Игорь Старый и Ольга. Конфликт племенного и государственного права
Право, "правда" - один из лейтмотивов древнейшей русской истории, донесенной до нас Начальной летописью (ПВЛ). Призванные князья - Рюрик, Синеус и Трувор -дслжны были "володеть и рядить" по ряду, по праву. Деяния первых русских князей закреплялись в правовых актах - "уставе" Олега, "реформах" Ольги и т.д. В этом отношении фигура Игоря, сына Рюрика, выглядит во многом парадоксальной.
В русской традиции он упоминается уже митрополитом Иларионом как первый киевский князь4: "Похвалим же и мы /.../ нашего учителя и наставника, великааго кагана нашеа земли Володимера, вънука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава, иже в своа лета владычествую-ще, мужьством же и храбръством /.../ крепостию поминаются ныне и словуть" [Молдован, 1984. С. 91-92]. Илари-ону вторит Новгородская Первая летопись, которая отражает предшествующий ПВЛ Начальный свод: мужающий Игорь "бысть храбор и мудр", он объявляет самозванцами Аскольда и Дира, княжащих в Киеве, и садится там сам, как законный князь [НПЛ. С. 107]. Однако ито-
4 Упоминание Игоря как первого киевского князя естественно, ведь Рюрик правил в Новгороде, а Олег был "кормильцем"-правителем при малолетнем княжиче.
144
ги этого княжения, судя по тем же летописям, таковы, что заставляют усомниться в "мудрости и храбрости" Игоря. "Рассмотрев записанные в летопись предания об Игоре, -писал знаменитый историк XIX в., - мы видим, что преемник Олега представлен в них князем недеятельным, вождем неотважным. Он не ходит за данью к прежде покоренным племенам, не покоряет новых, дружина его бедна и робка, подобно ему: с большими силами без боя возвращаются они назад из греческого похода, потому что не уверены в своем мужестве и боятся бури. Но к этим чертам Игорева характера в предании прибавлена еще другая - корыстолюбие, недостойное по тогдашним понятиям хорошего вождя дружины, который делил все с нею, а Игорь, отпустив дружину домой, остался почти один у древлян, чтоб взятою еще данью не делиться с дружиною" [Соловьев, 1988. С. 143].
|
|
|
Конечно, "храбрость и мужество" князя в летописи -это дань средневековому этикету (Д.С.Лихачев), а не личным достоинствам Игоря. Но дело в том, что и НПЛ, и ПВЛ (где нет "этикетной" характеристики Игоря) подробно описывают несчастья, сопровождающие и неудачный поход на Царьград 941 г., и попытку Игоря собрать дань с древлян - деяния, действительно несопоставимые не только с удачливостью Вещего Олега, но и с шумной славой Святослава. Стало быть, летописцев и ту среду, которая сохранила до конца XI в. предания ("сказания") о русских князьях, положенные в основу соответствующих летописных пассажей, интересовала не только "этикетная" слава. Вместе с тем, в летописи нет и сурового приговора Игорю, который сближал бы точку зрения летописца с позицией современного историка; напротив, справедливой изображается месть вдовы князя Ольги восставшим древлянам за уоийство Игоря. Конечно, было бы наивным следовать школьному учебнику и полагать, что летописец живописал расправу над Игорем, а потом и над древлянами, чтобы устрашить восстававших против "княжеского произвола". Чтобы понять тот интерес, который сохранялся к деяниям Игоря в древнерусском обществе, необходимо исследовать контекст - летописный и исторический, в каковом эти деяния свершились.
|
|
|
145
Итак, после разгрома под стенами Царьграда в 941 г. Игорь вновь собирает войско, в 944 г. идет на греков, но останавливается на Дунае. Ситуация не свидетельствует об особой робости Игоря - на Дунае останавливались и Святослав, и Владимир Ярославич (в 1043 г.). Дунай оставался официальной границей Византии, и прежде чем начать войну, русский князь, демонстрируя силу, стремился заключить выгодный мирный договор. Естественно, договор Игоря был менее выгодный, чем договор Олега, заключенный после победоносного похода (о котором, впрочем, ничего не знают византийские источники - возможно, он также завершился не у стен Царьграда). Но для Руси этот договор был совершенно необходим, так как внешняя (а во многом и внутренняя) политика при Игоре была ориентирована именно на Византию: Константин Багрянородный описывает ежегодный весенний сбор "росами" "однодеревок", которые рубят в своих лесах, спускают в Днепр и продают росам их пактиоты-славяне; по Днепру русь отправлялась в Византию с торговыми и другими целями.
|
|
|
Из источников известно, что русь торговала на внешних рынках продуктами дани, собираемой со славянских племен во время полюдья. Константин Багрянородный [1989. С. 50-51] дает ставшее хрестоматийным описание полюдья при Игоре: "Когда наступает ноябрь месяц, тотчас архонты их (росов.- В.П.) выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полудня, что именуется "кружением", а именно в Славинии вервианов (древлян. - В.П.), другувитов (дреговичей. - В.П.), кривичей, севериев (северян. - В.П.) и прочих славян, которые являются пактио-тами росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киев. Потом... взяв свои моноксилы, они оснащают их и отправляются в Романию". Упоминание архонтов руси, выходящих на полюдье, а не одного князя, может быть, соответствует данным НПЛ об участии дружины Свенельда в сборе дани наряду с Игоревой дружиной. Термин же "пактиоты", как правило, однозначно воспринимаемый как обозначение данников, свидетельство односторонней зависимости славян от руси, нуждается в комментарии, опирающемся на контекст сообщения Кон-
|
|
|
146
стантина: славяне-пактиоты сами собирают однодеревки, а затем продают их росам. Таким образом, зависимость здесь не была односторонней: вероятно, термин "пактио-ты" предполагал двусторонние отношения, выплату дани по договору-"пакту" (ср. гл. 3). Наличие такого договора между славянами и русью, как уже говорилось, можно предполагать и на основании "ряда" легенды о призвании варягов и "устава" Олега. С древлянами, названными среди пактиотов руси, отношения, судя по летописи, были сложнее: их территория не входила в домен князя, Русскую землю; древлянская дань была увеличена Игорем после смерти Олега и отпадения этого племени от Киева. Кроме того, дружина Игоря не получила ожидаемых богатств после не вполне удачного похода на Византию; нужно было кормить призванных для похода варягов и т.д. Это, видимо, и послужило основой коллизии, описанной и НПЛ, и ПВЛ, и восходящей, судя по всему, к "сказаниям" о первых русских князьях, предшествовавших составлению первых летописных сводов.
Итак, под 945 г. в летописных текстах значится: "рко-ша дружина Игореви: "Отроци Свеньлъжи изоделися суть оружьемъ и порты, а мы нази. Пойди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы". И послуша их Игорь, иде в дерева в дань и промышляше к первой (Свенельдовой -В.П.) дани, и насиляше им и мужи его. Возьемав дань, по-иде в град свой. Идущу же ему въспять, размыслив рече дружине своей: "Идете с данью домова, а я возъвращюся, похожю и еще". Пусти дружину свою домови, с малом же дружины возъвратися, желая болыпа именья. Слышавше же деревляне, яко опять идеть, сдумавше со князем своим Малом: "Аще ся въвадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убьють его, то вся ны погубить". И послаша к нему, глаголюще: "Пошто идеши опять? Поймал еси всю дань". И не послуша их Игорь, и вышедше из града Изъ-коръстеня деревлене убиша Игоря и дружину его; бе бо их мало. И погребен бысть Игорь, и есть могила его у Ис-коръстеня града в Деревех и до сего дне" [ПВЛ. I. С. 39-40].
Здесь нужно отметить, что описание Игоревой смерти оказалось едва ли не единственным вполне достоверным свидетельством существования "сказаний" о первых рус-
147
ских князьях во второй половине X в. Дело в том, что этот мотив стал достоянием не только русской, но и византийской историографии. В "Истории" Льва Диакона (конец X в.) изложена речь послов императора Иоанна Цимисхия к Святославу, обосновавшемуся в Болгарии: император требует, чтобы Святослав покинул страну в соответствии с давним (944 г.) договором. "Полагаю, - угрожает он, - что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, презрев клятвенный договор (очевидно, договор Олега 911 г. - В.П.), приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов (поход 941 г. - В.П.), а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его (дальнейшей) жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое" [Лев Диакон VI. 10]. Это послание подтверждает основную канву военной деятельности Игоря и важность для обеих сторон - Руси и Византии - договорных отношений; поход Игоря 944 г. не упомянут, потому что русь не перешла Дунай и не нарушила границ Византии; наконец, сразу вслед за походом на Константинополь упомянут гибельный поход на "германцев". Неясно, почему в греческом тексте древляне названы "германцами": возможно, в конце X в. уже не было актуальным характерное для Константина Багрянородного и других ранних историков противопоставление руси и славян - в явной форме его нет у Льва Диакона; в сказании, передаваемом русской летописью, древляне противопоставляют себя руси - дружине Игоря: им приписываются слова - "се князя убихом рускаго" [ПВЛ. I. С. 40] . Вероятно, такого рода противопоставление дошло через информаторов и до Льва Диакона, который и отождествил древлян с германцами как с западными соседями славян и руси.
Однако самым существенным для наблюдений за "жизнью" предания об Игоре является то, что информация о его гибели осенью 944 г. достигла греков не сразу: в конце 40-х гг. X в. Константин Багрянородный еще не знал о смерти князя. Значит, это известие хранилось какое-то время в памяти информаторов византийского историка конца X в. Отличие этой информации от летописного "сказа-
148
ния" - описание казни Игоря - также обнаруживает "фольклорную" вариативность и вероятные фольклорные истоки предания об Игоре. Наконец, данные Льва Диакона существенно дополняют "сказание" летописи: Игорь не был убит в стычке, а был взят в плен и казнен.
А.П.Ковалевский обратил внимание на то, что казнь Игоря совпадает с подобными обычаями у тюркских народов - огузов и булгар. Он считал, что "древляне применили к Игорю указанный способ казни согласно действовавшему в то время местному праву, считая киевского князя вором и грабителем, или, как говорили древлянские послы Ольге: "мужа твоего убихом, бяше муж твой аки волк восхищая и грабя" [Ковалевский, 1956. С. 52]. Можно продолжить исследование параллелей мотиву казни Игоря: в частности, нельзя не учитывать античных мотивов об убийстве Тесеем "сгибателя сосен" разбойника Синиса (Плутарх), казнившего путников, - они могли повлиять на рассказ Льва Диакона, Для русской истории существенней сходный мотив у датского хрониста XII в. Саксона Грамматика, который приписывает такой же способ казни некоему Редону, "рутенскому (=русскому) пирату". Е.А.Рыд-зевская [1978. С. 193-194] предполагала здесь знакомство хрониста с русским преданием, что позволяет нам вернуться к проблеме древнерусского - славянского - обычного права.
Точного соответствия описанному у Льва Диакона ритуалу казни в русских источниках неизвестно: так, ритуал повешения на дереве упомянут в связи с описанием расправы над волхвами в ПВЛ (под 1071 г.). Волхвы (языческие жрецы) со своими сторонниками во время голода в Ростовской земле отбирали запасы, убивая зажиточных людей; родичи убитых отмстили волхвам и уже мертвыми повесили их на дубе.
Значительно больше для исследования конфликта между Игорем и древлянами дает лексика обычного славянского права. Терминология праславянского права стала предметом реконструкции в работах В.В.Иванова и В.Н.Топорова, приведших индоевропейские, в том числе скандинавские параллели, из которых самая существенная - казнь преступника, называемого "волком" (др.-исл. vargr - "волк,
149
изгой" сопоставимо со славянским "враг"), на дереве, именуемом "волчьим деревом" (др.-исл. vargtre) и т п. [Иванов, 1975; Иванов, Топоров, 1978]. У славян преступник, в том числе вор, традиционно именовался "волком" - как именуют и Игоря древляне: ср. в "Сборнике слов и поучений" конца ХП-начала XIII в. о разбойнике - "Отъложи вълчью къзнь...и приде яко овьча" и т.п. [Словарь древнерусского языка. Т. 2. С. 165]5. Таким образом, известие Льва Диакона о казни Игоря и лексика русской летописи "совмещаются" в достаточно надежной реконструкции обычного права. Сама речь древлян в передаче летописца напоминает формулы договоров и ранних судебников: ср. "Аще ся въвадить волк в овце, то выносить все стадо"; "Аще оутнеть мечем... то 12 гривне за обиду" [Русская правда. Краткая редакция. Ст. 4] и т.п. А.П.Новосельцев [1986. С. 26] справедливо считает, что древляне убили Игоря, так как он нарушил договор (ср. выше о "пакте") - собрал дань дважды.
Древлянские речи и далее в летописном "сказании" продолжают эту правовую тему. Древляне отправляют послов к вдове Игоря Ольге; они говорят княгине' "Мужа твоего убихом, бяше бо мужь твой аки волк восхищая и грабя, а наши князи добри суть, иже расласли суть Де-ревьску землю, да пойди за князь нашь за Мал".
Противопоставление Игоря-волка древлянским князьям - добрым пастырям напоминает, прежде всего, о евангельских притчах - их образность характерна для всей древнерусской литературы. Но В.П.Адрианова-Перетц [1947, С. 96 и ел.] считала слова древлян ("аще въвадить волк в овце" и т.д.) "древнейшей записью народной пословицы". Та же исследовательница отметила очевидную двойственность "волчьих" метафор древнейшей русской литературы: помимо обозначения "воровской" жажды наживы метафора "волк" могла передавать образ князя-воина и княжеской дружины в походе. Самый известный пример -
-* Особое отношение к слову, в том числе к инвективе, очевидно в архаичном праве: за оскорбление, в частности за обзывание "волком", по "Салической правде" положен был штраф [Lex Salica XXX, 4; см: Гуревич, 1970. С. 97]
150
полоцкий князь Всеслав, былинный Волх: в "Слове о полку Игореве" и русском эпосе он наделен способностью превращаться в волка во время походов; в том же "Слове" воины-куряне "скачють аки серый вълци в поле, ищучи себе чти, а князю славы" [СПИ. С. 24, ср. 32]6. Эта связь "волчьей" символики с князем и его боевой дружиной обнаруживает в речи древлян не просто инвективу, а столкновение старого племенного права с зарождающимся государственным - княжеским. Их речь можно считать"ссылкой" на традиционную правовую основу отношений с князем и расправы с Игорем. Далее Ольге предлагается "компенсация" за убитого мужа - брак с древлянским князем Малом. Трудно сказать, относится ли такой обычай к реалиям славянского права7, или этот эпизод передает традиционный мотив - стремление убийцы овладеть имуществом и женой убитого правителя (ср. "сагу" о Гамлете у Саксона Грамматика). Ближайшую параллель этому мотиву содержит та же ПВЛ [I. С. 55-56], повествующая о том, как Владимир - будущий креститель Руси "залежал" жену убитого им брата, киевского князя Ярополка, которая была к тому же беременна: вероятно, о том, что эти деяния не противоречили варварскому праву, свидетельствует признание Владимиром родившегося "от двух отцов" Святополка своим законным сыном (старшинство его признавали и братья - сыновья Владимира). Во всяком случае, в летописном повествовании Ольга внимает речам послов отнюдь не как "противоправному" акту и даже коварно соглашается на их предложение, но выбирает другой, тоже вполне правовой вариант разрешения конфликта: месть.
° Учитывая скандинавское происхождение дружинников Игоря Старого (руси), следует отметить значение "волчьей" символики для боевой дружины, которая часто в скандинавской (и индоевропейской) традиции вообще ассоциировалась с волчьей стаей [Иванов, 1975]. Чередование в индоевропейских эпических и предправовых текстах упоминаний волка и пса заставляет также вспомнить во многом загадочную статью "Русской правды" об убийстве вора "з пса место".
' Некоторые исследователи усматривали в этом обычае пережиток матриархата у отсталых древлян [см.: ПВЛ. II. С. 296-297], однако этот пережиток не более "матриархален", чем упомянутое в связл с отношениями Олега и Игоря "кормильство" - передача ребенка на воспитание брату матери.
151
Месть Ольги, как показали многие исследования, носит ритуализованный характер: Ольга троекратно мстит древлянам, завершая отмщение возведением кургана и убийством на тризне 5000 древлян. Четвертая месть - "избыточная" - по фольклорным канонам связана с захватом столицы древлян Искоростеня и, возможно, является вставкой - передает традиционный для средневековой литературы мотив, видимо, заимствованный летописцем из византийского хронографа. Все это "сказание", расцвеченное диалогами, описаниями обрядов и т.п., завершается сухим повествованием о возложении на древлян тяжкой дани и установлении "уроков" и "уставов". В следующем, 947 г., не менее лапидарно повествует летопись, Ольга идет к Новгороду, устанавливает дани по рекам Мете и Луге, видимо, останавливается во Пскове, затем ставит "перевесища" (определяет охотничьи угодья) по Днепру и Десне и возвращается в Киев. Этот пассаж имеет чрезвычайно малый объем в сравнении со "сказанием" о смерти Игоря и мести Ольги, но полем деятельности княгини здесь является не одна древлянская земля, а вся Русь. Кроме того, эта деятельность по своей сути отличается от полюдья, во время которого погиб Игорь. "Реформа" Ольги состояла в повсеместной фиксации правовых норм ("уставы") и даней ("уроки"), которые отныне взимались (как предполагали Л.В.Черепнин, А.А.Зимин и др. исследователи) не во время наездов кормящейся дружины, а специальными представителями княжеской администрации [Черепнин, 1965. С. 146-152]. Таким образом, древлянское восстание и смерть Игоря оказываются стимулом для установления государственных правовых норм от Среднего Поднепровья до Новгорода: при этом реформе подвергается и архаическое государственное право (полюдье), и "племенные" традиционные нормы, послужившие правовым основанием для казни Игоря.
Как уже отмечалось, сама тематика летописных "сказаний" о русских князьях - от Рюрика до Ярослава - характеризуется определенным структурным единством и соответствующим подбором сюжетов. Призванию варягов предшествует конфликт - насилие, чинимое находниками над словенами и другими племенами, изгнание их за море
152
и призвание князей с дружиной-русью на основе договора - "ряда". Далее, правление Олега начинается с конфликта с узурпаторами - Аскольдом и Диром - и взведения на престол в Киеве законного наследника - Игоря, с последующим "уставом" - урегулированием даннических отношений со славянами. Этот "устав", видимо, действовал и при Игоре, судя по полюдью у славян-пактиотов, но новый конфликт и гибель князя вызвали не только вполне традиционную ритуализованную месть, но и очередное правовое усовершенствование государства, уже в правление Ольги, и т.д. вплоть до конфликта новгородцев с варягами при Ярославе в 1016 г. После этого конфликта князь кодифицировал традиционное право - дал "Русскую правду". Л.В.Че-репнин обратил внимание на сходство эпизодов с описанием насилия, чинимого варягами перед призванием князей "по ряду", и конфликта 1016 г., и считал, что известия о позднейших событиях повлияли на составление "легенды о призвании" [Черепнин, 1948. С. 247-248]. Как мы убедились, подобная структура свойственна многим эпизодам "сказаний" о первых русских князьях. Описание конфликтной ситуации и последующего юридического исчерпания ее - характерная черта древнерусского права (в том числе в "Русской правде" и т.п.) и традиционного права вообще8. "Правовая" основа, сохранявшаяся даже во фразеологии "сказаний", была, видимо, и основой для передачи, хранения в памяти преданий о первых князьях. Для архаического общества, в том числе славянского, был существенен именно casus primus [Иванов, Топоров, 1988; ср. Зимин, 1965], поэтому частное столкновение первого киевского (общерусского) князя с племенной (догосударственной) традицией и его последствия имели для формирующегося государства и его летописания не меньшее значение, чем внешнеполитическая деятельность - выход на мировую арену. Отсюда - значительный объем такого рода текстов, со-
8 "Во всех без исключения древних обществах, - пишет историк древнего права, - первыми законодателями считались личности легендарные, "культурные герои" или даже божества. Однако важно подчеркнуть, что общество рассматривало этот акт (фиксацию права. - В.П.) не как нововведение, как исправление возникших несправедливостей" [Якобсон, 1984. С. 92].
152
хранявшихся в памяти нескольких поколений до составления первых летописных сводов XI в. Сказания об Игоре дают ясное представление о носителях этой традиции - дружине, ближайшем окружении князя, с которым князь совещается и чьим советам следует; с князем и дружиной заключался "ряд" еще при Рюрике, дружине платили дань по "уставу" Олега и по "пакту" Игоря - нарушение последнего привело к конфликту, занимающему столь значительное место на страницах ПВЛ. И позднее конфликт городов и боярства с князьями, нарушившими "поряд", - характерный сюжет русского летописания: как правило, такой конфликт также кончался гибелью (казнью) князя - нарушителя договора [см.: Пашуто, 1965. С. 40-48].
Летописцы, равно как "заказчики" и "потребители" летописи, исходили из собственных критериев оценки деяний той или иной личности, подробно передавая не вполне блестящие, с точки зрения современного историка, поступки. Суть в том, что единичные исторические факты, будь то незавершенный поход на Царьград или неудачный сбор дани - формирующаяся историческая традиция превращала в важнейшие прецеденты становления русского государства, его идеологии и права.
Глава 5
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 252; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!