Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 3 страница
А через две недели я задерживалась и решила, что теперь уже сама доберусь. Смену закончила, вышла. Два шага шагнула, и все. Не знаю, куда идти. Кругом бушует ветер, ни звука не слышно. Сразу сбилась. А там была инструкция: заблудился — ни шагу в сторону, садись или ложись, или стой, но ни шагу в сторону. Потому, что рядом море, к нему можно было уйти, а там уже не найдут... Прикорнула, села, сижу. Меня заметает, заметает... А там уже паника. Контроль: вышла и не пришла. Я должна была прийти в столовую. Все собираются, берутся за руки и идут плотной стеной. Тогда обязательно что-нибудь да попадется. Меня нашли около столовой. Завели. Снежной бабой была.
На Север я летела очень поздно, навигация закончилась, и я два месяца ждала в Усть-Янске. Там уже был большой аэродром для приема самолетов, и я ждала, когда наладятся нормальные рейсы. Ждала долго и решила пойти в Казачье, где когда-то я училась. Встретиться, вспомнить. У нас, радистов, такая традиция, в какой бы населенный пункт ни пришел, на радиостанции ты свой человек, потому что ты радист. Я пришла на радиостанцию, связалась с Тикси, сообщила, где нахожусь. На второй день — срочный вызов: прилетел самолет. Я бежала, потому что специально сидела и ждала этой оказии. Прибежала, а самолет ушел. Вот обида. Я человек совестливый, добро совестный, а тут два месяца ждала и опоздала. На другой день сажусь работать вместо усть-янского радиста, начинаю извиняться. Меня перебивают и говорят:
|
|
|
— Фаина, это ты, правда ты?
— Да, я так виновата...
— Фаина, ты не виновата. Ты молодец, что не успела. Самолет разбился...
Радистом я работала долго. Навыки были сильными, квалификация высокой, и я еще поработала радистом в Магаданском аэропорту, когда Юра родился. Очень интересная, жизненная работа. Имеешь связи и контакты с такими людьми! В 1950 году я принимала ТАСС для газеты. Я была очень активной в свое время. В Янске — секретарем комсомольской организации. И членом партии тоже. Мама меня освободила тогда от домашних забот и хлопот совершенно. Сказала: «Ты в детстве натрудилась, достаточно». Это одно. А потом, я все-таки была кормилица. Хорошо зарабатывала. Лучший отдых тем не менее для меня — книга. Когда плохо написано, не могу воспринимать. Например, нашу среднюю литературу, произведения о войне... Вот у Симонова о войне прочтешь, и больше не стоит времени терять на остальное. Все-таки европейские писатели в первую
очередь владеют словом. Я преклоняюсь перед Фейхтвангером. Люблю Бальзака и могу читать его с любого места. Золя. Всех классиков французской литературы.
Хочу вспомнить яркую деталь, которая сыграла очень большую роль в моей жизни. Тогда я не придавала этим событиям никакого значения, хоть за это была награждена «Знаком почетного полярника». Только потом, впоследствии только поняла, что я почти совершила подвиг. Шел 1943 год.
|
|
|
Голод. Холод. Меня
назначили радистом на пароход «Ширшов», который должен был принимать грузы с приходящих из Америки теплоходов с продо-вольствием. Разбитые, замазанные охрой, с половиной команды. Они даже наби рали себе членов коман ды. Но так как на Край нем Севере народу было мало, то просто никого не отпускали. И радист был нужен. Теперь я сожалею, что в свое время не уехала ра-дисткой в Америку. Патри-отка была. Мы работали и в один из моментов, когда выгружались, в сильный шторм, наш пароходик волной подбросило, он зацепился бортом за дебаркадер, и верхняя надстройка у него почти оторвалась. Ремон-
тировать на месте
наш пароход не было никакой возможности, и нас решили отправить в Якутск.
А теперь небольшое отступление. Мне было тогда 17 лет. Редактором местной газеты работал Поляков Николай Петрович. Он из столицы. Интеллегентный чудный человек. Пригласил меня к себе и сказал:
— Фаина, этот пароход пойдет на ремонт. Я бы хотел, чтоб ты немножко жизнь посмотрела. Советую согласиться работать на пароходе «Ширшов». Вернуться ты всегда сможешь, а может там тебе будет интереснее. Соглашайся, ничего не потеряешь.
|
|
|
Так он меня и уговорил. Мы пошли в устье Лены. Места эти очень неспокойные, правда, мы шли под надзором ледокола «Пятилетка». А мои позывные были «Руат». Вся команда знала, что пароход станет на ремонт, и потому взяла с собой семьи. Всех подняли на «Пятилетку». А мне капитан сказал:
— Ты, Фаина, останешься, как же я без связи?
И я регулярно связывалась. Шли трудно. Текли котлы. До Якутска мы добирались страшно долго, наверное, месяца два. А Лена — река очень широкая. Огромная, красивейшая река. Великолепная... Надо выходить на связь. Сажусь, нашу скорлупку заливает волной и меня полностью окатывает. Потом пауза и снова. В таких условиях я регулярно держала связь. А когда приехали в Якутск, вся команда ушла. Это был отстой. Километров 20 от Якутска. Про меня забыли. И я осталась одна. Не считаю себя ни пугливой, ни трусоватой. Просто в быту и в жизни не очень оказалась приспособленной. Потому что, вероятно, слишком много читала. И мало смотрела по сторонам. Устроились в каком-то бараке. Холод. Голод. Есть хотелось все время. На нарах парни и девушки вместе. Что там делалось, можете себе представить. Я забиралась на самую верхнюю полку в самый дальний угол и пряталась, едва дыша. Однажды приехала жена капитана и увидела меня.
|
|
|
— Что ты здесь делаешь?
— Не знаю. Взяли на пароход, обещали тут же отправить. Но никого нет. Не знаю к кому обратиться. Тут и живу.
— Где, в бараках? Немедленно приму меры!
Лариса Захаровна Котова. Очень красивая москвичка. Через несколько дней она увезла меня в Якутск. Устроила в семью начальника управления Ленского пароходства. Он уезжал на несколько месяцев в Москву, а жена боялась остаться одна, и поэтому с удовольствием приняла меня. Я у них прожила до марта, но тоже не без приключений.
Я должна была ездить на работу как раз оттуда, откуда меня забрали. Мы всю зиму ремонтировали радиоаппаратуру. Транспорта в те годы не было. Ездил автобус маленький-маленький, а народу очень много. Иногда я попадала на этот автобус, иногда нет. Если не попадала, то все километры вынуждена была идти пешком. По протоке. Протока шла до самого местечка, где я работала. И вот в один из морозных дней... Впрочем, страшен не мороз, а несоответствующая одежда. У меня с собой нужной одежды не было, поскольку вначале обещали быстро отправить обратно. Очень аккуратненькие унты, пальто... И когда меня настигли морозы, я дня два прожила у девочки, с которой работала. А потом... Понимаете, все было по карточкам, а мои карточки в Якутске. Я больше не могла находиться на иждивении. Делить хлеб по крошкам. И пошла пешком в Якутск.
Я обморозилась. На мне были всего лишь тоненькие хлопчатобумажные
чулочки, рукавички. И так обморозилась! Руки, ноги, все лицо. Вот в таком состоянии я пришла к моей хозяйке Наталье Григорьевне. Она как меня увидела, заахала, отправила в больницу. Ей бы меня просто оттереть, помочь. Но она дама иного толка. Пошла в больницу.
Сказали — к хирургу. А там сидели раненые в очереди. Мне сказали:
— А, гуляешь! Много форсишь! Надо теплее одеваться. Сядь и жди очередь.
Дождалась. Боль переносила очень легко, терпела. Но когда пришла к хирургу, меня уже разнесло — все распухло. Унты разрезали... Положили в больницу. Лежала я очень долго. Лечи лась трудно. Но потом оправилась. И в
таком состоянии опять ходила на работу. После обморожения это все будет повто ряться, и повторялось у меня систе матически. Приходила. Все уже знали: опять поморозилась. Тихонечко садилась в угол и оттирала ноги. А когда приехал Хоциалов — хозяин квартиры, он сказал
жене:
— Ты что, Наташа, не могла что-нибудь дать девчонке?! Посмотри, на что она похожа — вся черная после отморожений!
Сейчас же куда-то позвонил, выписал мне направление. Я пошла на склад, и мне выдали рукавицы, валенки, шапку. А ватные брюки он отдал свои. Я их подвязывала у шеи, потому что он был очень высоким. Он перевел меня на работу поближе. В таком состоянии я работала. А как же, война же шла. Радисты были мастерами на все руки, сами строили передатчики. На этих передатчиках мы напрямую работали с Москвой...
Оттуда, по просьбе нашей Янской радиостанции, я привезла много различных деталей.
Всем этим событиям я просто не придавала никакого значения. А потом меня наградили «Знаком почетного полярника». И медалью «За самоотверженный труд в годы Великой Отечественной войны». Интересной была жизнь. И люди рядом хорошие, удивительные. Не помню плохих людей в те годы. Наверное, они были. Отношения многих к делу и работе я не понимала. Но в основном люди были хорошими. Мы не знали замков, не знали обид, не думали, что кто-то может ударить... Весь этот поселок Янск жил, как одна семья. Зимой сплошная темнота. Раз в неделю показывают кино, раз в неделю — танцы, которых мы ждали с нетерпением. А так — гости. День у меня, день — у другого. И так всю зиму. Помогали, поддер живали друг друга, всем делились. Когда я читаю европейскую литературу или слышу, что соседей не приглашают в гости, очень удивляюсь. Вот пеку я пироги, и надо, чтоб всем хватило. Даже переехав в Уфу, я напекла целую кастрюлю пирогов и тоже пошла угощать, так на меня посмотрели удивленно. Правда взяли, угостились, но я поняла, что не должна больше этого делать. Все равно: сколько живу, встречаюсь с созвучными мне людьми, они понимают, что, угощая, я о них забочусь. Тем же отвечают и мне. Когда на Синопке жили, там тоже была такая соседка Марья Дмитриевна. Ей за 80, блокаду пережила. Плачет, что я уехала, и ей нескем больше общаться. Без теплых людей очень трудно. Но я как-то наощупь и все равно их нахожу. Когда я начала работать в Уфе в педучилище, то совершенно и не воспринимала, и не понимала лицемерие, двойственность поведения людей. Когда ты нужен, с тобой любезны, а когда не нужен, тебя в упор не видят. Я этого не понимала. Мне было так больно. И до сего времени сохранилось это чувство. Все уже понимаю, да вот не принимаю. Но об этом мы уже с Вами говорили. Но повторюсь: меня потрясает, когда встречаюсь со злом.
...С Крайнего Севера я уехала в 1952-м. Но совершенно с ним рассталась в 1964-м. С мужем я тоже познакомилась на Севере. Юлиан Сосфенович из семьи репатриированных. Его родители выехали в тридцатые годы. Отец был офицером, из семьи довольно состоятельной, жжившей на Украине. Их погрузили в вагоны и отправили на Север. Юлиан Сосфенович — украинец. Вскоре по приезду его отца расстреляли. А мама, очень деятельная, умная женщина, несмотря на то, что жили они очень трудно, сделала все, чтобы дети получили образование. Звали ее Мария Осиповна. Физически
она такая слабенькая, но крепка духом. Жила она долго и могла уже порадоваться успехам своего внука. Видела, чего он добился
в жизни.
А с Юлианом Сосфеновичем мы познакомились, когда я вернулась из Якутска обратно в Янск, где жила с родителями. Я увидела очень много новых людей. В Янске проходили вечера. Вначале мы пели, декламировали — выступали. А последнее отделение — танцы, ради чего туда и приходили. Мне говорили, что я хорошо танцую. Со мной тан цевали с удовольствием. Многих парт
неров по танцам вспоминаю я и сейчас. Даже начальника КГБ Клюева, из Москвы. Вообще, самая большая проб лема тогда была не с танцами, а с тем, что надеть на ноги на эти вечера. Был момент, у меня не было туфель. Сосед-сапожник сшил туфли 34-го размера, а мне был нужен хотя бы 35. Но я купила эти туфли, танцевала в них. И мне ка жется, именно тогда деформировала пальцы. Но люди и без этого дефор мировали себе ноги. Хоть и было больно, но я себя чувствовала уверенно. Кровь у
меня, как у русалки, идущей по лезвию
бритвы, не текла, но трудности были. Купить в магазине мы не могли, жили бедно. Мы обшивали себя сами.
Временами приходили большие американские теплоходы, привозили нам лук, картофель. Это была гуманитарная помощь. Они привозили определенное количество платьев, обуви. И было очень много модных ныне джинсовых костюмов. Мужчины носили их как спецодежду. Это было в 1943-1944 году. Все ребята — матросы, механики носили эти джинсы. У них было столько карманов, в которых вечно гайки, болты, ключи, детали. Все было джинсовое — и брюки, и комбинезоны. Главное, крепкие. Эти джинсы уже тогда были популярны, но как рабочий костюм. Американцы привозили консервы, но местные говорили, что это обезьянье мясо. Привозили огромный чистейший картофель, настолько аккуратный, как мыло. Но вкуса в этом картофеле не было никакого, и мы предпочитали свою русскую сухую картошку.
Юлиан Сосфенович танцевал прекрасно, но познакомились мы с ним не на танцах. Я пришла к нему в кабинет. Работала секретарем комсомольской организации, неосвобожденным. А тут появился человек, который на этой должности работал за зарплату. Он курировал в пароходстве не только Янек, но все населенные пункты. Объем работы больше. Поводом для знакомства послужил мой интерес к истории. Я никак не могла понять, что такое «до нашей эры» и «после нашей эры». Вот с этим вопросом я и обратилась к новому идеологическому лидеру, как к человеку московскому, образо ванному. Объяснил. Хоть и училась я в школе, но якутской. Считай, самообразование. Так познакомились.
В 1949 я уехала на полярную станцию, и когда вернулась обратно, то Юлиана Сосфеновича уже в поселке не было. Очень большой контингент руководящего состава тогда перевели на Хандыгу. В связи с чем, я не знаю. Наши пути разошлись. В 1951 году, работая в Эги-Хайя, жила по соседству с директором школы. Очень интересная женщина, с Украины. Мы с ней переписывались, когда я через год уехала. Она написала, что к ним приехал очень интересный молодой человек, помогает с детьми в школе. Шевчук Юлиан Сосфенович. А когда я два года жила в Уфе и работала на радио станции, я сразу поступила учиться в восьмой класс. Тут уже разговоров быть не могло, раз можно учиться. После 10 класса я мечтала продолжить образование. Желания были, конечно, романтические. Хотела стать и актрисой, и певицей, и художницей. Еще хотела стать политическим деятелем. Но тогда, чтобы куда-то поступить, нужна была рекомендация. И
я написала Юле, что вот, мол, Вы меня помните, вместе с Вами жили и работали, пожалуйста, пришлите мне рекомендацию. У нас завязалась переписка. Он приехал в 1954 году в Уфу и попросил разрешения у моего лапы на мне жениться. Я вам искренне скажу: папа был категорически против. Мой отец, как я потом поняла, был очень проницательным человеком. Он читал людей. И он пришел к выводу, что Юля не составит мое счастье. Но папа был вынужден согласиться — у нас была любовь. И через некоторое время я уехала к Юлиану в Магадан. Это был 1954 год.
...О добре и зле. Как поступали с людьми, которые нарушали закон Севера... Это случилось вечером, после работы... Да, это должно было быть очень большим, строгим преступлением. По мелочи-то подерутся, побьют друг друга, и все. А тут очень серьезным должен быть проступок. Несколько ребят к наказуемому подбирались так, что он не знал, кто это, накрывали его шубой. Двое брали за ноги, вытягивали. Двое за руки, приподнимали, с силой швыряли на землю. Так его бросали несколько раз. Внешних следов не остается. Если б он пожаловался, то медицина могла бы сделать свои выводы, но обычно в таких случаях не жаловались, потому как чувствовали за собой серьезный грех. Через некоторое время этот человек уходил из жизни,
потому что таким образом у него отбивали почки... Жестокое наказание, самосуд. Но, наверное, приемлемо для Крайнего Севе ра, потому как суда там не было. Был всего один участковый уполномоченный. Пока все это докажешь...
Еще об этом. Началось досрочное ос-вобождение уголовников. Год где-то 1948. В поселок хлынула толпа бывших заключенных. В Эги-Хайя, откуда они пришли, сидели
самые страшные уголовники. Почему-то об этом районе я нигде и никогда не читала. Очень большая колония. Но много и политических заключенных. Где-то году в 1950-м или 1952-м в
навигацию я работала радистом на пароходе «Папанин», и мы везли туда две баржи че ченцев. В Эги-Хайя. Они были репатри-
ированы. Остановились. Они сообщили, что у них умер старик. Наш капитан дал им взрывчатку. Потому что там лед, для копки могилы надо много времени, а пароход не мог долго стоять. Рассказывали, что чеченцы народ горячий, а сидело много рецидивистов. Между ними произошло страшное столкновение. Огромная резня... А в 48 году в поселок приехала партия реабилитированных. Я тогда, между прочим, очень пострадала. Я приставила жердочку к двери, и это означало, что дома никого нет. Меня обокрали. А потом у бывших зеков началась установка своих порядков. Решили подчинить поселок своей воле. А в поселке было много смелых, отважных молодых мужчин, потому что другие на Севере не приживались, только мужественный народ. Началась настоящая война. Это была не просто драка, это была резня. В больницу тогда поступило очень много раненых, но никто, мне помнится, не умер. В этой суматохе пострадал мой брат. Его два раза ударили ножом в плечо. Он был очень плох. Врачи все силы для его спасения приложили, потому что он был братом Фаины. Человека этого нашли. К брату несколько раз приходили с угрозой — администрация подала в суд.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 229; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!