DerSpruch des Anaximander 6 страница

 

лированное время прямо перед нами и его можно пощупать, когда мы одеваем на руку часы, хронометр, смотрим на поло­жение стрелок и определяем: «Сейчас 20 часов 50 минут». Мы говорим сейчас, теперь, и имеем в виду время. Но нигде не найдем мы времени на часах, которые показывают нам время, ни на циферблате, ни в часовом механизме. С тем же успехом мы будем искать время и на современных хронометрах. Не­избежно напрашивается следующее: чем точнее, с технической точки зрения, и исчерпывающее измерения хронометра, тем меньше прибор дает повод задуматься собственно о времени.

Но где же находится время? Везде ли оно или у него есть какое-то место? Очевидно, время не нечто. Поэтому мы, оста­ваясь предусмотрительными, и говорили: время дано. Мы будем еще предусмотрительнее и внимательно посмотрим на то, что является нам как время, при этом не будем упускать из виду бытие в смысле присутствия, настоящего. Однако настоя­щее в смысле присутствия настолько глубоко отлично от настоящего в смысле теперь, что настоящее в смысле при­сутствия никоим образом не даст определить себя через настоящее как теперь. Скорее кажется возможным обратное (ср. «Бытие и время», § 81). Будь это так, настоящее в смысле присутствия и все, что к такому настоящему принадлежит, и должно было бы означать подлинное время, пускай у него, времени, и не было бы ничего похожего на обычно представля­емое время в смысле допускающей калькуляции последова­тельности теперь, идущих друг за другом.

Однако до сих пор мы так и не показали ясно, что же означает настоящее в смысле присутствия. Через настоящее в смысле присутствия бытие определяется однообразно как прибытие сути и позволение присутствовать, т. е. как рас­крытие. Что за предмет мы мыслим, когда говорим присут­ствие? Сущноститься (wesen) означает длиться (währen) Однако при этом мы слишком скоро успокоимся, истолковав wahren просто как продолжаться и продолжительность, со­гласно обычным представлениям о времени как временном отрезке от одного «теперь» до следующего. Речь же о при­сутствии требует, чтобы мы в wahren как в anwähren (во вхождении в длительность²⁷) слышали нахождение²⁸ и пре­бывание ²⁹. Присутствие отправилось к нам, идет к нам, обра­щаясь³⁰, настоящее означает: вхождение-в-пребывание-на-встречу-к-нам³¹, к нам — людям. Кто мы? Отвечая, останемся предусмотрительны, потому что может оказаться так, что то, что отличает людей как людей, зависит как раз от того, что мы Должны обдумать здесь. А мы должны обдумать здесь челове­ка — человека, к которому приближается, обращаясь, при-

 

сутствие, человека, который от этого и присутствует сам своим особым образом, присутствует для всего подступающего-присутствующего и отступающего-отсутствующего.

Человек так стоит внутри прихода присутствия, обращающегося к нему, что он становится восприемником этого дара присутствия, которое дано, при этом он внимает тому, что является в позволении присутствовать. Если бы человек постоянно не воспринимал бы дар из «дано присутствие», если бы человека не достигло ³² простертое ³³ в даре, то, раз этот дар не был бы получен, не только бытие оставалось бы потаенным и запертым, но и человек оказался бы вне простирания протянутой сферы «дано бытие». Человек не был бы человеком. Теперь дело выглядит так, как будто из-за этого указания в сторону человека мы сбились с пути, на котором хотели бы помыслить собственное времени. В известном смысле это верно. И все же мы теперь ближе, чем можно было бы поду­мать, к предмету, который называется временем и который, собственно, и должен показаться от настоящего, понимаемого как присутствие.

Присутствие означает: постоянно приближающееся к чело­веку, обращающееся к нему, его достигающее, ему простертое пребывание. Но откуда же это протянутое достигание, которому принадлежит настоящее как присутствие, поскольку при­сутствовать дано? Правда, присутствие присутствующей приближаясь в свое время обращается к человеку всегда так, что тот при этом не замечает собственно само присутствие. Но так же часто, т. е. постоянно, к нам обращается и отсутствие, обращается так, что что-то более уже не присутствует так, как мы знали его от присутствия в смысле настоящего. Все же и это более-уже-не-настоящее непосредственно присутствует в своем отсутствии, а именно способом обращающегося к нам побывшего. Оно, побывшее, не пропадает как просто ушедшее из прошедшего теперь. Напротив, побывшее присутствует, однако своим собственным образом. В побывшем простерто присутствие.

Но отсутствие обращается к нам также и в смысле пока-еще-не-присутствующего — обращается к нам способом при­сутствия в смысле к-нам-подходящего. Между тем речь о к-нам-приближающемся стала пустой фразой. Так говорят: «Будущее уже началось», а это неправда, потому что никогда не бывает так, что будущее вот только что началось, ведь отсутствие в качестве присутствия пока-еще-не-настоящего всегда уже обращено к нам неким образом, т. е. присутствует так же непосредственно, как и побывшее. В при-ходе будуще­го, в к-нам-приближающемся, протянуто присутствие. Погля-

 

дим на сказанное еще предусмотрительнее, когда мы обнару­жим в отсутствии, будь это побывшее, будь это будущее, некий способ присутствия и обращения, который никоим образом не совпадает с присутствием в смысле непосредственно настоя­щего. Итак, следует принять во внимание: не каждое при­сутствие необходимо будет настоящим. Странный предмет. Между тем мы обнаруживаем такое присутствие, а именно нас достигающее обращение также и в настоящем. Также и в нем простерто присутствие.

Как же мы должны определить эту игру присутствия, простирающуюся в настоящее, в побывшее и в будущее? Основано ли это простирание на том, что оно нас достигает, или же оно достигает нас, потому что оно есть в себе простира­ние? Разумеется, верно последнее. Приход наступающего в качестве пока-еще-не-настоящего подает и выводит одновре­менно то, что уже-более-не-настоящее, побывшее, и наоборот, побывшее само протягивает будущее. Взаимоотношение обоих протягивает и одновременно выводит настоящее. Мы произно­сим «одновременно» и тем самым придаем взаимному друг-друга-подаванию будущего, побывшего и настоящего, т. е. свойственному им единству, временной характер.

Такое продвижение, по-видимому, не сообразно предмету, если предположить, что это-то указанное единство подавания и именно его мы и должны назвать временем. Ведь само время не есть что-то временное, никоим образом не будет оно и ка­ким-то сущим. Поэтому нам будет запрещено говорить, что будущее, прошедшесть и настоящее имеются в наличии «од­новременно». Однако их друг-друга-подавание взаимнопри-надлежно. Единящее их единство может быть определено лишь из их собственного: из того, что они подают друг другу. Но что же все-таки они подают друг другу? Ничего иного, кроме самих себя, и это значит: простертое в них присутствие. Благодаря этому проясняется то, что мы называем временным пространством. Но под словом «время» мы более не имеем в виду последовательность моментов «теперь». Соответственно и временное пространство более не означает лишь интервал между двумя моментами «теперь» скалькулированного време­ни, который мы подразумеваем, констатируя, например: за временной промежуток в 50 лет произошло то-то и то-то. Те­перь временное пространство обозначает открытое, которое проглядывает в друг-другу-самоподавании будущего, прошед-шести и настоящего. Лишь это открытое и только оно предоставляет привычному нам пространству его возможное простирание. Просвет друг-друга-подавания будущего, про-шедшести и настоящего сам-то пред-пространственен, толь-

 

ко поэтому он и может предоставлять пространство, т.е. давать.

Временное пространство, обычно понимаемое в смысле измеренных промежутков между двумя моментами времени, является результатом калькуляции времени. Будучи скалькулированным, время, предоставляемое теперь в виде прямой и параметра, а следовательно одномерно, измеряется количественно. При таком способе мышления представление о раз мерности времени, понимаемого как последовательность моментов «теперь», заимствуется из представления о трехмерном пространстве. Но до всякой калькуляции времени и независи­мо от нее, собственное временного пространства подлинного времени основывается в просвете друг-друга-подавания буду­щего, прошедшести и настоящего. Соответственно, только подлинному времени и лишь ему одному принадлежит то, что мы так легко ошибочно называем размерностью, сквозным промериванием. Это сквозное промеривание основывается описанном просвете подавания будущим прошедшести, прошедшестью — будущего и взаимным отношением обоих дается просвет открытого. Осмысленное от этого тройного, подавания время оказывается трех измерений. Измерение, повторим это, мыслится здесь не только как сфера возможного вымеривания, но как сквозное протягивание, как просвет, подавания. Лишь только он, этот просвет простирания, и позволяет представить и ограничить сферу обмеривания.

Но чем же определяется единство трех измерений настоящего, подлинного времени, т. е. единство его трех способов подавания, играющих друг в друге, подавания трех особых присутствий?

Мы уже слышали: как в наступлении пока-еще-не-настоящего, так и в прошедшести уже-более-не-настоящего, и даже в самом настоящем играет каждый раз свой особый способ приближения и приведения, т. е. присутствие.

И присутствием, которое следует мыслить таким образом, мы не можем наделить лишь одно из трех измерений времени, а именно лишь то, которое лежит близко — настоящее. Скорее единство трех измерений основано на подаче каждого измере­ния для каждого. Эта подача оказывается подлинным подава-нием, играющим в собственном времени и, стало быть, как бы четвертым измерением — и не только как бы, но и на самом деле. Подлинное время — четырех измерений. Однако то, что мы называем четвертым при перечислении, на деле является первым, т. е. все определяющим подаванием. Оно выдает в будущее, в прошедшесть и в настоящее им свойственное присутствие, держит их отдельно — в просвете — друг от дру-

 

 

га и в такой близости друг к другу, из которой эти три измере­ния накладываются друг на друга. Поэтому мы называем первое, первоначальное, в буквальном смысле слова началь­ное подавание, на котором основано единство подлинного вре­мени, сближающей близостью (Nahheit — близь, старое, еще Кантом используемое слово). Но она сближает наступление, прошедшесть и настоящее друг с другом тем, что она удаляет. Ибо она оставляет побывшее открытым, тем что она отказыва­ет ему в наступлении в качестве настоящего. Это сближение близости оставляет открытым приход из будущего, тем что оно задерживает настоящее в его ходе. Сближающая близость имеет характер отказа и задержания. Она заранее держит в единстве способы подавания прошедшести, наступления и настоящего.

Время не есть. Время дано. Дающее, которое дает время, определяется из отказывающе-задерживающей близости. Оно предоставляет открытое временного пространства и укрывает то, чему отказано,— в побывшем, то, что задержано — в буду­щем. Мы называем дающее, которое дает подлинное время, скрывающим просветом простирания. Поскольку само прости­рание есть дающее, в подлинном времени скрывается дающее давания.

Но где дано время и временное пространство? Каким бы неотвязным ни казался этот вопрос, нам больше нельзя спра­шивать таким образом о каком-то «где», о месте времени. Потому что само подлинное время, сфера тройного простира­ния, определяемого через сближающую близость, само время будет пред-пространственной местностью, благодаря которой лишь только и дано возможное «где». Правда, философия с самого своего начала каждый раз, когда она мыслила время, спрашивала всегда, чему оно принадлежит. При этом прежде всего имелось в виду скалькулированное время как ход череды моментов «теперь», следующих друг за другом. Объяснялось, что не может быть сосчитанного времени, времени, с помощью которого мы считаем, без yuc», без animus, без души, без сознания, без духа. Времени нет без человека. Но все же что же означает это «нет без»? Будет ли человек раздатчиком времени или же его восприемником? И если он его воспри­емник, то как воспринимает он время? Будет ли человек сначала человеком, чтобы затем, когда-нибудь случайно, т. е. в какое-нибудь время, установить прием времени и отношение с ним? Подлинное время является близостью присутствия, объединяющей своим тройным просветом простирание из на­стоящего, прошедшести и будущего. Эта

близость уже захва­тила человека как такового так, что он может быть человеком

 

только тогда, когда он стоит внутри тройного простирания и выносит эту определяющую простирание отказывающее-задерживающую близость. Время не сделано человеком, век не поделка времени. Здесь вообще нет никакого делания. Есть лишь давание в указанном смысле, просвет во временно пространстве простирания.

Однако допуская, что способ давания, которым дано время, и требует представленных характеристик, мы по-прежнему стоим перед загадочным «Это» (Es), которое мы называем, говоря: дано время, дано бытие. Растет опасность того, что мы произвольно подводим под это название (Es) не известную силу, которая и должна совершить все давание бытия и времени. Однако при этом мы сможем избежать не определенности и произвола, пока будем держаться за то определение давания, которое мы пытались показать, а имен но: провидя бытие как присутствие и время как сферу простирания просвета множественного присутствия.

Давание в «дано бытие» проявило себя как посыл и как судьба присутствия в своих эпохальных изменениях.

Давание в «дано время» проявило себя как просвет простирания четырехмерной области.

Поскольку в бытии как присутствии обнаруживает себя ничто иное, как время, усиливается уже упомянутое подозрение, что подлинное время — четверное простирание открыто­го — даст опознать себя как это Это (Es), которое дает бытие, т. е. присутствие. Кажется, что это предположение еще больше подтверждается, если мы учтем, что и отсутствие каждый раз проявляет себя как некоторый способ присутствия. Итак, в побывшем, дающем присутствовать уже-более-не-настоящему, благодаря отказу от настоящего, в к-нам-подходящем, дающем присутствовать пока-еще-не-настоящему, благодаря задержанию настоящего, проявляется тот род просвета про­стирания, который дает все присутствие в открытое.

Итак, подлинное время явилось нам как Это (Es), которое мы называем, говоря: дано бытие. Посыл, в котором дано бытие, основывается в простирании времени. Оказалось ли в результате этого замечания время этим Это (Es), которое дает бытие? — Ничего подобного. Ведь само время остается даром этого дающего «дано», чье давание указывает ту сферу, в которой простерто присутствие. Таким образом, Это (Es) по-прежнему остается неопределенным и загадочным, а сами мы — по-прежнему перед загадкой. В таком случае целесообразно отныне определять Это (Es), которое дает, из уже охарактеризованного давания. Давание проявляет себя как посыл бытия и как время в смысле просвета простирания.

 

 

(Или же наша растерянность есть лишь результат того, что язык или, точнее говоря, грамматическое истолкование языка, ввели нас в заблуждение и застыв в этом заблуждении, мы оцепеневши смотрим на это Это (Es), которое должно давать, но само-то при этом как раз и не дано? Если мы говорим «дано бытие», «дано время», то мы произносим предложения. С точ­ки зрения грамматики, предложение состоит из субъекта и предиката. Субъект предложения не обязательно должен быть субъектом в смысле какого-нибудь Я или лица. И поэтому грамматика и логика понимают предложения с «Es» как без­личные предложения, предложения без субъекта. В других индоевропейских языках, в греческом и в латыни, это «Es» отсутствует, по крайней мере как особое слово и фонетическое образование, Однако это не означает, что при этом не мыслится подразумеваемое в «Es»: в латыни pluit (идет дождь, «до­ждит»), в греческом языке cr» (нужно, необходимо, требу­ется). Но все же что означает это «Es»? Наука о языке и фило­софия языка много думали об этом, но действительное разъ­яснение так и не было найдено. Область значений, которые подразумеваются под «Es», простирается от незначительного до демонического. Произносимое в «дано бытие», «дано вре­мя» «Es» называет, вероятно, что-то превосходное, во что мы здесь еще не вошли. Поэтому удовлетворимся принципиальны­ми соображениями. С точки зрения логики и грамматики, то, о чем что-то говорится, являет себя как субъект: Øpoƒe… menon — уже пред-лежащее, каким-то образом присутствующее. То, что приписывается субъекту в качестве предиката, являет себя как со-присутствующее, присутствующее совместно с уже присутствующим, sumberhƒÒj, accidens: этот лекционный зал освещен. В этом «Es» в «дано бытие» говорит некое присут­ствие того, что отсутствует — стало быть в известном смысле тоже бытие. Если мы поставим бытие на место «Es», то предло­жение «дано бытие» говорит: Sein gibt sein (бытием дано бытие, бытие дает бытие), что снова отбросит нас к упомяну­тым в начале доклада трудностям: бытие есть. Но бытие «есть» в той же малой степени, в какой «есть» время. Поэтому отка­жемся от этой попытки определить это «Es» им самим. Однако не будем упускать из виду: это «Es» называет — во всяком случае это объяснение первым приходит на ум — присутствие отсутствия — прибытие отсутствия. Ввиду того, что в предло­жениях «дано бытие», «дано время» речь идет не о сущем, а пропозициональная структура предложений была унаследо­вана нами от греко-римских грамматиков исключительно для высказываний о сущем, ввиду этого, нам и следует принять во внимание возможность того, что высказывания «дано бытие»,

 

 

«дано время» — это не те предложения, которые навсегда застыли в пропозициональной структуре субъектно-предикатных отношений. Но все же как иначе должны мы ввести в поле зрения это «Es», которое мы произносим, говоря «дано бытие», «дано время»? Именно так, что мы отныне мыслим это «Es» по способу давания, которое принадлежит ему: давание как посыл, давание как просвет простирания. Оба они взаимопринадлежны, поскольку посыл основывается в просвете простирання.)

В посыле судьбы бытия, в простирании времени проявляет себя некое присвоение, некий перевод в свою собственность — чего? — бытия как присутствия и времени как сферы открытого, бытия и времени в их собственном. То, что определяет их обоих — и время, и бытие — в их собственном, а это значит) в их взаимопринадлежности, мы назовем: особляюще-высвояющим присвоением³⁴ das Ereignis. To, что называет это слово,| мы можем помыслить теперь из того, что проявляет себя в про­видении бытия как посыла судьбы и времени как простирания — из того, чему принадлежит бытие и время. Бытие и время, их обоих, мы назвали предметами. «И» между ними оставляет их отношение друг к другу в неопределенности. Теперь обнаруживается следующее: то, что дает обоим предметам принадлежать друг другу, то, что не только приводит их обоих в их собственное, но и хранит их в их взаимопринадлежности и держит в ней, соотношение обоих предметов, положенние предметов — это особляюще-высвояющее присвоение —das Ereignis. Взаимоположение предметов, осабливая, высваивает бытие и время из их соотношения в их собственное, а происходит это благодаря тому, что в посыле судьбы и в просвете простирания скрывает себя особляюще-высвояющее присвоение. Следовательно, это «Es», которое дает в «дано бытие», «дано время», подтверждается как особляюще-высвояющее присвоение. Это высказывание правильно и в то же время неверно, т. е. оно скрывает от нас взаимоположение предметов, поскольку мы невольно представили его как какое-то присутствующее, в то время как мы-то как раз пытаемся мыслить присутствие как таковое. Но, возможно, мы одним ударом избавимся от всех сложностей, от всех обстоятельных и, по-видимому, бесплодных объяснений, задав уже давно назревший простой вопрос и ответив на него: Это присвоение а что это такое?

По этому поводу да будет мне позволено вставить один вопрос: что значит здесь «ответить» и «ответ»? Ответ означает высказывание, которое со-ответствует мыслимому здесь положению предметов, т.е. присвоению. Но если положение

 

предметов запрещает говорить о себе языком предложений, то мы должны отказаться от ожидаемого в поставленном вопросе утвердительного предложения. Но это означает, мы должны признать невозможность со-ответствующе мыслить то, что здесь должно мыслиться. Или же целесообразнее отказаться не от ответа, а от самого вопроса? Как там обстоит дело с этим ясным и законным, естественно возникающим вопросом? Что такое присвоение? Для этого мы спросим о чтойности (das Was-sein), о сущности, о том, как присвоение сущностится, т. е. прибывает в присутствие³⁵. Этим на вид безобидным вопросом «Что такое присвоение?» мы требуем сведений о бы­тии присвоения. Если же теперь само бытие оказывается тем, что принадлежит присвоению и получает из него определение присутствия, то этот вопрос отбрасывает нас назад — к тому, что требует определения прежде всего остального: бытия из времени. Это определение показалось нам при предваритель­ном взгляде на это «Es», которое дает, при взгляде насквозь через располагающиеся друг в друге способы давания — посыл и простирание. Посыл бытия покоится в раскрываю­щемся просвете простирании множественного присутствия в открытой сфере временного пространства. Простирание же, нераздельно с посылом, покоится в присваивании³⁵. Присваи­вание, т. е. собственное присвоения, определяет также и смысл того, что означает здесь «покоиться».

Только что сказанное позволяет, даже известным образом заставляет сказать, как не следует мыслить присвоение das Ereignis. Мы не можем представлять то, что названо именем «das Ereignis», руководствуясь общепринятым значением сло­ва, — «событие», поскольку «das Ereignis» понимается обычно в смысле случая и происшествия, а не из «das Eignen», (свое-ние)³⁶, принимаемого как просвет укрывающего простирания и посыла.

Так недавно было объявлено, что согласие, достигнутое внутри европейского экономического сообщества, является европейским событием всемирно-исторического значения. Ес­ли в контексте обсуждения бытия разделяется слово «das Ereignis», которое воспринимается в своем общепринятом значении, то становится прямо-таки необходимым поговорить о таком событии, как бытие, о событии бытия. Потому что без бытия ни одно сущее не может быть таким, как оно есть. Со­ответственно, бытие можно провозгласить высшим, самым значительным событием.

Но не заключается ли единственная цель этого доклада как раз в том, чтобы ввести в поле зрения само бытие как событие? Несомненно. Но только то, что называется словом «das Ere-

 

 

ignis», означает совершенно другое. Соответственно нужно помыслить и это невзрачное, но каверзное из-за своей мно­гозначности «как». Но предположим, что при обсуждении бытия и времени мы откажемся от обычного значения слова «das Ereignis» и вместо этого последуем за смыслом, указыва­ющим на себя в посылании присутствия и просвете простира­ния временного пространства, но даже и тогда разговор о «бытии как событии» останется неопределенным.

«Бытие как событие» — ранее философия, идя от сущего к бытию, мыслила бытие как16еа, как „dea, как ™nšrgeia, как actualitas, как волю и теперь как событие — так можно подумать. При таком понимании событие означает одну из вариаций на тему истолкования бытия, представляющую собой, в случае успеха, продолжение метафизики. «Как» в этом случае означает: событие как род бытия, подчиненный бытию, которое образует ведущее понятие и прочно удерживает его. Но если же мы помыслим, как и пытались, бытие в смысле присутствия и по­зволения присутствовать, данных в посыле судьбы, который покоится, со своей стороны, в раскрывающемся просвете простирания подлинного времени, то тогда бытие принадле­жит присваиванию. Из присваивания и получают свое опреде­ление давание и его дар. Но тогда бытие будет родом события, а не событие — родом бытия.

Но мы отделались бы слишком дешево, попытавшись укрыться в таком переворачивании. Эта попытка мыслила бы мимо положения предметов. Событие — это не высшее все­охватывающее понятие, под которым можно расположить в определенной иерархии бытие и время. Логические отноше­ния порядка здесь нам ничего не скажут. Потому что пока мы мыслили бытие и следовали за его собственным, оно оказалось протянутым сквозь простирание времени даром посыла при­сутствия. Дар присутствия — это собственное присваивания. Бытие исчезает в событии-присваивании. В свою очередь, наоборот, «бытие как событие» теперь подразумевает под «как»: бытие, позволение присутствовать, посланное при и в присваивании, время, протянутое при высваивании. Время и бытие, высвоенные, особленные присвоением. А оно само? Можно ли сказать, дает ли сказать присвоение еще хоть что-то о себе?

Во время пути было уже помыслено, но еще не выражено особо то, что к даванию как посыланию принадлежит удержи-вание-в-себе, а именно: такое удерживание-в-себе, что в про­стирании побывшего и наступающего играют задержание и утаивание настоящего. Это в-себе-удерживание, не-давание, задержание, утаивание позволяет ничто иное, как уклонение

 

(себя), короче говоря — побег, уход. Поскольку определенные через этот побег и уход способы давания — посыл и простира­ние — покоятся в присваивании, поскольку и этот побег и уход должны также принадлежать к собственному присвоения. Но объяснение этого уже не будет предметом данного доклада.

Вкратце, как принято в докладе (что явно недостаточно), укажем на собственное присвоения.

Посылание в судьбе бытия было охарактеризовано как давание, причем само посылающее удерживается в себе и в удержании-в-себе избегает раскрытия.

В подлинном времени и его временном пространстве про­являет себя простирание побывшего, а значит уже-более-не­настоящего — задержание последнего, а в простирании буду­щего, а значит пока-еще-не-настоящего — укрытие последне­го. Задержание и укрытие обнаруживают ту же черту, что и в-себе-удержание в посылании, а именно самоизбегание.

Поскольку теперь посыл судьбы бытия покоится в прости­рании времени, а оба они — в присвоении, постольку в присва­ивании обнаруживается особое: высваивающе-особляющее присваивание охраняет свою сердцевину от безудержного раскрытия. Мыслимое от присваивания это означает: присваи­вание от-сваивает, отчуждает в названном смысле самое себя. К присвоению как таковому принадлежит и отсвоение, отчуж­дение³⁶. Благодаря ему высваивающее присвоение не выдает себя, но сберегает свое собственное.

Как только мы обдумаем уже сказанное достаточно ясно, нам станет видно и другое особое присвоения. В бытии как присутствии проявляет себя касание, которое так обращается к нам — людям, что и отличие нашей человеческой сущности мы получили, воспринимая и принимая его. Но этот прием обращения присутствия покоится во внутристоянии в сфере простирания, которым нас достигло четырехмерное подлинное время.

Поскольку бытие и время даны лишь в освояющем присва­ивании, то к нему принадлежит и то особое свойство, что оно высваивает человека как того, кто воспринимает бытие стоя внутри подлинного времени, приводит человека к его со­бственному. Таким образом высвоенный и присвоенный собы­тием и входит человек в его принадлежность.

Эта принадлежность покоится в отличающем событие присвоении — затребовании в свою собственность. Посред­ством его человек впускается в событие. В этом заключается причина того, что мы не можем поставить событие-присвоение перед нами — ни напротив нас, ни вокруг нас, как всеохваты­вающее. Поэтому представляюще-обосновывающее мышление

 

соответствует событию так же плохо, как и повествовательное предложение.

Поскольку как время, так и событие как дары присваива­ния следует мыслить только из него, постольку и отношение пространства к событию-присвоению должно обдумать со­ответствующе. Однако это может удасться, лишь если мы поймем, как мы это однажды уже осознали, происхождение пространства из достаточно помысленного особого свойства места (ср. Bauen Wohnen Denken, 1951 в «Vorträge und Aufsä tze» 1954. S. 145 и далее).

Попытка же, сделанная в «Бытии и времени», §70, свести пространственность здесь-бытия (Dasein) к временности, не получилась.

Теперь, правда, стало видно то, что говорит «событие», стало видно, благодаря взгляду насквозь через само бытие, через само время, стало видно, благодаря заглядыванию в посыл бытия и в простирание временного пространства. Однако достигли ли мы на этом пути хоть чего-нибудь, кроме одних лишь мыслительных конструкций? Из засады этого подозрения говорит мнение, что событие-присвоение должно «быть» каким-то сущим. В то время как: событие-присвоение не есть, как и событие-присвоение не дано. Сказать как первое, так и второе — означает извратить положение вещей, как если бы мы хотели вывести источник из реки. Что остается сказать? Лишь одно: Das Ereignis ereignet — Присвоение присваива­ет³⁷. Этим мы говорим о том же самом, исходя из того же самого — для того же самого. Но лишь по видимости кажется, что здесь ничего не сказано. И здесь действительно ничего не сказано, если мы продолжаем слышать произносимое просто как предложение и устраивать ему допрос логикой. И что если мы примем сказанное единым потоком как опору для дальней­шего мышления? Но что если мы при этом подумаем, что это то же самое не будет ни в коем случае чем-то новым, а, наоборот, самым старым старого в западноевропейском мышлении: сверх­старым, скрывающим себя в имени ¢-l»ueia? Из того, что подсказывается этим началом всех ведущих мелодий мышле­ния, говорит обязательство, которое связывает любое мышле­ние, при условии, что оно настроено в тон тому, что должно мыслиться.

---

Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 13; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!