ГНОСЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ ВОПРОСА 6 страница
Если Вы убеждены, что Вас не будут читать, если Вы не хотите, чтобы Вас читали, — не стоит. Если Вам безразлично, понравится публикация или не очень, будет у Вас имя в науке или не будет, в таком случае заботу о стиле можно передать литературному редактору, который в лучшем случае устранит огрехи, снимет двусмысленность, исправит порядок слов не такой уж свободный в русском языке (если не сказать совсем не свободный), но редактор никак не придаст Вашему слогу образности и изысканности. Однако в том-то и дело, что отрицательного ответа на поставленный вопрос никто не дает. Даже когда преподаватель высшей школы заявляет: «Ах эти сборники статей, их все равно никто не читает!», вряд ли он сам в глубине души так думает.
Ситуация, однако, осложняется тем, что и положительного ответа на вопрос об исключительной важности стиля в научном творчестве мы не даем. Мы где-то на перепутье: вроде бы стиль дело десятое, не самое главное, но и нарушения стиля, небрежность языка ой как заметны.
Итак, стиль можно сравнить с зеркалом, одеждой, рекламой, но есть еще одно сравнение: стиль как венец работы.
Стилистической правкой завершается, венчается создание текста. В романе А.И. Солженицына один из героев Сологдин объяс-[83]-няет Нержину «правило последних вершков». Выпишем этот прекрасный отрывок.
«Работа уже почти окончена, цель уже почти достигнута, все как будто совершено и преодолено, но качество вещи — не совсем то! Нужны еще доделки, может быть, еще исследования. В этот миг усталости и довольства собой особенно соблазнительно покинуть работу, так и не достигнув вершины качества. Работа в. области последних вершков очень, очень сложна, но и особенно-ценна, ибо выполняется самыми совершенными средствами! Правило последних вершков в том и состоит, чтобы не отказываться от этой работы! И не откладывать ее, ибо строй мысли исполнителя уйдет из области последних вершков! И не жалеть времени на нее, зная, что цель всегда — не в скорейшем окончании, а в достижении совершенства!!». (А.И. Солженицын. В круге первом. — М: Панорама, 1991, — С. 190).
|
|
|
Стиль требует времени и терпения, большого времени и большого терпения. Стиль вызревает в процессе создания рукописи, но вызревает не автоматически, а ценой напряжения мозга, напряжения художественного чутья, напряжения внутреннего слуха.
«Так, Хемингуэй в романе «Прощай, оружие!» 37 раз переписывал последнюю страницу. 37 раз — какой поучительный пример для молодых писателей! ...Я после 6-7 раз переставал видеть, не мог определить, в чем несовершенство, а Хемингуэй видел. Он мог — 37 раз! — обнаружить какие-то несоответствия, переделывать, перестраивать. Я понял, что такое большой талант» (Д.А. Гранин. Неожиданное утро).
|
|
|
Сорок раз переписывал Г. П. Гладышев свой труд по термодинамике.
Историку А.С. Ахиезеру пришлось заново писать все три тома готовой уже книги «Россия: критика исторического опыта», поскольку ситуация в стране с началом периода гласности резко изменилась.
В моей практике было так: статьи, которые я переписывала три-четыре раза, в редакциях центральных журналов, как правило, отклоняли. Статьи, над которыми я работала больше, меняя их по семь — девять раз, в итоге всегда оказывались опубликованными.
Речь, конечно, идет не о механическом переписывании. Переписать можно и сто раз! Речь идет о величайшем самоконтроле, чтобы на пятой, шестой, седьмой переделке видеть, что плохо, что еще можно исправить.
Когда видение исчезает, подключаем слуховой анализатор, слышание, читаем написанное вслух. Требование громкого чтения собственного текста — старинный совет, которым, однако, редко кто [84] из ученых пользуется. Повтор слова легко заметить и при переписывании, но назойливую близость словоформ («Сейчас многие учителя работают над тем, чтобы сделать теорию работающей»), комически воспринимаемые и вовсе неблагозвучные сочетания слогов, обильные «и т.д.», «и т.п.» и многие другие шероховатости стиля можно заметить только на слух.
|
|
|
«...Эта проза демонстрирует слом аксиологической парадигмы, нетрадиционное, дезинтеграционное композиционное оформление...».
Если бы диссертант прочитал вслух такое начало своего автореферата, он, наверное, будучи лингвистом, заменил бы некоторые слова.
Итоговая, аккордовая правка требует собранности, строгости и еще большей бдительности, нежели сама работа. Авторы, случается, сетуют, что после исправлений рукопись стала хуже. «Я всю жизнь работал много и в любые часы, а если это не отразилось на количестве книг, то только потому, что все написанное (включая даже частные письма), я всегда помногу раз переписывал. В переписываемом часто зарывался настолько, что не улучшал его, а ухудшал и потом выкидывал...» (Б. Войнович. Дело № 34840 // 3намя, 1993, № 12. — С, 66).
В периоды «последних вершков» будем предельно осторожны: не навредить бы вмешательством в текст, не ухудшить бы уже сделанное. Правка решает судьбу работы.
Уже не в первый раз в этой книге мы критикуем увлечение техническими новшествами. Врагом, серьезным конкурентом, угрозой чтения давно стал телевизор; врагом конспектирования становится ксерокс; врагом стиля может со временем стать-компьютер.
|
|
|
Приведем типичное высказывание из книги «Что может ЭВМ?».
«Журналисты, писатели, работники науки и техники, пройдя однажды весь путь подготовки текста на персональном компьютере, вряд ли предпочтут вернуться к обыкновенной пишущей машинке. Пользуясь персональной ЭВМ, легко вставить и изъять, переставить и объединить различные части текста. ЭВМ проследит за выравниванием строк по ширине и ограничением их по высоте в соответствии с заданным форматом, а кроме того, укажет на ошибки в написании слов» (В.В. Александров, В.Н. Арсентьев, А.В. Арсентьев. Что может ЭВМ? — Л.: Машиностроение. Ленингр. отеление, 1988. — С. 116).
Компьютер, позволяющий изменить порядок слов, сделать вставку, сократить цитату, время автора действительно эконо-[85]-мит, а вот напряжения авторского, внимания требует значительна больше. Представьте перед глазами текст без единой помарки — такой текст производит впечатление готового, законченного, и вот с этим обманчивым впечатлением работающему на компьютере приходится постоянно считаться. Так что не отчаивайтесь, если дома у Вас нет ЭВМ. Мы уже говорили, что в периоды черновой работы приходят совсем не черновые, светлые, ценные мысли. Не переписав текст несколько раз, не вжившись в него, как узнаем мы, что в нем не так, как почувствуем несовершенство?
Справедливости ради следует сказать и о том, что в самом переписывании есть много приятных моментов. Это радостное занятие, во-первых, потому, что текст твой, текст отражает твою личность, твою ценность; во-вторых, потому, что всегда приятно что-либо улучшать, приближать к совершенству; в-третьих, потому, что править работу гораздо легче и приятнее, чем ее писать.
Василий Субботин советует: «Писать надо расслабившись. Когда удается хорошо расслабиться, тогда удается хорошо написать. Нет другого, более испытанного способа для того, чтобы расслабиться, чем многократное переписывание одного и того же текста» (В. Субботин. Подорожники // Октябрь, 1986, № 10. — С. 166).
Только тогда, когда мы уже не видим и не слышим в своем тексте никаких недостатков, вступает в силу внешняя цензура — другой человек. Это может быть рецензент, научный руководитель, редактор, коллектив кафедры, обсуждающий чье-либо сообщение или чью-либо рукопись.
Сколько раз приходилось наблюдать: делают человеку замечание, поправляют стиль, с чем-то не соглашаются, а в ответ раздается: я это еще недоделал, я здесь и сам хотел исправить, над, стилем я еще не работал.
Здесь тонкий этический момент. Мы отдаем рецензенту, редактору, мы выносим на обсуждение не сырую работу. Мы отдаем работу, как бы говоря: я сделал все, что мог; это моя высота; я; не вижу, что еще можно исправить, помогите! Такова, пусть невысказанная, позиция автора, и только в таком случае он имеет право посягать на чужое внимание, чужое время, чужой, прямо скажем, нелегкий труд исправления текста.
Первая реакция на замечания со стороны — потаенная обида. Через некоторое время автор со вздохом признает правоту рецензента, а еще через некоторое время приходит чувство благодарности за правку, за то, что в «опсусе» не стало ляпсуса. Как вежливый человек, автор сразу благодарит своих рецензентов, больше радуясь общей положительной оценке работы, но чувство острой благодарности за критику в этих делах запаздывает и тем сильнее разгорается впоследствии.
Редактор «Словаря детской речи» З.М. Лычева предложила [86] мне переделать предисловие. «Вот еще! — подумалось тогда. — Десять лет назад предисловие было написано, много раз читано и правлено. Что там плохого?». Однако Зинаида Михайловна мягко предложила разбить предисловие на небольшие части, озаглавить их и информацию для лингвистов поместить в начало книги, а напутствие для учителей и родителей — в конец. Такое обрамление словаря никогда не приходило мне в голову.
При совершенствовании уже написанной книги подчас недостает чужого ума, взгляда со стороны, беспристрастной оценки, поэтому постарайтесь, чтобы Вашу рукопись обязательно кто-либо прочитал и высказал свое мнение.
Отношение автора к замечаниям проходит две стадии. Первая, «дифференциальная» стадия такова: эти замечания приму, а вот эти — ни за что, увольте! Частенько на этой стадии все и кончается, а если подождать (время не только врач, но и учитель), тогда наступит и вторая, «интегральная» стадия отношения к замечаниям: это исправлю, над этим подумаю, это переделаю (не гак, как предложил рецензент, по-своему, но переделаю!), и, таким образом, едва ли не все замечания оказываются учтенными.
Происходит такая правка во времени, почему настоящие книги пишутся, выдерживаются, отстаиваются годами, а отнюдь не в интервале двухмесячной стажировки. Бывает и так, что замечание рецензента «срабатывает» в душе автора через полгода («позднее послушание»).
У Сергея Михалкова есть басня «Слон-живописец». Слушал-слушал слон многочисленных критиков и такую несуразицу в итоге нарисовал! Так что же, не слушать? Идти своим путем, всегда своим и только своим? Нет, привлечение поверхностной аналогии хуже отсутствия аналогии. Слон свое полотно исправлял формально, а творческое, грамотное исправление требует постоянного соотнесения логики рукописи с логикой замечания, поэтому процесс исправления готовой книги длительнее процесса ее написания.
Что же касается аналогий, то лучше использовать здесь не басенный образ, а сценку из жизни, которую описал В. Солоухин в рассказе «Обед за границей». Посетитель пригубил испанское черное вино и заявил официанту, что оно кислит. Официант стал доказывать обратное. Подошел хозяин ресторана. Официант протянул хозяину бокал с вином, но тот, даже и не взглянув на него, жестко проговорил: «Если господин утверждает, что вино кислит, значит, оно кислит. Уберите и принесите другую бутылку» (В. Солоухин. Олепинские пруды. Рассказы. — М.: Современник, 1973. — С. 150).
Такое вот уважение к посетителю, которым, кстати сказать, был сам писатель. А мы добавим, что именно так надо относиться к [87]
замечаниям своих рецензентов. Если рецензент считает, что что-то не так, — значит, действительно не так — думай, меняй, улучшай. Пройдут годы, молодой ученый защитит диссертацию, у него появятся соратники по проблеме, и он задумает издать сборник научных трудов. Став редактором этого сборника, ученый быстро убедится, как трудно и ответственно исправлять чужие статьи.
«Милосердие в семье», «Религиозное воспитание в семье», «Культура общения в семье», «Трудовое воспитание в семье» — так звучали авторские названия очерков в готовящейся к изданию книге «Искусство семейного воспитания». Кто-то пробежит взглядом по оглавлению и удивится назойливому повтору: в семье, в семье, в семье. Меняю заголовки, делаю их разными. Согласятся ли авторы? Название статьи столь важно для ее оценки!
В руках — сборник тезисов. Многие из них начинаются одинаковым по содержанию абзацем о важности экологического воспитания школьников. Когда эта мысль встречается в ...надцатый раз (никто ведь не знал, не просчитывал, с чего начнет свои тезисы коллега по факультету), очередной повтор поневоле вызывает улыбку и губит впечатление от далеко не смешного по своей тональности сборника. Вычеркиваю повторяющиеся преамбулы. Тезисы идут со второго, ударного по смыслу абзаца. Поймут ли причину моей правки авторы? Сокращать чужой текст — все равно что резать по живому.
Литературная правка... Одна женщина (по профессии редактор) посещала кружок ручного вязания. Руководительница кружка как-то сказала: «Никто не будет знать, сколько раз вы распускали связанный вами костюм, но каждый увидит, как он на вас сидит». Сказанное можно отнести и к работе над текстом. Кстати, слова «текст» и «текстиль» родственны по происхождению.
Вот и свое много раз переделывал, и чужое правил, и редактором был, и рецензентом, а нет-нет и дашь маху в изложении. Лепя, лепя, да и облепишься, говаривали в старину. То перебор цитат, то выпирают цитаты, то все они из одного источника, хорошо, если заинтересуют читателя, а если начнут раздражать?
Один человек рассказывал, как снимали на кинопленку свадьбу его дочери. Когда эту пленку стали прокручивать, я, говорит, увидел себя. Сижу над столом, ем яблоко. Через некоторое время опять меня показывают крупным планом: опять я ем яблоко. Потом в третий раз я, и тоже ем, и опять яблоко. Любительская [88] съемка она и есть любительская, но похожее недоразумение (назойливый повтор) может случиться и в самой серьезной работе. Литературная правка позади. Рукопись — на столе у технического редактора. Текст, заголовки, иллюстрации, таблицы — все эти разнородные элементы технический редактор стремится объединить в стройный ансамбль, чтобы будущее издание воспринималось в единстве содержания и формы.
Контакт с техническим редактором может стать хорошей традицией для автора книги. Благодаря такому контакту молодой ученый в потоке издаваемых книг будет видеть плюсы и минусы внешнего их оформления, а значит, будет строже относиться и к облику своих книг[3].
Красиво изданные книги сомнительного, достоинства вызывают у ученого сложное чувство восхищения («внешностью» книги) и горечи; вот куда уходят деньги, вот на кого работают полиграфические мощности! Но тот же ученый не знает, что может областная типография, каким невостребованным набором шрифтов и красок располагает («Ищи около!»). Везде, во всем действует правило последних вершков.
Стиль, стиль, стиль. Какие главные недостатки стиля современных научных публикаций? Как избежать их лично вам, начинающему исследователю? Как выработать собственную стилистическую ориентацию?
Объединим эти вопросы в один блок, поскольку симптоматика стилистических заболеваний неотделима от их лечения и профилактики.
Собственно, болезней научной речи не так много — всего две, но вред от них огромен.
Первая болезнь — заумь, птичий язык, наукообразность, запугивание терминами непосвященных, словесный вампиризм, кастовость изложения.
Как только студент-дипломник или аспирант усвоит термины своей специальности, он так очаровывается новым в своей жизни лексическим пластом, что у него возникает желание употреблять эти редкие и таинственные слова, писать и выступать на не очень понятном языке, гипнотизируя окружающих. Это своего рода детская болезнь исследователя, стиль которого еще не сформировался и интенсивно пополняется важными ключевыми словами, которые не могут не быть терминами. Молодой человек усваивает [89] правила игры. Если эта симпатия к непонятным для непосвященных словам не затянется на долгие годы, то она не так уж и страшна и в какой-то мере, видимо, неизбежна.
«Функциональная обусловленность синтагматики слов в производных оценочных значениях» — под таким чудовищным заголовком опубликовала я в 1978 году статью в журнале «Русский язык в школе».
Трудные термины «циркумфикс», «пресуппозиция», «имплицитный», «конъюнктивизация», «какуминальный» опьяняет молодого лингвиста, и ему начинает казаться, что иначе и сказать нельзя. Более того, он сам начинает изобретать термины, так как новое слово — это уже как бы заявка на новую мысль, пусть микроскопическое, но открытие. А попробуйте защитить диссертацию, в которой «ничего нового». Это «новое», как говорится, вынь да положь!
Профессор В.И. Кодухов боролся с такими веяниями — подменой анализа придумыванием обозначений, вышучивая на аспирантских семинарах наши отчаянные попытки украсить что-либо известное новым термином. Надолго отбил он охоту увлекаться непонятными словами. Когда, встретившись через десять лет, я выразила Виталию Ивановичу благодарность за столь тщательную цензуру наших молодых голосов, он тут же попенял мне за термин «энантиосемия», проскочивший в одной из моих публикаций.
Если человек осознанно не работает над стилем, если отказывается наблюдать, понимают ли, принимают ли его идеи, если терминологическая эйфория затягивается, то все это становится серьезным препятствием и в утверждении идей, и в их внедрении,
Пора сделать уточнение. Мы не против научного термина. Без терминов научный стиль не состоится. Мы против неясности, непонятности, невразумительности.
Термин был, есть и будет ключевым словом научного стиля, но термин требует пояснения, уточнения, мотивации. Его, симпатичного незнакомца, должно окружать ясное, прозрачное пространство, а не чудовищные заросли слов и оборотов.
Исследователь не должен экономить усилий на разъяснении своей мысли. Пояснять — прямая задача ученого, а так как чужое понимание можно только прогнозировать, то и обеспечивать его нужно с запасом. В этом плане, мне думается, не стоит бояться синонимических рядов, особенно в научной прозе гуманитарного профиля.
Вы щегольнули изысканным термином. Прекрасно! Но употребите рядом его же эквивалент. Мысль от этого только выигра-[90]-ет. По силе воздействия на человека родному языку нет равных. Удивительно только, что специалисты, занимающиеся русским языком, филологи, профессионально работающие со словом, подчас пишут на языке, который русским назвать можно только за графику. Но сначала небольшая загадка.
Вы филолог. Вам предложили прочитать два отрывка: по физике и филологии. Какой текст вы лучше поняли и запомнили? Не торопитесь с ответом, сопоставьте эти отрывки.
«В последнее время было показано, что наибольшей прочностью обладают, с одной стороны, бездефектные кристаллы, а с другой — кристаллы с максимальным количеством дефектов. Особо важную роль в этом играют линейные дефекты — дислокации, предсказанные вначале теоретиками, а затем обнаруженные зспериментально».
«Если соединение лексем на синтаксическом уровне регламентируется сочетаемостью их денотативных семем, то фраземообразовательная комбинаторика как процесс симультанного объединения лексических компонентов ФЕ[4], завершающегося формированием фразеологического значения как качественно новой семасиологической категории, непосредственно денотативным содержанием лексических компонентов не определяется».
Почему иногда легче и приятнее читать книгу по физике, те^ зисы по биологии, нежели публикацию по лингвистике, за стиль которой особенно больно? Казалось бы, именно лингвист, языковед должен задавать тон в вопросах стиля. Увы, самих лингвистов зачастую приходится читать едва ли не с переводчиком.
«Смысловые тождества допустимы в модусах конкретизированной векторно-невекторной темпоральносгй предшествования и последовательности действий в границах и вне пределов ситуации» (АКД, 1995).
«Заметим, что квазисинонимы первого типа принадлежат к одной лексико-семантической микрогруппе и, как правило, находятся на одной зональной линии, составляя внутрипарцеллярные оппозиции» (АКД, 1995).
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 170; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!