Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 7 страница
А это был центр золотого, алмазного края, казна России. И такой нищий центр Якутск. На зиму я переехала на работу в тридцати километрах от поселка Черского, на склады взрывчатых веществ. Мне дали там комнату в одном из бараков. И я думала, что Юру из Якутскачзабрали прямо в армию. Происходило это зимой. Мы с ним разъехались. Чуть позже мне сказали, что Юру в армию не взяли, он вернулся и куда-то ушел. Ушел с москвичом-охотником. А куда, никто не знает.
Как-то приезжает начальник морпорта Стрелков. Сильнейший, волевой мужчина, удивительный организатор.
— Что, Фаина Акрамовна, нос повесили?
— Повесишь тут. Полмесяца сына нет.
— Как нет?
— Да вот в армию не взяли, ушел с каким-то охотником в тундру. И нет его. А носит очки «минус 6». Если уйдет в тундру, разобьет стекла, его же больше никто не найдет.
Стрелков — начальнику базы:
— У вас что, машины нет? На Колыме все можно найти, человек не иголка в стоге сена. Здесь народу немного. Почему не сядете в машину и не проедетесь по Колыме!? Поищите, парень обязательно найдется.
В следующее воскресенье мне выделили «уазик», и поехали мы искать Юру по Колыме. От Колымы осталось незабываемое впечатление. У меня сохранились записи после этой поездки. Знаете, безмерная ширь, края Колымы едва видны, а зимой и вообще не видно. Тишина, будто здесь не ступала нога человека. Только вспархивают куропатки. И мы в машине одни на всем белом свете. На следующую зиму, когда Юра уехал в Уфу, я ходила по Колыме пешком. А тогда мы встречали рыбаков, рыбачек. Лунки, сети.
|
|
|
Рыбаки в масках, потому что страшный мороз:
— Не видели такого: волосатого, бородатого, в очках?
— Нет, не видели.
Таким образом мы дошли чуть ли не до устья Колымы. Последние домики рыбаков и охотников. Кресты на могилах — здесь раньше было много сосланных людей. Брошенные дома. Мы заходили в эти домики, и один из них оставил очень большое впечатление. У двери поставлена, как обычно на Севере, палочка — значит, хозяина нет дома. Открыли. Сени. Лежат тушки замороженных песцов. И стоят бутылки. Меня очень тогда волновали «бутылки». Оказались с подсолнечным маслом. Вошли в помещение. Чисто. Печка. Около печки оттаивающие песцы. Чистейшие кастрюли, посуда. В другой комнате я впервые в жизни увидела настоящий японский магнитофон. И такая роскошная кровать. Я такой кровати никогда в жизни больше не видела. Прекрасное покрывало. Такая богатая спальня. И это всего-навсего охотник. Охотник не якут, конечно. Это наши охотники приезжают на промысел — москвичи, ленинградцы. Всем туда нельзя, но кому-то, кто знает начальство, можно. Меня поразила фотография обнаженной на стене
|
|
|
— тогда такого еще никто не видел. Должно быть, он знал кого-то из моряков, ходивших за границу. Вот обнаженная особа и висит у него рядом с окошком. Посмотрели, походили. Юры нет. Никого нет. Но я уже успокоилась, потому что поняла, что в таких условиях Юра получит только положительные эмоции. Нет бутылок. Нет легковесных людей — люди основательные. Живя и общаясь с такими людьми, он получит только хорошую жизненную закалку.
И я вернулась успокоенной, что Юра как-нибудь найдется. И Юра нашелся. Он был с москвичом-охотником, который учился в институте и приезжал на каникулы поохотиться.
— Побыл я с ним, мама. Охотились, рыбачили. Разговаривали. Я все-таки должен закончить институт.
Но только что закончилась навигация, и наступила зима, учиться было ехать рановато. Юра устроился на работу в военнизированную охрану стрелком. Поднимался на вышку и охранял склады, которые находились за колючей проволокой. Холод был страшный. Мы жили в финском домике, щитовом. Нам дали одеяла и матрацы. Ложились спать. Чтобы хоть немного прогреть постель, приходилось крутиться буквально до утра. Я, помню, как однажды нагрела утюг и от холода гладила себя под одеялом. Обожгла себе ногу. И решила лучше терпеть ожог, чем открыть одеяло. Холод был ужасный. Утром абсолютно все — вода, хлеб, продукты было замерзшим, как камень.
|
|
|
— Юра, вставай, тебе на вахту.
— Мама, я только согрелся! Только что уснул! Куда ты меня привезла! Это же не жизнь, это кошмар!
Вот так мы с ним провели зиму. Он поднимался на вышку, где стоял маленький обогреватель. На этой вышке был телефон. И мы начали учебный процесс. Он звонит мне:
— Мама, обед готов?
— Конечно, готов. А акварель готова?
— Нет, пока еще не готова.
— Вот когда будет готова, тогда будет и обед.
— А?! Холодно!
— Ну что же делать, все равно, поскольку вода у тебя не мерзнет, можно работать.
Юра приносил мне акварель и взамен получал обед. Жестоко? Жестоко,
я знаю. Зато какие чудные акварели остались о Колыме. Правда, как всегда, половину из них Юра раздарил. Но то, что осталось, характеризует этот роскошный пейзаж. Так мы прожили с ним зиму.
Была еще такая история, которая характеризует Юру как мужчину. В военизированной охране была интересная молодая женщина. Она почему-то положила глаз на Юру. А ухажеров было очень много. Уж очень интересная
|
|
|
и красивая была барышня, где-то осталось ее фото. Юра к ней тоже не остался безразличным. Через некоторое время она переехала жить в поселок. На новоселье пригласила Юру. Она намеревалась выйти за него замуж. Юре
было девятнадцать лет, конечно не ребенок, но для меня ребенок и по сей день! На новоселье один из грузчиков; а грузчиками там работали даже кандидаты наук, все хотели работать грузчиками — самая высокооплачи ваемая работа; помню, из минского института приехала целая кафедра; так вот один из них каким-то образом ущемил Юрино самолюбие. Юра, недолго думая, кинулся на него с кулаками. Мне потом рассказывали, что моего Юру от этого грузчика оттаскивали, отрывали! Такой молоденький и с мужи ками дерется! Юра в какой-то степени перенял характер и силу своего деда, моего отца. Тот приходил, ударял кулаком по столу и никто ему не перечил. В этом случае Юра был похож на своего деда. Он избил этого мужика-грузчика. На другой день ко мне пришли и сказали:
— Смотрите, Фаина Акрамовна, Колыма большая. Колыма всех при нимает, но никого не отдает.
У нас рядом была прорубь, из которой мы брали воду, если столкнут нечаянно, не вылезешь никогда. Я так забеспокоилась: что же это такое делается! Но быстро нашлась:
— Что же, ребята, Колыма Колымой, а дело делом. Вы знаете, что Юра застрахован на большую сумму. 5 тысяч рублей. Если с ним что-нибудь случится, разбираться будет страховая фирма, а они своего не упустят. Это спасло или что другое, но намерение свое в исполнение не привели. Однако история на этом не закончилась. На второй или третий день при переходе через протоку мужик-грузчик сказал Юре:
— Теперь ты без ящика шампанского от меня не отделаешься.
Юра как кинулся на него:
— Я покажу тебе шампанское!
Вот что такое дух и смелость, ведь мужик был нисколько не слабее Юры. Если б Юра не таким сильным, волевым был, не стал бы тем, кем стал. Не состоялся бы. Не прошел через все рогатины и препятствия.
Для Юры Колыма заканчивалась.
Я списалась с худграфом. Мне ответили:
— Год прошел, если он в состоянии, пусть едет учиться.
И он восстановился. А я приехала через год. Оставлять его одного уже было не страшно. Он многое понял. Мне сказали:
— Фания Акрамовна, если Вы увезли мальчика, то приехал мужчина. Это был не комплимент. Конечно, Юра куролесил и потом. Всяких недоразумений было очень много. Однако тут уже началась в ущерб учебе
гитарная эпопея.
Итак, гитара. Я не придавала ей никакого значения. Видела Юру только художником. Я снабжала его красками, бумагой, стояла на часах, чтобы не выталкивали с худграфа за конфликты. А гитарный период, по-моему, у него начался с третьего курса. Елена Исаевна, декан ФОПа. Как я ее ненавидела за то, что она отвлекала Юру. Я помню несколько моментов, связанных с Юриными поездками на фестивали. Он ездил в Горький. И был у дома Сахарова. В дом их не пустили, помешала охрана. Юра уже тогда был вольнодумцем. Были моменты, когда на Юру возлагали финансовые заботы о группе при поездке на фестиваль. Помню потому, что мне пришлось выкладывать свои деньги. Какой из Юры финансист. Нет, я долго не воспринимала его как музыканта. До той самой поры, пока не услышала его песню «Не стреляй!» Помню, как он пел на выпускном. Есть песни, которые он теперь не исполняет. Среди них «Инопланетянин». Эту песню он пел на фестивале малых народов. Туда приезжали из Мексики, Уганды. Ощущение от этой песни было очень сильное. По времени Новосибирский фестиваль малых народов уже был связан с экзаменационной сессией. Ему надо было писать экзаменационную работу, а он уехал на фестиваль. Я была в ужасе. Я имела возможность забрать все работы из института и забрала. И студенческие работы Юры у меня сохранились. Но я настолько не придавала значения
его песенным опытам, что для меня их как будто и не существовало. Кроме раздражения, что они отвлекают Юру от рисования, это не вызывало ничего.
Активное участие в его творческой песенной деятельности я стала принимать, когда он уже закончил институт. Когда умер Высоцкий. В 1980 году. В 81 году, благодаря Елене Исаевне, решили в институте провести вечер памяти в годовщину смерти Высоцкого. Не помню, все ли состоялось, но Елену Исаевну за это уволили с работы, ректору дали строгий выговор, объявили выговор и секретарю парткома. А Юра должен был распределиться преподавателем в педучилище, но для него не нашлось места нигде. Вот таковы последствия. Я поехала в свою деревню Муртазино, договорилась с директором школы. И вот Юра пошел учителем в татарскую школу, хоть и не знал ни слова по-татарски. Юра начал свою учительскую работу. Муртазино уже было не той деревней, как во времена моей юности. Люди стали жестковатыми.
Может, раньше они были иными. Работая в этой школе, Юра практически голодал. Ему дали хорошую комнату при школе. Из еды в магазине не было ничего. Я всю неделю собирала ему еду, а в воскресенье отвозила, или он приез жал сам. Несмотря на все лишения, он развил там активную деятельность! Нашел подход к детям. Начал с ними заниматься спортом.
Начал учить слова: с татарского на
русский и обратно. И все время возмущался:
— Почему на педсоветах говорят на татарском, зная, что я не владею языком? Сижу, как дурак. Почему ты меня не обучила татарскому?
Почему я включилась в его музыкальную деятельность? Был фестиваль «Золотой камертон». Еще до распределения Юра послал в оргкомитет свои пленки. Ему звонили из Москвы:
— Мы в восторге, вы приглашаетесь в столицу. Корреспондент «Комсомольской правды» Юра Фи линов тогда очень долго занимался моим Юрой. Мой сын поставил в известность директора школы и начал ездить на репетиции. Но директор ока зался ограниченным человеком. Если бы у него
хватило такта не противопоставлять Юру, музыку
и школу, то эти татарские дети могли бы еще столько получить от своего молодого учителя, они ведь так отстают в своем развитии по сравнению с городскими ребятами. Но директор сказал:
— Выбирай что-нибудь одно: или ездишь на репетиции, или учишь.
Юра выбрал музыку. Тут я стала его во всем поддерживать. Я ведь помнила его «Не стреляй!». Как он пел «Не стреляй!». Голос был сильным, мощным. Поехал Юра в Москву. Оттуда звонит:
— Мама, песни мои понравились. Но я должен буду спеть одну либо Пахмутовой, либо Эшпая.
Он спел «Что знает о любви любовь» Эшпая. Вы не представляете, как он ее спел! Так не смог бы никто из певцов и певиц. Разве что Алла Борисовна Пугачева. Пугачеву как певицу я ставлю выше Юры. Я увидела ее в первый раз на Колыме и сразу подумала, что она будет величиной номер один на эстраде. Эшпай и Пахмутова предлагали ему и дальше петь их песни. Он им ответил:
— Я буду петь свои песни или ничьи.
Мы дома были потрясены, возмущены: впервые вылез, получил разреше ние спеть, и такая мальчишеская уверенность! Эта песня Эшпая была первой и единственной чужой, которую пел Юра. Отец у нас был человеком консервативным и возмущался долго:
— Дурак! Какую надо иметь самоуверенность, чтобы отказаться от песен Пахмутовой!
В песенном отношении он Юру вообще не принимал. Он признал Юру после фестиваля в Санкт-Петербурге. А до этого:
— Дармоед, бездельник. Надо днем работать, а вечером петь.
Я возражала:
— Я всю жизнь пела вечером. Хватит. Юра будет петь днем!
Я сказала себе: «Если я не смогла состояться, хотя были данные, но и препятствия были: содержание семьи, строительство дома, мои милые дети, учеба мужа..., так пусть Юра состоится». Юре я уже не позволила распыляться.
И на этой почве с Юлианом Сосфеновичем у нас были жуткие конфликты. Участие в институтском вечере памяти Высоцкого наложило особую
отметину. Юра долго не мог никуда устроиться работать. Помню эпизод, когда он пришел устраиваться в областной оперный театр художником. Там чуть в обморок не упали: как, Шевчук у нас художником! Да он же подвал взорвет! Вот такая ерунда. Я же понимала, что Юра талантливый человек. Таких людей надо поддерживать, чтоб напрасно не тратили силы на
преодоление ненужных препятствий. Я считала Юру вообще талантливым человеком. Как-то я собрала все его работы — рисунки, стихи и пошла в обком комсомола. Я же сама была комсомолкой. Но меня принял настоящий чиновник. К нему кто-то зашел, и он, думая, что я не знаю языка, сказал по-татарски:
— Здесь чужой человек.
Я что-то говорила о Юре, но настроение пропало, и это был первый и последний визит в комсомольские кабинеты. Последняя попытка обратить чиновничье внимание на такого талантливого человека, как мой сын. Я поняла, что поддержки здесь ждать нечего. Как дальше развивались гонения? Конечно, он не пел. Но он записывался подпольно. Еще до «Периферии» он все-таки нашел себе работу в художественной школе. Ездил туда на электричке 30 километров. Зарабатывал гроши, но это была работа. Я ушла из института и поступила на работу в училище искусств. А во время работы
в сельской художественной школе он активно начал записываться. Я была не в курсе текстов песен. «Периферию» впервые услышала в записи и тоже была шокирована. Чем? Такой строгой критикой жизни деревни, города, их взаимоотношений. Не помню точно по тексту: «Вы нам водки, мы вам баранину». И все в таком духе. Мне казалось, не так уж он в жизни сделал много, чтоб мог критиковать вышестоящее начальство. Да не столько начальство, а весь уклад, жизненный устой. На каком основании!? У меня таков характер: чтобы критиковать, надо быть на несколько уровней выше того, кого критикуешь. Мне казалось, что Юра еще не заслужил права на такую резкую критику. Но остальным это все нравилось. Я же еще не была готова воспринять ни специфическую мелодию, ни тексты.
Теперь о том, что творилось в прессе. Вначале появилась положительная
публикация о том, что Юра занял первое место на «Золотом камертоне». Стал лауреатом фестиваля. Все были довольны, и даже состоялся концерт. В оперном театре. Очень хорошо помню рекламный лист того мероприятия: «В оперном театре — концерт лауреата фестиваля “Золотой камертон”». А потом... Как-то по дороге в училище я купила в киоске местную газету со статьей о Юрии Шевчуке «Менестрель с чужого голоса». Я купила две газеты и пошла в обком комсомола. Я хотела отстоять честь своего сына. Хотела сказать им, что они неправильно понимают тексты моего Юрия. И на самом деле он никакой не агент Ватикана. Разговор состоялся. Со мной согла шались. Но при этом говорили:
— Там есть песня «Периферия». Как он мог ославить нас на всю страну!? Почему он не видит ничего хорошего? Почему пишет только о плохом?
Не помню, что я говорила, вероятно, оправдывала. Я всегда его оправды вала. В конце-концов услышала:
— Фания Акрамовна, поговорите с ним. Пусть напишет хоть одну песню, восхваляющую нашу Башкирию. Мы ему откроем такую дорогу! Он всюду будет первым. Хотя бы одну песню о Башкирии...
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 217; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!