Под ливнем и молниями. 9 страница

Но де Снор теперь всецело мог отдаться поглощению смутных и серых видов, взятых в плен утренней меланхолии и разрухи. Ему предстояло сойти на перрон станции, что располагалась в бедном районе Мидиана, но то ни чуть не портило впечатления. Мечта! Будь её проявление величественным или нищенским – она предстанет отголоском дольнего царства по своему нутру и сути.

Кристиан умел тонко воспринимать неприметные мелочи: покосившаяся рама окна, что располагается слишком близко к уровню тротуара, покатые мансарды … Он полагал, что люди пребывали точно в тесных катакомбах, где невозможно в полный рост распрямиться. Здесь даже яркие цвета выглядели как на изношенном шатре цирка, чьи актёры топили в вине безысходность, а попоны скрывали на спине кровь. Да, они именно актёры неведомого для Кристиана представления: каждый здесь молчит о главном, о терзающем, боясь чего-то и чего-то постоянно опасаясь.

Другое дело этот таксист: он более раскован и уверен в себе. Приметить данные черты в новом обществе Кристиану было довольно просто: он видел людей сквозь призму психологизма, что в частых случаях прекрасно развит у художников.
Но что невзрачные люди, когда вокруг простирается зловещий и сумрачный Мидиан?.. Он манил Кристиана сновиденными наяву образами пустых подворотен, осерчалых фасадов, осиротевших старинных крестов на кладбищах за погнутыми ржавыми решётками. Везде ему мерещилась незнакомка, его возлюбленная, точно этот город – её храм, её ложе, её страна.

По пути они попали в пресловутую пробку. Дребезжащая «карета» оказалась в западне из железа и стен домов. Кристиан подвинулся ближе к окну – его привлекли угловатые глубокие трещины в бетоне на теле здания. «Вены Мидиана, - сравнил мысленно он, смотря на своё запястье с такими же символами, - меня и город изничтожит природа, лежащая в основе. Фундамент постройки точит грунтовая вода, мой – чувства». Он начал запоминать расположение трещин.

Естественное разрушение – искусный живописец, философ и скульптор. Но с трудами его кто-то и вовсе не желает ознакомиться, а иные их умеют воспринимать, но каждый по-своему. Вон те две самые глубокие и явные линии – они начались из одной точки, истока, затем силились переплестись, воссоединиться и чуть выше объединение произошло. Может, одна из них очень сильно тянулась к другой, а как только слияние свершилось, то они сошли на нет, сгинули. У Кристиана была масса олицетворений, вовлекающих его в подвалы сознания.

На его глазах подошли именно к этому месту люди, в два счёта наклеили плакат. Дорого выглядящий, глянцевый. На нём – фотография какого-то общественного деятеля, по всей видимости. Он весь – любезность, доброжелательность, открытость и понимание. Он тянет дружески руку, зовёт. А вверху надпись: «Я помогу тебе обрести себя». На фальшь у Кристиана незамедлительно срабатывал инстинкт. Фото – постановочное, коммерческое, отредактированное до невыносимого. Это такой же продукт массового потребления, как стиральный порошок, кандидат в меры, предприятие быстрой еды или новая мыльная опера. На смену вольных созиданий и фантазий пришло нечто другое: реальность. Тут же вспомнились все такие же уродливые, лживые и глянцевые портреты, что требовали заказчики. Если бы ему дали волю написать портрет с натуры, как он сам ощущает и желает отобразить, то это оказалось бы счастьем … Настоящим, тёплым счастьем.

Кристиан заметил, как таксист сделал работникам, распространяющим эти плакаты жест, приветствия. И жест этот не остался без внимания.

… Вот двор с кособокими цветочными урнами, одинокими качелями, несколькими нагими и замёрзшими яблонями. Кристиан расплатился, сам выгрузил свои вещи. А таксист зарёкся, что никогда в жизни не станет помогать за просто так «неверному»…
- Знаете, по голосу Вашему по телефону я подумала, что вы старше … - подметила Мари Флоренц, после того, как встретила постояльца, и они поднялись в квартиру. Кристиан ничего не ответил.

Когда они вошли, то де Снор передал ей обговорённую сумму за предстоящий месяц.
- Я покажу вам здесь всё, - как можно приятнее улыбнулась Мари, хотя очередной жилец на первых парах ей не особо даже по внешнему виду импонировал: он слишком худ, отчуждён и бескровно бледен.
- Могу я Вас попросить не делать этого? Я хочу сам осмотреть квартиру, - отозвался художник.
- Если у Вас возникнут вопросы, то заходите. Моя дверь напротив, - озадаченная неуместным отказом на своё предложение, неловко подметила Мари и прикрыла за собой входную дверь.

Для Кристиана ознакомление с его новым пристанищем – это обряд, где не должно быть третьих лиц. Он всю жизнь был прикреплён к одному дому, а появление нового оказалось событием волнительным. Как и Даниэль, он умел чутко пропускать через себя атмосферу тех или иных мест. Как и наш герой, он чувствовал себя превосходно в чёрном, в этой второй коже. Де Снор снял плащ, обувь и прошёл из небольшой передней, загромождённой его творениями. Он нашёл феноменально удивительным, что расположение комнат в точности повторяет его прежнее жилище, только здесь безукоризненно чисто, тепло и убранство более добротное. Это единственное напоминание его о прошлой жизни, что осталась за чертой.

Из постылого прежнего бытия он взял лишь единственное – своё сердце, мученически несущее на себе печать безответной любви. Как и Даниэль, он осматривался неспешно, проводя по гладким поверхностям мебели кончиками пальцев, желая ощутить тепло прежних людей, что некогда заселялись в эту квартиру. Может, среди них был и тот, кто его мог бы понять?.. Вряд ли.

Первым делом он достал мундштук и закурил, сев в гостиной, что незамедлительно преобразит в свою мастерскую. Правильнее сначала разобраться с обустройством, а затем отправиться на прогулку в Мидиан, имея смутные ориентиры, замысловатую карту метро, шарф на шее, а по возвращении обратно, начать творить, находясь под впечатлением. Так он и поступит.

Он выбрал на старомодном телевизоре такой канал, который не был настроен, а рябь создавала монотонный шуршащий шум. Кристиан поставил на него привезённые часы с застывшими стрелками – это было наиважнейшим атрибутом мастерской. Затем принялся распаковывать холсты один за другим. Внезапно и, кажется, совершенно случайно ему подумалось: «Наверняка, Ян Грегер вне себя от счастья от вчерашней покупки … Конечно. Быть рядом с такой женщиной пусть даже нарисованной - блаженство!.. Даже ужасающее…»

…Под аккомпанемент тех же звуков рябящего экрана, за сотни километров от Мидиана, в своём одиноком доме, Ян Грегер, не отводя от картины с королевой чудовищно опустошённого взгляда, встал на стул и спокойно одел на шею петлю, что крепко привязана к люстре. Одно мгновение – шейные позвонки его резко хрустнули одновременно со стуком о пол деревянного стула. Выражение Кристиана, что Ян приобретёт у него такой портрет, что с ума сойдёт от восторга, пророчески сбылось. На беспомощно повисшее на петле бездыханное тело взирала ледяная, прекрасная богиня. В своей предсмертной записке Ян написал: «Мой ангел зовёт к себе.»

Как и Даниэль, Кристиан не догадывался, что последний потомок Энгельса Грегера – носитель спасительной и доблестной крови своего предка, миротворца в борьбе со зверем – мёртв.

 

Падаль.

Утро же для Андерса Вуна началось около часа дня. Здравствуйте, о мессия, о просветитель и спаситель душ!

До собрания оставалось чуть более трёх часов – этого достаточно, чтоб не только подготовиться (например подучить речь и принять посредством стилистов и гримёров должный облик), но ещё и уделить несколько минут визиту Синдри Велиара. Яд, упомянутый в их телефонном разговоре, имел очень важное свойство – следы его не могла обнаружить ни одна экспертиза, но зато действовал он моментально и безотказно. Одной капли было достаточно, чтоб скоро последовал летальный исход. Синдри же пожелал приобрести целый флакон, зная, что это окупится. Он в ближайшем будущем - уже самый богатый человек в Мидиане. По крайней мере, он так думал.
Итак, Андерс Вун.

В сущности, по внутренним своим качествам Вун не имел ничего общего с тем уже известным читателю изображением на плакате. На публике, на собраниях он мастерски перевоплощался в испускающего добро и позитив своего двойника, чтоб войти в доверие. Как же иначе? Это его заработок, профессия. Но и не только. Как нам известно, прежде всего, он готовил легион послушных и самоотверженных воинов и прислужников королевы, что последние две сотни лет спит в хрустальном гробу в недрах своего замка. Он – правая рука её. Имя её в переводе с древнего языка означает «звезда» - то есть Эсфирь. К Эсфирь Андерс иногда приходил, в пустую выжидая часы её пробуждения, после которого наступит её второе пришествие. Нагрянет её эпоха - новая эра, где в мире будут существовать лишь два трона – его и её. Он своими руками разделался бы с остатками неизвестно где пребывающих потомков Энгельса Грегера.

…Дом Андерса в несколько этажей, конечно уступал по грандиозным масштабам и роскошной обстановке особняку Велиаров. Вуны всегда находились на ранг ниже. Но сменялись века, сменялись роли, над ним не имелось иерархически более сильной фамилии. По крайней мере, Андерс так думал.

В кипельно-белом халате, на вороте которого искристо-жёлтыми нитями изящно вышиты его инициалы, он стоял в ванной у фарфоровой раковины, умываясь. В антикварном золотом зеркале отразилось его влажное лицо. Он – уже мужчина лет тридцати пяти, но имеющий раннюю седину. В его ужимках смешалась желчь и сахар, виделось нечто скользкое, хитро вымороченное.

В ванной он пребывал один и знал это достоверно. Но в зеркале возник не только его облик. У стены, в отдалении, чуть загороженная его плечом, обозначилась неподвижно стоящая фигура женщины в алом длинном платье. Андерс быстро обернулся, схватившись в исступлении о края раковины и … никого. Эсфирь никогда ранее не являлась ему.

Вун снова взглянул в зеркало, но уже вместо своего отражения увидел Королеву, в смолянисто чёрной бездне. Огромные глаза Эсфирь неподвижно полыхали, и непроглядная темень вокруг, кажется, тоже испускала зной. Её рука цвета слоновой кости с кровянисто-пунцовым перстнем ладонью припала к потусторонней стороне стекла, как паук или спрут. Андерс повторил её жест, сопровождая его мелкой дрожью. Их руки соединились друг с другом. В его мозгу вихрем возникли видения: он лицезрел сюжет, как некто – неведомый ему человек – совершает акт суицида.

Петля. Шипящий монитор. Судорога. Детали – все до мельчайшей. Корка его безжизненного глазного яблока. Синяя муха, что присела на уголок широко открытого точно в немом вопле рта. Детали…

Они предстали для Андерса чудовищным сном; они мешались, как в бреду, проявлялись то ярко и выпукло, то в сумбурном тумане. Да, Вун осознал, кто это. Да, он мёртв. Грегеров больше нет.

Андерс по-эпелептически закатывал глаза, что был виден лишь белок в пульсирующих красных прожилках, а его тело конвульсивно вздрагивало. Сквозь кожу его ладони, пригвождённой к запотевающей зеркальной глади, словно проходил колкий ток, поражающий всецело его плоть и сознание. Скоро затмение отступило – Эсфирь показала ему всё, что желала показать. Один лишь миг и Андерс лицезрел её перед собой в том же положении, но на её гибло-ледяном лике проступил плотоядный оскал улыбки. А после от её руки возник раскол – длинная полоса, напоминающая очертаниями блеснувшую молнию, что тут же разошлась по всей поверхности зеркальной глади, которая градом мелких осколков обрушилась на пол. Андерс успел отскочить, чтоб не пораниться.

Он даже не вытер лицо, а мгновенно оделся и поехал в логово Эсфирь.
…Поговаривали, что луга вокруг крутой горы, на коей и возвышался замок, отторгали семя дерева и цветка. Бесплодная земля была вытоптана ведьмами, что в Вальпургиеву ночь стекались сюда, к владениям зверя. Ходили жуткие слухи, что всякого незваного гостя, проникшего за порог, потом не могли отыскать, точно его поглотили темнота и безмолвие, точно кто-то уволок слишком любопытного в недра, и след его навсегда потерян. Экспедиция в пучину непознанного, в бурный водоворот мистицизма завершалась погибелью. Репутация у места, конечно, не самая добрая, но большинство сказкам не верило, но тем не менее остерегалось замка.
Он, огромный и седой, с колоннадами и башнями, нёс тень былого величия, всегда отпугивающий и холодный. Туда, в зев дубовых врат, мог зайти только Вун, зная что его - приспешника демона древний мрак не поглотит.

В одной из башен и находилась усыпальница Эсфирь – круглая зала, где в центре, на мраморной плите блистал прозрачный гроб с королевой.

Андерс вбежал туда и обнаружил, что он пустует. А возле окна в пол-оборота стояла к нему Эсфирь, отметившая его прибытие медленным и безразличным взглядом. Он замер.

Её стать и изящная стройность, горделивая голова, тяжёлые гладкие локоны в высокой причёске, убранной жемчугом, голубоватое студёное молоко её кожи, прекрасные и совершенные линии лика – о, разве можно подумать, что она главное проявление ужаса и кровожадной жестокости?..

Даже в тембре её голоса хотелось блаженно утонуть, будучи подверженным чувственной, райской неге. Изумительные полные губы её произвели движение, произнеся:

- Как долго продолжался мой сон?

- Двести лет, моя госпожа. Мир изменился… - ответил Андерс, боясь ещё хоть на шаг приблизиться.
- Он не может измениться, - после небольшого молчания сказала Эсфирь с проницательностью мудрого змия.
- Исключая то, что ныне вместо гильотины и топора такие как я. Мы используем информацию, - слабо ухмыльнулся Вун.
- Многих ли ты обезглавил? – в надменной сладости чуть смежив веки, обратилась к нему она с вопросом, явно приносящим ей упоение.
- Легионы. Те, кто были со мной с самого начала годятся Вам в служение. У этих людей нет дороги назад, а остальных я ещё буду готовить.
- Сегодня их дорога – сюда, в мой замок. Приведи мой легион, как только стемнеет. Всё, что здесь свершится – останется в этих стенах. Я не желаю на этот раз раскрывать своё истинное лицо перед чернью и простолюдинами.
- В этом мы с Вами похожи… - подметил Вун подобострастно, найдя этот факт для себя лестным. Эсфирь обнаружила его реакцию смехотворно глупой и с тонкой прелестной издёвкой промолвила, прожигая его зрачками:
- Пёс всегда перенимает черты своего хозяина.
- Скорее, я создан по образу и подобию своего бога – Вас, моя госпожа, - Вун склонил голову в знак безоговорочного почтения. С явным пренебрежением она равнодушно и скучающе вымолвила:

- Нет. Ты – паж. Презренный. Жалкий, как твои предки. Вы однообразны, неприметны… В вас нечего убивать.

Со смертоносной бесшумностью и грацией дикой кошки она прошлась из залы в коридор. Андерс следовал за ней и внимал дальнейшим её речам. Он не видел выражения её лица, но по тону её голоса чуялся кровожадный азарт. Эсфирь говорила:
- …А что может быть для меня приятнее, чем сначала вносить смуту, потом ставить перед собой на колени, и в конце концов завладевать?.. О, ты не поймёшь, как хочется заживо разрывать клыками плоть, когда пресыщенно поглощаешь податливую падаль…
Они оказались на балконе. Ледяное марево и бессолнечный смог. Сквозь них – отдалённые и бескрайние фигуры Мидиана. Вун с важностью и несколько фривольно осмелился ей ответить:
- Падаль?…Но зато поданную на серебряном блюде! Пиршество будет подготовлено, как Вы велите.
Эсфирь его не слушала. Она озирала город с еле отмечаемой горечью:

- Мидиан. Мой храм, моё ложе, моя страна… - королева добавила с невидимой на бледном рте странной усмешкой, - и моя одиночная камера.

И здесь она – дитя, забавляющееся с игрушками. Какую-то куклу, марионетку она может посадить на пластмассовый трон, как то было с Велиарами и как обстоит по сей день с Андерсом Вуном. Или она может поставить в ряд оловянных солдатиков и заставить их сражаться, изгаляясь над сценарием войны. Она может разбить вдребезги фарфоровых мечтательных Амуров, потому что они слишком прекрасны. Все страницы в раскрасках она плотно покроет алым, и земли пропитаются кровью. На небосводе возникнут свинцовые клубы пожарищ. Ненужные и бесполезные игрушки она выбросит в мусорную корзину – в братскую могилу.

И здесь она – падший ангел, забавляющийся с человеческими жизнями.
- Это Ваша резиденция, - торжественно сказал Андерс.

- …Как дерзок и неумен был Энгельс Грегер, когда поднял восстание, желая изменить сей уклад. Я хочу посмотреть на площадь, где он одержал победу над моими воинами.

- Я пришлю Вам человека, что всё организует…

- Это будет моим триумфом. Герой был и прошёл. А его враг – сущий. Рубеж эр преодолён.

Секреты.

Событие, вожделенное Андерсом Вуном столь долго, грозилось изменить глобально не только прежнее течение жизни всего Мидиана, но и распорядок его дня. О последнем он задумывался больше.

Все слушатели на его собраниях были внесены в списки, некоторые их данные тут же протоколировались. Например это имя и номер телефона, адрес электронной почты, что люди указывали в безобидных анкетах. Существовало особенное деление на вновь прибывших – тех, кто ещё потенциально мог критически относиться к тем или иным вещам, связанным с Вуном и его деятельностью, и на тех, кого он окрестил ёмко и символично «легионом». Люди, у которых нет пути назад. Обезглавленные. Хлебнувшие вдоволь из реки забвения.

Половина второго дня. Вун снова в своём доме. Он созывает команду лучших стилистов, даёт указание секретарям в обязательном порядке обзвонить новичков и в культурной манере сказать, что для них собрания сегодня не будет, а господин Андерс невероятно сожалеет, что не может, вопреки своим пламенным желаниям, вновь побыть в их потрясающем обществе… Бла-бла-бла. Всем остальным – твердокаменно закрепившимся его почитателям он велит позвонить с предложением посетить его имение - замок на горе - предстоящим вечером. Будет праздник в их честь. Он умел прекрасно врать.

Каково было удивление Керта Флоренца, когда он узнал о том, что мероприятия не состоится!.. Ох, какая жалость! Он же очень хотел снова туда попасть. Его тянуло, как магнитом в ту светлую и приятную атмосферу. С данным непредугаданным злым сюрпризом он мог смириться.

Но как быть с его желанием доложить персонально Вуну о диссидентском «Лимбе»? Нет, нельзя медлить. Он сейчас же отправится в дом Вуна и всё-всё расскажет, заслужив в его глазах признательность. Керт относился к Андерсу, как к своему давнишнему приятелю, чуткому и умеющему выслушать.

Керт придумывает оправдание для Мари и Адели (в особенности для Мари), заключающееся в том, что он уходит, чтоб помочь починить напарнику водопровод. Там дел столько, дел столько, что ужас! Флоренц врал не так достоверно и искусно, как Андерс, но всё же сработало. Пёс всегда перенимает черты своего хозяина. Нет, мне нравятся собаки. Я не люблю таких, как Керт.

…Кстати о любви. Мари для себя отметила, что после вчерашнего короткого посещения «Лимба» Адели стала другой: более тихой, задумчивой и по-печальному серьёзной. Конечно. Она хранила два секрета, где первый связан с родным дядей и его пристрастием к учению Вуна, а второй … а второй небесный, очаровывающий и пленяющий. Её секрет звали Даниэлем. Ему, думала она, подходит это благозвучное имя. Имя – единственное, что девушка знала о нём. И ещё она знала, что они обязательно должны вновь увидеться. Но как?.. Их встреча – случайность, совпадение… А город огромен, как и одиночество. Но стократ больше их лёгкое и тонкое ожидание чуда.

Случайности несут печать фатального. Совпадение – более чем обычное стечение обстоятельств. Один единственный взгляд или реплика способны повлечь грандиозные перемены.

…Ледяное марево и бессолнечный смог. Керт на автобусной остановке. Пахнет бензином; под ногами слякоть, в душе яркое и щекотливое желание сдать заговорщиков суду. Данное желание – подлость в коже добродетели.
Автобусы к главной площади и к той улице, где находился дом Андерса, разумеется, нумерованы различно. Керт ждал своего, не догадываясь, что именно в это время из окон одной забегаловки его приметил Рейн Авилон.

Авилон как раз размышлял о вчерашнем инциденте с Флоренцем. Будучи весьма самокритичным и не менее взрывным по характеру, он оценивал собственное проявление агрессии не обоснованным. Нужны были доказательства. Не в оправдание себя – Рейн считал оправдания последним делом. Он должен выяснить точно существующий расклад и после понять, как действовать дальше, чтоб в зыбкой топи предположений появилась опора в виде факта. «Если Керт отправляется на собрание, то для него ещё рано. Он не стоял бы так долго: на любом автобусе можно доехать до площади. Всё-таки там развязка… Значит его маршрут особенный. Керт, куда ты?..» - думалось Рейну, нервозно стучащему пальцами по пластиковому стакану с пакетированным зелёным чаем. Барабанщик не забывал о своём навыке и страсти даже сейчас, отсыпая глухие быстрые дроби. А ещё Рейн в детстве хотел быть следователем, о чём тоже помнил…

И Флоренц занял место в автобусе, чьей конечной остановкой была улица, на которой и располагалось жилище Андерса – Рейн это знал. Авилон прекратил тарабанить по несчастному стаканчику, поставил его на стол и отправился заполучать факты, но предпочёл взять такси – так он прибудет на место первым и ничего не упустит.
Рейн полтора часа находился в дребезжащей коробке полумёртвой машины такси, где водитель – это попусту болтающий человек с шрамом на брови. Именно он сегодняшним утром промелькнул в эпизоде с Кристианом де Снором. Водитель и Рейн поняли почти с первых минут, что идут под разными знамёнами и взаимно являются друг для друга «неверными». Один идеологически неверен Вуну, а другой – всему остальному.

Они остановились на углу улицы. С одной стороны шли дома, а на противоположной – тёмные сады, огороженные решёткой. Таксист потребовал с него тройную сумму. Вызвалась выходка тем, что почти такой же парень утром смел обозвать мужчину «слякотью» и «грязью», и к тому же сам не грузил свой багаж. Пришла пора отыграться. Оглашена была сумма в похабно претенциозной манере, свысока, точно перед ним, избранным –и не человек вовсе.

Сначала Авилон силился договориться, сдержанно воззвать к гуманности, ведь это несправедливо и сильнейше бьёт по кошельку. Провал. Рейн кинул водителю в лицо требуемые деньги и с чистой совестью стремительно направился по своим делам – они не ждали.

Таксист сидел без движения несколько минут, чувствуя как по венам растекается злоба. Потом он достал из под сидения оружие – травматику, небольшой пистолет, что может уместиться в карман. Когда ты находишься под сенью чужой власти, то можешь позволить себе больше, чем следовало бы…
Рейн пробрался через сад ближе к решётке. За стволом дерева его не видно, как и в глубоких тенях, но за то тротуар и фасад дома Андерса просматривались великолепно.

Керта пока что не было, но он должен объявиться – в этом Авилон уверен более чем на половину. Возле крыльца обозначился другой силуэт – Синдри Велиар. Они не знакомы, но Рейн угадал его по облику. Всё-таки Синдри многие в Мидиане знали, как гения бездарно прокатывать дедушкины сбережения и любителя ввязываться в нелепые авантюры и потасовки, откуда горе-внука вытаскивал влиятельный Артур, закрывающий на всё глаза.

Что здесь делает Синдри? Рейн притаился более. Скоро запечатлелась довольно интересная сцена: вышел Андерс. На его щеках не растушёванные румяна, что должны в конечном оформлении выделить скулы. «Фигляр … Придворный шут. Обезьяна Господа Бога,»- с ухмылкой еле слышно прошептал Рейн. Его движение губ безрадостно. Вот перед ним – олицетворение смертельного вируса. От него пошла зараза, захватившая всю семью Авилона. Только подумать: из-за одного человека столько сломалось судеб и пролиты океаны скорби…

Вун лицемерно отреагировал на приветствие Синдри и огляделся: нет ли свидетелей?.. Рейн внимательно наблюдал. Он отчётливо всё видел и слышал.
Андерс произнёс:

- Я буду ждать от Вас оплаты ближайшие несколько дней. Вы понимаете, во сколько это Вам обойдётся. Вы… четверть мира можете купить.
- Благодаря этому яду я куплю весь мир, - и Синдри нетерпеливо раскрыл перед ним ладонь. Туда скоро попал стеклянный небольшой флакон с блеснувшей прозрачной жидкостью. В голове Андерса возникла одна идея. Он воскликнул, озарённый её появлением:
- Боюсь, что мир я не продам! Я могу выставить на торг другое. О, мой друг, предложение Вам необычайно понравится!.. Приглашаю Вас в дом – это занимательный разговор.

И они вдвоём удалились. Не прошло и полминуты, как примчался побагровевший и запыхавшийся Керт. Он позвонил в дверь, прождал немного. Его визит завершился ничем: ему отварила прислуга, констатируя, что господин Вун очень занят и, к сожалению, не может уделить ему чуть внимания, и если есть нечто важное, то лучше сказать Андерсу после собрания через неделю.
Как и думал Флоренц: его благое деяние просит подождать. И он пошёл восвояси.
Как и думал Рейн, Керт не чист на руку. Авилон медленно направлялся из сада, опустив глаза, и думал, что же делать дальше. Насилие? Нет, это не тот путь. Попытаться найти компромисс? Ведь Авилон не против относиться к Флоренцу нейтрально, если тот бы молчал. Не закончится ли разговор на равных опять неудачно, как в случае с таксистом?.. Что же делать, чёрт возьми?! Боже, что?..

Рейн услышал впереди себя шум – треск веток и шорох опавшей листвы. Авилон
поднял глаза: в зеркальных обсидианах их отразился перед ним стоящий таксист, держащий оружие.

Он прицелился.

Выстрел.

Эхо его слышали Андерс и Синдри. Их занимательный разговор должен был вот-вот начаться, как от возникшего с улицы грозящего звука Синдри самозабвенно и испуганно втянул шею в плечи. Он пояснил Вуну:

- Есть один человек, который хотел меня убить. Приставил дуло револьвера к затылку...
- В Мидиане лишь единственная особа имеет безграничную свободу так поступать, - со змеиной усмешкой рта сладко протянул Вун, когда румяна на его щеках растушёвывали для естественности.

- Вы? – уточнил Синдри.
- О нет... Я лишь нажимаю на курок, если мне велено.
- Я тоже хочу нажимать на курок … - сквозь зубы выдал Велиар, вспоминая про свою ненависть к Даниэлю.

Андерс ребром ладони убрал в сторону руку визажиста и, чуть подвинувшись к своему гостю, блестя холодными небольшими глазами, проговорил тихо:
- Вот на эту тему я и хочу с Вами побеседовать.

 

Корасота.

 

Я не прощу. Душа твоя невинна.
Я не прощу ей — никогда.
(Занаида Гиппиус, «Александру Блоку»)

Именно сейчас в доме господина Артура чувствовалась та мирная и размеренная радость, коей не бывало столь долго. Старик бодр и светел почти детским счастьем. Синдри совсем недавно уехал по каким-то своим делам…

Даниэль не мог оставаться в особняке: он не находил себе места, зная, что где-то в Мидиане есть та, что не оставляла его мысли. Где-то там дышит и живёт Адели. Наш герой пребывал в состоянии волнения и томительных надежд. Скольд не брал трубку, а ведь только его номер имелся и только у него Дани мог спросить хоть что-нибудь про то, где можно найти Адели.

Как город огромен! Больше его одиночество. Но они не идут ни в какие сравнения с ожиданием чуда, даже с его допустимой возможностью. Поэтому Даниэль решил добраться до главной площади, где, возможно, играет Дикс. Ему было немного грустно оставлять особняк именно сейчас. Он разрывался между противоборствующими в своей душе силами. С одной стороны, он очень желает что-то выяснить по поводу Адели, чтоб вновь суметь встретиться с ней. А вторая сила – гложущая, медленно, но упорно режущая сознание – это предчувствие. Неприятное предчувствие того, что не следует сегодня оставлять Артура. Да, с ним Вильгельм и кот Кот, но что-то непредвиденное Даниэлем определённо должно произойти. Но стремление было всегда для нашего героя важнее опасений.

Он поинтересовался у Вильгельма, вчера вечером не случалось ли чего странного. Тот добродушно развёл руками: «Если только Артур составил завещание, что точно многих в Мидиане удивит. И тем более Синдри…» Завещание – синоним смерти, её последствие и эпилог. Дурное слово. Лелеять в своём сердце воспоминание об Адели и непредприимчиво слоняться в четырёх стенах – дурной поступок.

Даниэль решил, что необходимо сдвинуться с мёртвой точки и действовать. Он ничего не сказал Артуру о своих предчувствиях и переживаниях.

«Води аккуратнее. И береги себя, ради Бога!» - советовал отечески старик, улыбаясь легко и совсем по-матерински. Он играл на органе среди белых лилий. Их запах прохладно-сладковатый, почти ладанный. В этих цветах – загробный эфир и ноты реквиемов…

Окутанный загадочными песнопениями органа и лилий, Даниэль ступил за порог фамильного особняка, чтоб после вернуться в непоправимо изменённую его ауру.
Перед тем, как завести машину он перебирал свои музыкальные диски в бардачке, чтоб включить что-нибудь подходящее под настрой, но ему всё не нравилось. Вдруг на коврик упало что-то небольшое, издав тяжеловесный стук. Дани обнаружил, что это камешек с окном в небо, что маленькая дочка Мартина подарила ему на счастье. Значит, должно быть счастье!.. Непременно! Он тут же бросил свою затею, сел за руль, не теряя драгоценных секунд. Так или иначе тишина – тоже музыка.

Купол бледно-серого, заледенелого небосвода точно опрокинулся на землю. Туман. Рябь тонкого еле уловимого ветра. И кажется, что всё окружающее настолько бесцветно и ленно апатично, что любая жизнь приостановилась, превратившись в её тень. Именно на лоне летаргического спокойствия и отчуждения, на главной площади, среди мелкой суматохи, мутной мглы, мелькающих безликих приведений прохожих и было суждено одновременно оказаться Даниэлю, Эсфирь и Кристиану.
Де Снор сидел на верхних ступенях крыльца храма Андерса, положив на колени небольшую папку со своими эскизами и что-то зарисовывая на альбомном листе карандашом. Отсюда открывался необычайный обзор: видна вся площадь, речная гладь, тающая в пропасти блёклого марева...

---

Дата добавления: 2016-01-04; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!