From Southampton – Cherbourg – Queenstown 10 страница
Как тебе такая перспектива, Наталья Салтыкова?
– Эй, – кричит Елизавета, не приближаясь к Наталье, но и не отдаляясь от нее. – Хочу задать тебе вопрос… Ты, случаем, не эсэсовка?
Со спиной Натальи разговаривать, несомненно, легче, чем оказавшись с ней лицом к лицу, и Елизавета Гейнзе (внимание! – вся в пурпурных одеждах праведного гнева), набрав в легкие побольше воздуха, торопится закончить свою обличительную речь:
– Ты настоящая фашистка, ты хуже фашистки! Как ты можешь проклинать людей… Которые тебе доверились, потому что никого другого у них нет. У тебя тоже кое‑чего нет… Нет сердца, вот! Ты гадина, вот ты кто! И пошла ты подальше… Я… Я сама напишу на тебя телегу куда следует, так и знай.
Кит медленно поворачивается к ней, расплескивая улицу, – так, во всяком случае, кажется Елизавете, слегка обалдевшей от собственной смелости. Странно, что от этого эпохального, единственного в своем роде разворота не рухнули дома, и припаркованные к обочинам автомобили остались целы. И лишь Елизавете вряд ли посчастливится уцелеть: Наталья Салтыкова с необычайной легкостью отрывает ее от земли, держа за шкирку, как нашкодившего котенка, и прислоняет к ближайшей стене.
Мысль № 1: Неужели нашелся кто‑то, кто приподнял Елизавету над землей, не задействовав при этом подъемный кран или эвакуатор? Удивление, да и только!
Мысль № 2: Пребывать в относительной невесомости весьма приятно, можно поболтать ногами, можно взмахнуть руками, как птица или знаменитый дирижер Валерий Гергиев. Можно, наконец, почесать подбородок или дернуть себя за нос, но тратить на это мгновения невесомости как‑то не хочется.
|
|
|
Мысль № 3: Вблизи лицо Натальи Салтыковой еще прекраснее, чем издали. Но есть в нем что‑то еще, кроме безусловной красоты. Тайная му ка, что ли? Эта мука не связана с сатиново‑шифонно‑поросячьим безобразием, что находится чуть ниже ватерлинии: вряд ли Наталью вообще заботит, как она выглядит. Но что‑то подтачивает ее изнутри, это точно.
Мысль № 4: Сейчас она мне врежет так, что мало не покажется!
Безрадостная и тревожная мысль № 4 в конечном итоге вытеснила все остальные мысли, и Елизавета крепко зажмурилась в ожидании прямого удара в челюсть.
Удара не последовало, и Елизавета приоткрыла сначала один глаз, а потом другой. Натальино лицо никуда не делось (и не могло деться!), но теперь каждый его элемент существовал по отдельности. Уследить за всеми элементами сразу не представлялось возможным, следовательно – нужно сосредоточиться на чем‑то одном.
Елизавета выбрала губы.
До сих пор ничего особенно нежного или просто позитивного они не произносили, Но скверна, толстым слоем лежащая на них, и яд, с них капающий, нисколько не повредили их структуры. Губы Натальи отличались хорошим рисунком и здоровой полнотой. Они были свежи и упруги; они были в меру влажными и без меры влекущими, любой из мужчин – будь‑то потомок Дракулы, китаец, араб или (хрен бы с ним!) кукурузное трепло американец нашел бы их эротическими. Или даже порнографическими.
|
|
|
– Что, решила потренироваться? – дерзко просипела Елизавета, обращаясь непосредственно к губам Натальи Салтыковой. – Отработать приемчики на мне, чтоб потом применить их к другим людям! Фашистка, эсэсовка!..
– Дура ты, дева, – это были последние слова, слетевшие с упругих, свежих и влажных губ.
После чего влага отлила от них, и – по каким‑то неведомым дренажным системам – ушла куда‑то вглубь. Губы Натальи Салтыковой прямо на глазах пересохли и почти перестали существовать, от них осталось лишь воспоминание. То же самое обычно происходит с бывшими когда‑то полноводными африканскими реками – их место занимают бесполезные и безжизненные русла. Дно в таких руслах давно растрескалось, оно припорошено песком, глиняной пылью, камнями, останками мелких животных (крупных, впрочем, тоже). Возникновение еще одного сухого русла – и не где‑нибудь в Африке, а на лице женщины из города Питера – уж точно не сделает мир лучше, но… каким‑то образом оно улучшило саму Наталью. Вернее, Елизаветины представления о ней.
|
|
|
– …дура и есть, – еще раз повторила Наталья. – Но ты мне нравишься. И я скажу тебе кое‑что. О чем предпочла бы не говорить… Наверное, ты права. Я – фашистка, эсэсовка, и у меня нет сердца. И это благо, поверь мне. И тебе лучше бы засунуть свое сердце подальше, утопить на фиг в первом попавшемся водоеме… вообще забыть, что оно существует. Иначе…
– Что – иначе?
– Иначе оно разорвется. Сердце с этими стариками всегда разрывается, рано или поздно. Я ясно выразилась?
– Куда уж яснее.
Ничего ей не было ясно, сплошной туман, но – совершенно неожиданно, – прояснились строение и разводка дренажных систем, проложенных где‑то там, за оградой прекрасного лица. Они шли наверх, прямиком к глазницам. Об этом свидетельствовала никуда не девшаяся влага: на секунду показавшись в глазных впадинах, она тотчас исчезла.
Видимо, напор был недостаточно хорошим.
Наталья Салтыкова успокоилась так же внезапно, как и вспыхнула. Она опустила Елизавету на землю, сплюнула себе под ноги и уже другим, повеселевшим голосом произнесла:
|
|
|
– Буду звать тебя Элизабэтиха, возражений нет?
Возражения у Елизаветы возникли сразу же, с чего это ей быть Элизабэтихой, на каком основании? И само имя какое‑то пренебрежительное, унижающее достоинство. Если на то пошло – существует симпатичный англизированный вариант ее имени – Элизабет. А также Лизелотта (счастливая находка Пирога) и Лайза (счастливая находка Шалимара). Лайза вообще смотрится расчудесно и навевает мысли о Лайзе Миннелли – умопомрачительной актрисе и певице. С ногтями, выкрашенными в красный; с носом забавной конфигурации; с так широко расставленными глазами, что воздушное сообщение между ними часто бывает затруднено. Елизавета очень расстроилась бы, если б Лайза вдруг решила свалить в космос вместе со всеми другими американцами.
Пусть остается на Земле.
И штатовское кино пусть остается, особенно волнующие сцены из Елизаветиного поцелуйного топа. А актеры, которые так нравятся Елизавете, вполне могут попросить политическое убежище в странах Старого Света, им уж точно не откажут.
А идиотская Элизабэтиха пусть провалится в тартарары!
Элизабэтиху не встретишь на концерте классической музыки или в Русском музее, она не посещает театры, выставки современного искусства и премьерные показы в Доме кино. Она ни разу не видела развода мостов, не пробовала фондю, не летала на самолете и думает, что «Мохито» – это всего лишь небритые подмышки. Единственное место, где можно встретить Элизабэтиху, – городская баня. Там она восседает по субботам, в обществе березового веника и шайки: распаренная, красная, со сморщенной кожей на всех двадцати пальцах. Для того, чтобы отлить Элизабэтиху из бронзы, пришлось бы привлечь страдающего гигантоманией скульптора Зураба Церетели, никто другой не справится с подобными банно‑прачечными масштабами.
Не‑ет, становиться Элизабэтихой – смерти подобно. И Елизавета не станет ей, ни за какие коврижки!
– …Ну я не знаю… Что это еще за Элизабэтиха?
– Очень достойное имя. С великим прошлым и большим будущим. Двадцать девять процентов женщин, работающих в хосписах, – Элизабэтихи. Сорок пять процентов всех медсестер в черной Африке – Элизабэтихи. Шестьдесят процентов сиделок при лежачих больных в европейских странах – Элизабэтихи. Восемьдесят процентов обслуживающего персонала лепрозориев – Элизабэтихи и никто иной!.. А лепрозории, доложу тебе, страшная вещь, пострашнее хосписа, и не всякому она по плечу.
– И девяносто три процента всех лабораторных животных тоже так зовут?
– Ты смотришь в корень!..
– Ладно. Я согласна.
Так Елизавета Карловна Гейнзе, молодая девушка неполных восемнадцати лет, перевоплотилась в Элизабэтиху. А еще через какое‑то время, довольно продолжительное время, получила второе имя – Оноку ни.
* * *
Прежде чем стать Онокуни, Елизавета предается долгим и несколько путаным размышлениям об особенностях такой странной природной аномалии, как Наталья Салтыкова. Наблюдения, замеры и снятия показаний с приборов ведутся сразу по нескольким направлениям. Данных собрано еще недостаточно, но и те, что есть, свидетельствуют: она имеет дело с феноменом. Феноменальна не только внешность Натальи, но и ее воздействие на людей. Праздношатающиеся одинокие мужчины – не исключение. Кроме них задействованы дети, собаки, таксисты, продавщицы цветов, продавцы хот‑догов и шаурмы, дворники, гаишники, гастарбайтеры с окрестных строек. Неодушевленные предметы тоже не остаются в стороне: светофоры, вывески, манекены в витринах, лайт‑боксы на автобусных остановках. Конечно, это не означает, что продавщицы цветов, вот так, за здорово живешь, дарят Наталье Салтыковой букеты, гастарбайтеры – мешки с цементом, а гаишники ради нее перекрывают движение. Вовсе нет. Просто все начинают улыбаться, и это – радостные, простодушные улыбки, а не какое‑нибудь гадкое подхихикивание. Такое впечатление, что в городе, куда не так часто заглядывает солнце, альтернативным источником света выступает Наталья.
Кстати, светофоры при появлении Натальи Салтыковой самопроизвольно переключаются на зеленый, вывески вспыхивают ослепительным неоном, а манекены в витринах принимают осмысленно‑кокетливые позы.
И таксисты (как впоследствии не раз убеждалась Елизавета) везут ее бесплатно. Им самим впору приплачивать за те представления, что разыгрываются в салоне. Они называются «очередная жопа с нашим старичьем». Трубным, хорошо поставленным голосом, со множеством самых разнообразных интонаций и обертонов, Наталья клеймит старичье, а заодно – их соседей‑ненавистников, а заодно – их родственников‑упырей, единственное желание которых – побыстрее спровадить старичье на тот свет и завладеть их жилплощадью. Достается также ЖКХ, МЧС и РАО ЕЭС, доблестным правоохранительным органам, президенту и правительству, минэконом‑ и минсоцразвития, Евросоюзу и отдельным его членам. И конечно же (любимая Елизаветина часть представления), саблезубой Америке! Наталья не щадит никого, кольца булавы и горящие факелы так и летают по салону, не за девая, впрочем, почтенную публику. И каким бы хмурым, сосредоточенным и раздраженным не был таксист в начале пути, через две минуты он начинает улыбаться, через пять хохотать, через десять – биться головой о руль и утирать слезы. А в конце он обязательно скажет Наталье: «я получил большое удовольствие, заходите еще, и, кстати, что выделаете сегодня вечером?»
Вечером Наталья всегда занята.
Чем именно – неизвестно.
Непроясненными остаются и механизмы, которые приводят в движение мужскую заинтересованность в Наталье. В этой заинтересованности есть нечто гораздо большее, чем просто влечение. И глупо бы было предполагать, что мужчины клюют на внешний абрис Натальи, находящийся, по ее же определению, «за гранью добра и зла». Будь это не Наталья Салтыкова, какая‑нибудь другая женщина со сходными параметрами, ее ждала бы участь звезды в передвижном шапито. Звезда – совсем не штатный жонглер, как можно было предположить, а создательница уникального номера «Женщина‑Гора». Женщина‑Гора в состоянии носить на руках лошадей, подбрасывать в воздух тюленей, тягать за хвост тигров и львов, танцевать на стальном тросе с китайскими веерами в руках. Это вызывает оторопь, священный ужас вперемешку с восхищением, иногда – брезгливость, но никогда – желание приблизиться и никогда – любовь.
Следовательно: Наталья – не Женщина‑Гора.
И она непросто забавная, не клоун‑коверный; клоуна‑коверного не приглашают на свидания, то и дело бросая записочки на манеж. Или опуская послания в электронный ящик.
Если бы Наталья захотела, она могла бы стать популярной фигурой в глобальной сети Интернета. Главой сообщества ненавистников старости. Главой сообщества ненавистников склероза, артроза и болезни Альцгеймера. А также главой сообществ:
– ненавистников телевизионных пультов (они всегда теряются, суки!)
– ненавистников проводов от наушников (они всегда путаются, бляди!).
– ненавистников мыла (оно всегда тонет в воде, паскуда!).
Для ненависти существует огромное количество поводов, двери в ненависть не закрываются ни днем, ни ночью, и здесь бы Наталья уж точно оказалась на своем месте. Но Наталья Салтыкова не смотрит телевизор, у нее нет плеера с кретинскими проводами. Она не знает, с какого боку подойти к компьютеру, и понятия не имеет, что такое Интернет. Что же касается мыла… И вообще чистоты, и вообще запахов… Тут существуют разночтения. Наталья не выглядит ухоженной и уж тем более – холеной, она не пользуется косметикой и духами. Но запах все же присутствует. Легкий, едва уловимый, всегда разный. Определить, приятный он или нет – невозможно. Так могут пахнуть цветы, а может – трава после дождя. А может – обыкновенный автомобильный выхлоп. Если прибавить сюда детсадовские сгущенку и котлеты – места для мыла уж точно не останется.
В Елизаветину голову лезут странные мысли, одна нелепее другой. А самая странная, отпочковавшись от других, вырастает в невероятную теорию о Праматери Всего Сущего. Да, Наталья Салтыкова жестокая и страшно циничная, но разве не так же жестока и цинична сама природа? – длиннющий перечень стихийных бедствий и катастроф мгновенно убедит в этом даже самого закоренелого оптимиста. Но люди с упорством, достойным лучшего применения, все селятся и селятся на берегах океанов, у подножия гор, у кромки пустынь. И это – невзирая на тайфуны, самумы, волны‑убийцы, лавины и сели.
Наталья Салтыкова утверждает, что у нее нет сердца. Сердце, по мнению Елизаветы, ей заменяет магма – расплавленная масса, раскаленное базальтовое вещество. Слава богу, магма не прорывается наружу, хотя и подходит к поверхности чрезвычайно близко. Из‑за этого от Натальи исходит – нет, не жар – тепло. Постоянное, ровное и убаюкивающее тепло. Такое тепло бывает только в колыбели и, возможно, в чреве. Не в чреве кита, где холодно и промозгло, – совсем в другом, откуда все и появилось. Если бы Елизавете пришлось выбирать стартовую площадку для выхода в мир, она, несомненно, предпочла, чтобы стартовой площадкой оказалась не Женщина‑Цунами, а Наталья Салтыкова. Внутри Женщины‑Цунами неуютно, как на операционном столе или в прозекторской. Там полно страшных хирургических инструментов, емкостей с растворами, все поверхности там – металлические, к тому же хорошо продезинфицированные. Наталья Салтыкова – совсем другое дело. Внутри Натальи все устроено безалаберно, там всего в избытке – настоящий мезозой! Там поют цикады и птицы, буйно растут самые разнообразные растения – от крапивы, осоки и молочая до папоротников и орхидей. Почва там мягчайшая, усыпанная плодородным вулканическим пеплом – сказывается‑таки близость к магме. По такой почве одно удовольствие пробежаться босиком, но босиком пробежаться не получится – ведь ты только готовишься появиться на свет. И потому паришь в большом пузыре посреди самого питательного бульона, наблюдая за птицами и папоротниками.
Такой вот удивительный пейзаж нарисовала в своем воображении Елизавета Гейнзе. Не исключено – некоторые мужчины (те, что долго смотрят вслед Наталье Салтыковой) интуитивно чувствуют то же самое. Оказаться рядом с ней, быть вхожим в нее, означало бы выступить сразу в двух ипостасях – младенца и того, кто отдает свое семя, чтобы младенец явился миру. И можно быть совершенно спокойным за судьбу своего семени: оно прекрасно приживется, как прижились крапива и орхидеи, оно даст замечательные всходы. Возвращение к истокам – вот как это называется. К тому же быть несколькими сразу (или чувствовать сразу за нескольких) гораздо лучше, чем быть кем‑то одним. Это расширяет сознание и делает объемной картину бытия.
Производить дальнейшие обобщения и сооружать глобальные выводы Елизавета не в состоянии – из‑за незрелости и некрепости ума. Остается довольствоваться прикладными знаниями о Наталье Салтыковой не как о Праматери Всего Сущего, а как о сотруднице районного собеса.
Елизавета не успела выяснить, есть ли у Натальи семья. Она не знает, чем занималась Наталья до того, как стала опекать стариков. Наталья не поражает интеллектом, да и с культурой у нее напряг. Главным элементом родового герба Натальи Салтыковой по‑прежнему остается черный сатиновый лифчик в окружении бисера, люрексовых нитей и крашеных перьев. Подпись под гербом невозможно воспроизвести, так много в ней нецензурщины. И ее лицо – теперь оно не кажется Елизавете застывшим в своей красоте, подобно лицу греческой статуи. Оно неоднократно распадалось на элементы – как в тот, самый первый, раз. Однажды Елизавета видела его старым, однажды – взятым напрокат у кого‑то из французских королев (кажется, Анны Бретонской), а однажды оно вообще повернулось к Елизавете мужской и – более того – азиатской стороной.
Китайской или японской.
Своим китайским японским воплощением Наталья Салтыкова обязана исключительно Илье.
Тому самому «идейному пидору‑хронику», о котором она упоминала в самом начале знакомства с Елизаветой.
Пидор‑хроник был заявлен в первую очередь, но встреча с ним (неизвестно, из каких соображений) перенеслась на финал. Когда Елизавета уже вступила в контакт со сподвижником Королева, соратником Гумилева и последователем Ландау. И с десятью из одиннадцати старых кошелок. Последняя из кожгалантерейного списка уехала погостить к родственникам в Уфу, и – по замечанию Натальи – «хоть бы там и отклячилась к чертям, все было бы легче».
Как ты можешь так говорить? – Елизавете все еще сложно привыкнуть к Натальиным эскападам.
Могу. Я все могу! – резонно замечает Мать Всего Сущего.
И это – такая же сущая правда.
…В тот день Елизавете был предложен выбор: либо отставной гэбист с его пражским гекзаметром, либо Илья. С гекзаметром Елизавета не дружила еще со школы и умудрилась проскочить на нехарактерной для нее третьей космической даже мимо Гомера. А гэбистская‑сволочь‑душитель‑Праги – всяко не Гомер. Потому‑то она и остановилась на Илье.
Илья жил в старом фонде, в районе совершенно погибельной улицы Красного Курсанта, во втором или третьем дворе. «Второй или третий двор» – сплошная достоевщина, ничуть не лучше Елизаветиного панорамного вида на помойку. Да нет же, много, много хуже! «Второй или третий двор», это питерское проклятье, означает вечное отсутствие и без того не слишком активного солнца, зассанные углы, обветшалые стены, вонючую подвальную воду, стоящую на уровне первого этажа. В воде, как правило, плавают пластмассовые куклы без конечностей, пластиковые бутылки, куски паркета, алюминиевые банки из‑под пива. Иногда во «втором или третьем дворе» случаются трупы. Крысиные, но чаще – человеческие.
Лифты в таких агломерациях не предусмотрены, зато бомж‑стоянки и кочевья наркоманов – всегда пожалуйста.
– Ты готова, Элизабэтиха? – поинтересовалась Наталья, когда они навылет прошили две гнуснейшие подворотни и уперлись в самый что ни на есть распоследний двор‑колодец.
– К чему? – перепугалась Елизавета.
– К свинцовым мерзостям жизни.
– Нет.
– Ну и отлично. Нам сюда, – произнеся это, Наталья толкнула обшарпанную дверь ближайшего подъезда.
Как и следовало ожидать, под лестничной клеткой поблескивала жижа. Безногие и безрукие куклы с пластиковыми бутылками тоже оказались на месте, а вонь стояла такая, что на глаза Елизаветы навернулись слезы.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 137; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!