Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 11 страница
И, конечно же, я ходила на те концерты. Правда, и концерты были оригинальными для меня — с термосами, с пирогами, с печеньем. Нравилось мне не только то, что видят из зала, но и сам процесс концерта изнутри, из-за кулис, гримерка. В основном на Юриных концертах я если не на сцене, то и не в зале, и не за кулисами. Я не могу смотреть внимательно на то, что происходит. Я настолько переживаю, что во время концерта меня буквально трясет. Вначале я боялась, что Юра забудет слова. У него был такой период. Когда он слова забывал. Да за многое волнуешься. Это уже потом, после концерта, в записи слушаешь, вникаешь, и все нравится. На пленках и кассетах я Юрино творчество воспринимаю отлично и полностью. А вот на концертах не могу. Не могу я сосредоточиться, что-то во мне мешает этому.
Песни, которые мне нравятся особенно? Тут я не оригинальна: «Дождь», все «Осени», «Твои четыре окна».
Есть ли в его песнях что-то от Бога? Юра сам по себе человек домашний. Как всякому таланту, ему нужен дом. В нашей семье все живут домом. Как творческий человек он многогранен. И песни его такие же. Так получается, что некоторые последние его песни мне без него непонятны.
И еще об одном... Эльмира. Она осталась у меня живой в образе стрекозы. Человек умер в двадцать пять лет. Конечно же она останется в памяти других, особенно родных и близких, просто юной девочкой. Очень восторженный человек. Вот точное определение: стрекоза. Прибежит. Глаза распахнуты. Несколько восторженных рассказов — и тут же убежала. Легкая она такая. История их любви красивая и всякая. Как у всех. Нельзя сказать, что у них
|
|
|
все происходило гладко, но ведь это же быт. Конечно, когда они любили друг друга — были, как два голубка. В период любви два бесконечно воркующих голубя. Но все было периодами. Все дело в том, что вместе они не могли и раздельно тоже не могли. А вместе... Юра уже был творческим человеком, но и Эльмире тоже хотелось вырваться. Юре же нужна была жена, которая вела бы хозяйство. Совпали два творческих человека. Разъезжались. Каждый занимался своим делом. Забывали друг друга. С радостью встречались. Пока притрутся друг к другу, все хорошо, а потом устанут друг от друга. Не хватило им в этой жизни времени. Изменился ли Юра, когда ушла Эльмира? Конечно. Когда теряешь любимого человека, всегда думаешь, что ты сам что-то неправильно сделал. Все обостряется: где обидел, где не так поступил, не уступил. Мне кажется, у него был период даже не самоуничижения, а самоуничтожения. Мыслями о своей вине он уничтожал сам себя. Со временем вообще все меняется в этой жизни. Юра за последние годы сильно посерьезнел. Да, думаю, у него теперь меньше круг общения. По себе знаю, что подчас так жалко тратить время на пустые разговоры. Остается небольшой круг друзей, с которыми общаешься, ничего не скрывая. С ними не надо играть никакую роль. Просто сам по себе. Такое происходит с Юрой, но мне кажется, такое должно происходить с каждым человеком. Другое дело, что мой брат, возможно, чаще ищет сейчас одиночества. Ну, а как можно написать серьезную вещь, если тебе не удается побыть одному? Если не давать Юре покоя, тут же дверь не будет закрываться. А творить-то когда? Мне кажется, он сам идет к этому. Интуитивно.
|
|
|
Легче я его воспринимаю, конечно, не с группой, а просто с гитарой. Мне больше всего нравится его акустический период, акустические песни. Он приезжал с ними в Уфу. Насколько я знаю, многим людям это тоже больше нравится. Не молодым мальчикам, а людям, более умудренным жизнью. Для них это намного понятней. Вообще, это справедливо. Когда ничто не отвлекает, тогда то, что думает поэт, доносится до людей более понятно.
Как и прежде, Юра приезжает в Уфу. Уфа улыбается, но с оскалом. В Уфе с «ДДТ» все время что-то происходит аномальное. Однажды их не пустили после концерта в петербургский самолет. Ребята были уставшими, слегка отметили гастроли и сразу на самолет. Конечно, к ним придрались, сняли с рейса. Этому способствовали действия лиц кавказской национальности, готовых заплатить сколько угодно, лишь бы улететь. Те договорились с «аэродевушками», а ребята едва успели к концу регистрации.
|
|
|
Девушкам не хотелось терять деньги кавказцев. И начался скандал. Ребят сняли с рейса. Сделали это грубо. Между тем, в городе прошли аншлаговые концерты. Принимала Уфа шикарно, а выпроводить шикарно не смогла. На это терпения не хватило. Короче, всех наших ребяток забрали в милицию. Вот тогда я впервые побывала в заведении этого назначения. Я ездила в то отделение, и к утру мы их привезли домой. У них с собой были шикарные гитары. Когда ребят не выпускали покурить, они предлагали в залог оставить гитары. Милиции это было непонятно: как это не убежать, ну и что, что оставил гитару. Дома попили чаю, и тут подошли товарищи из Министерства внутренних дел. Какой-то полковник с сопровождением. Извинились. Даже оставили мне свои координаты. Ребята улетели на следующий день. Но у меня все время, когда Юра собирается в Уфу, опасение: опять что-нибудь будет не так. Поскольку не было еще ни одних гастролей, прошедших гладко. Когда выступали на стадионе, тоже был скандал. Юра вошел в роль, спрыгнул со сцены, и люди как ринулись туда, его еле-еле успели вернуть на место, иначе бы раздавили, он даже сам испугался. И милиция, которую я впервые увидела в шлемах, в касках и с дубинками, уже после, как бросилась колотить эту публику — молодых ребят и девушек, побежавших к Юре!.. А надо заметить, что в то лето рядом с Уфой произошла страшная трагедия — столкнулись два пассажирских поезда. И потом местная газета писала, что вот, мол, тут такая трагедия, а на стадионе устроили праздник Шевчук с «ДДТ». Но никто не написал, что средства от этого концерта Юра и ребята передали в фонд помощи жертв той самой трагедии. Ни строчки. Вот так в Уфе все время, начиная со статьи «Менестрель с чужого голоса» до последней публикации «Шевчук и «Мер-седес» с Юрой происходит что-нибудь нехорошее. Так его «любит» Уфа.
|
|
|
Я, конечно, люблю, когда он приезжает домой. К нему в Питер тоже люблю приезжать, особенно сейчас, когда все вместе под одной большой крышей. Мы вообще такая семья, что не любим все время сидеть дома.
Да, Юра хороший поэт, известный певец, популярный в народе человек. Но я все-таки больше чувствую его просто моим братом. А потом все остальное. Я хочу ему прекрасной любви. Ему так этого не хватает.
МЫ ВСЕГДА С НИМ ОСТАНЕМСЯ БРАТОМ И СЕСТРОЙ. ВОТ ЭТОГО У НАС НЕ ОТНЯТЬ ТОЧНО.
Часть II
История Любви
Лилия Федоровна Бигбова
Подождите. Подождите скользить по строчкам. Простите мне, Лилия Федоровна, Петр, светлой памяти Эльмиры, простите, Юрий и Фания Акрамовна то, о чем дальше прочтет каждый читатель. Для Вас это бесконечная скорбь. Очень верю, для читателя это высокая трагедия высокой любви.
Н.Х.
Моя мама Вера Александровна Колумбет.Фамилия украинская, но много есть непонятного. Как считает мой брат, мы ведем свой род от Колумбэков, появившихся в период татарского ига, того самого завоевания России. Вот оттуда... Мама моя прожила очень сложную жизнь. Она вос питывалась в годы революции в детприемнике. Не было пяти лет, когда умерла ее мама, моя бабушка. А папа, мой дед, погиб от молнии, тогда маме было всего два года. Осталось четверо детей, которые тут же были переданы в приюты. Мама с 1910 года, то есть родилась еще до революции, и до революции попала в приют. Так, начиная с детства, ей было очень-очень тяжело. Но, возможно именно эта тяжелая жизнь сделала ее жизненно стойкой, не теряющей самообладания. Даже не самообладания, а веры. В итоге она настолько была жизнелюбива, что так любила и умела жить. Она
жила трудно, но хорошо. Забегая вперед, скажу, что она тридцати трех лет осталась вдовой с тремя детьми. Папа погиб на фронте. Моему младшему брату было год и десять месяцев, я — средняя, еще есть старше меня на три года и шесть месяцев. Сейчас, будучи сама в пожилом возрасте, я анализирую и задаюсь вопросом: как моя мама могла пройти такую сложную тяжелую жизнь и не дать понять нам, как ей тяжело? Все-таки трое детей. Правда, была небольшая материальная поддержка от государства — мой папа офицер. У нас была пенсия. Но что такое пенсия в Москве... Нам выдавали 1200 рублей. Это была вся наша пенсия. Столько стоил килограмм масла или буханка хлеба. При всем том я помню детство благодаря стараниям моей матери очень счастливым, очень радостным и совершенно безоблачным. Это было в Москве.
Мама родилась в Новороссийске. Там же попала в приют, в котором она училась. Закончив педагогический техникум, уехала учительницей, уже после революции, в жуткую глухомань учить детей. Конечно, она была очень передовых взглядов, в смысле, тех, революционных. К сожалению, не сохранилось фотографий, но такой снимок был, на нем зафиксировано, как мама участвует в движении «синеблузых». Девушка из передовых комсомолок. Это вселяло в нее оптимизм. Очень большой оптимизм в течение всей жизни. Умерла она в возрасте 74-х лет, это случилось как раз в то лето, когда Эльмирочка познакомилась с Юрой. Они познакомились сразу после смерти мамы, и я очень сожалею, что Юра не был знаком с моей мамой, потому как помимо того, что она была моей любимой мамой, она была и моей подругой. Что я и пыталась перенести на наши взаимоотношения с Эль-мирочкой. Поэтому Эльмирочка бабушку очень любила, и первые годы жизни Эльмирочки ее воспитанием занималась практически бабушка. Мы с семьей жили в Уфе, а Эльмирочка с бабушкой в Москве. Я тогда много работала, и общественной работы было тоже много. Я была активной общественницей, продуктом своего времени, как и моя мама. И мама частенько бывала с моей дочерью больше, чем я. Практически до школы они очень часто жили вместе в Москве. Поэтому бабушка оказала очень большое влияние на воспитание Эльмиры.
Мой папа из-под Киева. Я не знаю, как он попал в комсомольскую школу, тоже весьма передовую по тем временам. У нас так получилось: мама и бабушка моего папы были верующими, очень трезвая семья. Дедушка был человеком очень уважаемым, про него говорили: «Беспартийный ком мунист». Но в партию он не вступал, потому как был верующим. Однако
поведение моего деда полностью соответствовало всем нормам и правилам той жизни, в которой жили. Он был общественным деятелем, принимал участие в выборных кампаниях. Был в близких отношениях с Корнейчуком. Папа, закончив комсомольскую школу, попал в комиссары в тот район, где учительствовала мама. Это было в станице Краснодарского края. Он туда попал из Киева. Там познакомился с мамой. Передовые они, такие рево люционные ребята, революционная пара. Папа был добрейшим человеком. Очень трезвым, не пил совсем. О том, что существуют алкоголики, я узнала, уже став взрослой. Оттуда, с этой станции, папа как-то попадает в армию. Подробности этого момента я не знаю. Призывают, видимо... И отправляют на Дальний Восток. Вот тогда они с мамой поженились, но брак не был зарегистрирован. Тогда регистрировать браки считалось предосудительным. Мой брат родился в Краснодарском крае. Втроем они и уехали на Дальний Восток. Приморский край, Спасский район. Там расквартировывалась его часть, но на одном месте папа не находился, поскольку был рядовым. Сохра нилась фотография: высокий, крепкий, видный, красивый мужчина. Там появилась на свет и я. Я родилась в романтическом краю: какое-то село Зеньковка Спасского района Приморского края. Таковы координаты моего появления. Почему я Лилия? Папа был где-то на учебе, как выражалась мама, «на заимках». Когда я родилась, узнав, он приехал и привез огромный букет дальневосточных степных лилий — тюльпанов.
— Пусть моя дочь будет такая же стройная и красивая, как эти лилии. Мама ему в упрек:
— А если б был сын, ты его что, тюльпаном назвал бы?!
Это такая семейная шутка, предание. История моего имени. Да, родилась я десятого мая 1934 года. На Дальнем Востоке мы жили года четыре. Жилось тяжело, и папа периодически отправлял нас к себе на родину. Папа себя там зарекомендовал с положительной стороны, и его направили учиться в Военную академию имени Фрунзе. Мне было шесть лет, когда мы окон чательно переехали в Москву. На Дальнем Востоке мы кочевали, жили в Зеньковке, в Ворошилово-Уссурийском... В памяти сохранились какие-то отдельные моменты. А с шести лет уже Москва. Папа был слушателем акаде мии. Жили мы, как все слушатели: комната поделена на двоих, на две семьи. Перегородка сначала из простыни, потом из шкафов. Потом нашли фанеру, и это уже как бы отдельная комната. В таком состоянии нас застала война. Папа проучился три года. Затем они ускоренно закончили курс. 41-й год. Оставаться в Москве не разрешили. Предложили эвакуироваться. У папы
был красноярский друг, они вместе учились в академии. Его жена уехала в Красноярск, и папа предложил следовать за нею. Но перед этим у нас было много волнений. Летом 41-го года мы уехали к бабушке под Киев, всего в двадцати километрах село Ремичи Киево-Светошенского района. Приехали отдыхать на лето. Папа традиционно каждый год отправлял туда. Вот там нас и застала война. 22-го июня, когда уже начали бомбить Киев... Мы под нялись в это прекрасное солнечное утро, и все были очень удивлены: прекрас ная погода, а так гремит. Мне было семь лет. Помню все хорошо. Передали: началась война. Самолеты, которые шли бомбить Киев, я видела своими глазами. За нашими огородами начали рваться снаряды. Папа в Москве очень переживал, что мы там оставались.
Так продолжалось до конца августа. Но по времени боюсь ошибиться. В одну из ночей... Причем, накануне был бой прямо у нас в огороде, во дворе
— видимо, столкнулись наша и немецкая разведки, так предполагала наша мама, потому как огород был весь в гранатных осколках. Гранаты рвались часто. Мы лежали на полу, чтобы залетающими в окна осколками случайно не задело и не убило. Но сам дом не обстреливали. Вот...
В одну из ночей вдруг стук в окно. Моя мама — жена офицера, говорит бабушке и дедушке:
— Вы не открывайте. Это, наверное, за мной пришли немцы.
А бабушка в ответ:
— Нет, это пришел Федя. Во-первых, его голос: мама, откройте. Во-вторых, это то окошечко, в которое он стучался, когда ходил на гулянки. Парубком.
Представляете, насколько это было неожиданно?! Связи-то уже никакой не было! И переписки тоже...
Папа зашел. Это я уже хорошо помню.
— Десять минут на сборы. Быстро! Мы уходим.
А предыстория такова. Когда он понял, что мы остаемся в оккупации, то обратился к своему руководству за разрешением нас вызволить. Папе дали разрешение, сказали: «Поезжай». Если это изобразить географически, то получается: вот река Ильпермь, на том берегу, что ближе к Киеву, большое село Белогородка, а на другом берегу село Гореничи. Наша часть стоит в Белогородке. Немцы сразу же за Гореничами — в Петрушках. То есть прямо за нашим селом. Все разведчики через нас бегали, через нас летали все сна ряды. Мы выкопали траншею и прятались в это бомбоубежище. Когда папа добрался до этой Белогородки, в нашу часть, на его счастье там оказался
бывший его сослуживец по академии. Они лично хорошо знали друг друга. Этот военный товарищ сказал папе:
— Ребята только что вернулись из разведки, если они согласятся не спать и пойти с тобой туда же, пожалуйста, отправляйся.
Ребята согласились. Таким образом папе дали взвод солдат. Они пере правились через реку. Окружили всю усадьбу. И папа пришел. Я помню, он успел выпить кринку молока. И мы отправились в путь. А место забо лоченное. Нас — меня и моего старшего брата — несли на руках. Так мы добрались до Киева.
Дальше ехали через Харьков. Неимоверно везло: на каждую станцию наш эшелон прибывал после бомбежки. Это как судьба-хранительница. Так добрались до Москвы. Прибыли в Москву, но остаться не разрешили, потре бовали эвакуироваться, и папа отправил нас в Красноярск. С нами, двумя детьми мама приехала в Красноярск, но там не разрешили прописаться. И всех нас отправили в село Козулька. Где это находится, в каком районе и области России, так и не знаю. Такое заснеженное село. Откровенно говоря, и помню-то его плохо. Видно, мы не долго жили там. А в это время папа ускоренно закончил академический курс и подал рапорт на фронт. Но рапорт не приняли, его отправили в разведшколу. Далее переименовали Академию Генерального штаба — в высшую разведшколу. В Академии он изучал япон ский и немецкий языки. Эту разведшколу перевели из Москвы в Татарию. В поселок Лубяны. Папа, я считаю, у нас был идеальным как человек, как отец и как семьянин — он достал пропуск и вызвал нас к себе. Мы поехали в Лубяны, но, как говорится, «по закону подлости», как только мы приехали туда, разведшколу перевели в Казань. Папа уехал в Казань, а мы остались в Лубянах. Папа не прекращая пишет рапорты об отправке на фронт. В августе 1991 года я была в Киеве у родственников, и папина тетя передала мне письмо, которое он написал ей с фронта. В письме упоминается, что в который раз, написал рапорт и, наконец, разрешили уйти на фронт. Но разведшколу он закончил. Добиться отправки на фронт смог в 1943 году. И, уезжая, заехал в Лубяны, привез нам пропуск в Москву. Позаботился о том, что если он вдруг погибнет, то семью вернут в Москву. Без пропусков в Москву не возвращали. Он специально из Казани в Москву ездил добиваться эту бумагу. Уезжая на фронт, папа заронил зерно жизни моего младшего брата.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 198; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!