From Southampton – Cherbourg – Queenstown 14 страница
А никого и не оказалось.
– Ты рассуждай здраво, блюмхен…
– Именно это я и пытаюсь делать.
– Пятнадцать тысяч – не слишком большая плата за возможность вернуться в цивилизованный мир. Возьмем, к примеру, твою работу… Скажи, ты видела здесь хоть одного одинокого старика, хоть одного инвалида, который был бы… Я не говорю, что счастлив, просто – доволен своей жизнью?
– Нет, – честно призналась Елизавета.
– Вот видишь! Все едва сводят концы с концами. А в Германии такое невозможно в принципе, там никого не бросают. Стариков не бросают! Окружают всяческой заботой. Такие мы, немцы!
Не только вы, немцы, еще и многие другие. А у нас зато есть Праматерь, и я помогаю по мере сил, хотела сказать Елизавета, но – как всегда из высших соображений – промолчала.
После того, как она малодушно согласилась со всеми Карлушиными выкладками, тот заметно повеселел, подхватил еще не проданный «WELTMEISTER» и мастерски исполнил кусок увертюры к вагнеровским «Майстерзингерам».
– С аккордеоном я бы все же не торопилась, – заметила Елизавета, закончив аплодировать музыканту‑виртуозу.
– Посмотрим‑посмотрим. Может, ничего и продавать не придется. Ты самая лучшая дочь, блюмхен!
– А ты – самый лучший папа!..
Что было потом?
Ничего особенного, ничего настораживающего. Они сыграли в шахматы, как делали это довольно часто. Четыре из пяти партий Елизавета проиграла, а одну, для правдоподобия, свела вничью. Ее проигрыши стоили невероятных усилий – игроком Карлуша был никудышным. Зевал фигуры, не видел поля и просчитывал один ход максимум. Воспользоваться его тактическими и стратегическими слабостями Елизавете и в голову не приходило: уж очень он расстраивался, когда проигрывал. А ей было все равно – выигрыш или проигрыш. И если своим проигрышем она может доставить Карлуше маленькую радость, – почему не сделать этого?..
|
|
|
– Ничего, блюмхен, – удовлетворенно потер руки Карлуша после окончания мини‑турнира. – Со временем и ты научишься побеждать.
– Сомневаюсь. Во всяком случае, не такого сильного игрока, как ты.
– Меня тоже одолеешь. Шахматы – это чистая психология, ничего больше. Когда ты это поймешь – все и получится.
Она поцеловала его перед сном, а он поцеловал ее: чусики, Карлуша! – чусики, блюмхен, до завтра, пусть тебе приснятся самые прекрасные сны!..
Завтра наступило в положенный срок, но на кухне, где они обычно встречались, Карлуши не оказалось. Это было странно, очень. Ведь когда бы не проснулась Елизавета, пусть и в самую раннюю рань, Карлуша уже был на ногах. Варил себе кофе, мурлыча под нос свою любимую застольную «Мой сурок со мною». Сооружал маленькие бутерброды с сыром и оливками (они почему‑то назывались «кельнскими»), опрокидывал крошечную стопку водки (тост проходил под кодовым именем «За Бисмарка!»). Всякий раз Карлуша спрашивал у Елизаветы, что она будет на завтрак, заказывай смело, блюмхен, ни в чем себя не ограничивай, я исполню любые твои кулинарные мечты! Кулинарные мечты блюмхена редко простирались дальше яичницы с колбасой, ими, как правило, все и ограничивалось.
|
|
|
Елизавета обожала утренние посиделки. Всегда узнаешь что‑нибудь новенькое: о пестром и захватывающем Карлушином прошлом, о не менее захватывающем будущем, что ждет их в Германии. О муниципальных выборах в земле Северный Рейн – Вестфалия (натурализовавшись, Карлуша собирался поддерживать христианских демократов). О германских канцлерах – почему так выходит, что последующие всегда хуже предыдущих? нет‑нет, людоеда Гитлера, хоть он и был канцлером, мы вообще вычеркиваем из списка!.. Об истинных ценностях, о людях, которые проводят эти ценности в жизнь. А о других – плохих – людях что говорить?
В то утро на кухне было темно и тихо. Не пахло свежесваренным кофе, не закипал чайник, никто не пел песню про сурка. Елизавета нащупала выключатель и зажгла свет. Кухня предстала перед ней такой же, какой она покинула ее вчера вечером. Карлуша сюда не заглядывал.
|
|
|
Смутное беспокойство усилилось, когда она вышла в прихожую: Карлушины ботинки стояли на месте, а пальто и махровый шарф ядовитого зеленого цвета висели на вешалке. Из чего Елизавета сделала вывод – ее теория о том, что Карлуша «с утра не сравши» (как выражается Праматерь) отправился на поиски пятнадцати тысяч, полностью несостоятельна.
Оставались еще ванная, туалет и крошечная кладовка, но и там было темно.
Наверное, он еще спит.
Минут пятнадцать Елизавета, как могла, баюкала эту мысль. Но больше всего ей хотелось, чтобы мысль подала голос, заорала , – быть может, тогда Карлуша проснется? Вот как меняются привычки с возрастом, убеждала она себя, Карлуша всегда был жаворонком, а теперь решил переквалифицироваться в сову. Или просто ворочался с боку на бок до самого утра, перевозбужденный вновь открывающимися перспективами. А потом срубился, заснул. Но вот‑вот должен проснуться – как иначе?
Елизавета подождала еще несколько томительных минут. «Вот‑вот» все не наступало.
И тогда она решилась. Подошла к Карлушиной двери и тихонько стукнула в нее костяшками пальцев:
|
|
|
– Карлуша! Ты уже проснулся?
Ответа не последовало, и тогда Елизавета постучала в дверь сильнее.
И снова – никакого ответа, и откуда только взялось это неприятное посасывание под ложечкой? От него можно избавиться одним махом, просто толкнуть дверь и сунуть пос в комнату. А Карлуша выскочит из‑за угла и крикнет «Гав!». Такие штучки в бытность Елизаветы маленькой девочкой он проделывал неоднократно. Елизавета с готовностью пугалась и кричала как резаная. А Карлуша смеялся, подхватывал ее на руки и кружил по комнате. Теперь, когда Елизавета выросла и превратилась в толстую жабу, хватать ее на руки и кружить по комнате весьма проблематично. Но пусть хотя бы крикнет «Гав!». Этого будет вполне достаточно для успокоения ее души.
В Карлушиной комнате громко тикал будильник – и это был единственный звук.
Она не стала включать свет, просто продвигалась к его кровати: медленно, осторожно, шаг за шагом.
– Карлуша! Карлуша! Ты здесь?..
Глаза категорически отказывались привыкать к темноте, но и без того Елизавета знала: справа, у самой двери, стоит стул, рядом с ним – маленький комод с облупившейся полировкой. По краям комода сидят два старинных немецких пупса с фарфоровыми головами; пупсы всегда вызывали у нее священный ужас – недаром пальцы их сложены точно так же, как пальцы устрашающей индуистской богини Кали. У одного из пупсов отбит мизинец на правой руке, у другого – указательный на левой. Между куклами‑Кали приютились сова и олень, преследуемый волками, – довольно сложная по исполнению и трагическая по содержанию композиция. Затем идет шкаф со всяким хламом, заброшенным наверх: швейная машинка «Чайка», фотоувеличитель, обглоданная синтетическая ель made in China (они так ни разу ею и не воспользовались), кипы старых газет. Вплотную к шкафу примыкает стол со стопкой японских кроссвордов судоку, над столом висят две гравюры под стеклом – «Вид на Апостелькирхе»[9] и «Вид на Кельнский собор со стороны Рейна». Что еще?
Еще один стул.
Этажерка с книгами.
Карлушина кровать.
Она ничего не пропустила? Стол. Еще один стул. Этажерка с книгами, не может быть, чтобы Карлушина кровать случилась так скоро. Она точно что‑то пропустила.
Стол.
Еще один стул.
Этажерка с книгами.
Вот ведь смешное слово – «этажерка»! Почему эта мебельная конструкция называется этажеркой? Потому, что полки располагаются друг над другом, как этажи в доме? Наверное, поэтому А есть ли в этом доме лифт? Консьерж? В их с Карлушей собственном доме лифт есть. Зато нет консьержа. Две нижние полки заняты собранием сочинений Ромена Роллана, а что находится на верхних? Елизавете обязательно нужно вспомнить, не может быть, чтобы Карлушина кровать случилась так скоро. Она – как Германия, до которой – и это уже очевидно – им не добраться никогда. В их традиционном составе, самом удивительном тандеме – Карлуша и блюмхен, блюмхен и Карлуша, чусики, чусики!..
«Чусики» придумал Карлуша, иногда находивший здоровый компромисс между исторической родиной и той страной, в которой прожил большую часть своей жизни. Каждому немцу – и в самой Германии, и за ее пределами – хорошо известно традиционное «чус». Что означает «привет‑привет» или «пока‑пока». Карлуше всегда казалось, что «чус» звучит слишком холодно, вот и возникли совершенно нелепые и совершенно русские «чусики».
Такой уж он, Карлуша. Очень теплый.
Летний.
Сколько не обманывай себя, сколько не начинай сначала – за этажеркой с книгами всегда следует кровать.
Карлуша лежит в кровати.
Елизавета видит очертания его тела, хотя по‑прежнему не видит всего остального. Что‑то здесь не так.
Карлуша лежит в кровати, на спине – поза, совершенно естественная для спящего. Лица Карлуши не разглядеть (Елизаветины глаза, вопреки ожиданиям, так и не привыкли к темноте) – но кто еще может быть здесь?
Только он.
Нет‑нет, лучше не думать, что это он! Мало ли кто мог прилечь на кровать, мало ли чьи веки оказались прикрытыми так неплотно. Лицо лежащего человека по‑прежнему ускользает от Елизаветы; бежит, как трагический олень, преследуемый волками. Но неприкрытые веки – вот они! Под ними нет ничего теплого, летнего. Нет жизни – одно неподвижное стекло.
А значит – это не Карлуша.
Елизавета и сама не заметила, как опустилась на колени и судорожно ухватилась за жесткую раму кровати. Будильник стучит и стучит, отдаваясь кувалдой в висках. Елизавете ничего не стоит восстановить в памяти его облик. Красочный слой, нанесенный на стрелки, слегка поврежден; цифры на циферблате не арабские, как в подавляющем большинстве часовых механизмов, а греческие. Надпись под полуденно‑полуночными двенадцатью (МПЗ ) Елизавета пыталась расшифровать долгие годы. Ничего более убедительного, чем «мой папа замечательный», на ум не пришло. По одной версии, будильник был подарен малолетнему Карлуше певицей Лидией Руслановой, по другой – маршалом Рокоссовским. Дался ей этот будильник! – и при чем здесь будильник?.. И почему она стоит на коленях, вцепившись пальцами в кровать?
– Карлуша, вставай!
Нет, это все‑таки не Карлуша, Карлуша обязательно бы откликнулся. Он не стал бы так бездарно пугать свою куколку, свой цветочек. Он не стал бы занавешивать глаза пуленепробиваемым стеклом или осколками льда. Смешно даже думать об этом – лед ни за что не удержится у Карлуши под веками, он обязательно растает, ведь Карлуша теплый.
Летний.
Он теплый, а рука, выпроставшаяся из‑под одеяла, – холодная. До сих пор Елизавете казалось, что она держится за раму, но это – рука. Между железом и рукой нет никакой разницы.
– Карлуша, вставай!
Елизавета не кричит, она говорит шепотом. Карлуша всегда утверждал, что шепот воздействует на любого человека лучше любого крика. К шепоту прислушиваешься. Но почему Карлуша (если это все‑таки Карлуша) не хочет прислушаться?..
Будильник – вот главный раздражитель, дезориентирующий, вносящий смятение. Из‑за него совершенно невозможно услышать дыхание спящего. Если он перестанет тикать, дыхание проявится в полную силу и все сразу станет на свои места. Итак, ее главная цель – будильник. Он должен замолчать и как можно скорее. Как можно, как можно…
Как можно так пугать меня, Карлуша?!.
Все так же, не поднимаясь с колен, Елизавета ползет в сторону неуместного, идиотического тиканья. Будильник испокон веков стоял на столе, он пережил множество соседей. Сначала это были журналы «Огонек» и «Наука и жизнь», открытые на страницах с кроссвордами. Затем появились тоненькие книжки со сканвордами, теперь вот – похожие на графические заготовки для вышивания крестом судоку.
Карлуша любит разгадывать кроссворды, он врезается в них на полном скаку и лихо заполняет клетки, при этом одна или две позиции обязательно остаются неразгаданными. Бороться с этим явлением можно только одним способом – на ходу залатывая прорехи в эрудиции. И Карлуша борется, совсем недавно он купил увесистый том «Энциклопедии кроссвордиста». Наиболее часто встречающееся в кроссвордах слово – рыбалка , наиболее часто встречающееся имя – Hерон . Вот если бы лежащий в кровати человек оказался древнеримским императором Нероном, до которого Елизавете нет никакого дела!..
Мечтая о несбыточном, Елизавета нащупывает будильник и, секунду подержав его в руках, изо всех сил швыряет в стену.
Издав предсмертный металлический лязг, будильник замолкает.
Теперь все должно образоваться, устроиться к их общей с Карлушей радости.
И нужно вернуться к кровати и услышать наконец то, чего она хочет услышать больше всего на свете, – Карлушино дыхание.
Спящий Карлуша всегда выглядел потешно: не Бельмондо‑герой, а Бельмондо‑комик, с распущенными губами и нечетким овалом лица (поперечные морщины доминируют над продольными, а не наоборот). С таким типом постоянно случаются забавные истории: на него падают ведра с краской, он сам падает в реку с моста, а после застревает в лифте с парочкой манекенов и обезьянкой‑игрунком; он вечно садится не в тот поезд, вечно висит на карнизах двадцатого этажа, вечно оказывается запертым в шкафу; у машин, которыми он управляет, не все в порядке с тормозами; единственная, выпущенная в радиусе километра, пробка из бутылки с шампанским обязательно попадет ему в лоб. Женщины не обращают на него никакого внимания, зато дети, собаки и инвалиды‑колясочники его обожают. Еще про женщин: с ними все тоже не так просто. Обязательно (просто обязательно!) найдется одна, которая остановит на Бельмондо‑комике свой благосклонный взор. Совсем не факт, что это окажется Кэтрин‑Зэта, но кто‑то очень похожий на нее. И в этом внезапно возникшем союзе комика‑Бельмондо и неземной красотки, похожей на Кэтрин‑Зэту, торжествует не только любовь, но и трезвый расчет:
Бельмондо‑комик непотопляем.
Да, с ним постоянно что‑то случается. Но не может случиться до конца, если понимать под концом трагический финал. Для того и нужен непотопляемый Бельмондо‑комик: чтобы навсегда быть гарантированным от трагического финала, а ведро с краской уж как‑нибудь переживем.
Вот и Карлуша такой же. Во сне Карлуша позволяет себе сопеть, похрапывать, пофыркивать, похрюкивать, бормотать что‑то несвязное, чмокать губами. Он ми на минуту не унимается.
Прошла уже минута.
Или сто минут?..
Пусть сто – ни единого звука так и не возникло. И это не просто тишина – тишина, переложенная ватой, как отвисевшие свое елочные игрушки. После праздника их прячут в коробки до следующего года и вот так вот перекладывают ватой, чтобы не разбились. Карлуша терпеть не может современные елочные игрушки из закамуфлированного пластика. Все игрушки в их доме – стеклянные и очень‑очень старые. Они годятся Елизавете в матери и даже в бабушки. В матери – три ха‑ха! Что это за матери, которые видят своих детей раз в год и то довольно непродолжительное время? Худшая мать – только Женщина‑Цунами, да‑да‑да… Тс‑сс! Карлуша просил никогда больше не упоминать это имя всуе.
Она и не упоминает.
Карлуша – как самый настоящий немец и лютеранин в душе – с особым размахом празднует Рождество. Елка ставится на кухне, благо место позволяет. А над плитой развешиваются рождественские носки – красный Елизаветин и белый Карлушин. Что именно лежит в ее носке, Елизавета знает заранее – Карлуша не мастак на сюрпризы, он согласовывает подарок едва ли не с весны: весь прошлый год они проговорили об аудиоплеере для дисков – его Елизавета в конечном счете и получила. Что заказать Карлуше на следующее Рождество?
Духи.
Нет‑нет, DVD‑проигрыватель! Вот только как засунуть его в носок?
Карлуша обязательно придумает – как.
Несмотря на то что будильник уничтожен, в Елизаветиных висках продолжают громыхать кувалды, и это очень тягостное ощущение. В какой‑то момент (между сто пятидесятой и три тысячи триста тридцать первой минутами) Елизавете самой захотелось стать будильником и чтобы ее с силой отбросило к стене. И чтобы механизмы внутри нее сломались – все до единого.
Еще через восемьсот тысяч пятьсот четыре минуты на смену желанию стать будильником и разбиться о стену приходит апатия, слабость и какая‑то непонятная сонливость, чусики, блюмхен, пусть тебе приснятся самые прекрасные сны!..
Она не заснула, она лишь на секунду закрыла глаза.
А когда открыла – в комнате было светло.
Не так, как летом, Карлушиным любимым летом. Летом свет резкий, безжалостный, а этот был настоящий февральский: мягкий, рассеянный, сострадательный. Он явился, чтобы первым выразить соболезнования Елизавете Карловне Гейнзе в связи с потерей отца, Карла Эдуардовича.
Карлуша умер.
Не Нерон, не восьмидесятисемилетний интегральный укротитель Ландау , не Илья, по которому ни одна собака не заплачет, не старые кошелки – ее собственный Карлуша. Он необходим Елизавете, как воздух, без него все теряет смысл – и вот, пожалуйста, его не стало!
А бесполезные, никчемные люди живут себе и живут.
Полощут омерзительные челюсти в стаканах, проносят ложки мимо рта, забывают застегнуть штаны, ходят в перекрученных чулках, сидят в продавленных креслах – и ничего им не делается.
А Карлуша умер.
Вот он лежит со свисающей из‑под одеяла рукой. С неприкрытыми веками.
Елизавета впервые видит мертвого Карлушу так отчетливо. И это не Бельмондо‑комик, а Бельмондо‑герой. Продольные морщины доминируют над поперечными, а не наоборот. С Бельмондо‑героем не случается ничего забавного. Друзья предают его при первой удобной возможности. Враги ускользают от него в самый последний момент. Его пистолет всегда дает осечку, его машины всегда числятся в угоне, а их багажники набиты трупами; поезда, на подножку которых он запрыгивает, терпят крушение; самолеты с ним на борту пропадают в районе Галапагосских островов. Он никогда не видел детей младше пятнадцати лет, никогда не подкармливал собак у магазина, не помог ни одному инвалиду‑колясочнику. С его женщинами все тоже не так просто: они похожи на друзей и врагов одновременно, предают его при первой удобной возможности и ускользают в самый последний момент.
Бельмондо‑герой идет на дно, как только подворачивается случай.
С ним не происходит ничего, кроме трагического финала.
Вот и Карлуша такой же.
Елизавета пытается открыть рот и закричать, но губы намертво приклеились друг к другу. Она пытается заплакать – и где же ее хваленые, хорошо натренированные слезы? Слезы, которые выкатывались из глаз по самому ничтожному поводу? Их нет.
«Нет», «намертво» – все слова так или иначе вертятся вокруг случившегося ночью, стоят за спиной склонившейся над Карлушей Елизаветы.
Карлуша совсем холодный.
– А как же Германия, Карлуша? – Елизаветин голос полон обиды. – Ты ведь обещал показать мне Германию. И Кельнский собор, где ты прятался… И ту средневековую улочку рядом с Рейном, она одна и уцелела во всем городе после бомбежки. И номер Питера Устинова в гостинице… Ты тоже обещал. Как же так, Карлуша?..
Не будет никакой Германии. Германии не существует, сколько времени понадобится, чтобы убрать несуществующую страну со всех карт, вычеркнуть ее из всех путеводителей, справочников и международных договоров о сотрудничестве? Засыпать реки, срыть до основания горы, сжечь леса, утрамбовать прибрежную полосу, упразднить футбольные команды, переправить в соседнюю Швейцарию Томаса Андерса и Дитера Болена?
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 121; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!