Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 6 страница
А с Юрой все было, конечно, намного сложнее. С телевизором у меня были очень строгие установки. Юра говорит сейчас:
— Мама, у тебя был металлический голос, когда ты читала нравоучения или что-нибудь в этом роде.
Обнаружила я у него под кроватью гитару из доски. Оказывается, днем он занимался баяном, а ночами гитару делал. Юра в те годы начал много читать и сильно испортил зрение.
...Да, момент из первого класса, который говорит о многом в его характере. Однажды по дороге домой из школы дети заглянули на стройку. Карбид валялся без присмотра. А было время, когда в космос летали корабли. И вот эти первоклашки набрали карбиду, прикрыли ведром. Все отошли, а Юра подошел поджигать. Поджег и поднял голову вверх. Далеко ли улетит ведро
— эта его космическая ракета. А ведро приземлилось ему на лицо со всей этой гадостью. У него сейчас над правой бровью довольно
большой шрам, который поднимает эту бровь. Было сильно повреждено веко. А нашли его рабочие в крови, с закрытыми глазами. Ребенок,
который постоянно спрашивал лишь об одном: «Я увижу?» Доставили его в больницу. Я в тот момент лечилась в санотории.
В воскресенье пришла домой и все узнала. Это тоже, вероятно, повлияло на его зрение, потому что травма была значительной. В
больнице говорили, что глаз его
был на ладони хирурга. Юлиан Сосфенович тогда проявил неимоверную настойчивость, и операция была проведена как надо, без промедления. И таким образом был сохранен глаз. Вот так, с самого детства: все отошли, а он пошел поджигать ведро с карбидом. Или, не умея плавать, так заходил в море, что лишь одна макушка торчала над водой. Наверное, это в нем от моей мамы и бабушки, людей бесстрашных. Когда нашлась гитара под кро ватью, я запротестовала. Хотела, чтобы он учил ноты, был музыкально грамотен и научился играть на баяне хорошо. Жили мы тогда трудненько. Юрин преподаватель, Вагиз Галимович, был студентом. Я помню, как студенты нашего худграфа собирали по пятнадцать копеек на булку хлеба. Меня всегда это восхищало: собирают копейки на булку хлеба и все равно учатся! Я вот не понимаю: сейчас все заняты бизнесом, учеба отходит на второй план или совсем упускается. Мне кажется, все-таки учение главное. Деньги, они сегодня есть, завтра нет. И потом, в какой-то период жизни они нужны, а потом и не очень, хочеться жить достаточно скромно и так со временем и живется...
|
|
|
Почему я была вначале против гитары? Должно быть, считала это просто не очень серьезным. С баяном как-то так все незаметно закончилось. Юра не захотел. Он мне как-то сказал:
— Ты думаешь, он со мной занимается? Он сидит, читает и все.
|
|
|
Все это прошло, баян ушел. А вот гитару по-прежнему не приветствовала совсем, и момент его первоначального общения с гитарой у меня в памяти не сохранился. Тут много появилось проблем со школой. Просто масса. В десятом классе он уже почти совсем не учился... Нет, он далеко не был пай-мальчиком. Хлопот доставлял немало. Помню, дома было все в порядке. Все проблемы были в школе. Там были жуткие драки. Он не раз приходил страшно побитым. Особенно однажды. Я даже испугалась. Но ни разу в жизни он не пожаловался. Я видела все либо по внешнему его виду, либо кто-то мне говорил об этом. Одна из черт его характера — не перекладывать свои проблемы на плечи других. Чисто мужская черта. Он не вовлекал меня тогда в свои неприятности, не вовлекает и сейчас. А если случайно узнаю, то еще и сердится.
...У меня на руке часы «ДДТ». С фамилией «Шевчук». Он хотел подарить их отцу, а мои как раз сломались. Попросила его отдать эти часы мне. Долго удивлялся и говорил, что лучше купит мне другие. Как-то на улице молодые люди спрашивают:
— Бабуля, сколько времени?
Я показываю. Они удивленно откидывают голову, делают во-от такие глаза, но ничего не спрашивают...
|
|
|
Когда я услышала первую песню, которую спел Юра... Этот момент я запомнила, потому что впервые услышала, как Юра поет. Я уже оставила кафедру педагогики, потому что при пединституте открылось художественно графическое отделение. И я немедленно ушла туда. Юру я видела только художником. Сама в последние годы тоже хотела стать только художницей. И считала, что сын тоже должен им быть. И уж никак не музыкантом. Он заканчивал десятый класс. Мы организовывали и открывали худграф. Юра в первый год на него не поступил. Он написал сочинение на 15 листах и думал, что у него будет пять с плюсом. А пунктуацию он не признает и сейчас. Знаки ставит там, где считает нужным. Ему не поставили положи тельную оценку, а договариваться я не пошла, поскольку не считала и не считаю вправе так делать. Он сам должен поступить. И он поступил. На работу на кафедру физической культуры. И вот тут начался период сплошных историй. В первое же лето я как сотрудник худграфа поехала на пленэр в Оренбуржье, чтобы взять с собой Юру, поскольку он тоже должен рисовать. А он еще, оказывается, и играл. У него этюды того лета сохранились. И они нисколько не хуже этюдов студентов, проучившихся год. У него очень большие данные.
|
|
|
Там, в один из вечеров после пленэра все уселись на крыльце. Собрались не только студенты. Оказывается, они уже знали, что Юра поет. Дали гитару. Он пел «Мой костер в тумане светит». Я была буквально потрясена. Как он это здорово делает! Одна песня, другая. Своих он не пел, вероятно, их еще не было...
Я думаю, и проблемы-то у него начались как раз из-за того, что он пел. Все об этом знали, приглашали в компании... Возраст студенческий, там уже и бутылка на столе и прочее. Вот тут у нас начались крутые проблемы. Вот так я услышала, как поет мой сын...
На следующий год он поступил на худграф. Тут его заметила Лия Исаевна, декан ФОПа — факультета общественных профессий. Предложила заниматься. Как и прежде, в институте Юрий очень сильно реагировал на несправедливость.
— Почему он учится хуже меня, ему дают стипендию, а мне нет?! Этот вопрос он задавал не раз. Иногда мне преподаватели говорили:
— Ну что, Фания Акрамовна, давайте поставим ему тройку, и он получит стипендию.
Но я никогда не шла на эти компромиссы, да, думаю, и сын меня бы не одобрил. Не важно, что жили мы материально в то время плохо. И Юра тогда одевался очень скромно. Но я всегда отвечала:
— Пусть мой сын все сдаст сам.
И он сдавал. Я ни разу не позволила ему получить несправедливую положительную оценку.
Помню сильнейший конфликт с преподавателем истории коммунизма. Врывается ко мне в деканат:
— Фания Акрамовна, это что за сын! Как он себя ведет! Он у меня 10 лет будет сдавать политэкономию!
— Вот и пусть сдает, чтоб наизусть выучил...
— Ни за что не поставлю ему тройку! Знаете, что он мне сказал?!
— Что же?
— Что Вы трогаете мою бороду, я же не говорю ничего про Ваш живот! Я
не трогаю Ваш живот, и Вы не касайтесь моей бороды.
А Юра в то время действительно выглядел неординарно: бородища, да еще волосы ниже плеч. У него где-то был автопортрет того периода. В первый и второй набор худграфа Уфимского пединститута были удивительно талантливые ребята. Очень развитые. Потому, когда к ним приходили педагоги менее квалифицированые, они их забрасывали вопросами, и те в слезах уходили. Поэтому в первые годы занятия вообще вели заведующие кафедр. Только они могли ими управлять. Юра как раз учился с такими ребятами. Я считаю, хоть он и не придает этому значения, Юра получил там хорошие навыки и у него был достойный круг общения. Знания от преподавателей были серьезными.
В конце первого курса у нас так серьезно обострились всевопросы существования Юриного в институте, что... Началась колымская эпопея. Юру собрались исключать из института. Он как только где-то выпьет с ребятами, немедленно попадается на глаза кому-нибудь: профкомовцу, ректору, партсекретарю. На замечания скорее всего он отвечал очень дерзко, потому что они говорили об этих случаях с таким возмущением, прямо кипели! Если человек извинится или хотя бы промолчит, то реакция все-таки несколько иная, по крайней мере, такого возмущения не бывает.
Но Юру хорошо понимал ректор института Кузеев. Я не раз с ним беседовала. Он мне говорил:
— Фания Акрамовна, Вы даже не представляете, как о нем говорят, что только не говорят. У меня самого дети. Он хороший парень, но Вы преду предите его, чтоб хоть на глаза-то не попадался или хоть немного подстриг свои волосы.
Ректор Рустем Гуреевич Кузеев. Его секретарь обкома партии Шакиров спросил на демонстрации:
— Вон твои длинноволосые идут, тротуар волосами подметают. Почему ты их хоть на демонстрацию-то подстричь не можешь?
Кузеев, понимающий молодежь, ее неординарность, умный, тактичный, умел находить контакт с творческими ребятами. А у Юры не было покла-
дистости, смирения, лавирования. Он не мог склоняться: да, да, извините, простите... Других, может быть, это спасало. Я ведь работала в том же ВУЗе, видела, что пьянка среди студентов была просто дикая, из студенческих аудиторий пустые бутылки выносили корзинами. Юра в таких масштабах не мог себе позволить — у нас и денег таких не было, а они позволяли, и не то что выкручивались, но еще и ходили в идеальных... А у Юры встал вопрос об исключении из института. Меня пригласили в ректорат и сказали:
— Фания Акрамовна, мы не можем больше его держать. Он дважды попался выпившим.
И не только на глаза, но и в вытрезвитель. А в вытрезвителе ввязался в
драку с милиционерами, поскольку посчитал, что они с кем-то там резко обошлись. Да и не был он уж так пьян. Вышли из ресторана. А в те времена у всех существовал план, у милиции тоже. Остановилась машина, и как потом мне рассказывал он: «Все разбежались, а я остался». Дальше они потребовали выполнения нелепого: встань-сядь, встань-сядь. Как гестаповцы. Короче, его забрали в вытрезвитель, и он скандалил, защищая человека, которого, ему показалось, обижают напрасно.
В институте, благодаря в общем-то мами ным заслугам, написали заявление, что его не исклю-чают, а он сам берет ака-демический отпуск. По семей-ным обстоя тельствам.
Я спрашиваю:
— Что ты будешь де-лать?
— Мама, знаешь, меня приглашают на юг, в
ансамбль. Знаете, если б у него был опыт... Все-таки он ребенок из дома. Осо бого уличного опыта у него нет. Я и предста вить себе не могла, как он поедет на юг. И еще у меня возникла
проблема: я прорабо-
тала на Севере 13 лет 4 месяца. Для получения северного стажа для льготной пенсии в 50 лет еще было надо 1 год и 10 месяцев. На Колыме у меня плавал брат. Я с ним списалась. И сказала Юре:
— Мне одной туда ехать неудобно, давай, меня сопровождай.
И вместо юга мы с ним оказались на Колыме. Мы жили в Черском районе, он всем знаком, это та точка, где взлетают, приземляются и снабжаются самолеты для полярной станции. А мы от него в 3-4 километрах, Зеленый мыс. Зеленомысский морской порт УМТС. Там, знаете, работаешь тем, в ком есть надобность. Чем тяжелее, проще, непрофессиальнее работа, тем больше оплачивается. Меня взяли приемосдатчицей. Работа 12 часов через 13. А мне все-таки уже за 50 лет. И постоянно снег, ветер сильнейший, жуткий холод. Идет выгрузка морских судов. Надо успеть за то время, пока идет поддон, все увидеть, записать-заполнить и отпустить водителя. Считанные минуты. Напряжение высокое. Я потом долго в себя приходила.
А Юра тоненький, звонкий... Докером. Грузчиком. Ему было 19 лет. Как сам рассказывал:
— Подбегаю к мешку, задену, схвачу — ни с места, к ящику — тоже ни с места.
А грузчики его только так ругали! Потому что оплата равна. А он еще просто мальчик. Но, знаете, он там себя здорово отстаивал, несмотря на то, что был тогда тонкий и звонкий. Мне говорили:
— Фания Акрамовна, Вы жестокая мама, как Вы могли Вашего мальчика туда отправить, позволить, чтобы он работал грузчиком!
Знаете, тогда уже Юра был настолько проблемным... Мне казалось, что Юра должен понять через этот физический труд, через это общение с людьми, какова жизнь и чего она стоит. Чтобы он сам ее пощупал, потрогал, перенес. Не в том смысл, чтоб играть на гитаре, безобразничать и пьянствовать. Я хотела, чтоб он понял, почем она, эта жизнь, чтоб вкусил ее, попробовал.
Сделал сам выводы... Он приходил с работы и не мог даже есть, сразу ложился.
И один раз сказал:
— Мама, какой же я дурак, не хотел как следует учиться. Разве так можно жить, с такой кошмарной работой? Это же не по-человечески.
На Колыму, в Черский в основном приезжали ребята с Украины, косая сажень в плечах. Такие здоровые мужики, великаны! Они берут семидесяти стокилограммовый ящик со взрывчаткой — я на взрывчатке все время работала, — они кидают его, как перышко. Что же Юра около них... Но он все-таки вынес. Я сама работала не меньше его, но старалась, чтобы питание
было полноценным. Мясо, овощи, фрукты, соки, и знаете, он окреп к концу навигации. Возмужал, стал как-то шире в плечах. И когда кончилась навигация, уже не было хрупкого, тонкого, стройного мальчика. Это был мужчина, который хорошо зарабатывал. Он уже купил себе джинсы.
— Боже мой, Юра, ты с ума сошел! Это же 100 рублей!
Я сама-то работала за 80-100 рублей, а он как-то принес за один месяц
тысячу! Баснословные деньги. Год-то 1977-й. Тогда «Волга» стоила 4 тысячи. Он уже был мужчиной, с ним все было в порядке.
И представляете, Юра на четвереньках придет с работы, отлеживается, кушает, а потом еще и идет петь. Я уже на Колыме узнала, как он
поет. Куда он ходил петь? Был, оказывается, кабак, так называлось место, где заработанные деньги просиживали товарищи, а Юра там
| пел. И так понравился, что | за каждую |
| песню ему платили деньги. | Но не это |
было главным. Главным для него было то, что он там пел. По-моему, основа тельно и серьезно впервые Юра пел как
раз в этом кабаке...
А потом в ту же навигацию работ ники порта поехали в Нижнеко-лымск, где находится могила Черс кого, великого путешественника. В Нижнеколымском Доме культуры
должна была выступить наша само деятельность. И там я услышала Юру во второй раз. Там не было аппаратуры, но у него настолько сильным был голос, что не надо ни микрофона, ни аппарата. Так вот выступал Юра в Нижне-колымске. А там население — одни чукчи. Председатель Нижнеколымского поселкового Совета решил, чтобы в поселке не было ни одного рус-ского. Это было связано с тем, что как и с якутами, так и с чукчами
приезжее население обращалось безобразно. Отношение было таким: это не люди. Чукчи. Даже в общественном транспорте я не раз встречалась с презрительным к ним отношением. Они же народ очень тонкий, очень чувствительный. Конечно, уровень развития не наш, но они чисты, как дети.
Кончилась навигация. Юра то на работе, то беспокоятся, что не вышел. Приключений хватало. Он ухитрился тонуть на Колыме. Несколько человек поехали на лодке. Лодка легкая, перевернулась. А для Колымы это все равно, что в лед. На Колыме говорят: «Колыма всех принимает, но никого и ничего не отдает». Человек подвергается ужасному быстрому охлаждению. Если упал в воду, считай, что утонул. Они как-то схватились за края лодки и их несло. А там полярный день, солнышко круглые сутки как встанет над макушкой, так и стоит. Увидели, прибежали к моему брату: «Твой племянник Юра в Колыме тонет».
Мне сказали, только когда все уже произошло и закончилось. Завели катер и на нем спасли. Но на этом Колыма не закончилась — закончилась только навигация. Юре пришла повестка в армию. Но у него было зрение «минус 6». Призывников не хватало, окулист не поверил и отправил на областную комиссию в Якутск. Резюме в Якутске было оригинальным:
— Наши белке в глаз попадают, а ты совсем слепой, куда тебе в армию...
Иди домой.
В Якутске его поразила нищета города. Он был возмущен до предела:
— Такой нищий город, такой бедный, такой неуютный.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 223; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!