Под ливнем и молниями. 3 страница
Даниэль завершил рассказ с тем же тихим, священным восхищением, с которым он произнёс ранее слово «воскреснуть». За это время в гостиной стало темнее: только кое-где оставались горящие свечи. Артур сидел в глубокой задумчивости. В потёмках с новой волной жара раздалось рассуждение Дани:
- Так какой же я «господин Даниэль»? Если бы я считал себя «господином», то я ничего бы не дал Филиппу.
-Такой оставленный и одинокий ребёнок живёт, наверное, в каждом, -проговорил Артур.
- Значит в каждом есть и то добро, на которые способны дети, - эти слова Дани произнёс, видимо, с улыбкой. Его лица нельзя было отчётливо разглядеть, но улыбка была в самом смысле, в надежде, которые вкладывал мой герой в эту речь.
- Как бы я хотел этому верить!.. – данной репликой Артура увенчалась их беседа. О, они могли бы говорить весь оставшийся вечер и вдобавок ночь, но тут произошло событие, которое никто не мог предугадать. Вильгельм пришёл снова, чтобы в сердцах и почти разочарованно сказать, переводя дыхание:
- Господин Велиар! Там… там он приехал!
Когда слуга произносил местоимение «он», то сделал лицо брезгливым до недопустимого. Этого не виделось, это можно было ощутить.
- Как?! Он же не должен был!.. – оторопел Артур.
В развернувшемся диалоге Вильгельм и господин Велиар отзывались о ком-то неизвестном нашему герою. Его очень заинтересовало, что могло скрываться за этим местоимением...
|
|
|
Кристиан.
И именно сейчас мне следует покинуть особняк Велиаров и пределы Мидиана, поскольку есть ещё одна немаловажная персона, которую обязательно следует отметить. А именно это Кристиан де Снор.
Он жил далеко от Мидиана, в городке, описание коего можно было услышать в рассказе Даниэля. Может, это тот самый, где мой герой получал высшее образование, или же другой – значения не имеет. Это крупица из массы тех бледно-серых и оскудело-скучных мест, осенённых равнодушным небосводом с бетонным оттенком. И, как мы уже знаем, в каждом таком городке есть свой парк с улыбками ярко-жёлтых одуванчиков, что точно монетки раскиданы по блёклой траве. Но мы не забываем, что на дворе ноябрь, успевший собрать редкие остатки света и тепла в свою казну. Лик мрачной природы в клетке слепых фасадов домов, её нищенское убранство, наш новый знакомый, Кристиан де Снор, предпочёл бы благоуханным садам Семирамиды и девственным Эдемовым кущам. Его эстетическое чувство было не только своеобразным и не каждому понятным, но еще и превосходно развитым. Ведь он художник.
Все двадцать четыре года своей жизни он провёл в этом городке, но в глубине его трепетало желание закрепиться в совершенно ином месте. У него был город Мечты, куда он с радостью бы отправился, чтобы там уединённо творить. Слова «уединённо» и «творить» - отлично характеризуют его натуру. Частичка «бы» - отражает его положение. Под ней подразумевается недопустимость его переезда в Город Грёз. Причина очень приземлённая и банальная – у него не было таких денег, чтобы обеспечить себе на новом месте благополучную жизнь. Кристиан знал, что в городе Мечты не так-то просто обосноваться. Да, в слове «художник» есть одна примечательная деталь в первых четырёх буквах. Де Снор усиленно пытался исправить это и понемногу откладывал накопления, что из-за медленного продвижения казалось безнадёжным.
|
|
|
Внешность Кристиана можно назвать утончённой. Он - роста выше среднего, худ, аристократически бледен. Его светло-русые прямые волосы, чуть доходящие до плеч, привыкли быть убранными назад, посредством чего всецело открывался прекрасный высокий лоб с чуть заметными надбровными дугами. Брови же были тёмными и длинными. Той же изящной продолговатости придерживались и узкий нос и сдержанные линии губ. Его рот в уголках своих еле заметно запечатлел честолюбие. Очертания нижней части лица его тверды, но подчиняются холодной тонкости. Миндалевидные глаза обладали светло-карим цветом, что делало их в полумраке совсем чёрными, а при ярком освещении в них виделась изумрудная зелена. Они взирали на окружающий мир с роковой затаённостью и в тоже время с беспристрастностью. Когда же он увлечённо рисовал, всецело отдаваясь обожаемому делу, то взгляд отражал идею каждого движения кисти, то сосредоточенной на мельчайших деталях, то экспрессивно быстрой.
|
|
|
Мало, кто понимал его картины, где присутствовал и замысловатый сюрреализм и веяние упадочных настроений, точно перекочевавших из книги Бодлера «Цветы Зла». Его, как яркого представителя декадентства, Кристиан необычайно любил, имея свойство воодушевляться его поэзией. На холстах де Снор создавал феерии, в которых таял упоительный сумрак, ощущалась внутренняя надломленность и драматичность силуэтов, зияла опустошённость, кровоточил эротизм, горчила полынь. Это - его абсентные видения в опиумном чаду. Но он предпочитал пить только красное вино, а курить - дорогие крепкие сигареты, пользуясь мундштуком – это ему исключительно шло.
Творил он в совсем небольшой квартире, состоящей из, своего рода, мастерской и спальни. Первая комната – для его любимого дела. Она просторна, с высоким потолком, украшенным старомодными лепнинами. Здесь кроме мольберта и столика с необходимыми кистями, палитрами и прочим, находился ещё и старый телевизор, который ничего никогда не показывал кроме ряби, пустая картинная рама,часы с застывшими стрелками, протёртое кресло в стиле барокко. В мастерской расположилось огромное количество полотен де Снора, заполоняющих почти все стены. Но кое-где проглядывали бледно-зелёные бумажные обои с оттенком сарторовской тошноты.
|
|
|
Вторая комната была предтечей мастерской. Она - для снов, которые он отчётливо запоминал, и для частых встреч длиною в ночь с его пассиями. Игры подсознания и женщины его вдохновляли – только поэтому он их любил.
Де Снор не брезговал заказами картин, которые противоречили его вкусу. Его просили изображать пейзажи, натюрморты и портреты с натуры. Он работал механически в этом случае, не созидая и не раскрывая потаённого. Потребитель хотел, например, чтоб на яблоках были жирные блики, даже если плод завял; чтоб на портрете оказались сглаженными все недостатки и изъяны. Творец же наоборот считал, что увядание плода, шрам или ассиметрия на лице, являются прекрасными. Если бы он добавлял что-то от себя, то лишился бы клиентуры, а значит, и основного дохода, что некстати. Де Снор не забывал о том, как хочет переехать в город Мечты…
В этот вечер мы застанем Кристиана в следующем амплуа. Он стоит в электрическом свете напротив мольберта, на котором - чистый холст. Де Снор не решается на нём пока что рисовать. Его торс лишён одежды, узкие и испачканные краской штаны болтаются на бёдрах. Во взоре – затишье перед бурей и кристально-прозрачный абсент. Видно по тяжёлым векам, что художник несколько вял. В тонких, длинных и ледяных пальцах – чёрный гладкий мундштук с тлеющей третью сигареты. В душе его – мёртвая муза. Это своевольное божество в последние дни было весьма привередливо и неблагосклонно к Кристиану – пропали сны, сладострастие не подразумевало сладости и страсти, поэзия Бодлера не предрасполагала к тому, чтобы де Снор самозабвенно принялся писать. Ныне же он ждал провидения, наощупь искал потаённое, но натыкался на колкую пустоту. Заказов тоже не наблюдалось.
Кристиан точно хотел оставить этот холст для чего-то особенного, а не пятнать его неодухотворёнными мазками. Итак - зияющая белизна напротив него; пустота – внутри.
Де Снор выбрал черноту сна, который предполагал отсутствие грёз. По крайней мере, он так думал.
Он падает поперёк кровати на спину, от чего та издаёт резкий стон. Еле чуялся завсегдатай запах табачного дыма, горчинки пота и множества женских духов: сладких, лёгких, цветочных… Они накладывались друг на друга, перебивали, составляя букет – постылый, унылый и больной… Кристиан всегда хотел испить до дна аромат именно «цветка зла» - совершенного, прекрасного, идеального для него …
Через некоторое время он делает одну вещь, что в скором будущем изменит многое. Изменит - на корню и явственно.
Он просто засыпает и более ничего.
Кристиан опрометчиво думал, что грёзы его покинули. Ниже изложенное – тому подтверждение.
Когда он переступает грань реальности, то есть забывается сном, то обнаруживает себя в огромном зале, залитом призрачно-голубым лунным сиянием. Колонны овиты недвижными нитями паутины. Раздаётся эхом падение капель воды где-то в густой темноте, за пределами лучей ночного солнца. Он недвижимо стоит посреди доселе неведомого пространства.
За спиной его слышится шёпот, называющий его по имени. Он оборачивается.
Де Снор понимает, что в нескольких метрах от него расположен точно ледяной высокий трон, на котором восседала та, что затмила собой и луну и глубокие тени - женщина с жемчужной белизной лика и нагих плеч, облачённая в бордовое платье. Подол его струился по полу, точно это был шлейф крови. Она призвала Кристиана подойти ближе медленным и чарующим движением перста, на котором блеснул крупный рубин.
Околдованный, он приблизился. Взгляд его жадно впился в тончайший стан, безупречно утянутый в атлас, в высокую грудь и точёные словно из слоновой кости плечи, упокоившие на себе тяжёлые медные локоны… Он видел её лицо. Точно это мраморное изваяние, выжившее из души и рук скульптора все силы и полёт гения, чтоб воссиять созданием неземным. В ней зияла мертвенность, лишённая тёплого дыхания: ведь аромата не издаёт роза, высеченная из льда. Взор огромных чёрных глаз недвижен и тяжёл на столько, что, казалось, ещё мгновение и две тёмные бездны покатятся по невероятно бледной коже.
Голосом глубоким эта Снежная королева произнесла: «Есть ангелы ночи, которые ходят по земле среди людей. Ангелы не знают покоя и насыщения и бесконечно скитаются, страдая и заставляя страдать других. Их пища – это слёзы и кровь, дым войны и горе. Но если этот обречённый и проклятый сможет любить, то он обретёт покой. И плоть его станет пеплом…»
Когда последний шелест её слов затих, то Кристиан увидел, как по её щекам пробежали две слезы цвета зёрен спелого граната. В мгновение она, как лезвием, резанула по нему своими ужасающими и прекрасными глазами и рассмеялась с издёвкой и зло. От этого смеха жизнь застывала в венах.
Так же неожиданно на весь зал прозвучал резкий дребезжащий звонок, что один в один похож на тот, что способен огласить квартиру де Снора.
Кристиан открыл беспокойно сомкнутые веки и судорожно перевёл дыхание. В его дверь звонили.
Всё пропало …
Но мы знаем о его умении запоминать сны в точности.
Он быстро встал и направился отворить.
На пороге стоял незнакомец, который незамедлительно представился: «Ян Грегер. К Вам по важному вопросу…»
Кристиан впустил его в прихожую, представился. «Извиняюсь, что в такой поздний час. Но мог бы я заказать у Вас свой портрет с натуры?» - спросил Ян, как-то странно глядя на молодого человека, чья речь и жесты были отрывистыми. Кристиан представлялся Грегеру слишком отстранённым и чем-то чрезвычайно озабоченным.
Художник молча кивнул и сказал: «Завтра...А нет. Нет. Послезавтра. Днём приходите».
Грегер, поняв, что они так скоро и просто договорились, со скрытой недоверчивостью улыбнулся, надел широкополую шляпу и пожелал на выходе всего наилучшего.
Всё это прошло для Кристиана в сумбуре и тумане, поскольку его с первой секунды пробуждения одолевала огромная тяга снова отправиться к рисовать. Он перенёс встречу с Грегером преднамеренно, зная что ближайшие сутки будет изображать её - своего прелестного демона, свой идеальный цветок зла… Он напишет её на белоснежной глади холста, кто бы она не была и сколько бы сил у него не ушло.
Мы покидаем художника наедине с его работой, дабы не портить всего таинства творчества. Оставляем его в том же положении, что и застали – напротив мольберта.
Только теперь его душа потрясена образом увиденной во сне королевы… А быть может, у неё есть имя, царство и подчинённые?..
Не будем преждевременно вдаваться в подробности. Тем более, что де Снор уже взял в руки кисть. Да и к тому же, события в особняке Велиаров достойны быть описанными. Итак, начнём.
О лучших помыслах.
В описании Артура Велиара я сделала немаловажный упор на вопиющее одиночество. Но если вы узнаете, что по прошествии семи лет после потери единственного сына и супруги, он решил найти отраду в приёмном ребёнке, то вы усомнитесь в том, что он так, как автор описывает, несчастен?.. Не стоит. Природа его бедствия особенная.
Начитается всё с того, что восемнадцать лет назад он берёт из детского дома крошку, который послужил бы ему утешением и радостью. В него бы он мог вкладывать своё время и заботу. Тогда догмы, что предписывало господину Велиару его происхождение, отошли на второй план – сколь в то время он был подавлен и искал спасения. Сразу же опишу самую главную сказку, что он рассказал этому «внуку»: родителей его не стало из-за несчастного случая и он, Артур, взял всё воспитание на себя. Конец. Творческие люди никогда не были обделены фантазией. И Синдри, как звали ребёнка, воспитывался с непоколебимым осознанием того, что он – Велиар, то есть он – «господин Синдри». Артур дал ему всё лучшее: от игрушек до времени препровождения, от мягкости одеял до образования. Сначала особняк оглашал невинный детский лепет, так умиляющий Артура. Потом у подрастающего Синдри начали проявляться и другие черты и свойства. И уже гулкие комнаты дома оглашали его недовольства, споры и упрёки. И с каждым годом они усиливали обороты и становились искуснее, ведь Синдри всё более и более понимал, что он «господин». А идея того, что он после смерти «дедушки» твердокаменно унаследует всё состояние, его необыкновенно подбадривала.
А ведь это побочное действие от лучшего намерения Артура вырастить и вскормить не только в будущем достойного наследника, но и в настоящем – любящую его взаимно душу. Артур на элементарном примере понял, что хорошие намерения мостят дорогу в ад. Его непреступный и чистый помысел оказался почти преступлением.
Можно себе представить, как это усугубляло его положение и множило одиночество. Но делать нечего – он терпел. Ведь не отправлять же подростка обратно в детский дом? Это негуманно. И тем более не стоит рассказывать ему правду. Это страшно – Артур нутром чуял, что в случае чего, Синдри посмеет быть жесток. Да они вовсе и не говорили: Синдри либо возмущался, либо требовал денег.
Он не только стал символом краха благого намерения Артура, но ещё и привычкой, привязанностью, которые множили его чаяния.
Здесь очень уместна реплика Даниэля: «Ох уж эта любовь!.. Она хуже всякой «сопли»!..» Когда наш герой рассказывал про изначальный характер Филиппа Берга, то старик сразу же смекнул, с кем нужно провести параллель. Но Синдри уже не являл собой мальчика, которого нужно направить в нужное русло, о нет.
…И когда Вильгельм быстро удалился из гостиной, принеся столь неприятную весть, то в избежание неурядиц, старик тут же сказал Дани всю ситуацию, но предельно кратко: «Сейчас тебе предстоит узнать Синдри. В ответ на твою откровенность, я тоже дам тебе знать правду. Я его усыновил. Он как бы мой внук. Ещё один, понимаешь?.. Ничего не говори ему в этом плане и веди себя так, как ни в чём не бывало».
У Даниэля и в мыслях не было вести себя иначе. Что тут такого, если он приёмный? И, соответственно, знакомиться он пошёл в приподнятом расположении духа, чтоб наконец понять, что внезапный гость собой представляет…
Человек нехороший.
Когда Артур и наш герой в скором времени спустились в парадную залу, то обнаружили, что неподалёку от двери располагается пять больших чемоданов до треска набитых содержимым. Эту композицию составил Вильгельм – он переносил из машины Синдри его вещи. С крыльца послышался гнусавый голос: «Ты все с моей одеждой перетащил? Там ещё один с переднего сиденья. Да поторопись!» И вот хозяин такого безграничного гардероба зашёл в дом.
Природные задатки внешности Синдри самые заурядные, даже своей врождённой простотой приятные. Внимание к себе приковывало другое – то, как он их обрамил. Кожа на лице была очень холёной и неестественно отливала искусственным загаром. Телосложение его, изначально немного приземистое и коренастое, отражало тягу Синдри наращивать мускулатуру. Взгляд его водянисто-серых небольших глаз в прищуре своём нёс явную самодовольную усмешку. Одежда – крайне аккуратная, дорогостоящая, прекрасно ему подходящая.
Вот что увидел в первые пару секунд Даниэль и что было, по его мнению, совершенно приемлемым для Синдри, учитывая условия, в которых этот парень сызмала рос. Даже беря в расположение слова Артура про историю с усыновлением, наш герой считал должным воспринимать Синдри частью семьи.
Но наследник огромных богатств Велиаров думал иначе. Он просто сходу открыл рот и играючи выдал Артуру:
- Ну и? Что ты вылупился? Не ожидал, забыл обо мне, да? А я тут между прочим забрал документы из университета!
Артур оторопел и в сердцах воскликнул:
- Как?!.. Я тебя с грехом пополам устраивалв лучший университет!..И ты …
Синдри не дал договорить:
- Ну, зря ты меня, значит устраивал, додумайся!.. И вообще, я сейчас уезжаю гулять; я заехал бросить вещи – не будут же мои друзья сидеть на багаже!.. Да и к тому же, как мне любимого дедушку-то своим скорым прибытием не обрадовать!.. – последнее восклицание его сопровождалось заведомо ложной чуткостью и издевательским смешком.
Даниэль смотрел, то на оскорблённого Артура, то на ликующего своей подлостью Синдри. И тут их глаза встретились и то, что скрывалось под неприязненным местоимением «он», адресовало реплику Артуру:
- А это кто вообще, и что оно здесь делает?
В его прямом взгляде Даниэль читал ничем неприкрытую язвительность и надменность.
- Внук мой, Даниэль, - приняв степенный вид, ответил старик и добавил: - Тебе он приходится двоюрным братом.
И тут же наш герой подметил на лице Синдри существенную перемену: подобный расклад его неприятно удивил и проступила заметная даже через искусственный загар краска. Она ни в коем разе не означала смущение - она была кипением только родившегося гневного негодования. И тем сильнее она усилилась, когда «двоюрные братья» наградили друг друга коротким рукопожатием, и Даниэль проговорил вкрадчиво и тихо: «Верно…Приехал погостить. На долго. Очень рад встречи,» - и его рука реднамеренно, но и как бы невзначай стиснулась резким зажимом. От этого что-то легонько хрустнуло в мягкой руке Синдри.
Тем временем Вильгельм принёс остатки его багажа и поставил их на пол. Синдри рассмеялся Артуру, уходя: «Прекрасно! У меня есть брат! А я-то думал ты ещё одного раба завёл!» И он кивнул на Вильгельма при слове «раб» и закрыл небрежно дверь.
Старик стоял, понурив плечи, и проводил по глубоким морщинам нахмуренного лба пальцами. После паузы он сказал надтреснутым голосом внуку:
- Мальчик мой, мне отдохнуть надо. Завтра увидимся непременно. Ещё поговорим. Только я тебя прошу: чувствуй себя как дома …
- Спокойной ночи, - улыбнулся Дани и уж было хотел его проводить до комнаты, на что Артур ответил, немного повеселев: «Одному лучше… А то так привыкну и совсем без твоего внимания на части развалюсь!..»
И он поковылял по лестнице. Даниэль задумчиво смотрел ему в спину и тихо проговорил:
- Не заслуживает он такого. Синдри его за человека и не считает!.. Я рад бы к нему относиться хорошо, если бы он хотя бы молчал…
- И если бы он любил путешествовать налегке, - вздохнул слуга и сухо потёр одну ладонь о другую.
– Вот как теперь всё это донести до его комнаты на втором этаже?.. – всплеснул Вильгельм руками.
- Я бы на Вашем месте это всё оставил здесь.
- Моё место!... Оно как раз и предписывает нести. От греха подальше!.. Он человек нехороший… Будет потом отыгрываться - я же знаю. Или он просто меня за такое выживет.
- Он завтра вернётся? – что-то соображая для себя, спросил Даниэль.
- Должен. Обычно он только к вечеру возвращается.
- О, это будет забавно!…- рассмеялся юноша и заключил: - Ну что же, раз Вы так уверены, что лучше от этого безобразия здесь избавиться, то я помогу. Давайте же, чем скорее мы возьмёмся, тем быстрее вы отвяжитесь от поручения.
И Даниэль взял в руки по чемодану.
- Ну и как мне теперь благодарить тебя?.. – оторопел на инициативу Дани Вильгельм и тоже взял вещи.
- Че-го? Да никак, - пожал тот плечами.
- Доброе дело должно вознаграждаться! – воскликнул Вильгельм.
- Оно – само по себе награда и радость. Значит, что не зря прожит день. Да и к тому же: может я …корыстен, коварен? Вот Вы думаете, что я помогаю, а в самом деле я худею, привожу своё туловище в порядок, - на свой риторический вопрос он сам залился смехом, который ярким бисером рассыпался на белоснежно-мёртвое пространство залы…
Под ливнем и молниями.
Около полуночи Даниэль остался в одиночестве: Вильгельм отправился на отдых в свою специальную комнатку. Но нашему герою спать очень не хотелось: в его распоряжении оказался целый особняк, и пренебрегать уединённой прогулкой по нему было бы глупо. Тем более, что он любил такие старинные дома, но не только по внешнему виду и красоте архитектуры. Он был убеждён, что такие места несут в себе память. Ведь не могли же пройти здесь многие поколения Велиаров бесследно.
Он - потомок, ничего не знающий о своей родословной по линии отца, потому как последний не располагал большими сведениями. Когда ещё подросток Даниэль с жаром спрашивал, кто такие Велиары, то Торесен отвечал: «Мы почти арии, патриции, полубоги… А ты, кажется, с каждым годом ещё больше плебей, чем все вместе взятые на этом проклятом побережье». Вот вся информация, которой ограничивался для себя отец. Слова эти ничуть юношу не задевали – он чужд мании величия, но не ограничен интересом узнать развёрнутый ответ на свой вопрос. Теперь же он мог его получить от Артура и горел желанием при первой возможности это сделать.
А на данный момент есть только ночь и особняк. Есть звенящая тишина с отголосками былого и стены, помнящие всё. Даниэль был чуток до стихии, что правила в таких местах. Особенно импонировать ему могли не только люди, но ещё и антикварные вещи, квартиры, дома и города. От каких-то веяло неприятным холодом, а некоторые он принимал почти интуитивно и с ходу, руководствуясь неким ощущением схожего себе. После того, как он распрощался с Филиппом, то перевёлся на заочное обучение и стал активно разъезжать везде, где были проложены дороги. К тому времени у него появилась машина и исчез Филипп - тот человек, о котором он заботился и перед которым он был ответственен. Этого более чем достаточно, чтоб Дани менял места, подчиняясь своей личной свободе. Взялся он за это жадно – хотелось увидеть всё, побывать везде. Друзья и знакомые полагали, что он сменой картинки пытается получить новые впечатления и эмоции. Они подмечали такую черту совершенно верно. Но Даниэль никому не говорил, что, быть может, он ищет для себя особенное место. Чтоб приехать, увидеть и тут же понять, что нужно здесь остаться и не на какое-то время, а навсегда. Сегодня, когда он увидел Мидиан, то его пронзила такая мысль, причём совершенно неожиданно. Это было больше похоже на зов крови.
Когда же он попал в особняк, то ситуация повторилась. Он точно знал этот дом прежде, во что с трудом и тайным волнением верил.
Сейчас, оказавшись один, он думал об этом. Ещё в его воспоминаниях рисовалась картина, случившаяся почти перед отбытием в Мидиан из городка у моря. Когда Даниэль в гостях у Мартина сказал о своём желании отвезти письмо Торесена самолично к адресату. Но приёмный отец был в замешательстве, говоря: «Неужели ты не можешь кинуть его в почтовый ящик? Тем более, куда ты поедешь, если прогнозируют ливень с грозой?» Даниэль ответил: «Но это же скучно!..Оно так и просится, чтоб я его доставил. А надвигающаяся буря – это прекрасно. Я всегда любил начинать путешествия именно под ливнем и молниями. Даже небесная канцелярия на моей стороне.»
Когда Даниэль прощался с Мартином и его семьёй, то самый младший ребёнок – семилетняя дочка подарила ему камешек: «Там окошечко в небо. Это тебе на счастье». Её голосок уже заглушали раскаты отдалённого грома, что извергали тёмно-фиолетовые тучи, пришедшие с севера.
Это было в прошлом. А на данный момент есть только ночь и особняк. Даниэль со сладким томлением в сердце начинает свой обзор,но перед тем, как оправиться вместе с ним на такую прогулку, я хочу ещё кое-что заметить.
Мой герой не бывал под столь дикой и зловещей бурей никогда, пока не поехал в Мидиан.
Седвиг.
Он осматривал дом неспешно, но с азартом человека, давно мечтавшего изучить подобное место в уединении. Последние годы, когда он свершал походы по музеям, то не понимал, как другие посетители, гиды и фотографы нарушают первозданную гармонию тем, что не созерцали, а попросту суетились. Теперь Даниэль сообразил, что заветный час пришёл. Особняк, ночь и безмолвие – идеально.
Несмотря на сумрачный внешний вид здания, внутреннее убранство его впечатляло разнообразием стилей и сочетаний. Каждая комната, галерея и зал предполагали свой исключительный характер и атмосферу. Но само устройство и расположение их было предельно простым, так что у Даниэля не возникало путаницы. Из беломраморной залы с главным входом, напротив двух лестничных крыл располагались высокие округлые арки, ведущие в обширные коридоры того же снежного цвета и блеска. За бесчисленным количеством дверей взору представлялся то статный классицизм с намёками на античность, то королевский размах и ажурность барокко и рококо. Силуэты и формы выглядели более завораживающими из-за полумрака, будучи освещёнными лишь редким сиянием от подсвечников.
Видимо, первый этаж предназначался для пышных торжеств, праздников и банкетов. Особенно Дани приглянулся розовато-бежевый бальный зал с гранитной лестницей в конце, с множеством зеркал от пола до потолка, кой украшали фрески с резвящимися в молочной пене облаков амурами. Когда-то сюда стекалась вся приглашённая знать, играл оркестр, пышные подолы драгоценных платьев дам воздушно подчинялись ритму вальса. Даниэль шёл, в шутку вальсируя с невидимой знатной леди, потом наградил свою грезу почтенным поклоном и непринуждённо последовал на второй этаж по гранитной лестнице. Та привела его в коридор. Он вспомнил, что сегодня уже здесь был, когда Вильгельм устроил его на отдых в одну из комнат для гостей. Только в первый раз он попал сюда через вход рядом с гостиной. На этом этаже пропали огни подсвечников и пространства заполнял только свет убывающий луны, делая потолки и углы бездонными. Кроме хозяйских покоев и спален, чьи двери мой герой не тревожил, он обнаружил ещё и массу застеклённых веранд, галерей, огромную библиотеку, замысловатые закоулки... Увиденное то подчинялось линиям готики, её лёгкости, неся дух средневековья, то снова отождествляло собой роскошную и золочёную вычурность. Даниэлю нравилось, что особняк по себе эклектичен и неоднообразен, так что вряд ли наскучит ещё час-другой ходить здесь и открывать для себя новое. Особенно приятна моему герою была мысль, что каждая здесь вещь и даже воздух пропитаны следами тех, кто жил ранее. Проходя, Даниэль скользил пальцами по спинкам кресел, по холодным стенам и гладям столов, точно пытался поймать тепло рук прежних владельцев…
И вот взору его предстала необыкновенно длинная затемнённая галерея. Одна стена её - вся в стрельчатых окнах, а на противоположной висели в одну полосу портреты, озарённые лишь зеленоватым сиянием осколка луны в вуали быстрых облаков. Дальше - винтовая кованая лестница, что приведёт на последний, третий этаж. Он сразу понял, что все изображённые на картинах – его прародители под фамилией Велиар. Он получил возможность коснуться взглядом до тех, кого Торесен называл «полубогами». Мой герой стоял напротив так, чтобы свет из окон ровно падал на полотна. В самом первом он узнал своего деда, хотя нарисовано полотно было не одно десятилетие назад, когда Артур представал в самом цветении жизни. В запечатлённом образе виделся человек лет тридцати с малым. Даниэль заметил, что тогда у него взгляд отражал другое, а именно прохладное и степенное величие, чей блеск, созвучный гладкому лезвию коллекционного кинжала, сошёл на нет, по мере того, как Артура ранил Торесен. Следующие одиннадцать картин, поочерёдно насчитанные Даниэлем уходили всё глубже в поколения, отображая каждого предыдущего властелина родового особняка. Менялась манера написания, облачение натурщиков, но все они – белокурые, голубоокие, с точёными и заострённо-ожесточёнными чертами. Но Дани отметил некоторую разницу между обликом своего деда и всеми остальными. Точно до появления Артура, предки придерживались особенных правил в выборе жён. Эту еле уловимую грань между дедом и их праотцами он для себя отметил, как нечто интересное, но и в то же время странное.
Последним, то есть тринадцатым, полотном был портрет родоначальника Велиаров – человека, с которого началась династия, как с истока - река и как с искры – пламя. Даниэль прочёл на небольшой бронзовой табличке внизу рамы, что это никто иной, как Седвиг Велиар. Краска на холсте значительно поблекла и цвета оскудели. Прозрачный сумрак в галерее накладывал поверх Истлевающего ещё и Зловещее. Даниэль мысленно умножил тринадцать на примерный возраст каждого изображённого хозяина особняка и получил приблизительное значение в четыре столетия. Несколько веков назад этот человек перестал числиться среди живых, но изображение его выглядело так, как будто первый Велиар вот-вот разомкнёт губы для изречения проклятия или заставит кровь заледенеть от ожившего злого взора. Он сидел в пол-оборота и с откровенной враждебностью смотрел куда-то вдаль. Одна рука Седвига напряжённо касалась багрового переплёта какой-то толстой книги, что лежала на краю стола. Он словно кончиками ногтей яростно впился в неизвестную Даниэлю рукопись.
Дата добавления: 2016-01-04; просмотров: 12; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!