Судьбы теории Талкотта Парсонса в России 16 страница

— Тогда я задам вам более точный вопрос: нужна ли макросоциология и каковы перспективы ее восстановления?

А. Здравомыслов. Во-первых, мы не можем сказать, нужна или нe нужна, — она существует. И никуда от нее не деться. Ведь Вебер — это макросоциология. Дюркгейм тоже в значительной мере макросоциология. Вся классика социологической литературы строится прежде всего на макросоциологическом подходе.

Мертон совершенно правильно указал на слабое звено в этом макросоциологическом анализе — что он не спускается до конкретных фактов и претендует сразу на многое, что великие теории создаются, а реальной жизни в них нет, все это абстракция. Он считает, что нужны теории среднего уровня. На этом участке теории среднего уровня он достигает сам очень больших результатов, очень интересные теоретические конструкции разрабатывает, которые дают установочный материал для эмпирических исследований. В общем, все равно будет постоянная потребность в теоретическом знании для понимания глобального процесса. Поэтому мы никуда не денем из социологии ни Парсонса, ни Маркса...

— А как думают другие? Есть у вас ощущение, что интерес к Парсонсу возрождается?

А. Хараш. Возрождается ли? Не знаю. Я просто не знаю. Не знаю положения на Западе в этом смысле. Оживляется ли у нас? Этого нельзя казать, мне кажется. Просто сейчас мы входим в мировое научное «общество, так же как мы входим в мировое экономическое сообщество, в мировое культурное сообщество, в религиозное мировое сообщество — вот так же мы входим сейчас и в мировое научное сообщество, из которого, конечно же, мы объективно не выходили в сфере естественнонаучной, хотя пытались выйти, утверждая, что есть материалистическая математика и не материалистическая. Ну было же все это? Было! Была материалистическая, была не материалистическая. И знаменитый Умнов боролся за материализм математики, чем он и известен. Вот в гуманитарных науках мы не входили долгое время в это сообщество. Даже конгресс психологический в 66-м году у нас был, и ice равно мы не совсем в него входили. Но сейчас мы в него входим.

Это не то чтобы возрождение интереса. Интерес к Парсонсу был, я говорил это, с голодухи и в силу того, что это было запретно и как-то открывало путь к выражению протеста в хорошей научной форме, в форме научных предпочтений, скажем так. А теперь... Прежний инте­рес уже не вернуть. Качество интереса. Не меру, а качество. Сейчас совсем другой интерес. Это уже начинается серьезное изучение, серь­езное постижение основ. Это уже на уровне хрестоматии, истории, классики и так далее. Мне кажется, что это не возрождение интереса, а возникновение новой фазы в интересе к Парсонсу.

Есть ли это на Западе, я не могу судить. Например, французские социологи, с которыми я общался сравнительно недавно, — Мишель Крозье, предположим, Скурен, Лотман, — они знают не только имя Парсонса. Это люди, конкретно работающие. Крозье, конечно, знает прекрасно все. Но для него Парсонс — это живая или уже даже полу­живая история науки, ценнейший ее фрагмент и так далее. Однако тот же Крозье берет из Парсонса очень многое — его представление об институциональной структуре общества. Это обязательно. Без этого не может работать сейчас ни один социолог. Это в снятом виде уже присутствует во всех концепциях. Поэтому возвращаться к Парсонсу вряд ли кто-то будет в полной мере.

— А вы как считаете, есть необходимость?

А. Хараш. Ну, для кого как, понимаете. Кому-то надо, кому-то нет. Я бы рекомендовал Парсонса всем, кто занимается экспертными иссле­дованиями, политологическими, то есть там, где нужно иметь достаточ­но зрелое представление об институциональной структуре общества. Не просто, так сказать, самое предварительное представление. Изучение социальных институтов — это должно быть настольным для всех.

— Это для вас как раз самая интересная тема у Парсонса?

А. Хараш. Она была в свое время новой для меня, и, видимо, как нечто новое она стала для меня той особенностью, по которой я узнаю Парсонса.

Нужно ли издавать Парсонса? Парсонс — это классик. Не может быть грамотным социолог, не знающий Парсонса. Так же, как не может быть грамотного психолога, который не знает Фрейда, скажем. Он мо­жет не быть его сторонником, поклонником, но знать он должен. Так же, как историк должен знать Тойнби, или так же, как физик должен знать Фейнмана, предположим. Это классика, и значение Парсонса для нашей науки — это приобретение социологической культуры в первую очередь. Дело не в той картине общества, которую он создал. Даже не в этом. А дело в том, что через Парсонса в наши общественные науки про­никла культура социологического мышления. И как бы она могла сра­ботать... Если бы он попонятнее писал, конечно, она бы сработала го­раздо быстрее, то есть значение Парсонса было бы выше. Я имею в виду доступность. Но поскольку его даже на русском трудно прочитать...

Б. Юдин. Какой-то спрос, конечно, он будет иметь. Я не очень хорошо знаю книжный рынок и не могу определить, каким тиражом

его необходимо выпускать. Но будут ли читать? Те, кто профессио­нально хочет работать в социологии, конечно, будут, так как он явля­ется элементом обязательного образования. Но такого широкого ин­тереса, какой был в 60—70 годы, мне кажется, не будет.

Как это отразится на науке — наверное, отдельный разговор. Что же касается всего общества, то у меня есть такое наблюдение. Какие-то вещи, которые нарабатывала «системная группа », в то время не осо­бенно были нужны, в них многие видели только альтернативу кондо­вому марксизму, который всем надоел. Для нынешних же политиков неплохо было бы, если бы они себе представляли, как те решения, ко­торые они принимают, согласовываются с определенным научным под­ходом. Это должно быть у них на уровне личностного знания. В этом смысле, если бы наши современные политики знали Парсонса, это было бы очень полезно. Или хотя бы имели возможность читать о нем.

— Почему вы считаете, что именно для политиков это важно?

Б. Юдин. Потому что жутко наблюдать, когда предпринимаются бессмысленные, бессистемные действия. Принимаемое решение рас­сматривается только в узком, локальном контексте, не задумываются о возможных его последствиях, не учитывают взаимодействия каких-то секторов общества, групп, слоев, чтобы была какая-то более обоб­щенная картина будущего. Конечно, просчитывать на будущее — это уж очень высокий уровень, но надо хотя бы иметь представление о том, что может произойти внутри системы уже сейчас.

В. Чеснокова. Вот и вы подтверждаете, что Парсонс, именно он, дает сильную такую модель макросоциологии, в отличие от современ­ных западных социологов, которые разрабатывают микромодели, на­правленные в основном на человека.

Б. Юдин. Насколько я понял, Парсонс был причастен к тому, что американцы проводили после Второй мировой войны в Германии, — к дефашизации. Парсонс привлекался к социологической проработке этой программы. Он привлекался к участию в разработке серьезных реформ, которые проводились в Германии после войны. Здесь, конеч­но, тоже был использован макросоциологический подход.

В моих научных занятиях я использую его идеи. Несколько лет тому назад, примерно года три, я работал по теме «История советской науки как процесс вторичной институционализации», и как раз с помощью подхода Парсонса я это все и рассматривал. Также и в том, что я делаю сейчас относительно современного состояния науки, используются эти подходы. Мне приходится в университете иногда читать курс социоло­гии и этики науки, и здесь я тоже широко использую Парсонса, в част­ности его квадрат, пути институционализации науки, применительно не только к нашей ситуации, но и к истории науки начиная с XVII века. Он подчеркнул важность исторического процесса профессионализации науки, превращения ее в профессию, и социальные последствия этого.

Сам подход, когда люди поступают определенным образом не просто так, а в результате институциональных ожиданий, и на этом

уровне существует какая-то предзаданность их действий, есть вещь весьма продуктивная для познания и социального мира, и мира науки. Особенно хорошо работает Парсонс в том случае, когда есть структу­рированные мотивы. Вот именно структурированные. Те мотивы, ко­торыми руководствуется ученый, и, соответственно, те ожидания, в ответ на которые порождаются новые знания. Ученый ориентируется на институционализированные системы в возможном применении и использовании этих знаний.

Л. Седов. Я думаю, что Парсонс имеет сейчас перспективы вне­дриться в нашу социологическую мысль. Если за дело взяться как сле­дует и если это попадет в руки таких же молодых энтузиастов, какими были мы в те годы, то я думаю — да. Я думаю, что здесь он может найти адептов внутри научных кругов и даже выйти, может быть, к более широкому потребителю, что, конечно, достаточно смелое утвержде­ние, поскольку Парсонс труден. Но в принципе это возможно. Хотя в связи с упадком вообще научного интереса, интереса к образованию, который мы сейчас наблюдаем, может быть, это утопическая идея. Но скорее всего, положение выправится. Это мы сейчас в таком провале. Я думаю, что постепенно должно выправиться.

— Вы считаете, что это наше явление — упадок интереса к науке, и к образованию, и к знанию вообще?

Л. Седов. Думаю, что наше, да. Думаю, что это специфически наше и временное явление. Ну, у нас науку ведь оттесняет что сейчас? Биз­нес. Или выживание, или обогащение, то есть такие жизненные пути. А на Западе мы таких причин не имеем, поэтому там, по-моему, все естественно развивается. Да, там возобладали более прагматичные те­чения. Да, на какое-то время Парсонс действительно был оттеснен бо­лее прагматичными, более практичными социологическими методами и теориями, даже не среднего, а скорее уж приземленного уровня, ин-теракционистскими. В науке тоже есть мода, есть смена парадигм — и есть усталость, что ли, от слишком схоластической подчас парсонсов-ской методики. Но сейчас, по-моему, это прошло, и Парсонс занимает там то место, которое ему надлежит занимать.

Динамичная жизнь Запада действительно ведет к тому, что что-то отбрасывается, что-то забывается, на время опять-таки. Я думаю — на время. Не знаю. Честно сказать, не могу сейчас высказать какое-то ком­петентное суждение о состоянии социологии на Западе и о том, какое отношение там сейчас к Парсонсу, просто не имею возможности за этим следить. Они там непосредственно Парсонсом, может быть, и не зани­маются, но он уже, по-моему, вошел в ткань западной социологии, как-то он, может быть, даже незримо присутствует в том, что там делается.

А издавать Парсонса, я думаю, очень полезно. Как всякого соци­ологического классика. Но это не только классика. Мне кажется, что это очень могучий стимулятор мышления. Ну как со мной в свое время произошел переворот, о котором я рассказал, я думаю, он может слу­читься со многими, ежели человек внимательно вникнет в эти постро-

:ния. Хотя немножко ситуация и тут изменилась, поскольку современ­ный студент уже не догматизирован, ему не от чего, как говорится, избавляться, и у него очень широкий выбор. В отличие от нас.

— Ну почему? Он догматизирован сейчас тем, что привязан к эм-1ирической, например, деятельности и не хочет заниматься теорией.

Л. Седов. Да. Конкретная социология содержит в себе, конечно, :вой соблазн. Не знаю, как сложится сейчас. Прогнозировать опять-гаки очень трудно. Будет ли этот интерес к теоретическому знанию :охранен или нет? Опять-таки, повторяю, нас подталкивал марксизм. Меня привело к Парсонсу желание найти альтернативу тому единствен-1Ому, что в меня вбили. А что будет вести наших детей в науке, я не знаю, трудно очень сказать, вообще пути Господни неисповедимы.

Одно время в Москве были какие-то курсы для преподавателей эбществоведения из провинции. И я читал там по приглашению две лек­ции, и, в общем, примерно могу себе представить уровень. Думаю, что не :коро они освоят это новое для них поприще. А с другой стороны, есть какие-то молодые немосквичи, которые, наоборот, с большим интере-:ом, с большим трудолюбием, то есть с гораздо большим, чем в столи­цах, пытаются грызть науки, читать книги, что для москвичей как раз нехарактерно. И, может быть, действительно мы произрастем провин­цией, как об этом говорит Солженицын. У них соблазнов меньше там. Действительно, увлечение бизнесом и все такое в гораздо большей сте­пени, видимо, присуще нашим столицам, обеим, и совсем крупным горо­дам, где много совместных предприятий и так далее. А провинция, мо­жет быть, даже малый город, — они, правда, испытывают, наверное, нужду в литературе, у них затруднен доступ к источникам, но там со­блазнов меньше и больше тяга к другим, альтернативным способам су­ществования, не только к бизнесу. Наверное, таких людей будет больше.

Расскажу анекдотический эпизод из своей жизни. Я единствен­ный раз в жизни украл книгу в библиотеке, районной. Многие этим занимались, я знаю, просто пополняли свои библиотеки, и вот на моей совести тоже есть одна книга. Это было в Хапсуле, в эстонском курор­тном городишке. Я пришел в библиотеку, стал смотреть полки и вдруг увидел изданную в 57-м году книгу Пиаже, сборник работ Пиаже, ко­торая ни разу, судя по формулярам, востребована не была. Она стояла там и стояла. И я ее вынес оттуда и присвоил. А потом меня мучила совесть. У меня все время такая возникала картинка: а вдруг пришел бы какой-нибудь странный, одаренный мальчик, посмотрел бы эту кни­гу, и она, можно сказать, сформировала бы его жизненный путь. Вот через нее он, так сказать, стал бы на эту стезю. А я его лишил такой случайности, возможности такого совпадения.

Это, кстати, и в моей жизни было. В девятом классе я случайно наткнулся на какой-то учебник политэкономии, которую в школе не проходили, — марксистской. Это сыграло определенную роль, я его проштудировал почему-то. А книжка буквально в утиле была найдена. Мы с приятелем ходили и смотрели, что там в утиль выбрасывают. И

вот нашел книжку по политэкономии, и она меня натолкнула на инте­рес к систематизированному, научному освоению мира. Так что такие случаи не исключены.

Больше того, цепь таких совпадений в биографии человека игра­ет страшно важную роль. Помимо генов и сознательного наталкива­ния или воспитания.

В. Чеснокова. Это вы нас как бы обнадеживаете — вроде бы не­даром это все. Вы знаете, когда мы только собирали эти тексты Парсонса и предлагали в разные издательства, казалось, что никому это не надо, было такое ощущение, что, в общем, мы зря делаем эту работу, что интерес к Парсонсу пропал. Но, с другой стороны, жалко бросать, потому что был труд затрачен большой разными людьми, хотелось это опубликовать. Но вот сейчас я поняла, что в разговоре о Парсонсе воз­никло какое-то такое теплое чувство у всех, как будто вспомнили мо­лодость, и многие сказали: Парсонс меня сформировал. Я тоже про себя это могу сказать.

Л. Седов. Да, да. Определенно — не просто сформировал, а для меня это был переворот. Страшно интересно, почему именно Парсонс, а почему не Вебер, — я до сих пор не понимаю. Казалось бы, я историк, и мне бы Вебер был более созвучен. Нет.

В. Чеснокова. Мне кажется, у Вебера модель его погружена в материал. У Парсонса сама схема, и схема мышления в том числе, бо­лее выпячена.

Л. Седов. Да. Но тут должна быть какая-то внутренняя предрас­положенность к такого рода схоластике.

В. Чеснокова. А я обнаружила, когда я Риккерта прочитала, что мне очень понравилось неокантианство. Вот не какие-то другие фило­софии, а неокантианство. А Парсонс все-таки неокантианец.

Л. Седов. Да, да, по преимуществу да. А потом от него действи­тельно хочется танцевать дальше. Когда видишь, какое место он опре­деляет Фрейду (а он именно определяет ему место), хочется читать Фрейда и под этим углом зрения его рассматривать. Да, он в этом смыс­ле большой просветитель.

В конце жизни он от многого отказался, он пересмотрел очень многое в более поздних работах. Я, надо сказать, читал его буквально в той последовательности, в какой он писал. Первая его книга — там, где он разбирает Парето, Вебера и так далее, — «Структура социаль­ного действия», с нее я и начал. Вторая книжка, которую я читал, это «Социальная система», она у меня наполовину законспектирована. У меня и тетрадки до сих пор лежат с конспектами этой книги. Еще у меня много конспектов его статей — о власти, скажем. Меня очень ин­тересовали его политологические работы. У него же статьи отдельно об этих посредниках — о власти, о влиянии, очень интересные.

В. Чеснокова. Потом статьи по стратификации интересные, там эта парадигма — пересекающиеся диагонали. А потом были «Обще­ства». Вот я переводила введение к «Обществам».

Л. Седов. Потом еще была книжка «Система современных об-цеств». Я ее предлагал для перевода, кстати.

В. Чеснокова. А еще была «Социология и экономика».

Л. Седов. О, это со Смелсером вместе. Да. Это замечательная книж­ка. Сложная безумно. Вот там действительно надо знать западную эко­номическую науку достаточно фундаментально, чтобы понять эту книгу. Но она безумно интересна. Вообще Смелсер, надо сказать, очень талантливый его ученик, пишущий, правда, не менее сложно, чем сам Парсонс. Он в свою орбиту вовлек очень много людей. В двухтомнике, который я получил из Америки, далеко не все прямо считают себя последователями Парсонса, но тем не менее глубоко усвоили его систему понятий и частично даже полемизируют с ним. Во всяком случае с ог­ромным уважением сделаны два сборника. Может быть, когда-нибудь из них что-нибудь можно будет перевести тоже. В общем, ничего не про­падает, к счастью, хотя и не скоро делается. Сильно задерживается, да.

А. Здравомыслов. Я разделяю формирование взглядов Парсонса на три этапа, которые я связываю с (1) теорией социального действия, (2) структурно-функциональным анализом и (3) концепцией модернизации. Каждый из них имеет свое значение, достоинства и сильные стороны.

Для него самого наибольшее значение имела, на мой взгляд, имен­но теория социального действия. Он ее проводил как методологичес­кий принцип в разных работах. Но в силу не знаю каких причин этот аспект оказался менее ярко представлен в русских публикациях по Парсонсу, чем методологическая установка на структурно-функциональ­ный анализ. Структурно-функциональный анализ представлен преж­де всего «Социальной системой», это главная работа. А третий этап представлен его завершающими работами. В них развивается теория модернизации. С моей точки зрения, это очень важные, хотя и наиме­нее у нас известные работы. Им проработан колоссальный материал современного теоретического, научного знания в разных областях, прежде всего в области истории, психологии и так далее. И вот он обоб­щен в этих работах, которые сейчас на слуху у всех.

Парсонс в 60-е годы дает свое понимание модернизации, доста­точно развитое, достаточно подробное и гораздо более богатое, чем у Ростоу, с его фазами роста, и так далее. И не зная этих работ, мы ли­шаемся возможности представить себе, каково состояние реальной те­оретической социологической мысли, вот в чем дело. Поэтому я счи­таю, что надо начинать было бы именно с конца, а не с начала. А конец это, как известно, результат. Потом можно было бы углубляться и в начало, как это все возникло. Во всяком случае для того, чтобы по­нять, каковы были результаты Парсонса на последнем этапе его тео­ретической деятельности, важно именно эти работы перевести. Я счи­таю, что нужно было бы три работы перевести. В первую очередь это «Общества», 1966 год, «Система современных обществ», 1971 год, за­тем — последнюю работу Парсонса, в которой он сам подводит итог своей теоретической деятельности. Эта работа, по-моему, вышла в 76-м году, за три года до смерти его. История его собственной теоретичес­кой мысли, теоретическая биография.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 142; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!