Под ливнем и молниями. 2 страница
И последовала минута пустоты, казавшаяся Даниэлю мучительно долгой. Точно это был обряд минуты молчания по усопшему. И наконец, слабым и тающим голосом Артур проговорил довольно отрывисто и тяжко, указывая на одно полотно немеющим перстом:
- Август… Вот эта картина, на которой я изобразил август. Ты верно подметил, что мои картины несут след горького и безутешного. Я просто думал, куда он мог уехать. Грезилось, что видит он перед своими глазами тот или иной пейзаж. Поэтому я начал их писать. Там я видел его тень, чуял его присутствие, хотя на них нет человеческого силуэта. Теперь его тень будет жить на этих полотнах бесконечно… Ты устал с дороги, мой дорогой. Пока отдохни здесь, а я побуду один. Тоже отдохну. Может, впервые в жизни. Только ты-то меня не оставляй!..
- Не оставлю, - тихо ответил Даниэль, и по тому, как он это сказал, слышалось, что он в самом деле его не оставит. Он обнял его ещё раз и вышел из гостиной, из этого бархатно-каменного сада цвета обсидиана и малахита - из чащи, под чьей сенью всё разрешилось. Последовало безмолвие. И только белые лилии, что по бокам органа, повествовали своим похоронным ароматом о том, что Артур наконец-то дождался возвращения своего сына.
Артур.
Так для Даниэля и Артура прошло утро. На выходе из гостиной юношу сразу же перехватил везде успевающий и до всего небезучастный Вильгельм, который тут же промолвил вполголоса: «Вы не подумайте, я не подслушивал. В этом доме удивительная акустика. Мне радостно за Вас. Ведь хозяин Вас принял. Это же всё Ваша наука, молодой человек! Великая!» Юноша был в небольшом смятении: «А мне-то что делать?..» Вильгельм ответил: «Как? Вам Артур и так уже посоветовал отдых…Я сейчас Вам всё устрою…» Подобный расклад был весьма кстати, поскольку в самом деле Дани утомился дорогой. После сытного завтрака, который оказался заодно и обедом, он попал в объятия Морфея в одной из комнат, отведённой гостям. За последние четверть века он стал первым, кто был принят таким образом и смог насладиться глубокой негой сна на двуспальной высокой кровати с полупрозрачным балдахином.
|
|
|
Он проснулся уже тогда, когда мутный осенний закат лениво посылал в окно вязкий каре-багровый луч. Пробуждение его было вызвано тем, что он услышал отдалённые раскаты органа. По всей видимости, это играл Артур. Даниэль оделся и после вышел в длинный коридор, где подсвечники источали вялый, пастельно-жёлтый свет. И он пришёл на эту музыку, увлекаемый её волшебными и слаженными звуками. Словно в ней то трепетал хрусталь холодной прибрежной волны, то раскрывались древние океанические глубины.
В гостиной, где горело огромное количество свечей, из-за коих всё казалось точно высеченным из глубокого мрака и зарева, и располагался Артур. Увидев, что к нему пожаловал Даниэль, он прекратил играть и, не покидая места за органом, несколько странно улыбнулся. На нём отпечаталось страдание и утрата. Но он силился их хоть немного скрыть. Он говорил: «Дождался я всё же твоего пробуждения, а то же ведь совсем истомился… Всё думал о твоих словах… - тут он прервал мысль и специально в своей дальнейшей речи сделал упор на другое. - Ну, что скажете, коллега, о моих музыкальных задатках? Ты же сам себя окрестил «немного музыкантом».
|
|
|
Молодой человек, увидев, что старик неловко приподнимается с сидения, поддержал его за руку, отметил, что они, задатки эти, высоки, и что сам умеет «немного играть на гитаре и пианино и немного петь».
- Продемонстрируешь что-нибудь из этого? – спросил Артур.
- Когда появится вдохновение, иначе будет не то, - заключил Даниэль чуть хриплым ото сна голосом.
- Да, вдохновение … Я вот последние годы совсем не имел желания играть. А сегодня (подумать только!) муза вернулась. Так не спроста же это своевольное божество посещает! Сегодня я к тебе заходил пару часов назад, думал, разбужу: поговорить с тобой не терпелось. Так рука-то и не поднялась. Смотрю: ангел милый, дитя тихое, сопит блаженно, причёску свою девичью по подушкам раскидал. Так и вся моя тоска и прошла. Подумай только: вся тоска! Вот о тебе я ничего не знаю ведь, верно? А ты сразу же полюбился, как меня обнял. Чудесное, светлое создание! Так ты присядь. Вот на софу. Напротив меня. Хочу на тебя смотреть.
|
|
|
Даниэль точно желал что-то вымолвить, но так и не успел, поскольку Артуру не терпелось говорить далее. Он взялся за Дани с лихорадочным рвением, точно видел в нём единственное лекарство от своих мук:
- Я двадцать с лишним лет страдал, а теперь стоит взглянуть на внука родного, как тут же и радостней становится. Могу же я побыть хоть минутку счастливым? Ты чаще со мной бывай.
- Я тебя буду навещать, конечно же! – заключил Даниэль.
- Навещать?.. – недоумённо переспросил Артур с щемящей потаённой тревогой.
- Я хотел снять номер в отеле, пока я буду в Мидиане… Так же нельзя! Я просто приехал без приглашения, а ты вот так… - неловко и смущённо рассудил Даниэль.
- Без приглашения?.. Так что же с того? Я настаиваю, чтобы ты остался у меня... Так что же мы медлим? Я думаю, тебе есть, что поведать. Расскажи о своей жизни, о своём творчестве, о том, есть ли невеста – мне интересно всё. И о … - он горько нахмурил брови, - о семье о своей расскажи, о родителях. Вот о последнем - всё в мельчайших подробностях.
|
|
|
- Ох, это долго… Но я поведаю, да. Только перед тем, как я начну рассказ, ответь пожалуйста, о каких именно моих словах ты думал?..
- Сегодня утром я от тебя одну услышал мысль. Ты сказал, что в осознании злого или скверного поступка уже в зародыше таится его искупление. Этакая она, мысль, что на дороге просто так не лежит, поскольку глубокая. И, значит, только у человека рассудительного может родиться. Только не прими это за лесть, - весомо и значительно заключил старик.
- Ты не такой человек, который желает льстить. Да и я не жалую лесть.
- …А какой же я человек? – и, сидя на своём кресле, он придвинулся к Даниэлю чуть ближе и подпер кулаком подбородок в готовности слушать. Он пристально смотрел на юношу. Но тот отвёл взгляд и закрепил его на резной ножке кресла. С таким же успехом он мог бы посмотреть и на складку на задёрнутых шторах и на эллипс ровного пламени свечи. Он чуть прищурил глаза, в которых таяли яркие продолговатые огни, и после недолгого раздумья начал говорить с небольшой отрешённостью:
- Первые мгновения нашей встречи ты был не на себя похож. Мне сегодня утром показалось, что ты точно в маске пришёл. Это такая маска, наложенная привычкой жить в одиночестве и сохранять непоколебимость скалы. Хотя нет, лучше сказать, что не ты скала. Ведь у камней нет во взгляде столько горечи. Она так и бьётся сквозь недоверие, муку и закрытость, вызванные твоим незавидным положением. Скорее, скала была на тебе, и того гляди, она совсем тебя придавила бы своим грузом. А ты когда начал плакать, то … то и стал тем, кем являешься. Сейчас же ты искренен, в тебе пробудились лучшие качества. Да, именно пробудились!.. Воскресли! – последнее слово от произнёс с таким священным и тихим восхищением, что голос его точно дрогнул. И он замолчал, став печальнее, но скоро добавил:
- Я могу ошибаться. Но я лишь попытался передать то, что ощутил. У меня всегда так.
- И хорошо же, что не все так проницательны, как ты. Когда ты отзывался о моих полотнах, что я ненароком подглядел в вашем разговоре с … со слугой, то на лице твоём было такое же выражение. Ты пропускаешь мир сквозь чувства – это черта, которую Торесен подверг бы нещадной критике и насмешкам.
- О, на это он был горазд! – рассмеялся Даниэль.
- Говоришь, что рассказ твой о собственной жизни долог? Ничего. Меня это ничуть не тревожит. Давай же! – не меняя позы внимательного слушателя заключил старик.
И наш герой начал повествование.
На Краю Света.
Даниэль, как рассказчик, весьма неплох. Его речь лишена эмоциональной монотонности и сухости. Артур совершенно верно подметил, что он пропускает мир сквозь чувства, поэтому выявлялось, как он каждой ноткой своего существа заново переживает события прошедшие. Но начал он говорить посредственно, а именно так, как будто поспешно излагал насущный факт:
- …Пожалуй, я возьму немного издалека. Я точно запомнил, что ты рисовал эти пейзажи, поскольку грезил, что тот или иной эпизод мог стать частью жизни моего отца. Но среди них нет того, который бы отразил место, где он обосновался. Это премного южнее Мидиана. На побережье моря есть небольшой городок, уютный и старинный, раньше служивший портом. Туда стекались совсем разные люди: кто-то для отдыха, кто-то желал обустроиться там до конца жизни. Мне всегда был непонятно, почему отец решил именно там поселиться.
- Перед тем, как хлопнуть дверью, Торесен сказал, что уедет на край света, - лаконично подметил Артур. Наш герой изумлённо улыбнулся:
- Так какой же это край света? По мне так, это само его сердце, которое бьётся в такт прибоя!
И он восхищённо продолжил:
- Там шумы волн переплетаются с голосом церковных колоколов… И воздух солёный, с разлитым в нём душистым, тёплый ароматом множества цветов. Видны скалы, что словно касаются чистого неба. Оно большую часть года такое. Там эвкалипты, тисы, водопады, скалы, гроты... Если на побережье отыщешь камень, через крохотное сквозное отверстие в котором можно увидеть это небо, то значит нашедший будет счастлив. Так гласит легенда. Эти камни разбрасывают ангелы. В городке делают вино, которое сладкое-сладкое... И само бытие людей, из века в век живших там, как гимн счастья: они с радостью приходят в этот мир и покидают его без сожаления, без упрёка. Они любят свободу, они любят Бога...
Он описывал всё это и точно видел перед собою. Он делал жест рукой, точно гладит любимый воздух; смежал веки так, точно смотрит в огромное небо в солнечный полдень. Но тут греза расточилась в багровом зареве свечей, и он произнёс:
- А отец любил подчинять себе всё и вся. Он купил дом по прибытии и занялся своим бизнесом. А именно открыл гостиницу.
- …Теперь я знаю, куда он употребил украденные у меня деньги. Надеюсь, гостиница не оставляла желать лучшего.
- Если только в том плане, что к работникам было отношение как к вещам. Я хочу тебя предупредить… Если ты услышишь о моём отце что-то неприятное, то…
- Расскажи правду, - тихо попросил Артур.
Правда была горькой не только для него.
- …Однажды к нему пришла устраиваться та, которая будет моей матерью. Её звали Камилла. И тогда Торесен - ещё двадцати с малым лет юноша - впервые её увидел. Всё это он мне говорил, когда я был подростком. Он, будучи пьян, сказал мне: «Как сейчас помню, как я проникся желанием обладать. И я стал обладать. Потому как всё лучшее должно быть моим». Слово «обладать» он произносил с таким придыханием и самолюбованием, что меня от этого наизнанку выворачивает. Но он ни сколько не приврал того, что добился цели. Она – дикарка, с чёрными, как смоль, волосами, с бронзовой пылью загара на плечах, умеющая быть своевольной. Ты мог бы подумать, что она, сама окрылённая жизнь, - это всего лишь цель, забава, прихоть?.. Немыслимо!.. Немыслимо и то, что она смогла в моего отца влюбиться. Ведь если свободолюбивое сердце испытает такое чувство, то это будет самое преданное и верное сердце. Но силой - никогда не принудить и не подчинить. Вот в браке отец и показал, что такое «обладать». Есть патологическая и маниакальная ревность – он её применял в идеале. Есть мания величия, ужасное неуважение – в этом мой отец тоже преуспел. Он срывал с неё крест. Когда мне было четыре года, то моей матери не стало. Я не скажу причины, но виновен её супруг. Я запомнил, как она пела мне перед сном… Это прекрасный голос. Иногда я необыкновенно тоскую по его звукам, точно у меня украли нечто бесценное и прекрасное. Вместо того, что называется семьей, у меня есть только воспоминание голоса, – во всём изречении Даниэля слышалось что-то болезненное и надломленное.
- Не верится, что он тебя воспитывал… - отрицательно покачал головой Артур.
- Это не совсем так. Торесен не особо тосковал по супруге. Почти сразу в его доме стало происходить такое, что бескультурно описывать. Могу сравнить это с борделем. К счастью, меня, никому не нужного ребёнка, оттуда вызволил брат матери – Мартин. Отец не особо обратил на это внимание и даже был рад, что избавился от обузы. Человек, меня из такого спасший, имел самые хорошие качества, пусть никогда не был мягок. Он был военным. Часто пересказывал истории, услышанные от прадеда – офицера, видевшего очень много того, на что способны человеческие алчность, доблесть, вопиющее зверство и героизм… Он пытался заботиться обо мне, как о своих двух детях – о дочерях кстати. Тогда я стал понимать, что мне нужен брат, поскольку девчонки есть девчонки. У меня было такое… особенное детство. Сейчас я скорее выгляжу вполне спокойным, но тогда какого только озорства от меня не было!.. Мартин вёл себя со мной очень строго, но стоило ему отвернуться, как я, перескочив через забор, убегал искать себе приключений и проблем. Он в очередной раз восклицал: «Что с тобой делать?! Неуправляемый ребёнок! Как будто в тебе сидит ураган… или бесёнок… Да! Как корабль назовёшь, так он и поплывёт.» «А что не так с моим названием?» «Фамилия твоя означает зловещее… Дани, может, как-нибудь сменим её?..» Я всеми руками и ногами, всей своей детской ревностью был против его идеи. «Нет, Мартин! Папа обидится…» Но вернёмся к моему озорству. Было одно место, где мне просто не хотелось злодействовать – я помогал в алтаре местного храма. Особенно мне нравилось находиться там тогда, когда не было никого, и вечерний сумрак сгущался в древних высоких сводах. Во время служб меня поднимал над землёй стройный и объёмный голос хора, в каждом слове сияла крупица, составляющая нерушимую гармонию… Это стихия. Могущество, перед которым ты более чем крохотен. Похожее замирание я ощущал тогда, когда лет в одиннадцать тайно проник на рыболовецкое ветхое судёнышко, чтоб отправиться в открытое море. После открытого моря, его простора, его бездны, его бурь и звёздных ночей человек не может оставаться прежним. А вот по-прежнему оставалось всё в случае с папой. На соседней улице он вкушал прогнившие до сердцевины плоды вседозволенности и обо мне даже не думал. Тогда я видел его порой: то он попадётся на улице в праздной компании и пройдёт мимо меня, делая вид, что не замечает; то я преднамеренно покручусь у его дома. Мне его не хватало. Я не понимал, почему он так ведёт себя, и что я делаю не так. Почему у него так часто меняются женщины? Почему он дурно славится своим диким нравом? Он провернул множество афёр и откупился, он шёл по головам. Почему он обрекает себя на такую страшную и несчастную жизнь? Мне тогда хотелось поставить его ближе к алтарю и сделать так, чтоб он чувствовал всё, что я. Потому что он понял бы многое и понял бы раньше, чем перед смертью. Но, в конечном счёте, произошло для меня чудо: он обо мне вспомнил. Тогда мне стукнуло тринадцать лет. Его бизнес прогорел. Не стало денег, и вся его свита отправилась искать другое «хлебное место» на все четыре стороны. И он явился к нам в дом и потребовал меня обратно. Ты понимаешь: «потребовал»! «Обладать», «требовать».
- Умереть от страшной болезни, - дополнил Артур с дрогнувшими уголками губ.
- …Я подумал, а может для него не всё потеряно? Может, если у него появится рядом родной сын, то он изменится? Но моя жизнь с тринадцати до почти семнадцати – полнейшее тому опровержение. Но за это время я не забывал про Мартина. У них появился третий ребёнок, и они оставляли часто его на меня. Сначала было жутко, потом – как-то даже и забавно… И в случае с отцом всё тоже было предельно забавно: мы никак не могли найти общий язык, что я переносил, знаешь ли, болезненно. Тогда начал увлекаться некой музыкой – тяжёлой, как тогдашний мой удел. Тогда папа безуспешно хотел мне привить все качества, которые были в нём, каждодневно сетуя, что у меня отвратительное воспитание и мысли. Зато он раскрыл мне своё мировоззрение. Он окончательно стал для меня человеком со штампом: «Так нельзя жить». Он учил меня, что искусство и творчество – занятия пустые и не несут собой ничего. А книги читают лишь недалёкие, поскольку человеку сильному и умному они не нужны. Честь, достоинство и милосердие продаются и покупаются. Вера, по его мнению, тоже есть удел червей. Ведь всё объясняется наукой. «Если Бог есть, то покажи мне его!» Я с ним не соглашался, но в спор не ступал. Его убеждения заставляли меня жалеть его больше. Про тебя тоже говорил, про ваш скандал. О, это же нелепость…
- Да… Я всего лишь сказал ему, что в его суждениях нет ничего оригинального, что он обыкновенный и типичный человек. Никогда не мог льстить.
Даниэль задумчиво покачал головой, потом что-то вспомнил и после смешка начал в весёлой непринуждённости:
- А он мог льстить! Однажды я, неблагодарный сын, получил от него даже подарок. На четырнадцать лет он привёл мне, извините, женщину лёгкого поведения и сказал: «Это Мадлен. Делай с ней всё, что хочешь! Всё оплачено. Без моих забот ты никогда не стал бы мужчиной!» Он рассмеялся и запер дверь на всю ночь. Я и стал с ней делать всё, что хочу. Мы говорили обо всём на свете, играли в приставку. Она вообще оказалась весёлой. На прощание она мне сказала, что я её лучший клиент. А отец процедил сквозь зубы: «Мерзкий извращенец!» (В этот момент он комично утрировал Торесена вплоть до ноток голоса и черт его лица) И добавил, что я никогда не стану мужчиной. (Следующую реплику он произнёс серьёзно и с ликованием непоколебимой истины.) Парень становится мужчиной в делах, а не в женщине. И…
Он осёкся от того, что, во-первых, почти незаметно спошлил перед человеком уважаемого возраста, а во-вторых, Артур смеялся:
- Удивительно! Ты даже об этом говоришь невинно!
Даниэль продолжил, как ни в чём не бывало, но было заметно, что где-то в уголках его губ таится вовремя сдержанный смех самоиронии:
- …В общем так мы и жили. А потом я закончил школу с отличием по гуманитарным предметам и с натянутыми оценками по точным наукам. Последний раз наши мнения разошлись, когда закономерно речь зашла о моём высшем образовании. Он сказал, чтоб я получал такое образование, которое поможет получить денежную профессию. Я сказал: «филологический». А это абсолютно убивает всякий намёк на «денежность», но у меня к этому самая настоящая любовь. Я констатировал положение вещей одним словом, а он разошёлся ни на шутку, зная, что с выбором моим ничего не сделает. Он пожелал, чтобы я, «сопля малолетняя и глупая», лучше бы ушёл прочь с глаз его и больше никогда не появлялся в поле зрения. И говорил ещё много-много в таком ракурсе. Он мне признался, что я его мучил всё это время тем, что он видит покойную жену во мне - её взгляд точно преследует его через меня… Он говорил разъярённо: «Что она хочет?! Ты не знаешь?! За что мне такое наказание?! Весь ты – наказание. Ты не знаешь, почему ты ходишь так и держишь себя так, словно ты вовсе не дикий обитатель этого захолустья? Словно тебе поклонятся короли?.. А они поклонятся! Вот из-за этого я тебя никогда не переносил на дух! Убирайся прочь!» Точно он готовил для меня эти слова всю жизнь. Я впервые с ним согласился, что лучше бы мне куда-нибудь деться. Я поступил, как послушный сын: я уехал в другое место, в далёкий город … - его интонация замедлилась и лицо приняло тень сожаления: - Он взял трубку лишь однажды и прокричал: «Я тебя выгнал! Зачем мне разговаривать с тем, кого я выгнал?!» Он вообще любил подменивать понятия. Когда я пару раз целенаправленно к нему приезжал за сотни километров, чтобы увидеться или попытаться исправить ситуацию, он не открывал дверь. Мы не имели возможности пересечься. Неделю назад я снова вернулся в родные края. Но не застал его в живых. В дом, где прошла часть моего отрочества, уже успели заселиться другие люди. Они сказали, чтобы я зашёл в больницу. Там-то одна медсестра и передала мне письмо со словами: «Это осталось от него. Сначала он не знал, нужно ли письмо отправлять, сомневался, страдал о чём-то. Потом он считал, что никто не достоин бросить его письмо в почтовый ящик, не доверял никому, оскорблял и сильно ругался. Когда же он за день до смерти начал просить, то никто не пошёл ему навстречу». Так оно попало мне в руки. Я встретился с семьёй Мартина, пробыл у них день, изучил карту, как проехать в Мидиан. Сходил на могилы, положил цветы перед тем, как отправиться в своё новое путешествие... И вот я здесь. И знаешь? Я снова попался под прицел его взгляда - теперь же он смотрит с этих полотен. Я ослушался. Какой же я скверный сын!
Филипп.
Почти незаметно в общество «скверного сына» и Артура влился Вильгельм, который предложил:
- Господа не желают ли ужинать?
- Ты голоден? – спросил старик у Даниэля. Тот отрицательно покачал головой.
- У нас тут пир иного рода, - промолвил Артур и сделал своему слуге незначительный и пренебрежительный жест рукой - знак чтоб Вильгельм оставил их наедине. Через момент Даниэль робко отозвался из глубины тёмно-багровой, играющей огнями гостиной, когда Вильгельм был уже в дверях:
- Но я не отказался бы от кофе…
Скоро в комнате с уже плавно догорающими свечами разлился терпкий запах кофе, чашечку с которым Вильгельм передал нашему герою. А последний, по обыкновению своему, поблагодарил. «Пустяки, господин Даниэль,» - пожал плечами слуга и, поймав от Артура то же движение кисти, повиновался знаку и поспешил удалиться. Но на середине пути ему снова пришлось обернуться, поскольку вновь с такой же робостью раздался голос Даниэля:
- Вильгельм, обращайтесь на ты. Мне так привычней. Я прошу Вас.
- Хорошо, как скажешь, - приободрённо отозвался слуга и ушёл.
Артур увидел, что при словах «господин Даниэль» внука его точно слегка кольнули. Дани повёл уголком рта и на лице его запечатлелось такое выражение точно он надкусил недозрелый лимон. Когда дверь захлопнулась, то юноша немного саркастично проговорил:
- Ну вот! Из крайности в крайность: то меня нарекают «малолетней соплёй», то клеймят «господином Даниэлем».
- Тебе нужно смириться с этим, - решил Артур.
- С «соплёй»?
- Нет, с «господином»... Ты так много не знаешь про свой род! Чуть позже я тебе обязательно расскажу. А пока повествователь ты. Итак, ты покидаешь дом Торесена…
- …Не имея за душой почти ничего. У меня была в распоряжении самая малость: это небольшие деньги, необходимая одежда, книга поэзии, зубная щётка, печенье, которое съелось за первые четыре минуты моего путешествия. Да и этого очень достаточно. К счастью, мне удалось поступить на заветный факультет, поселиться в общежитии. Прежде всего, я осмотрелся в городе. Там было вечно пасмурно, дождливо и как-то не душевно. Но сухость однообразной архитектуры мне казалось приятной: она располагает к тому, чтобы ходить по безликим улицам и думать, думать о чём-то своём… Я посетил все бары, клубы, театры, которые не отличались по форме и содержанию от невзрачного города. Студенчество началось с вечным безденежьем и кутежом. Сначала всё это меня интересовало. Я имею в виду кутеж. Но само веселье и разнузданность мне через полгода наскучили. Я охладел к такому образу жизни так же быстро, как и влился в него. У меня так всегда. Скоро я обнаружил, что мне просто не на что жить. И как бы я не старался ограничивать свои нужды, всё равно вопрос финансовый меня угнетал. И тут я начал искать работу. Многое перепробовал… Это ад. Выступал ещё на вокале и по совместительству играл на гитаре в местной группе, где ещё два близнеца, которых зовут Скольд и Иен. Они показывают своим примером,насколько родные люди, даже братья, бывают разными… Моя жизнь стала приемлемо стабильной, но всё это несло печать пустого. Мне явно чего-то не хватало…
У меня был преподаватель философии Арне Берг. Мужчина лет пятидесяти с лишним. Он умеет подать материал так, что даже самые нерадивые студенты желали его слушать. Почти с первого занятия я начал всегда активно принимать участие в обсуждении различных вопросов, если то требовалось, а ему нравилось быть инициатором диалога, чтоб студенты рассуждали и высказывали своё мнение. Было, где разойтись. Он ко всем относился одинаково, но скоро начал выделять меня или из-за активности, или из-за моей способности сказать что-то умное, во что мне верится с трудом. Человеком он оказался взвешенным и самодостаточным. Он мне советовал книги… В общем, мы подружились, и я был (и надеюсь, есть) на хорошем счету. Потом он заболел, и несколько недель его заменяли… Мы случайно встретились в парке, по которому я сокращал путь, чтоб попасть на репетицию. Арне был бледнее обычного, немного измождён, ещё он вёл за руку ребёнка лет десяти. Мы были рады увидеться. Немного постояли, поговорили… Он сказал, что скоро вернётся в университет у вновь всё встанет на круги своя, а ещё представил меня мальчику. Это, как выяснилось, был его сын. В нём сразу же читалась огромная капризность. Арне, отлучившись по срочному звонку, на пару минут отошёл, оставив меня с Филиппом (так имя мальчика). Было начало лета, которое оказалось серым и холодным. Но среди этой меланхолии и скуки мне казался приятен вид маленьких ярких одуванчиков в парке. Филипп взял кукую-то тяжёлую палку и подошёл к ни о чём не подозревающим цветам. И ка-а-ак он начал по ним бить!.. Чтоб сломались все стебли… Ка-а-ак! Откуда в ребёнке столько жестокости?! Я сказал, чтоб он так не делал, поскольку цветам больно. Он, не прерываясь, ответил угрюмо: «У цветов нет нервных окончаний. Им не может быть больно». То есть у него не было осознания того, что он уничтожает красоту… Через полгода я снова увидел Филиппа, когда зашёл к преподавателю в его дом за одной книгой, как мы и договаривались. Дом Берга отражал весь его, как выяснилось, большой достаток. Он попросил, чтобы я подождал его в гостиной, а он пока найдёт в своей библиотеке ту самую книгу. Напротив телевизора сидел на диване несчастный мальчик, весь хорошенький и ухоженный, и обедал. Ну, как сказать «обедал»… Он отрывал от отбивной маленькие кусочки и кидал их так, чтобы они прилипли и остались на плазме. Я сказал ему «привет» и сел возле. Он посмотрел на меня так, словно я то, что в итоге получится из этого куска, если его съесть. А он не ел. Я поинтересовался: «А почему ты не ешь? Тебе разве не нравится?» Он ответил, что это мерзость и гадость. «Еду нельзя называть мерзостью», - подметил я. Он спросил, почему же нельзя. Я ответил: «Потому что некоторые люди не видят на своём столе такой еды и были бы рады даже сухому куску чёрного хлеба с водой». Он съязвил: «Ты имеешь в виду себя?..» Я рассмеялся… Уточнил вскоре, что не себя я имею в виду, а тех, у кого нет возможности жить так, как живём мы. Филипп ответил, что ему глубоко плевать на таких людей, и что это их проблемы. Это уже ни в какие рамки не лезло… И тут я сделал то, чего сам от себя не ожидал. Я сел перед ним на корточки, отложил его тарелку, которую он держал на коленях. Между пальцев у него остался только небольшой кусочек отбивной. И я сказал ему, прямо глядя в глаза (у него они так и наливались желчью): «Послушай, Филипп. Мы с тобой взрослые и серьёзные люди. Я думаю, ты не против узнать кое-что важное… Ну, молчание – знак согласия. Ты знаешь, что были такие места, как концентрационные лагеря? Туда свозились люди, которые считались носителями дурной крови и неугодными для власти. Среди них были мальчики и девочки твоего возраста. Представляешь? Такие, как ты! С ними со всеми очень жестоко обращались, заставляли сверх меры работать. Они были истощены голодом и горем так, что выглядели скелетами, обтянутыми кожей. Их травили газом в специальных камерах, а потом тела сжигали в огромных печах. Вокруг был запах горящей плоти, а ещё живые заключённые приходили в исступление, от того что им казалось, что это пахнет хлебом. Они были голодны на столько, что требовали хлеба, а сами не знали, как страшно ошибаются. Они не стали бы называть еду «мерзостью». Верно? Ну, киваешь, значит, согласен. Дело в том, что они знали цену хлеба. Тебе желаю того же, Филипп. Приятного аппетита». Он смотрел на меня круглыми глазами, а потом медленно дрожащей ручонкой подтянул ко рту кусочек мяса и прожевал его, не отводя взгляда. Берг не нашёл книги, но обнаружил другую занимательную деталь: сын, этот баловень и любитель устраивать истерики, благополучно уплёл свой обед…
Филипп был крайне желанным ребёнком. По крайней мере, для отца. Мама семью бросила. Арне берёг его как зеницу ока, всюду потакал. Ох уж эта любовь!.. Она хуже всякой «сопли»!...
- Что-то мне это напоминает… Да не столь важно. Продолжай пожалуйста, - ухмыльнулся своим мыслям Артур. Он точно сравнил этого балованного ребёнка с кем-то. С Торесеном?.. Вряд ли.
- …Всякий раз, как нам в ближайший месяц приходилось втроём пересекаться, случайно или запланировано, мальчик прятал от меня глаза и вёл себя как нельзя лучше. Это заметил Берг. Он сказал: «Дани, ты благотворно влияешь на моего сына. Мне тяжело его растить, признаюсь. Он не получает должного внимания, поскольку у меня много работы. Он ведёт себя некрасиво, знаю. Я с этим ничего не поделаю. Избаловал… Но в твоём обществе он точно преображается. Видимо, ты для него авторитет. Могу я тебя попросить с ним проводить время?.. Ну, гулять по парку, ходить в кукольные театры. Ему нужен друг. Из-за его характера с ним не хотят общаться сверстники. Я буду платить, я замолвлю за тебя слово во время сессии, если хочешь. Но хотя бы раз в неделю бывай с ним, говори с ним.» Идея показалась мне занятной. Я согласился. Быть может, я бы и без оплаты взялся бы за работу няньки, но деньги были нужны… Итак. Дело было начато. Сначала Филипп меня специально раздражал своей капризностью и нытьём. Он невинно издевался. Потом я начал легонько бесить его в ответ, чтобы он видел себя со стороны. Итогом было его понимание, осознание того, что нужно поступать с другими так, как хочешь чтобы поступали с тобой. Это был сложный урок… Филипп стал более уважительным и начал со мной считаться. Потом он превратился в более открытого. Я оторвал его от телевизора и мы покатались на всех аттракционах, перепробовали всю сладкую вату… Рисовали вместе. О, я рисую как десятилетний ребёнок!..- снова раздался звонкий смех Даниэля. - Мы полгода с ним виделись – они были очень содержательными. Он изменился: стал улыбчивым, учтивым, понял, что есть те, кому повезло менее в этой жизни и что им нужно помогать. Но это не моя заслуга, нет. Это огромная работа его сердца. А я лишь только чуть коснулся его струн, чтобы раздался чистый звук. Жаль, что через эти полгода они, Берги, были вынуждены уехать в другое место. Получается, прошёл уже год после нашей с Филиппом первой встречи. Я точно знал, что жёлтые одуванчики в парке будут цвести и их своевольно не уничтожит хмурый мальчик. Не потому что он переехал. А потому что парков с такими цветами много, а Филипп – один. И он теперь понимал, что нельзя так поступать с тем, что прекрасно. И когда я вновь шёл по парку и видел живые яркие цветы, то я вразумил, чего мне не хватало. Я хочу, чтобы в каждом неказистом и сером городе был такой парк, с такой же историей.
Дата добавления: 2016-01-04; просмотров: 13; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!