казаться хорошим и правильным. И тем неприятнее для Рейна, если он в самом деле хороший и правильный… Он слишком независим. Потенциальный лидер. Соперник.
Что же теперь происходит? Даниэль вручил свой шарф, личную вещь, чтоб хоть как-то унять кровоизлияние, помочь хоть чем-то. Нет, так нельзя… Нельзя же превыше человеческого закона ставить что-то. Где начинается сухая и безжизненная дискриминация, там исчезают сами взаимоотношения - союз, что строится на более сильных основах, чем идея оппозиции самому Вуну.
Авилону было, за что себя безмолвно пристыдить.
Они направились за Лету, а дельнейший путь Рейн должен указать. Авилон объяснил, как быстрее проехать дворами и окольными путями и был совершенно прав в эффективности. Почти сразу Даниэль задал трепетный для себя вопрос:
- Ты не подскажешь, где живут Флоренцы? Мне хотелось бы найти Адели – племянницу Керта…
- Пока не знаю. Но всё исправимо.
- А теперь о высоком: как тебя угораздило?
- Решил проследовать за Кертом к дому Вуна. Хотел убедиться в том, что он в самом деле в секте. И убедился. По мне соизволила пройтись пуля от таксиста за своевольную дерзость. А остальное – мелочи… Надеюсь, что сев в твою машину, я не подпишусь на очередное приключение.
Даниэль рассмеялся. Рейн позволил себе слабо улыбнуться. Они преодолели мост через Лету, и по наставлению пассажира, наш герой сокращал путь по дороге, которую отделяла линия жилых построек, а далее – набережная. Авилон, как само собой разумеющееся, решил поинтересоваться:
- Что я тебе после этого буду должен?
- Смеёшься? Ничего.
- Сочтёмся на взаимовыгоде.
- …Извини, но я терпеть не могу это слово.
- Странно. А что же так?
- Между взаимовыгодой и взамопользованием часто можно поставить знак равно. Но ты же человек, а не вещь, которую берут на прокат, не продукт со сроком годности и уровнем полезности. Единственное, что для меня приемлемо – это взаимоотдача. Есть замечательное выражение: то, чем ты поделился, то – твоё, а то, что ты спрятал, то потеряно. И это такая правда, что если она исчезнет, то всё к чертям развалится, как карточный домик. «Рука дающего не оскудеет»…
- А если бы мы были незнакомы, то ты остановился бы?..
- Да. Только я бы не по имени тебя называл, а например так: «Парень окровавленный с наполовину бритой головой, подожди! Куда ты так быстро?!»
- Ну, это единственное, что меня из толпы выделяло... – более расслабленно промолвил он. Сейчас он ощущал себя в безопасности.
- А это вряд ли. Ты знаешь, что происходит в Мидиане, чем это сулит. У тебя в глазах много страдания. Они у тебя тоже как раны. Это не плохо вовсе. Ты жив, если это ощущаешь.
- …А уж если кто-то принимает твою боль как собственную, то сколько в этом человечного! Сколько человечного в тебе! – воскликнул Авилон, дав себе свободу убрать постылую дистанцию.
Чтоб момент не стал слишком драматичным, Даниэль перенял выражение лица Рейна, схватился за несуществующую рану на своём плече и пронзительно воскликнул: «Аааааа!» Этот жест подхватил в шутку и Рейн и вторил: «Ааааа!!!» В общем, за дорогой они не смотрели.
А там между делом возник пешеход, причём так неожиданно, что Дани с визгом колёс остановился буквально за полметра от него. Пешеходом оказался юноша с белокурыми длинными волосами и имеющий вид крайне обескураженный, словно он видел призрак или что-то потустороннее, невероятное для людского ока. Подмышкой он держал небольшую папку, что упала на землю, раскрывшись и обнажив сокрытое: рисунки, наброски… Они оказались раскиданными вокруг беспорядочно.
Молодой человек не отреагировал на потерю и бегом скрылся в подъезде жилого дома с разрушенными урнами цветов возле, пустыми качелями и тонкими яблонями. Кристиан. Поведение его можно обосновать несусветным безумием: он лицезрел, как на площади воплотилась в явь его греза, та самая снежная королева. Сначала он находился в оцепенении, мучаясь невозможности их встречи. Карандаш, что ослабленно сжимали его белые и нервные пальцы, выпал и скатился на нижнюю ступень. Это вывело его из застывшей отчуждённости, он поднял глаза. И вдруг – она. Она точно плыла в толпе, что расступалась перед её величественным грациозным шествием. Жемчуг и роскошные меха на ней теряли своё великолепие. Кристиан видел всё: как холодна и безупречна она была сначала, как остановилась возле ступеней, замерев всем своим существом… Как что-то болезненное, безжалостно острое поразило черты её лица. Как она резко ушла. Он хотел её догнать, но не смог: она села в чёрную машину и её мгновенно увезли неизвестно куда. Он не запомнил номера, он запомнил лишь то, что символы на фасаде здания и на капоте одинаковы. Де Снор изумился до невероятного, его обуяла странная смесь из страха, чуда и неверия в происходящее. Ослеплённый, сбитый с толку, он искал укрытия. И решил вернуться в свою съёмную квартиру.
И сейчас он воспринимал чуть было не нагрянувшую трагедию, что его некто мог задавить на машине, как незначительное.
А Даниэль выругался. Рейн прошептал: «И что это было?.. Он точно из психиатрической лечебницы слинял…» Дани вышел, поднял папку, собрал рисунки, пояснив Авилону, что если бы он тоже был художником, то не хотел бы, чтоб его творчество топтали ногой и сминали колёсами. И добавил, что надо в другой раз передать этому нерадивому пешеходу утрату, тем более, что он точно знает, в каком подъезде тот живёт.
Но это в другой раз, не сейчас: синий шарф у раны Авилона стал почти чёрным, почти насквозь пропитавшись кровью.
И они поехали дальше…
Воздух сгущался мерклыми тонами. Надвигались чёрные ночные сумерки. Стемнело.
Кровь. Много крови, пульсирующей и горячей.
Лилии.
Окна в замке Эсфирь зажглись во мгле огромными ужасающими янтарями. В них – холод воинственной стали и мутные огни, что не греют.
Артуру сдавило сердце, когда он обнаружил из окна гостиной, что логово её ожило. И вероятно, сам демон тоже пробуждён. Старик пытался себя утешить, отогнать страх доводами, что, возможно, в замок кто-то заселился, не ведая его тайны и того, кто настоящий владелец. Артур пытался, и у него даже получалось, хотя он наверняка знал, что королева не допустит распоряжаться своим, как угодно простым смертным. Он думал, что Грегоры не могут сгинуть, поскольку добро сильнее зла. Всегда. А если нет?.. О, даже кощунственно так думать! Каких бы ужасов собою не несло будущее, какая бы чёрная лавина не надвигалась бы из недр грядущего, всё равно мир не должен кануть в ночь, пока существует хоть крупица милосердия, человечности, Красоты. Пока есть такие, как его Даниэль.
Как всё сейчас странно, словно ново! Как чарует запах лилий, как ласковы огни свечей... Даже Синдри ведёт себя иначе: он слишком радушен, предложил выпить вместе чаю, как любит его дедушка. Артур согласился, но лесть учуял сразу. Нужно, определённо нужно было старику переключиться на что-то иное, выкарабкаться из пучин своих рассуждений и предположений. Тем более, что на данный момент правды о том, что происходило в замке, он не выявил бы.
А свершалось там следующее.
По велению Вуна съехался «легион» на обещанный праздник в их честь. Но ждало их совершенно иное, хотя на первых парах нельзя было помыслить о подлоге. Подождите… Я написала «помыслить»? В людях, что беспрекословно подчиняются Вуну, это качество будет отсутствовать до тех пор, пока он не скомандует так сделать.
Пока он лишь пригласил их (несколько сот человек) пройти в определённое место, приготовленное для них. Там, в помещении огромнейших площадей были накрыты столы, приготовлены самые изысканные угощения. Посередине - широкая река бархатной дорожки, что ровно стелилась от самих дверей до пустующего трона на возвышенности.
Все шутили, без разбора улыбались друг другу, а Андерс прохаживался непринуждённо меж кукол со стеклянными глазами, заводил приятные разговоры, обменивался рукопожатиями, гладил по голове маленьких детей, которых матери держали на руках. Матери! Если бы кто-то из этих женщин точно знал, что их повзрослевшие чада потом будут противиться личности Андерса, так предпочти бы лучше произвести на свет гнездо ехидн. Или тождественно убили бы их голыми руками, если бы приказал Андерс. А он бы приказал … А пока – он велел веселиться, радоваться, торжествовать. Это же праздник – собрались избранные мужи и жёны человеческие, проповедующие истину, славящие мессию, перечитавшие много раз его книгу. Вокруг всё искрится от счастья, расплывается радугами, озаряется ясным светом. Когда он проникает сквозь стрельчатые окна на улицу, то разверзался янтарными столпами. В них – лёд лезвия, что предательски проскальзывает под ребро, «неверного», и отствет сумрачного пламени…
Вун попросил тишины, встал на возвышенность, на кой располагался и трон, чтоб его было лучше видно. Все поняли, что он хочет произнести речь, посему присмирели, устремив взгляды на него.
Громким, отчётливым и отлично поставленным голосом с добрейшей и милейшей улыбкой он озвучил смертный приговор:
«Братья и сёстры, сегодня наш день! День триумфа и победы над ложью, над притворством религий, что ведут в пропасть. В мракобесии заблуждений, знайте, мы – истина, мы – будущее и свет. Сегодня к вам снизойдёт бог. Вы этого удостоены…»
В толпе послышались шёпоты. Через короткое время прозвучал скрип петель двустворной огромная двери. Напряжение, буйствовавшее в людских массах заставило каждого затаить дыхание. Люди разошлись по сторонам, оставив прямую дорогу к трону свободной от своего присутствия. Все взгляды – на медленно раскрывающуюся дверь. Бог. Настоящий и видимый. Он вот-вот снизойдёт.
И тут произошло то, что заставило их упасть на колени, а некоторых и склониться ниц, точно некая сила подкосила их тела. Трепетное ожидание завершилось экстатическим преклонением, поскольку возникла Эсфирь, не спеша вошедшая и начавшая своё движение к трону. Появлением своим она заставила толпу в сладострастном исступлении тянуть к себе руки и причитать, заливаясь слезами ужасающего восхищения. Ужасающего своей клокочущей страстностью. Единый взгляд на неё навсегда их ослепил.
Эсфирь возложила свою правую руку на подлокотник трона, на пальце её алел перстень с крупным рубином. И все пришедшие поднялись с колен, по приказу Андерса, чтоб поочерёдно подойти и поцеловать ледяной камень, в сердцевине которого вспыхивали кровавые блески… На протяжении всего действа Эсфирь так же горделиво и монолитно восседала на троне без движения, не моргнув нежнейшими веками, а мимо неё всё проносились тени, что трепещущими от волнения устами прикладывались до священного перстня. Так они бесповоротно признавали её своим единственным божеством, вручали Эсфирь права на своё сердце и волю. Среди них были и отец и мать Рейна Авилона.
Дети плакали. Чтоб они не мешали действу, Андерс их увёл в одну из комнат, что запер на ключ. Отцы и матери не противились - им всё равно. Они не слышали, как надрывались их кровинки, не видели, как они тянули свои ручки, крича от страха и беззащитности.
Когда все собравшиеся приняли присягу, то Эсфирь поднялась с места, сея в воцарившейся тишине атласный шелест своего платья, плавно воздвигла длани к толпе, точно дирижируя своим оркестром. Головы томно запрокидывались назад, пальцы сами стягивали одежды, губы тянулись к губам, дыхание разгорячалось. Они готовы были сорвать с себя и кожу, находясь в экстазе блуда. Вскоре пол превратился в живой ковёр из обнажённых тел, сплетавшихся комками змей. Ногти оставляли багровые следы на спинах и бёдрах, зубы с каннибалической жадностью впивались в солёно-горькую кожу. Это месиво из плоти продолжало движение, напоминая склизких червей в падали. Все принадлежали всем, и все принадлежали единому наслаждению, так как ныне являлись служителями Эсфирь. Они, все они, считали своё состояние высшим счастьем, изливая кровь, изливая семя и пот. Как они низко пали.
Как они низко пали…
Видя это, Андерс понял, что хорошо выполняет свою работу – легион повиновался приказу похоти, как хотела Эсфирь, значит повинуется и во всём другом.
Да, это праздник. Пиршество гибели.
Королева восседала над морем разврата ледяным изваянием, пребывая в глубокой задумчивости. Вун поинтересовался, довольна ли она праздником.
- Праздник?.. – с отвращением переспросила она. - Для меня изысканная еда не имеет вкуса. Неутомимая пылкость мужчин стала скучной. Сладострастие дев меня уже не забавляет. Власть? Это слово не томит слух. Мне могут воздвигнуть храм, но слава меня лишь потешает. Меня могут восхвалять на полотнах – но они для меня не имеют цвета. Обо мне могут писать арии – но в этой музыке я не услышу звука, как и в любой другой…
Её голос стал ниже и глуше. Лицо замерло, на губах скользила горечь:
- Но сегодня я видела душу, в которой цветут лилии. Я видела глаза, излучавшие свет моего навсегда потерянного рая. Тот юноша – дитя, крылатый божий пасынок. Перед ним однажды склонятся все земные короли. Он прекрасен!.. Я ненавижу его. И потому жажду, чтоб он стал только моим. Срезать такие цветы, пронзить каблуком их смятые бутоны, разбить отражения неба – не стоило бы это многих прежних утех и забав?
- Так заставьте его Вас желать и любить, - злорадно предложил Андерс, склонившись к ней.
- Я приду к нему вместе со снегом. Мой Кай… - почти шёпотом произнесла Эсфирь, погружаясь в мрачные метели своих грёз.
Сам Даниэль чувствовал нечто странное: точно его кто-то зовёт. Но это не Адели. Тогда кто же?.. Но дела насущные отгородили от него взбудораживающие и опьяняющие ощущения: они с Рейном подъехали к дому, где Диксы были квартиросъёмщиками. Это старая постройка, что медленно и верно разваливалась, а трещину на одной из внешних стен сегодня утром закрыл плакат с изображением Вуна. Кристиану он, конечно, не понравился, но Скольду пришёлся кстати: из щелей не так дуло.
Причина, по которой Скольд не слышал звонков Даниэля, оказалась очень простой: он спал. Только грохочущие стуки в дверь смогли его поднять на ноги. Они и мёртвого способны были разбудить.
Сначала Скольд подумал, что это Иен, хотя он так себя никогда не ведёт и рано ему ещё возвращаться с работы. Он на цыпочках подкрался к двери в нижнем белье в цвет своих волос, взглянул в глазок и, разумеется, тут же отворил. Он даже зевнуть не успел, как осыпал Авилона вопросами, что с ним на этот раз случилось. Рейн выпалил ему раздражённо пересказ ситуации с распоясанным таксистом точно в таких же подробностях, как и Дани в своё время. Они прошли. Тут же наш герой решил выяснить то единственное, что его очень волновало: не знает ли Скольд, где можно найти Адели.
- К сожалению, нет… Не влюбился ли случаем ты, Велиар? – с громогласным хохотом изумился Скольд, пока Аволон в кухонной раковине, в своеобразном ужасе для чистоплотной домохозяйки, мыл руки в засохшей осыпающейся крови. Он замер и медленно обернулся и переспросил, поглядывая то на Даниэля, то на Скольда: «Велиар?»
- Моя фамилия… - робко отозвался Дани.
Рейн нацелил на него удивлённые чёрные глаза и быстро проговорил:
- Ты… Подожди. Разве? О! Послушай… Я сегодня видел твоего родственника… Не знаю точно, кто он тебе. Синдри. Знаешь Синдри? Так вот, он сегодня встретился с Вуном. Андерс передал ему флакон небольшой… Как я услышал, там яд.
Даниэль странно и беззвучно и страшно усмехнулся и повторил с содроганием:
- Там яд…
Он даже не попрощался, а выбежал на улицу, нервно завёл машину, с рёвом мотора сорвался с места. Его предчувствие по поводу Артура разрешилось одним только словом «яд». Он мчался очень быстро. На ладони лежало злодеяние, что должно свершиться, и мотив соучастника казался ясным, как божий день.
Может, Синдри не станет сегодня этого делать? Может, есть возможность обезопасить Артура? Нет, он не должен умереть так от предательской и неблагодарной руки… Не должен!
…Синдри поставил поднос с чаем на столик возле Артура, мягко говоря, попросил Вильгельма им не мешать, приказав рабу куда-нибудь уйти и не путаться под ногами.
- Он Вильгельм, - строго сказал Артур, поднося к губам полную горячую чашку.
- Ах да, Вильгельм, - поправился невинно Синдри и повторил движение Артура. Синдри точно знал, что это его собственная чашка с изящной гравировкой его имени и фамилии. Содержимое её не несёт собой смерть. За каждым жестом деда он внимательно следил и трепетал от предвкушения. Фривольно положив ногу на ногу, Синдри немного отпил и как бы невзначай проговорил:
- Знаешь, я верно сделал, что попросил у тебя прощения. Мы же семья в конце-то концов! Я восхищаюсь своим родом и фамилией, ведь целая многовековая династия чистокровных господ – это явление редкое. Я же знаю, у нас есть власть, а она даёт силу и привилегии…
Артура тошнило от этих слов. Только недавно он вылечился от мании величия, а теперь смотрел точно в зеркало своей лихорадки. Но аромат крепкого чая его успокаивал. Скоро должен приехать его Даниэль, единственная отдушина. Он обнимет его, прижмёт к груди. Какое там бьётся дорогое сердце!.. Сердце. Как бы он хотел, чтоб оно не знало боли и скорби утрат. Но ещё более он хотел, чтоб оно не становилось каменным. И Артур верил, что оно не пропадёт. С мыслями этими, вдохновляющими на счастье, он приник к чашке и чуть отпил. Совсем немного, полглотка.
Синдри подсел к нему и на ухо почти прошипел с желчной улыбкой:
- А знаешь, почему я так сильно горжусь Велиарами? Они изобрели совершенный яд, чтобы убивать своих врагов. Ты – мой враг.
На языке чуялось то исключительное послевкусие отравы, от которой нет спасения. Артур взглянул прямо на Синдри, торжественно и безукоризненно колко рассмеявшись:
- А ты не Велиар! Ты никакого отношения к Велиарам не имеешь. Нет в тебе и капли моей крови!
Синрди вскочил и завопил: «Ты врёшь! Ты всё врёшь! Умри, ничтожество!!! Сдохни!»
- Ты получишь по заслугам, не переживай… - непоколебимо спокойно произнёс Артур. Потом по телу его прошлась мелкая судорога, что-то внутри резко сжалось от боли, но он успел поставить чашку на край стола.
Синдри не пожалел яда. Зато он пожалел свои нервы и с брезгливым выражением лица, скривив рот, оставил Артура, которого обуяла агония. Он встал на крыльцо, чуя, как в его руках его уже хрустят купюры. Реплику старика по поводу его непринадлежности к роду Велиаров он решил забыть. Он думал, так его «враг» пожелал последний раз уколоть его высокое достоинство. Не прошло и пяти минут, как подъехал Даниэль…
Синдри стал свидетелем сцены, как к нему выбегает Вильгельм, пытается с комом у горла что-то сказать, но Дани уже всё понял... Он не успел. Он сбавил темп, молча подошёл к Синдри. Они сцепились в драке, и Вильгельм разнял их быстро, позволив Даниэлю войти в особняк одному.
В гостиной Артур сидел на том месте, как и в первый вечер их знакомства. Так же пылали сотни свечей. Но Артура уже здесь не было.
Даниэль стоял некоторое время на пороге гостиной, слушая безмолвие и улавливая в нём редкие и туманные для его восприятия потрескивания свечей. После он закрыл веки Артура дрожащей рукой, сел возле его ног, положил голову на его колени. «Поговори со мной ещё. Мы с тобой тогда много не договорили и остановились на самом интересном… Дедушка? Я не успел,» - проносилось в мыслях его. От тела начинал исходить совершенно особенный холод, как от слезы горного хрусталя. Даниэль не ощущал, как болезненно он впивался зубами в свои губы.
Дата добавления: 2016-01-04; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!