Судьбы теории Талкотта Парсонса в России 15 страница

Вот в физике была теория флогистона, она долгое время суще­ствовала и потом рухнула, настала кислородная теория. Это был про­гресс в науке, потому что — может быть, методологи выразят эту мысль лучше, но, так или иначе, я скажу по-простому, — теория флогистона оказалась несостоятельной.

Другой пример. Ньютоновская механика и теория относитель­ности. Здесь немножко другая ситуация. Эйнштейн не опроверг нью­тоновскую механику, но она стала некоторым частным случаем в его системе. Тоже налицо преемственность и налицо прогресс, несколько иного рода, но опять же мы спокойно можем употребить слово «про­гресс». А если говорить о феноменологической школе, то ее нельзя назвать прогрессом по отношению к структурно-функциональной. Это просто другая школа, имеющая право на существование. Она бы только выиграла, если бы ее интеллектуальным контрагентом, конкурентом, партнером в дискуссии была бы структурно-функциональная школа.

Структурно-функциональная школа погибла не в силу своей на­учной бесплодности или устарелости, а в силу некоей исторической, трудно сказать, — то ли случайности, то ли неслучайности. Дисфунк­ция, наверное, не бывает случайностью. Но она погибла как-то необос­нованно. И вообще говоря, люди, которые занимаются историей науки, знают много примеров, когда перспективные школы по каким-то исто­рическим причинам гибли. Гибли, и все. А бывало иначе. Бывало, уходи­ли в тень, порой на десятилетия. Потом возрождались. Я не знаю, воз­родится ли структурно-функциональная школа, но я считаю, что должна, что в каком-то смысле это вопрос о том, возродится ли социология. А что социология на Западе в кризисе — пишут сами западные авторы, Гиддингс, например. Его сейчас все цитируют, у нас он очень известен. Он прямо говорит о кризисе и даже называет некоторые операциональ­ные критерии. Резко сократилось число кафедр, резко возрос средний возраст преподавателей социологии, уменьшился приток студентов. По-моему, налицо феминизация. Вот такие операциональные критерии.

B. Чеснокова. Феминизация — это точный признак упадка.

C. Белановский. Да. То есть из курсов социологии как бы такие курсы для домохозяек получаются. Может быть, полезные в чем-то для воспитания детей. Но это уже не социология. Поэтому по причинам, о которых я затрудняюсь сказать, были ли они исторически случайными или исторически неизбежными, я вообще боюсь углубляться в этот вопрос — как-то она рухнула, эта школа структурно-функциональная. Но я убежден, что без нее социологии нет, что подлинно со­
циологическая школа как раз она. А феноменологическая — это какое-то междисциплинарное образование с элементами социологии знания, теории познания, лингвистики, каких-то ответвлений психологии и психиатрии, которые я плохо знаю. У нее есть прикладные
выходы, вплоть до психотерапии, семейной в частности. У нее, может быть, есть прикладные выходы в виде вот этих фокус-групп, а через них — в маркетинг, политический имидж и прочее. Какое-то влияние, возможно, она и здесь оказала. Правда, этот метод, фокус-группы, он сформировался поначалу как прагматический, однако феноменологическая школа сделала много для его популяризации, была попытка распространения его на чисто научные ситуации. Но вот ценностная и нормативная проблематика в феноменологической школе отсутствуют начисто — а это очень крупный пробел. Здесь мы выходим на какой-то более философский вопрос — нужна ли социология вообще. Я затрудняюсь ответить на этот вопрос.

B. Чеснокова. Мне кажется, наша ситуация показывает, что нужна. Потому что, если говорить о прикладных ее аспектах, то нам сейчас нужна как раз макросоциология, а отнюдь не индивидуальная. То есть бывают ситуации, когда необходимо оперировать макроуровнем, макроструктурами.

C. Белановский. Я думаю, что и на Западе эта ситуация налицо, потому что ведь кризис-то социальный на самом деле всегда формируется на макроуровне. Любопытно, кстати, что вот эту нишу, вот эту пустоту, которая образовалась в результате низложения структурно-функциональной социологии, сейчас занимают экономисты. Я могу назвать по меньшей мере двух лауреатов Нобелевской премии, это Хайек и это Бьюкенен, которые просто в чистом виде работают в социологической сфере, на макроуровне. И из дисфункций на макроуровне выводят дисфункции на микроуровне. Очень сильные мыслители, кстати. И опять-таки прежняя школа, ниспровергнутая, могла бы быть им весьма достойным партнером, потому что этим экономистам, я бы сказал, не хватает социологического образования. То есть, когда читаешь, то сразу в сознании всплывают те самые имена, которые я назвал: обязательно Кули, обязательно Дюркгейм. И думаешь: ну как же так, вот он этот вопрос прорабатывает, а до него здесь много уже сделано.

Я бы сказал, что в некоторых случаях названные мной экономис­ты могли бы скорректировать свою аргументацию, опираясь на социо­логов. Есть случаи, когда концепции социологов спорят с ними, и весьма по существу. Это был бы повод задуматься и углубить работы, по­тому что местами у экономистов ощущается некоторая поверхност­ность, методологическая и логическая, — они слишком мало просле­живают причинно-следственных связей. Вот где у Парсонса надо учиться! У них — экономистов — логическая структура исследований как-то более линейна. Они работают с малым числом посылок, а обще­ство все-таки очень сложная вещь. И мне кажется, что жанр Парсон­са, с множественностью пересекающихся логических линий, более адекватен. Потому что иначе что-то теряется. Возникает опасная вещь; возникает иллюзия некоторой истинности при, на самом-то деле, весь­ма большой сомнительности концепции.

Еще парадокс в том, что у Дюркгейма есть вещи, противореча­щие Хайеку, в отношении которых Хайек безусловно прав. Но есть и другие вещи, по отношению к которым, как я думаю, более прав Дюр-кгейм. Потому что Хайек описывает какой-то один тип общества, а обществ много. И меня все время гложет сомнение. Понимаете, я как социолог восхищен работами Хайека, но я не могу быть его апологе­том, меня гложет какой-то червь сомнения, которого я не вижу у эко­номистов. Пусть так. Должны быть апологеты и должны быть люди сомневающиеся. И апологетические школы у нас формируются, начи­нают читать Хайека, я думаю, будут его переводить. Повторяю, исклю­чительно сильный автор. Но противовес в виде структурно-функцио­нальной социологии отсутствует, а мне это кажется опасным.

— То есть вы считаете, что феноменологическая школа не может быть таким противовесом?

С. Белановский. Нет, не может. Потому что они работают на раз­ных уровнях. Феноменологическая школа скорее смыкается где-то даже с психиатрией, куда-то туда уходит. Внутриличностный уровень, изучение внутреннего мира человека. Может быть, в этом смысле она полезна. Но многие внутриличностные явления являются отдаленны­ми последствиями макродисфункций. С моей точки зрения, феноме­нологи этих связей не видят. Они как бы пытаются лечить те феноме­ны, которые видят.

— Лечить то место, которое болит.

С. Белановский. Да, совершенно верно. В частности, в семейной психотерапии. Вы помогли мне сформулировать важную мысль, что феноменологическая социология не может быть партнером в эконо­мических дискуссиях с тем, что называют институциональной эконо­микой, в современном понимании этого слова. Я оговариваю это, по­тому что раньше термин «институциональная экономика » был приклеен к такому человеку, как Веблен, который был просто социальный кри­тик, с моей точки зрения. Он вообще, мягко говоря, не крупный мыс­литель. Я говорю об этом, чтобы избежать путаницы. Условно скажем так, что в экономике есть некоторая институциональная школа, вос­ходящая к австрийской школе, может быть, к Карлу Менгеру, которая в очень большой степени работает на предметном поле социологии.

Но ей не хватает образования, социологического образования. Вот это я очень ясно ощущаю. Я боюсь, что это чревато многими промахами Потому что экономисты могут что-то внедрить, сплеча рубануть, как оно и бывает вообще-то. То есть лучше бы подумать. Это все говорят, что лучше бы подольше подумать, оно как-то полезнее. Поэтому я счи­таю очень важным, чтобы классическая социология у нас возродилась. Будут меньше рубить сплеча.

— Классическая социология —- вы имеете в виду, та, которая работает на макроуровне?

С. Белановский. Да. Как и экономика. Крупные экономисты, по­нимая невозможность работы внутри собственно экономики и ее объек­тов, выходят в институциональные сферы, причем интересно — как на Западе, так и у нас. Западных людей я назвал, а что касается наших, то я назову — Яременко, но и не только он. Вообще меня поражает соци-ологичность наших экономических семинаров. Люди, образованные в экономике и обладающие хорошими умственными способностями, они думают и импровизируют. Порой я восхищаюсь. Но это не системати­ческая школа. Хотя таким образом могут возникать некоторые яркие высказывания. Запомнилось, что кто-то сказал: нынешнее (тогда) пра­вительство Гайдара — это лишь функция, как бы трансляция тех лоб­бистских влияний, которые на него воздействуют, ничего больше. А с места кто-то возразил: ну так это же любое правительство! Третья реп­лика с места: ну нет, а вот большевики-то ведь нет. И снова второй че­ловек говорит: а что большевики? Большевики-то были волюнтариста­ми только первые две недели, а потом... Это какая-то недодуманная мысль, но интересная. Я повторяю, что это говорят чистые экономис­ты. Придите на семинар социологов — вы ничего такого не услышите. Но это сейчас. А шестидесятники, я думаю, могли бы хорошо в таких дискуссиях поучаствовать.

— Те, которые Парсонсом занимались?

С. Белановский. Да, Парсонсом и через него... Дело в том, что Парсонса я рассматриваю, с одной стороны, как самостоятельную фигуру, сильную, крупную, а с другой стороны, как некоторый вход в классическую социологию. Мог быть другой вход. Можно войти через Вебера, потом выйти на Парсонса. Это вещи инвариантные. Поэтому в моде на Парсонса, я повторяю, был некоторый элемент исторической случайности, но это была очень конструктивная мода.

Мне бы хотелось отметить еще одно — он ведь очень крупный методолог, и странно, что его не изучают именно в этом аспекте. Рабо­та Парсонса «Структура социального действия» и работа Поппера «Логика и рост научного знания» вышли практически одновременно, в середине 30-х годов, с интервалом, по-моему, в один-два года. Поп-пер работал на материале физических концепций, а Парсонс — социо­логических, но подход и выводы у них поразительно близки. Причем работали они автономно друг от друга, поскольку никаких перекрест­ных ссылок я никогда не встречал. Еще более удивляет, что эти паралделизм и взаимодополнительность хода мысли Парсонса и Поппера (а также последователей Поппера) не были отслежены позднее ни фило­софами, ни социологами. Прошло 60 лет с момента выхода названных трудов, а ни одной сопоставительной работы мне не известно. Хотя наложение друг на друга и логическая взаимоувязка близких по смыс­лу концептуальных систем — жанр очень перспективный, что, кстати, Парсонс и продемонстрировал в своей работе. Мне кажется, что мето­дологическая концепция Парсонса должна была быть учтена при фор­мировании постпозитивистских теорий познания. Почему-то этого не произошло. Не знаю, как на Западе, но у нас в России философы со­всем не знают Парсонса. Хотя методологическая школа, индуцирован­ная работами Поппера и его последователей, у нас есть и, по-моему, даже довольно сильная. Изучение, а также вовлечение в образователь­ный процесс методологических подходов попперовской школы — за­дача весьма актуальная.

С моей точки зрения, отечественную социологию советского пе­риода погубили два обстоятельства. Первое — это идеологический разгром, о котором уже много говорили. А второе — это позитивист­ская методологическая ориентация, которая в 70-е годы не была пре­одолена, хотя все возможности для этого были. Я считаю, что вся наша эмпирическая социология этого периода была заражена позитивистс­ким бесплодием. Отсюда ее низкая результативность, которая не пре­одолена и поныне. Достижения есть только там, где эмпирические ре­зультаты самоочевидны (например, при замерах рейтингов кандидатов в президенты). А там, где результаты не самоочевидны, с моей точки зрения, особенно похвастаться нечем. Слишком велик дефицит кон­цептуального мышления, которое вносит смысл в эмпирические резуль­таты.

А. Здравомыслов. Если говорить о возрождении интереса к Пар-сонсу, то ведь и в 70-е годы шла дискуссия о нем, дискуссия прежде всего в плане интерпретации им веберовского наследия и Дюркгейма. И в 70-е годы в «Американском социологическом журнале» появляет­ся ряд статей, в которых ставится задача депарсонсизации Вебера и других классиков. Это 70-е годы. Затем возникает более радикальное направление, связанное с отказом от парсонсианства. Это и левомарк-систские школы, и феноменологические. Целый ряд направлений. Они ничего общего не хотят с парсонсианством иметь. Но в то же время возникает группа теоретиков, например Джеффри Александер, более молодого поколения профессор, которые заявляют о том, что они пред­ставители неофункционализма. Статья Александера опубликована в журнале «Социологические исследования», так что можно с этим на­правлением познакомиться.

Кроме того, я из личных контактов наблюдаю, что сейчас есть люди, которые стоят на той самой позиции, которую Парсонс выска­зал с самого начала, — что социология без теории не может существо­вать. А если она не может существовать без теории, то нельзя обойти

Парсонса, как бы к нему ни относиться. В общем, он создал довольно строгую систему теоретического характера. Я думаю, что грамотным социологом нельзя сделаться, не познакомившись основательно с этой системой. А вопрос об отношении — это уже другой вопрос. Мы мо­жем с разными системами знакомиться и по-разному к ним относить­ся — принимать, не принимать, в какой-то мере принимать.

Сейчас идет работа, я считаю, по какому-то синтезу социологи­
ческих направлений и знаний. Если раньше все это было в плане проти­
востояния, то сейчас имеются попытки найти синтезирующее звено у того же Петра Штомпки и у других социологов, которые в этот синтез включают и структурно-функциональные подходы. Те социологи, ко­торые занимаются стратификацией, социальной структурой, проблемой власти, политической социологией, экономической социологией — как они обойдутся без Парсонса? По сути дела Парсонс охватил все поле социологического знания, он не обошел ни одного сюжета, который сейчас существует, не выразив к нему отношения в разных работах. Есть у него фундаментальные, веховые работы, о которых я говорил, но по­мимо этого — еще масса статей, в которых он уже выражает нюансы своего отношения к различным направлениям социального знания, к социальной науке, к психологии, к экономике, к марксизму, к разным направлениям. Все это достаточно интересно и значимо.

То, что в 70-е годы было некоторое забвение, объясняется тем, что нет пророка в своем отечестве, особенно при жизни, а сейчас воз­никает период интереса к вопросам общей теории в социологии, кото­рый невозможно удовлетворить, не обращаясь к работам Парсонса.

— Этот интерес действительно возникает?

А. Здравомыслов. Да, действительно, это подтвердилось на XIII Всемирном социологическом конгрессе, который недавно прошел. На нем практически все основные докладчики так или иначе упоминали Парсонса и говорили о том, что Парсонс считал так-то, ссылаясь на его мнение, солидаризируясь с ним, беря его работы в помощь своим рассуждениям.

— Тот факт, что все-таки в мире происходит усиление интереса к социологической теории, к макротеории, определен преемственностью именно с работами Парсонса или это какое-то автономное движение, связанное с другими посылками? Есть ли преемственность с Парсонсом?

А. Здравомыслов. Трудно сказать. Это очень неопределенный термин — «преемственность». Но, например, из числа наиболее извес­тных современных теоретиков социологии Луман считает себя после­дователем Парсонса. Луман считает, что развивает его идеи, что имен­но функциональная социология, функциональный анализ имеют наибольшие перспективы для понимания того, что происходит сейчас в обществе. Он и реализует это в своих многочисленных работах.

— Но он относительно не очень молод?

А. Здравомыслов. Не так уж и стар. Ему немногим более шести­десяти. И он не единственный последователь Парсонса. Смелсер тоже

ученик Парсонса, и он занимает определенную позицию в американс­кой социологии. Здесь, я бы сказал, дело не в количестве, а в опреде­ленном качестве. Пока еще такой фигуры в социологии, которая мог­ла бы охватить всю совокупность проблем социологического знания, мы не имеем. Еще есть Мертон, я имею в виду — из ныне живущих. Он ведь никогда не находился в полной оппозиции к Парсонсу, просто он более конкретно мыслит и не склонен заниматься построением гло­бальных теорий.

— Есть такой индикатор — наличие людей среднего возраста (от 40 до 50 лет) в лагере крупных теоретиков. Сейчас по этому индикатору кого-то можно назвать из последователей Парсонса?

A. Здравомыслов. Наверное, так нельзя рассуждать, поскольку сейчас доминирует гораздо более плюралистическая ориентация в со­циологии. А в качестве индикатора можно использовать учебники по социологии, которые выходят сегодня, где обязательно имеется раздел о Парсонсе, о его вкладе в социологическую теорию.

B. Чеснокова. Таким образом, мы разобрались с этим падением интереса к концепции Парсонса, с его причинами и следствиями. И даже дали всему этому оценку. Оценили мы этот этап отрицательно, что вполне естественно, поскольку все мы тут, в общем-то, ценители Парсонса. Но вот теперь есть некоторые признаки, и можно даже сказать, что ходят все более определенные мнения в научном сообществе, будто намечается новое возрождение интереса к Парсонсу — прежде всего на Западе, но может ожидаться такое возрождение и у нас в стране. Какие существуют суждения по этому поводу? Будет у нас такой ренессанс теоретической социологии или не будет? Как вы оцениваете перспективы нового интереса к Парсонсу в нашей социологии?

А. Здравомыслов. Я думаю, что перспективы... не очень бы я оце­нивал их восторженно, потому что они связаны с системой нашего со­циологического образования. Я не могу выразить удовлетворения тем, как готовятся кадры социологов в Московском или Санкт-Петербург­ском университете, не только потому, что там преподавательский кор­пус только по имени, может быть, и знает Парсонса. Дело в том, что там не выработана еще концепция социологического знания — что же должен знать социолог, который заканчивает факультет, и социолог, который заканчивает аспирантуру и претендует на степень кандидата социологических наук. И какое место там должен занимать Парсонс.

Кстати, в связи с отношением к Парсонсу очень интересна репли­ка Антони Гидденса. Я как-то ему сказал о своем хорошем отношении к Парсонсу, а он мне сказал, что он его враг, что меня крайне удивило — такая резкость формулировки. Ну, он представляет модернистское на­правление в социологической теории, которое довольно разноплано­вое и критичное, но не лишено способности к теоретическому анализу разных проблем. Здесь такое отмежевание было очень явное.

— Это давно было?

А. Здравомыслов. Примерно два года тому назад.

— Вы употребили применительно к Парсонсу, его концепции, но не только, а может быть, и ко всему американскому социологическомy движению 60-х годов слово «макросоциология». Согласны ли вы, что направление, сменившее его, — этнометодологическое, феноменологическое — это скорее микросоциология? Вы согласны с такой трактовкой?

А. Здравомыслов. Да. Я думаю, что это определенная линия, связанная именно с изучением человека в системе повседневной жизни и i повседневных его связях, где огромную роль играют психологичес­ки момент, проблема восприятия другого и так далее. Да, эти направления, конечно, более близки к тому, что можно назвать микросоциологией.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 144; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!