Под ливнем и молниями. 6 страница
- Вильгельм, сегодня я наблюдал нечто примечательное. Я рассказал Даниэлю одну вещь, которая сильно его ранила. Как эти было заметно! И даже надлом и мучение не изменили его поступи. А ты обращал внимание, на то, сколько в нём стати? Какие свободно расправленные плечи? Как он держит голову? Сколько … достоинства! К чему же я это? Да… Завтра надо бы мне составить завещание. Непременно. Не зря Синдри на этом настаивал. И к тому же я попрошу тебя убрать из моего кабинета все вещи с гравировками. Пора перестать тлеть. Хоть чуть, но я хочу пожить без короны и жезла – их блеск мешает обращать внимание на более ценные вещи.
…Когда кот Кот уснул, пригревшись и мурлыча, то Даниэль тихо у него поинтересовался, гладя: «А как ты считаешь: Грегеры ещё долго будут жить? Как же тебе хорошо, Кот, что ты ничего из всей этой странной истории не знаешь…»
Бракосочетание.
Как ни странно, Ян Грегер тоже был далёк от фактов описанной истории. Вот он, как они с Кристианом де Снором позавчера договорились, пришёл в его скромное жилище, дабы художник написал его с натуры.
Ян позвонил в дверь, и перед тем, как ему отворили, он вынужденно выжидал небольшое время. Кристиан, получив сигнал, что заказчик явился, тут же с ювелирной аккуратностью снял холст, над которым работал неустанно почти двое суток, с мольберта. Де Снор приставил его к спинке у изголовья кровати в спальне. Картинная рама, доселе пустующая, заняла почётную должность: она приняла заветный холст. Испытующим и ненасытным взором Кристиан впился в своё новорожденное творение. Так взирают на объект вожделения и острого страдания безнадёжно влюблённые. Так Кристиан взирал на ту, что пришла к нему в грёзах. Как он великолепно запоминал сны!.. На полотне сиял образ той ангелоподобной и ледяной королевы, абсолютного «цветка зла». Кристиан запечатлел её в тот момент, когда крупные кровяные слёзы оставили по белизне её щёк две тончайшие полосы, а несчастный и безумный смех её вот-вот должен был сорваться с мертвенных губ. Это еле уловимое мгновение, исполненное высокого надлома и великолепного, приводящего в восторг трагизма – того, чем Кристиан священно восхищался. Она – это страшная красота, недопустимая, прокалывающая насквозь, как вспышка фантастической звезды. Кристиан был ослеплён ей, своей королевой иного мира. Он отдавал каждому движению кисти чуть души. И вот Королева возвеличилась на полотне, а он – стоял напротив выпотрошенный. Де Снор мог бы вечно на неё любоваться, безмолвно и сладко.
Но Ян Грегер позвонил уже и второй раз.
|
|
|
Кристиан прикрыл в спальню дверь и отворил заказчику, после того, как проделал эти несложные и одновременно сложные вещи. «Здравствуйте. Войдите», - раздался тихий гортанный голос из темноты узкой прихожей. Оттуда резко повеял густой табачный дух, заставивший Яна поморщиться. Грегер снял шляпу и пальто и проследовал за хозяином квартиры в мастерскую, что оказалась хорошо освещённой пустым и заплесневелым дневным светом. Кристиан предстал босяком, был облачён лишь в издревле запачканные краской штаны и великоватую белую рубашку с небрежно закатанными рукавами, имеющую такой же самопроизвольный узор. Он держал в нервных и изящных пальцах свой вечный мундштук с новой зажженной сигаретой. На его прекрасные руки можно было засмотреться. Де Снор сделал глубокую затяжку. В мёрзлом абсенте его меланхоличных глаз, долго лишенных сна и от того окольцованных тёмными кругами, на секунду отразились ярко-вишнёвые вспышки тлеющего табака. Он негромко промолвил:
|
|
|
- Питаю надежды, что Вы определились с тем, как Вас, уважаемый Ян Грегер, запечатлеть…
Его голос был сам по себе низок и глубок, наделён чуть хрипловатой бархатистостью. Даже странно, что он, исходящий из недр, умещался в его излишне худом теле. Сейчас де Снор, как таковой, всецело доведён до крайнего своеобразия и странности. Словно он вне квартиры и всех обстоятельств. Он воспринимал настоящее, как трафарет. Он задавал Грегору те же вопросы, что и остальным клиентам в бесчисленные разы подобных заказов, чтобы понять, как нужно изобразить. Получал такие же трафаретные ответы. Ян Грегер, как и все другие, пожелал ярких красок, придуманного цветущего фона и ещё чтобы его нос не казался таким большим. Среди напутствий были и те, что отражали его желание выглядеть моложе, румяней и не таким седоволосым и обрюзгшим. «Порнография», - очередной раз подумал Кристиан, выслушивая пожелания. «Порнография», - подумал Ян, когда, куксясь, смотрел на картины в мастерской, написанные де Снором для себя. Женские образы на его полотнах – это поломанные бесстыдные марионетки, утянутые латексом, измождённые феи со швами внизу живота. Поскольку данной тематикой художник не ограничивался, то Грегеру пришлось наречь остальные полотна термином «ужас».
Но негативного впечатления он показывать и не думал: всё же не стоит приходить в чужой монастырь со своим уставом, даже если под монастырём подразумевается сумрачная храмина преисподней. «Оставь надежду, всяк сюда входящий,» - взывала надпись на воротах ада Алигьери Данте. «Оставь надежду, всяк сюда входящий, позируй смирно, оставь чаевых, ибо как накоплю денег, так покину эту дыру и отправлюсь в город Мечты», - такая надпись должна была радушно встречать клиентов Кристиана на двери в мастерскую – протяжённая, но крайне правдивая. Хотя была одна небольшая картина, к которой Ян Грегер отнёсся без притязаний, учитывая её нейтральный характер. Это пейзаж некого пасмурного и призрачно-голубого города под аметистовым небом, казавшегося сотканным из дождя и туманов. Там – вид безлиственной аллеи и старинного квартала, в отдалённой перспективе уходящих в заманчивую дымку.
|
|
|
|
|
|
Грегер, будучи человеком болтливым, ради приличия поинтересовался у художника, пока тот готовил рабочее место:
- А Вы не подскажете, что за город там написан?
- Мидиан, - ответил Кристиан с особенным чувством. Про свой «город Мечты» он не мог говорить иначе, без затаённого дыхания. Ему было даже неприятно делиться какой-либо информацией с посторонними на эту тему. Они бы не поняли, что для него Мидиан созвучен с Мечтой не только по начальным буквам. Он рисовал пейзаж с фото, выуженного у одной из любовниц несколько лет назад. Именно тогда он заинтересовался Мидианом.
- Знакомое очень название… Мои родственники давным-давно, вроде как, там жили. Уж не знаю, как – но жили. Никто мне не рассказывал про них – так случилось. А самому что-то про родословную узнавать просто лень. Как будто у меня своих забот не хватает! А хотя у меня детей нет, семьи нет, значит и забот нет, – тут Грегер засмеялся своей сомнительной шутке. – Я больше предпочитаю бизнес… А скажите, вот Вы меня нарисуете, да, а мне результат понравится?
- Вы приобретёте у меня такой портрет, что с ума сойдёте от восторга, - скрывая раздражение за приподнятыми уголками губ промолвил Кристиан и уже предположил, что ближайшие часы он будет разгребать массы вопросов от этого глупца Яна Грегера.
- Тут так накурено! Вы могли бы окно открыть? – спросил натурщик.
- Вполне, - и де Снор отправился растворить окно, так как счёл, что за его согласность и вежливость Грегер, «больше предпочитающий бизнес», доплатит ещё и сверху. В комнату залетел порыв ветра. Кристиан, смежив веки, глубоко вдохнул неизъяснимо новый воздух. «Может этот вихрь пришёл из Мидиана?» - прокралась успокоительная мысль, заставляющая его немного скинуть напряжённую думу, что впереди – очередной скучный сеанс выполнения заказа. Он чуть наклонил задурманенную голову набок и оперся расправленными бледными руками о рамы, образуя силуэт распятия. Его выделяющиеся ключицы, вздымающиеся сливочно-русые волосы и стрелы ресниц целовали заплаканные музы тоски.
Пока он стоял спиной к Яну Грегору, то не заметил, как дверь в его спальню беззвучно приоткрылась. Можно пенять на сквозняк или на что-то другое, но она самопроизвольно медленно растворилась. Напротив сидящий Ян кинул туда, в другую комнату, между делом незначительный взгляд. Но Грегер так и не смог его в последствии отвести: он увидел портрет той королевы, ослепительной как полярная звезда. Когда Кристиан повернулся, то кресло, где должен быть натурщик, пустовало.
Грегер стоял у спинки кровати, приковав всё внимание к доселе спрятанному полотну. Художника рьяно хлыстнула необъяснимая ревность, но он лишь промолвил застывшему на месте клиенту:
- Пожалуй, нам не следует отлучаться от дела.
Кристиан заметил непоправимую перемену в Грегере: с онемевшего лица исчезли все эмоции, безмолвный широкий взгляд застыл на незнакомке. Ян вымолвил слабым голосом, точно не замечая Кристиана:
- Какое божество!.. Ангел! – и здесь он хотел подойти к изображению ближе, как де Снор потянул его за рукав:
- Я настаиваю, чтобы Вы заняли место натурщика.
Грегер взглянул на него быстро и с чувством щекочущего страха, что его хотят разлучить с образом этой прекрасной женщины. Он шевелил холодеющими губами, силясь хоть что-то сказать. Кристиан с тайным испугом спросил:
- Господи! Что же с Вами случилось?
- Продайте мне её, - умоляюще складывая руки, произнёс Ян.
- Я не могу, - твёрдо ответил Кристиан.
- Не можете?!.. – затрясся в панике Грегер.
- Эта картина бесценна, - изящно и лукаво чуть улыбнулся де Снор, доходчиво поясняя отказ от предложения. Оно показалось ему приятным, но всё равно недопустимым. Пигмалион не посмел бы своему сердцу променять Галатею на все сокровища мира, но тот был королём и в себе тысячу дней не хранил хрупкую Мечту о Мидиане. В Кристиане разразилось противоречие. И тем больше оно росло, сколько Ян Грегер приходил в иступлённое отчаяние:
- Я заплачу Вам! Я всё, всё, отдам, что у меня есть! До нитки меня оберите!..
- «До нитки», значит, - задумчиво и лестно промолвил художник, горизонтально проводя заострённым ногтем мизинца по открытому высокому лбу медлительным движением.
- Она должна быть моей! МОЕЙ! – завопил в слёзной лихорадке Грегер. На этом моменте Кристиан в захлёстывающем порыве обозначил тонкий порез над одной из надбровных дуг. И после он силой вывел Яна из брачного логова, где спрятал СВОЮ возлюбленную и желанную.
- Как Вы жестоки! Будьте милосердны, сжальтесь, сжальтесь! – кричал Грегер, готовый упасть ниц. Он окончательно потерял самообладание.
- Сядьте или уйдите совсем, – мрачно сказал де Снор и направился к открытому окну. Ян предпочёл сесть. Он закрыл лицо, уронил торс на дрожащие колени и замер.
Кристиан сделал руки замком и приложил к ним сжатые губы. Он понял, что именно сейчас нужно выбирать между двумя полюсами, на которых различные блага. С одной стороны его манила невероятно идея крупного заработка, посредством коего он в сей же день покинет этот тусклый городок и обоснуется в Мидиане. С другой же – блистало его творение, которого он не хотел лишаться. И это не просто труд, взявший у него немного жизни, не просто результат работы, отнявшей у него массу времени и сил. Он дорожил самим образом незнакомки – натуральным проявлением её в этом постылом для него мире. Она для него - единственная ледяная вспышкой света на чёрном небосклоне. «Она во мне будет вечно. Вот здесь, под кожей. Да, вечно! Мидиан столько не простоит…» - заключил он внутренне и перевёл огненно-зелёные глаза на оконную створку, где в тёмном, пыльном стекле возникло его отражение. Из пореза на лбу стекала капелька крови. «Как от тернового венца», - беззвучно он усмехнулся одной стороной губ своему сравнению.
- Я не буду жесток, дабы не терзать несчастного Вас. «С милостливыми Господь поступает милостливо,» - повествует священное писание, с которым я знаком, как ни парадоксально! – Кристиан с лёгкой непринуждённостью и радостью обратился к Яну после раздумья, присев на подоконник. Грегер поднял на него мокрые красные глаза, не веря его благосклонности.
- Что же, друг мой, Вы медлите? Пора расплачиваться, - заключил художник.
- Вы… Мой благодетель! Спаситель! Благороднейший из людей… - надрывно и взахлёб в болезненном счастье говорил Ян.
- Сколько Вы мне дадите? Я могу и передумать, если моё бесценное полотно Вы осмелитесь недооценить… - тонко подметил де Снор с деликатной издёвкой.
Грегер огласил сумму.
У Кристиана, когда он услышал, чему она равна, перехватило дыхание. Но он не упустил возможности потомить несчастного, принимая судьбоносное решение. Он то бросал подачки в виде того, что он более склоняется продать портрет «божества». В эти мгновения Грегер воодушевлённо сиял и готов уже был сорваться в банк, чтобы снять наличные. Или же Кристиан изображал сомнение: «Но подумайте сами, уважаемый! Как мне быть, если я лишусь присутствия моего ангела?...Какие здесь могут быть деньги!...Повремените, не сбивайте меня». И тогда Ян превращался в открытую воспалённую рану. «Я как Бог,»- подобострастно думалось Кристиану, когда он видел перемену в трепещущем от балансирующего вердикта человеке.
Конечно же, стоило лишь ему узнать, чему равна предлагаемая сумма, как он твердокаменно принял решение, что продаст полотно.
Конечно же, вдоволь насмотревшись на пытки Грегора, он сказал: «Жду вас с наличными сегодня же и незамедлительно. И ещё, Ян, захватите мне по дороге сигарет, если Вас не затруднит».
Конечно же, Кристиан, сам того не подозревая, сделал одну вещь, которая в скором будущем изменит многое. Изменит - на корню и явственно.
Он просто продаёт полотно с пригрезившейся незнакомкой Грегеру и более ничего. Бартер воплощения одной мечты на другую Мечту. Первая ей и останется, а Мидиан получил возможность сбыться.
За то время, пока Ян, ни теряя и секунды, ходил снимать сбережения, Кристиан положил полотно на кровать и осторожно лёг рядом. Он, замирая и боясь дышать, смотрел на прекрасную и на недостижимую с нежной и обречённой тоской. Он словно лежал возле мёртвой невесты, тщетно ожидая в полоумной надежде, что изысканный труп начнёт дышать. Их венчало безмолвие, возможное лишь под заколоченной гробовой доской. Как он хотел поцеловать хотя бы край подола, прильнуть к её следам, если бы недостижимая была насущной, как любая другая женщина. Время, что он лежал возле неё казалось бесконечностью – провалом в чувственное и трагическое небытие.
Скоро он получил нужную сумму, которую удосужился даже пересчитать. И тогда труп унёс Ян Грегер.
Под вечер того же дня Кристиан уже собрал вещи, купил билет на поезд без пересадок до Мидиана и сделал ещё некоторые приготовления. Он позвонил по номеру, выуженному несколько лет назад, опять же, у одной из любовниц. Так можно было договориться с хозяйкой некой квартиры по поводу съёма жилья. К счастью, Мари Флоренц, как она представилась, не сменила телефон за долгое время. Они договорились.
Синие сумерки застали квартиру Кристиана пустой. Всё осталось по-прежнему, кроме наличия полотен, художественных принадлежностей и часов с застывшими стрелками. Свой никогда не показывающий телевизор он брать не стал – мало ли их, с рябью?
Вот так потребность писать на входе в мастерскую вариацию на тему «Оставь надежду, всяк сюда входящий» отпала сама собой. Персональная уютная геенна Кристиана де Снора переехала прямиком в Мидиан.
Мечтатели.
Параллельно событиям, освещённым пустым и заплесневелым дневным светом в жилище Кристиана, в особняке Велиаров так же имели место некоторые преображения. Вихрь ветра, ощутимый всей аристократически бледной кожей де Снора, в самом деле, пришёл из Мидиана, неся насыщенный чад северных холодов. Его пронизывающее и пульсирующее дыхание коснулось и Даниэля, и Артура.
На заднем дворе особняка,на островке посреди небольшого тёмного пруда, была выстроена шестигранная кованая беседка, чью красоту я не могу не отметить. Колонны и перилла обвили цветы, единственно отличающиеся от настоящих тем, что стебли и пышные бутоны их сотворены из железа. Они - никогда неувядающие, тленно-серые, живущие всегда и никогда не живущие.
Та же флора выявлялась и в круглом столике и стульях. В добротном кресле-качалке, выбивающимся из общей концепции, сидел Артур, укутанный поверх тёплой одежды ещё и в плед. На коленях его дремал кот Кот, закрывший коричневый нос толстенькой лапой. Он был сыт и крайне доволен, тем более что по его длинной серебристой шерсти прохаживалась плавно рука господина Велиара. Другая же держала перед внимательным взглядом его некий каталог с продающейся элитной недвижимостью. Фотографии домов отображались в стёклах его очков.
Артур услышал чёткий и быстрый приближающийся шаг и отлучился от дела, поскольку его уединение скрасило появление Даниэля. Он нёс небольшой желтоватый квадратик матовой бумаги и тихо произносил вполголоса:
…Я всех любил, и всех забыли
Мои неверные мечты…
Он остановился перед Артуром и передал ему старую фотографию, зажатую между средним и указательным пальцами, со словами: «Я тебя искал, чтоб поделиться этим»,- и он продолжил отвлечённо четверостишие, когда дед отложил каталог и принял снимок:
Всегда я спрашивал: не ты ли?..
На выцветшем снимке были молодожёны: Торесен и Камилла. В стёклах очков Артура обозначились новоявленный супруг - само сухое и бескровное властолюбие, и невеста – воздушное воплощение животрепещущей нежности. В морщинах старика затеплилась нотка печали. «Ваши лица очень похожи, если всмотреться. Особенно глаза, их выражение. Я, конечно, твою маму имею в виду… Даниэль, ты меня слышишь?» - произнёс старик, глядя на неподвижную фигуру его у перил.
- Да, конечно, я слушал. Вспоминаю продолжение стиха. Я разбирал свои вещи. Среди них есть и сборник поэзии, который лет пять последних всегда беру с собой даже в самые дальние поездки, как и фото, что ты перед собою держишь. Я открыл книгу на случайной странице и тут же обнаружил небольшое стихотворение, в котором есть очень созвучный мне момент. Хожу теперь думаю над этим, - повествовал он серьёзно, но, помолчав маленькое время, рассмеялся:
- Я, кажется, занимаюсь ерундой! Лучше скажи, чем вы здесь с Котом занимаетесь? Не дом ли хотите купить?
- А может ты всё-таки вспомнишь и расскажешь то стихотворение? –предложил Артур.
- Если так будет положено, то вспомню… - и он оглядел мимоходом внутреннее убранство беседки, этот застывший железный сад, где розы, орхидеи и лилии навсегда распустились в безжизненном и холодном буйстве. Его взгляд неожиданно загорелся:
- О, вспомнил-таки!
- Начинай, – дал добро Артур.
Самопроизвольно с лица Дани пропала весёлость, что не сделало его мрачнее даже на долю. На смену её пришло иное свечение – магнетическое, более проникновенное. Задумчивое. Таинственное. Белоснежное. Возможное лишь тогда, когда человек проникается идеей и чувством, облачённых, в данном случае, в рифму. Негромко он начал, опустив взгляд:
Я всех любил, и всех забыли
Мои неверные мечты.
Всегда я спрашивал: не ты ли?
И отвечал всегда: не ты.
Так дольних роз благоуханье,
Увядших в краткий миг земной,
Не есть ли мне напоминанье
О вечной Розе, об Одной?..
«Это всё?..» - решил уточнить Артур после того, как тёплый голос Даниэля затих. «Да, это всё. Это вообще – всё», - ответил он.
- Такое произведение может тронуть за живое человека одинокого, - решил поделиться своими мыслями господин Велиар.
- Наверняка ты прав, - ответил Даниэль и присел за стол.
- Что же ты так драматизируешь? Тебе чуть за двадцать – то ли ещё будет! Юность! Как она трогательно и наивно любит пышность романтизма… Признаться, Дани, я мечтаю о том, чтобы в этом доме, пусть даже, скорей всего, я не доживу, появилась хоть одно счастливое семейство под фамилией Велиар. Чтоб в прошлом захоронились все тени заговорщиков и клеветников. И знаешь, кому я это завещаю? – хитро, но по-доброму старик посмотрел поверх очков.
- Никак мне ли? – осторожно сделал предположение тот. Дани начал раскачиваться на стуле с передних ножек на задние, чуть придерживаясь края стола.
- Тебе и только тебе. А теперь о насущном, - здесь Артур указал на открытые страницы каталога:
- Посмотри-ка: как ты считаешь, какой дом более подходит Синдри?
- Любой из них, - пожал плечами Даниэль и возобновил мучения предмета мебели. Но дополнил иронично:
- Только необходимо написать на двери, как на электро-щите: «Не влезай - убьёт». А вот у меня двери и вовсе нет – зачем она мне? У меня другое. У меня ветер.
- Тебе необходимо постоянное место, твоё. Мой особняк тебе нравится?
- Он мне сразу же пришёлся по духу. И мне кажется, ты ведёшь издалека…
- Тогда начну ещё более издалека. Я сегодня должен составить завещание. Утром я спросил Синдри, на сколько процентов он, так сказать, меня любит. Мы-то с тобой знаем всю абсурдность такой бухгалтерии. Ответил, что любит меня на процентов пятьдесят. Его слова я привык делить на два. Итого он получит двадцать пять процентов моих денег вместе с покупкой нового ему дома. Тебе осталось лишь догадаться, кому я завещаю этот особняк и своё состояние, - и Артур выжидающе вперил поблёскивающие глаза на Даниэля, готовый растянуть губы улыбкой. Наш герой шуткой ответил и откинулся назад:
- Никак мне ли!..
- Тебе и только тебе, - отчётливо произнёс Артур и отметил, как в первое мгновение выражение лица Даниэля стало озадаченно удивлённым, а в последующее недоумение возросло в энное количество раз, когда он не успел схватиться за край стола и молча и неуклонно, вместе с неустойчивым стулом опрокинулся назад. Из-за грохота проснулся кот Кот. Наверное он подумал, что началась война. «Осторожней! Ты мне нужен живым!» - спохватился Артур. Даниэль быстро встал, точно ничего не свершалось, и, энергично прохаживаясь из одного конца беседки в другой, говорил:
- Умеешь же ты удивлять. Второй день меня удивляешь. По поводу твоих планов, касающихся завещания, могу отметить лишь одно: ты хозяин и твоё право неоспоримо… Но!!! Столько денег! Роскошный дом!.. Чем я мог это заслужить?
- Ты от меня прогнал гложущую скорбь – как мне тебя благодарить? Тем более, что в рассуждениях своих по поводу денежных средств ты показал себя великодушно. Не теряй никогда своего дара. Вот этого, - он положил руку на сердце.
- А ты тогда не умирай никогда, – Даниэль его крепко обнял. И добавил:
- Меня сегодня на одно мероприятие пригласили. Наверняка буду очень поздно.
- Я тоже найду чем заняться. Завещание – дело серьёзное.
Дани взял спокойного Кота и положил его себе на плечи, как воротник, придерживая за лапы. Его можно было хоть переворачивать вверх тормашками – ему было всё равно. Такой особенный апатичный кот, который даже, наверное, и не понимал бы, в какое положение его ставят. Но он отчётливо осознавал другое: чьи руки хорошие, а чьих нужно остерегаться.
- Может, невесту себе приглядишь, многострадальный! - хмыкнул Артур.
Даниэль ответил четверостишием:
…И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна…
И добавил: «Рок-концерты иногда располагают наличием очаровательных незнакомок. Но не то это как-то. Проверял, да! Я собираться…»
После того, как Кот и Даниэль удалились, то Артур ещё долго смотрел на свадебное фото сына и Камиллы. Жизнь Торесена навсегда угасла, а Камиллы – дала яркое и трепетное продолжение в нём, в Даниэле. «Не умирай никогда, хорошо?» - вспомнил старик его слова и безмолвно на снимок капнули слёзы. Они – счастливые. Они бывают тогда, когда сквозь скалу тёмных и загубленных в терзаниях лет, проступает дуновение надежды, что не всё потеряно.
Скоро Артур уже не мог находится посреди железного сада, когда счёл, что его жильцы – железные розы, лилии и орхидеи очень бедные – они не могут умереть и заново родиться.
А снимок должен в обязательном порядке занять место в альбоме с кадрами из жизни Торесена, завершив собою хронологию её.
Когда старик поднялся в свой кабинет, то увидел картину примечательную: Синдри стоял у стола, и самозабвенно рылся в одной папке, куда Артур обычно складывал все свои ценные бумаги и документы. Да, он нетерпеливо искал завещание. Дело в том, что именно в ней господин Артур прятал свидетельство об усыновлении на самом дне. И явился бы он минутой позже, так Синдри бы до него добрался, и уже невозможно бы избежать катастрофы. В чём она заключалась бы, старик даже боялся предположить. Артур постучал костяшкой пальца о дверной косяк. Синдри обернулся и, сконфузившись, выдавил улыбку: «Мне не терпелось разузнать, готово ли завещание!..»- начал он оправдываться.
«Будет готово через час-другой, не переживай…» - так же подозрительно и недобро ухмыльнулся Артур.
Весь последующий день Синдри мечтал о том, как возрастёт его популярность, стоит ему получить всё. Мечтал о том, какие вечеринки он устроит, сколько даже самых богатых его друзей начнут завидовать, как прыгнет до небес его авторитет, и все начнут к нему тянуться, превознося. Ведь он же воплотится из господина Синдри в господина Синдри, который будет купаться в деньгах. Где поставить шест для стриптиза, где - барную стойку, как изменить планировку особняка, что стилистически поменять, как найти способ, чтоб унизить Даниэля – всё его приятно будоражило.
Но когда спустились синие сумерки, то он понял, что забыл позаботиться о самом главном, о решающем моменте, способствующем его скорейшему получению состояния. Для этого он позвонил одному уже известному нам человеку. На том конце провода раздался низкий мужской голос, звучащий по-деловому сдержанно:
- Андерс Вун. Чем любезен?..
- Здравст…вуй-те. Вас беспокоит Синдри Велиар... Я к Вам подходил ещё несколько месяцев назад по одному делу, и … - взволнованно и крайне учтиво говорил Синдри, наблюдая за тем, чтобы никто из домашних не слышал его диалога.
- Помню я твоё дело… Решился? – тон Андерса поменялся на прохладный, когда он понял, кто звонит ему.
- Решился. И обстоятельства наконец-то сложились, как мне надо: Артур написал завещание днём. Завтра нам можно встретиться, чтоб Вы передали мне флакон с ядом?
- Давай подумаем… В три, у ворот моего дома! Стало быть, у тебя осталось менее суток, чтоб побыть с любимым дедушкой.
- Какое счастье!
- …Если бы все Велиары были такими, как ты, то Вуны прекрасно и по сей день с ними ладили, - Андерс блёкло засмеялся.
Синдри его поддержал.
Всё слышал только кот Кот, мягко ступающий по паркету. Если бы он мог говорить, то выдал бы тайну Артуру, что в особняке находится заговорщик, готовящий покушение...
Адели.
Чета Флоренц – это холеричная Мари и округлый Керт. Мари и Керт – слышится вполне совместимо. Но выглядит отнюдь не так. Мари худощавая, высокая, неплохая собою, весьма разговорчивая и умеющая себя подать. Ещё и в определённых случаях она щедрая на ядрёные и нелестные высказывания и немного заносчивая. Супруг её, помимо уже отмеченной округлости, выражает лень и ватное равнодушие, даже бесхарактерность и скрытность, иногда вредность. Эти качества характера они в идеале отточили спустя двадцать лет жизни плечом к плечу. Детьми обзавестись не удосужились.
В их расположении находилось целых две квартиры на втором этаже обветшалого и некрасивого дома. Наверняка, вы догадались, что сосуществовать Мари и Керту пришлось в районе Мидиана, что для людей, не смеющих похвастаться громким сословием и высоким достатком. В квартире, что окнами выходила во двор, они и вели свой скромный быт, а другая - сдавалась приезжим, обращённая на набережную. Панорама оттуда сулила взгляду вид приятный – необъятная гладь воды, сказочные и прелестные очертания холёного Мидиана на том берегу реки. Во дворе же ютились разрушенные урны для цветов, одинокие качели и, самое важное, несколько слабеньких, но разросшихся яблонь, оставшихся с пор давнишних. Может, здесь был раньше сад. Но теперь от него остался намёк. Только намёк, а всё остальное – хлюпающая, вязко глинистая и оскуделая явь, бьющая в лоб, и мало отличающаяся от нелёгкой жизни супругов Флоренц. Они, помимо тягучей будничности, были отягощены ещё, как Кристиан де Снор и братья Дикс, вопросом финансовым.
Мари зарекомендовала себя как неплохого журналиста, но после неприятного инцидента работы лишилась. Виной тому её вопиющая правдивость и статья, напечатанная как крик этой правдивости. И снова Андерс Вун неизбежно фигурирует в моём повествовании, так как именно о его собраниях Мари и решила высказаться год назад. Тогда его имя стало трендом и любой себя (как бы) уважающий горожанин должен был причаститься до изотерических основ и тайн мироздания, так как (цитирую утрировано): «Пришло новое время раздвинуть рамки для божественных просветлений!...Бла-бла-бла! Бла!» Вот вся незамысловатая история превращения самодостаточной и воплощающей свой потенциал Мари в домохозяйку, неустанно всё чистящую, моющую, гладящую и распределяющую всё по верным местам.
Место Керта было на просиженном и прогнутом диване. Ещё он работал охранником в одном клубе. Единственное, чем на данный момент его тучная персона может нас заинтересовать – это наличие племянницы Адели. Она поступила на первый курс консерватории в Мидиане и по сему пребывала уже три месяца у дяди Керта и тёти Мари, ограждённая сотнями километров от родного дома, папы и мамы. Родственники приняли её ласково.
Адели вообще, кажется, невозможно было принять иначе. Ей ещё не исполнилось семнадцати – это трогательный период, когда она, робкое дитя, становилась девушкой и причём обращающей на себя внимание. Её миниатюрный рост, фигура, имеющая округлости, но, к счастью, не как у дорогого дяди Керта, а плавные и женственные, её хрустальный голос, миловидное тихое личико, льняные кукольные кудри до хрупких плеч и любовь к нежно-сиреневому – всё умиляло.
Дата добавления: 2016-01-04; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!