Судьбы теории Талкотта Парсонса в России 19 страница

Слава Богу, культура пустот не терпит. Пустота имеется у нас в публикациях и в головах некоторых малограмотных самоучек, кото­рые лезут в социологию. Конечно, про Парсонса я слышал, у меня есть всякие статьи о нем, но, не зная, о чем это, и не имея желания читать пересказы из вторых-третьих рук, я в них не заглядывал. Тем более что Теодор Шанин, все время цитируя другого классика, говорит: вся со­циология, общественная наука у нас — из «second hands», то есть из вторых рук. Это все пересказчики, а люди, которые непосредственно имеют дело с предметом, творцы и духовидцы, — они вообще редко встречаются в науке. А у нас это опосредовано еще и переводчиками.

— А Парсонса самого вы не читали?

С. Чернышев. Нет. У меня он как следующий этап намечен, на будущий год. Я уже запас одну его книжку на английском языке. Чи­тать-то по-английски я читаю, но, к сожалению, медленно. Без слова­ря даже, но медленно, и это меня действительно отторгает, потому что времени нет. А представителям смежных областей знакомство с Парсонсом совершенно необходимо, чтобы не изобретать опять деревян­ных велосипедов, которых мы наизобретали здесь предостаточно.

— Если я правильно понимаю, вы считаете, что у концепции Парсонса есть еще перспективы в социологии и вообще в нашей культуре?

С. Чернышев. Ну, в нашем обществе они вообще блестящи, по­скольку мы во многом еще только слезаем с дерева, — сужу на основе того, что я знаю как профессионал в областях, которые пограничны. Например, я знаю, куда пошло развитие проектирования организаций на основе теории систем, во всяких прикладных областях, которые отпочковались от системных и методологических исследований.

Один замечательный коллектив системщиков у нас тридцать лет работает в области капитального строительства, у них высочайшая культура мышления, огромные прикладные разработки. По-видимо­му, они являются какими-то прикладниками-парсонистами, но они не только Парсонса не знают, они и Вебера с Дюркгеймом не читали. То есть они переизобрели Вебера, переизобрели Дюркгейма, все это до­вели до практики с высочайшей культурой, и, видимо, они переизобре­ли и Парсонса тоже. За Вебера и Дюркгейма я ручаюсь, просто они являются верными веберианцами. Мой друг, который работает там, читает как системщик лекции студентам-социологам. Ему очень часто на лекциях говорят: вы верный продолжатель идей Дюркгейма, вы их развиваете. Он отвечает: спасибо, но, к сожалению, читать его не при­ходилось. Тем более что он работает с 1979 года, а Дюркгейм в обще­доступном издании появился недавно.

B. Чеснокова. Читать его было можно. Это не недоступно было. Другое дело, что у нас, например, Тенниса не было вообще, Вебера почти что не было — на русском языке, я имею в виду.

C. Чернышев. Он был, но для узкого круга людей, которые бывали в московских библиотеках и научных кругах, а вот для нормальных маргиналов это все было иначе — я один из них. Я учился в школе в большом военном городке, там была огромная библиотека, я имел доступ прямо внутрь, я ее всю обшарил. Там была всего одна книга с дореволюционной орфографией — это второй том брокгаузовского издания Байрона. Больше там не было ни одной книги дореволюцион­ной. Это типично. Когда я приехал в Москву, я поступил в Физтех. Из Физтеха первые три года вообще выехать в Москву невозможно, нет тех 18 минут, что электричка идет от Савеловского вокзала. И вот я впервые — я уже не говорю про Дюркгейма — Бердяева взял в руки в 25 лет. Это трагикомедия целого поколения. Не было друзей из старо­московских интеллектуальных семей, которые дома имели эти книги. И тогда я полстипендии отдал за это несчастное «Самопознание».

— Хорошо. Значит, вы к Парсонсу относитесь положительно, так я понимаю?

С. Чернышев. Чрезвычайно. Когда он выйдет, готов отдать лю­бые деньги, чтобы иметь в своей библиотеке.

О. Генисаретский. Думаю, сейчас некое не возрождение, но но­вый виток начинается. Довольно ясно и довольно широко признано, мне кажется, что своей концептуальной неготовностью к реформам, к процессу организации жизни общества мы обязаны, в частности, вот этому разгрому социологии, блокированию теоретической работы. Это одна из препон, которые нашу неготовность определяют. Домашние заготовки периода 60—70-х годов лежат и пылятся. Поэтому я пред­вижу, что нам предстоит теперь узнать еще одну линию этого дела, ту, которая была в ящиках, в закрытости. Она была скрыта ото всех. А люди ведь все время занимались, в том числе и всякими социальными и социо­логическими исследованиями, но сейчас только на свет выходит отряд интеллектуалов, который в этом направлении все время работает.

— Но этот отряд в основном, наверное, связан уже с феноменологической школой?

О. Генисаретский. Нет, нет. Как раз это такие системщики, кото­рые делают какие-то прогнозы, оценки. И мне кажется, что если рань­ше бытовали представления о научной деятельности совершенно дру­гие, то теперь встречаешь чуть ли не каждую неделю новый центр, ассоциацию или еще что-нибудь, где сидят иногда довольно извест­ные, иногда не очень, уже из следующего поколения, люди и нечто де­лают. Пока эта картина мне не очень понятна, но то, что делается серь­езная аналитическая работа и есть запрос на конструкции, на иные точки зрения, на прогнозы, — это я ощущаю. Ну просто по количеству обращений и разных семинаров, симпозиумов.

Мне кажется, что есть и на книжном рынке спрос на какую-то ум­ную, даже заумную, теоретическую книгу. У меня вышло две книжечки, одна поменьше, а другая потолще. Так вот что характерно: берут ту, что потолще, в переплете. Это значит, что уровень публицистической вклю­ченности мы уже проехали. Мне думается, что если выйдет Парсонс, это будет очень кстати. Как образец и как точка опоры для движения. И кро­ме того, у нас раньше была закомплексованность по отношению к чужой мысли — якобы тогда не знали ничего, ну, естественно, нужно было учить­ся. Сейчас этот этап тоже пройден. Поэтому издание Парсонса было бы, по-моему, очень кстати. Если он выйдет, так это может оказаться просто

очень вовремя. Сейчас все больше спроса уже на профессионального клас­са теоретическую работу. Время домашних теорий кончается.

Я думаю, что сейчас переходное и для теоретиков, может быть, даже малоинтересное время. Но через некоторое время уже все будет опубликовано, в том числе книги Парсонса. С одной стороны. С дру­гой — выйдет то, что делалось у нас, то, что мы делали раньше. Про­сто — для восстановления, чтобы картина восстановилась. Кто-то про­должает работать. Я вот последний год сотрудничаю с Российским институтом культурологии. И там Эльна Александровна Орлова напи­сала довольно большой том —■ «Введение в культурологию». И в нем добрая половина текста построена на мотивах структурно-функцио­нальной социологии. То есть те, кто был вовлечен в работу в тот пери­од, сейчас дождались своего часа: наступает время, когда та их вовле­ченность дореализовывается. И дореализуется так или иначе. Вот и статьи Левады вышли. Кто-то что-то издает. А потом будет новый пе­риод. Да, все так быстро развивается.

А сейчас жизненная фаза просто другая. То есть все, кто мало-мальски самостоятелен или считал себя таковым, создали себе какие-то конторки, центры и Бог знает что — всюду вывески эти. Плюс — немаловажная задача — выживание. Совершеннейшая неопределен­ность того, что же будет с академическими и прочими институтами — это очень сильно влияет. Ну а кроме того, очень сильны сейчас соци­ально-политические деления, помимо амбициозных, так сказать, мо­тивов. Часто деление, в общем-то, чисто полит-идеологическое. Один себя считает заведомым демократом, а другой кем-то еще, либералом например. И несмотря на весь научный пафос, эти интенции определя­ют еще до сих пор очень-очень многое.

Три года назад в Институте философии человека делали общий прогноз на 2000-й, 2010-й или 2017-й год. И вот единственные гипоте­зы — это модернизация, демократизация и все, что с этим связано, никаких вариантов. Никаких. Просто даже гипотетических. Настоль­ко все задано было однозначно. И соответственно — никаких ни этно­культурных, ни религиозных аспектов. Все это просто выпадало сра­зу. Дескать, все это ■— приватные вопросы, не имеют отношения к делу. Нас интересуют только перспективы, даже не перспективы — темпы. Такой вариант: все однозначно совершенно. Или вот сейчас был в Ин­терцентре, где Заславская и Шанин. В прошлом году была у них кон­ференция «Куда же идет Россия?»

— И куда же она идет?

О. Генисаретский. Да нет, она там никуда не идет, она там и кон­чается. Ну и опять-таки: дескать, прогрессивный носитель того-сего. Очень заидеологизировано все. Чистейшей воды идеология, причем какая-то клановая, групповая. Как будто не было ни «Вех», ни «Из глубины», не было чего-то еще другого. Не было — и все. Нет, это не незнание, а отторжение. Вкусовое отторжение. Поэтому тут даже не хочется делать какие-то усилия для воссоединения. Мирно бы дожить.

С. Матвеева. Какая там может быть общая идеология! Там мно­жество серьезных специалистов представляли свои работы, причем те, кто друг друга-то и не знает. Более того, на конференциях этих и в 1993-м, и в 1994-м годах поразил разброс взглядов и позиций, порой чрезмерный, вплоть до полярных оценок состояния экономики, напри­мер, демографических, миграционных тенденций и так далее.

О. Генисаретский. Вот и слава Богу. Пока появляются какие-то новые издания, переводы, книги, в общем, материалы социологичес­кие. Довольно много. И авторы появляются...

— И читают активно?

О. Генисаретский. Читают активно. И вот из этого сложится не­кий консенсус, уже через работу, через результат.

— То есть сейчас идет накопление?

О. Генисаретский. Да, накопление, расширение. Из-за чего мно­гие переживают и нервничают. Эта наша система авторитетов, гене­ральства от науки уже никого не интересует, кроме как чисто акаде­мические круги. Складывается информационное пространство общества: и тексты, и авторы, и какие-то события случаются. Ну вот немножко уплотнится все это...

— А нет ли у Вас впечатления от разного рода конференций, мо­
лодежных по преимуществу, — о глобальном таком невежестве?

О. Генисаретский. Ну это да, это оборотная сторона. Собственно, те материалы, которые раньше издавались в вузовских каких-нибудь сборничках провинциальных, — они тоже ведь не были классикой. Сей­час просто в силу открытости и дозволенности всего действительно вы­пало в осадок очень много материалов третьего или какого-то еще бо­лее низкого сорта. И народу. Везде — ив науке, и в церковных делах. Послушать, что говорится на съезде Союза православных братств! Про­сто надо делать чаще конференции. Я вот каждый год провожу: сперва — «Возрождение», а теперь вот — «Будущее России». Просто если хо­чешь сделать хорошее событие, то денег нет, а вот народу стоящего сей­час, надо сказать, достаточно. Если его искать, собирать, то и сделаешь дело, имеющее смысл, хотя бы для самого себя.

— Значит, есть надежда...

О. Генисаретский. Я думаю, есть.

В. Чеснокова. Это вдохновляет. Сделать бы нам, что ли, какую-то рекламу этих переводов. Все-таки материал сложный...

А. Хараш. Реклама — это обман, в общем-то. Есть некоторые дистрибьюторы гербалайфа, о которых я знаю точно, что они его рек­ламируют, но не употребляют. Или употребляют неправильно, так что он вряд ли может для них быть чем-то положительным. Но они его успешно распространяют. Однако это плохо, потому что лучше бы они хлебом занимались. Не просто реклама в данном случае нужна. Я счи­таю, что наш «круглый стол» — это очень важно. Это хорошая воз­можность рекламы. Настоящей рекламы. Понимаете, можно пропове­довать, а можно исповедовать. Проповедник, который не исповедует, это есть обманщик. Л вот тот, кто просто исповедует, он гораздо бо­лее воздействует, потому что для него это правда, это истина, и люди приобщаются к истине через него. Тут уже не реклама, а личное вос­приятие. Это я на себе испытал, я живу в этом.

Смотрите, сколько народу вокруг Парсонса отдавало свои силы для этого перевода, в какие времена, когда. И что это было за явление для нас. Парсонс — это не только история социологии, это история нашей страны, история нашей нации. Вот через это, конечно, можно значительно повысить спрос, и не просто повысить спрос. Я же не став­лю своей целью повышение спроса. А просто я испытал на себе живи­тельное действие, благотворное, я хочу, чтобы другие это испытали. Вот когда мои дети не хотят мне в чем-то верить, у меня возникает про­сто жуткое чувство, знаете, озлобление даже. Как же так? Если я знаю, если я твердо знаю. Я через это все прошел, прохожу. Вы не имеете права мне не верить... Но нет вот.

В. Чеснокова. Во всех случаях, когда возникает недоверие и непо­нимание, лекарство одно — терпение и время. И в отношениях между людьми, и в отношениях человека с обществом и другими социальными структурами. Но общество живет в другом времени, чем человек. И на­ука живет в другом времени. Человек — образование более быстротеч­ное. Он быстро стареет и «выходит в тираж ». Сейчас пришло время, когда можно более эффективно работать и более свободно предъявлять ре­зультат. Но для меня, например, это время пришло слишком поздно. И для многих других, в частности и из присутствующих здесь, — не для всех, конечно, и, может быть, не совсем, но в какой-то мере поздно.

Период нашей основной деятельности пришелся на трудные, от­нюдь не идеальные времена. Понятно, что идеальных времен не быва­ет. Но бывают все же менее и более трудные. Наше было — более труд­ное. Это характерно для социологии, как, впрочем, и для некоторых других наук. Жаловаться тут бесполезно и оправдываться бессмыслен­но. А все-таки грустно думать, что не удалось полностью реализовать­ся. Но до чего-то мы все же докопались, что-то усвоили и осмыслили, что-то нашли и построили. Как теоретики, так и эмпирики. Однако все это пока лежит неоформленной грудой, где важное и ценное переме­шано с неважным, более того, часто важное даже специально заслоне­но, замаскировано неважным. Вот и хочется все, что наработано, со­брать, систематизировать и предъявить, чтобы люди, которые придут после нас, — а отчасти они уже пришли и начинают работать, — не начинали как бы на пустом месте, не начинали все сначала и не бились над теми проблемами, которые в какой-то мере уже разрешены и уж во всяком случае поставлены.

Парсонс — это часть вот такого мирового и нашего собственно­го опыта. Хотя, к сожалению, опыт невозможно передать другому на блюдечке с голубой каемочкой, просто и непосредственно. Все-таки этот другой должен и сам поработать. Фигурально выражаясь, по­грызть этот гранит собственными зубками. Без этого невозможно. этом и свобода каждого вновь приходящего в мир, и в частности, в науку, человека, и необходимость. Ну а Парсонс - с ним трудно работать, но это окупается, особенно когда перед тобой кто-то уже прошел этим путем и что-то успел сделать. В общем-то цель данного издания и данного «круглого стола»: обратить внимание, что-то предъявить и чем-то поделиться. Не допустить развала, поддержать преемственность в нашей науке. Хватит всему наработанному лежать в столах и пылиться на полках. Все должно поступать в оборот и начать приносить пользу.

Спасибо, коллеги, за вашу искренность, за верность науке. Сохранить и пронести найденное и поделиться этим с другими, надеюсь, что национальная научная школа у нас все-таки возникнет.

Апрель—май 1995 г.

 

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 134; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!