Окраинная улица с высокими деревьями. 20 страница
Анна.
Почему вы присвоили себе право обращаться с вожделеющей женщиной как с кучей отбросов? Вы что же, признаете только подавляемое вожделение, непорядочность и институт брака?!
Шульц.
Простите, я оказался неподготовленным...
Анна.
Вы должны знать, что вожделение, алчность свойственны каждому человеку ‑ и вопиют в нем.
Шульц.
Ради Бога, простите! Я был скотиной, свиньей и всем, чем вам угодно, я неслыханно вывозился в дерьме ‑ иначе не принял бы вас за уличную девку... Однако поверьте мне: девки, обычные девки, занимающиеся своим ремеслом, как занимается ремеслом столяр или слесарь, ‑ уродливы, уродливы, уродливы. Я не люблю писать шлюх ‑ хотя бы из‑за гримас, образуемых линиями их тел. Когда появились вы, я смутился: я вдруг перестал понимать, как выглядит чистота, я потерял себя, я подумал, что надо мной хотят посмеяться, хотят доказать, что все мои грезы ‑ глупость. И я захотел сам посмеяться над этой остротой ‑ захотел смеяться, смеяться.
Разве я вам об этом еще не говорил? Я не мог спасти себя, помочь себе выбраться из бездн собственной души... Так и получилось, что я выбрал двух толстых шлюх и потащил их с собой, чтобы увидеть обнаженными сразу и вас, и их.
Могу ли я не сказать вам, что пожалел о содеянном? Но и сказать это я не вправе, поскольку я‑то хотел развлечься, хотел пошутить ‑ нарисовать сразу трех проституток, толстых и похотливых, с растянутыми влагалищами. Я хотел посмеяться! Посмеяться... Но вы ведь помните, что случилось, когда они разделись, а ваше тело предстало предо мной чистым золотом, золотом... ‑ я тогда принялся колотить обеих шлюх. Я их бил, до крови царапал их груди... Что тут началось!.. А потом я вдруг замер и все забыл, поймите меня! Я стоял, забыв обо всем, и смотрел на вас ‑ как смотрят на нечто естественно‑прекрасное, нечто такое, что существовало всегда. Я улыбался. Готов поклясться десятью клятвами, что улыбался и не понимал всей чудовищности этой красоты ‑ именно потому, что она предстала чем‑то само собой разумеющимся. Ох... Может, всему виной была моя пошатнувшаяся уверенность: мне еще раз показали ‑ как нечто реальное и правдивое ‑ всё то, о чем я прежде грезил, чтобы я наконец понял! Слышите? Чтобы понял! Я же оказался чересчур умным для такой красоты. Я ее увидел, и она меня не ослепила! Что мне теперь сказать?
|
|
|
Анна.
Что она вас не ослепила...
Шульц.
Не говорите так! Я снова нашел себя; теперь я обрел доказательство себе в помощь, неслыханный пример, и я должен написать его красками, чтобы он ‑ словно демон, дух, привидение ‑ воздвигся во устрашение людям. Ох, ох, ох! Меня пот прошиб, понимаете? Какие мысли лезут мне в голову!
|
|
|
Анна.
Говорите!
Шульц.
Я предполагаю, что сейчас начнется брачная ночь. Только я боюсь, что буду источать запах пота и всё испорчу ‑ всё, всё! Ох, меня мучает страх, я ни в чем не уверен, вообще ни в чем. Я скотина, потеющая ... Хуже того: я уже давно чувствую давление в мочевом пузыре. И должен облегчиться... Я скотина! И, скорее всего, останусь скотиной даже в брачную ночь. Анна (гладит его по волосам ).
Не надо так волноваться, успокойтесь. Если вспотеете, я обмою вам тело своей слюной... Опущусь на колени и буду поддерживать ваш инструмент, пока вы не выпустите мочу... Почему вы со мной обращаетесь как с маленькой, будто я не понимаю таких вещей, будто сказала хоть слово о неприличии!
Шульц.
Ох, ох, теперь вы меня и этому научили: что скотское в нас для того и существует, чтобы мы могли вкусить превосходящее всякую меру счастье, как только захотим... Хотеть, хотеть... Главное ‑ суметь захотеть, стать цельным, цельным!.. Кто бы поверил, что пот, мой гадкий пот подарит мне столь редкостное купание!
Анна.
Пойдемте же. Продолжая говорить, мы слишком распалим себя.
Шульц.
И слишком сильно вспотеем.
|
|
|
Анна.
Фу!
Шульц.
Проклятье, я ничего не понял, и у меня кружится голова... Я сейчас поведу себя как маленький ребенок и нарочно обмочусь, чтобы узнать, вправду ли она вылижет меня языком. Я потею, потею. Мне в самом деле очень жарко, и я чувствую себя совершенно, совершенно скованным!.. Я заперт в себе самом, закован в цепи! Я не могу вырваться из себя, поскольку ничего не понимаю.
Анна.
Пойдемте же, отпразднуем нашу свадьбу.
Шульц.
О да, это еще может помочь. Я хочу выплеснуться за пределы себя ‑ своею кровью и своим сладострастием! Пойдемте, иначе я себя задушу. (Они поднимаются со скамьи, на которой сидели. Хельмут отдает Анне один из двух подсвечников, которые он держал .) Ох‑ох, да снизойдут на меня облегчение и ясность... Пусть даже в сочетании с бессилием ‑ бессилием и усталостью.
Хельмут.
Доброй тебе ночи, Госпожа! Радуйся, Жено! Только не позволяй ему тебя кусать, чтобы никакие отметины не остались на твоем теле навечно!
(Анна и Шульц заходят в одну из комнат .)
Хельмут (садится на скамью и ставит подсвечник на пол. Потом берет лютню и настраивает ее ).
Я должен играть... Струны могут рваться, а сердца ‑ ломаться... Дело струн ‑ играть... а сердец ‑ страдать... Или: Струны рвутся без причины, сердце ‑ только от кручины. Струнам суждено звучать, а сердечку ‑ тосковать... Или еще так. Струны от натуги лопнут ‑ а певца любовь прихлопнет. Ах, струны заиграли ‑ я, бедный, запеваю. Коль сердце сломалось в груди ‑ скорее себя изведи. А коли не хватит мужества, пой о счастливом супружестве.
|
|
|
(Поет .)
Я, паж, тоскую во сне
И гибну напрасно,
Мужества нет во мне,
Чтоб высказать ясно:
Как я люблю Госпожу ‑
Пьянит она больше вина!
Но я только бедный паж,
В чем есть и моя вина.
Она сердится на меня и на мои песни, эта женщина! Она точно сердится на меня!.. Я ее испугал, я причинил ей зло, я ее оскорбил. Увы, увы! Госпожа, это плохие стихи... О, конечно, плохие, нелепые... бессмысленные, проклятые, плохо зарифмованные стихи! Ох, ох, ох, это не стихи для свадьбы, это ‑уличные романсы, дьявольские вирши!.. Прости меня. Я хочу пропеть гимн тем свечам, что горят в твою брачную ночь, наслаждаясь выпавшим им счастливым жребием ‑ изливать свет на твое тело. Как бы я хотел быть свечой, что стоит подле тебя и пожирает саму себя, светясь ‑ тебя, тебя освещая невиданным потоком жарко колеблющихся и рассыпающихся золотыми искрами лучей! Как бы я хотел быть хотя бы одной краской на твоем теле: красным пятнышком... и другим, белым. Я бы так старался сверкать, что превратился бы в священный нимб вкруг тебя и твоего тела... Одному Богу известно, почему я сижу здесь, подле этих одиноких свечей, которые долго и грустно смотрят на меня, испуская свой свет в темноту, откуда не приходит отклика, ‑ и пою, пою и играю, в то время как те Богом благословенные свечи смотрят на твою свадьбу.
(Он поет .)
Свечи, нас не подведите ‑
У светильника в объятьях
Танец ангелов спляшите!
Танец, что напоминает
О любви и брачной ночи, ‑
Ночь любви он продлевает.
Золотом должно излиться
Пламя на тела влюбленных:
Госпоже пусть сладко спится.
Посмотрите, как пылают
Их тела в любовном танце, ‑
Пусть ваш жар не иссякает!
Таете вы? Тайте, тайте.
Танец ‑ он и есть любовь!
Свет свой щедро расточайте.
Бедный паж, люблю я тоже.
Нет‑Покоя ‑ вот мой танец:
Мертвый, буду я все тот же!
(Плачет .) Умри я, она бы поцеловала меня, горевала бы обо мне, меня бы положили в красивый мраморный гроб и оплакали... Но я сижу подле этих одиноких свечей и даже не могу больше петь. У меня перехватило горло, гортань сухая, я не в силах придумать ни одной рифмы... Ох, хоть бы эта ночь скорее закончилась!
Я плачу?.. Почему же я не смеюсь?.. Моя Госпожа празднует свадьбу, а я не смеюсь? Я не кричу от счастья, не погибаю из‑за переизбытка рифм и мелодий?.. Я ведь сижу перед дверью в брачный покой Госпожи! Песня ‑ я должен найти хоть одну песню, песню! Небо на востоке алеет, начинается новый день! Мой милый день! Милый день! Теперь я могу петь.
(Он поет .)
Ночь позади, просыпайся скорей,
Твой взгляд мне сердце согреет!
Смотри, за окнами всё светлей,
И с гор теплый ветер веет.
Женщина, солнце глядит с высоты ‑
После блаженной ночи, ‑
Чтобы испить твоей красоты
И заглянуть тебе в очи.
Чтобы увидеть: ты мало спала
И все‑таки не устала.
В любовных утехах ночь провела ‑
И сон от вежд отгоняла!
Ночь позади, просыпайся скорей,
Твой взгляд мне сердце согреет!
Смотри, за окнами всё светлей,
И с гор теплый ветер веет.
Он к нашему дому спешит сейчас,
Будет в окна к тебе стучаться,
Тебя поцелует сто тысяч раз ‑
А мне тут нельзя оставаться.
(Бросается к окну .)
В самом деле, она идет ‑ красная, красная, как кровь... Нет, не как кровь, это нехорошее сравнение... Красна, как розы... и сияет... Она идет! Мгла, запутавшаяся в кронах деревьев, поднимается, взмывает вверх, становится легче и воздушнее, превращается в краски ‑ синеву и золото. Цветы очнулись от сна. Они еще влажные ‑ и, может, всё еще грезят. Грезят о брачной ночи, той самой, когда Госпожа станет Пчелой, Постелью, Сводницей и Соединяющим Лоном между ними и другими цветами. Они видели такие сны, наверное, и не заметили грозу, которая налетела, кричала в кронах деревьев ‑ будто от страха. Гроза хотела остаться, цеплялась за ветки... и кричала. Но они продолжали видеть сны ‑ о том, как будут расцветать. Всё это растет, и ни о чем не тревожится... и тоже станет прекрасным... и принесет семена... Захоти я спросить: «Почему?», я бы ворвался на небо к Богу и мне пришлось бы играть там роль юродивого, шута, потому что из‑за своей неотесанности я не нашел бы другого применения.
(Входят Анна и Шульц .)
Шульц.
Я теперь должен уйти. Мне это нелегко... И, если бы я знал нужные слова, я бы, пусть и колеблясь, остался, пожертвовал бы тем, что сейчас побуждает меня уйти: неистребимым ощущением деловитого, всегда спешащего, не стоящего на месте времени... Проклятье, время не застопоривается ни на один день, не отдыхает ночью, не остается. Время проходит мимо, прежде чем человек успеет попросить, чтобы оно осталось .
Анна.
А что если сердечно попросить, чтобы оно, если ему будет угодно, повторилось ?
Шульц.
Даже на эту уступку не пойдет время. Может, оно и пообещает, да только дело кончится тем, что всю игру повторит совсем другой кум . Рассвело, уже утро, и ничто ‑ никакое слово, никакое заклятье, никакой бог ‑ не помешает тому, что солнце будет подниматься все выше, будет изливать свет на нас и на всё вокруг и отбрасывать тени. Мне пора. Я еще болтаю, отдаляя миг разлуки, еще раз мысленно наслаждаюсь тем, что было... И таким образом пытаюсь нагромоздить гору будущих моих поступков. Но только стоит мне произнести слово «поступки», как время начинает меня подгонять: ибо, чтобы их в самом деле совершить (а я поклялся, что совершу, если исполнится то, что мне было обещано, ‑ и оно исполнилось), требуется время... О женщина, ум мой торопится, а тело горит в лихорадке... Я боюсь позабыть увиденное, ибо было оно неслыханным и божественным и превосходящим человеческий разум. Я поклялся: если ваше тело чистое золото, и мне будет дарована милость ‑ увидеть его, ‑ я, благодаря этому несказанно великому примеру, стану чудищем, призраком, вечным нарушителем спокойствия , от которого люди будут в страхе отшатываться.
Анна.
И что же, я исполнила свое и ваше предназначение?
Шульц.
Больше, чем исполнили. Вы взорвали во мне оковы, цепи, к которым я был прикован; во мне что‑то раскололось ‑ пыточный инструмент, который заставил меня из‑за упрямства и гнева стать злым насмешником, что было скотством , я имею в виду: свойственной человеку беспричинной жестокостью. Я ведь поставил вас в один ряд со шлюхами!
Анна.
Что ж, это было, зачем же вспоминать, если оно уже в прошлом. Ведь получилось‑то по‑другому.
Шульц.
Что‑то пришло и миновало . Но разве поэтому я ни словечком не должен это упоминать? Должен ли я умолчать о том, что однажды ночью ко мне явился Бог или даже целое небо?! Где же мне быть со своей душой, что мне следует думать, живописать, говорить, если не единственно это?
Анна.
Оно пришло и миновало ‑
Шульц.
Да, потому что время, солнце, происходящее не стоят на месте!
Анна.
А что, человече, если на сей раз оно пришло ‑ и осталось?
Шульц.
Ну да, оно осталось как пример , осталось как поступок, который еще только предстоит совершить и выдержать... Я дрожу от нетерпения...
Анна.
Это меня утешает... Солнце уже стоит на небе, хорошо. Вы должны уйти, потому что начался новый день... Вы будете писать картины, хорошо. Вы уподобитесь чудовищу, дьяволу... А я буду настаивать на том, что наша свадьба осталась , вопреки быстротекущему времени и новому дню, понимаете? Я женщина, и я не расстанусь с ощущением брачной ночи. Я была женщиной, а теперь я мать, только мать, только мать для вас, ибо вы не поверили, что мне хватит любви, чтобы еще хоть раз без остатка стать для вас женщиной: вы испугались, что вторая свадьба окажется чуть менее полноценной, чем первая.
Шульц.
Как странно вы говорите.
Анна.
Я с вами прощаюсь.
Шульц.
Не понимаю.
Анна.
Уже день. Вам пора уходить. Свадьба закончилась, друг мой, зачем нам другие ночи, пусть и полные сладострастия, если свадьбе нашей пришел конец... Понимаете?.. Золото всё сошло, линии теперь смыкаются только в судорожных конвульсиях. Я‑то вас поняла, я взорвала ваши цепи... Теперь вы должны рисовать ‑ золото, золото –
Шульц.
Я вас не понимаю! Вы опечалены ‑
Анна.
Вам пора идти, уже день. (Оба уходят. )
Хельмут.
Ты, день, день, ты меня так порадовал, что мне впору танцевать, танцевать и петь: «Разве я не веселый мальчик?»... Вот он идет по саду, один. Я бы после такой ночи не ходил по саду один!
Анна (возвращается. По щекам у нее текут слезы ).
Мальчик! Мне так грустно...
Хельмут.
Ради Бога, почему ты плачешь?
Анна.
Потому что позволила ему уйти.
Хельмут.
Твоему мужу?.. Почему же ты так поступила после брачной ночи? Он захотел прогуляться?
Анна.
Не знаю, может, он предпочел бы остаться. Я его не спрашивала. Я должна была сделать так, чтобы он ушел.
Хельмут.
Должна была ?
Анна.
Я чуть ли не прогнала его... Мне очень грустно.
Хельмут.
Так расскажи, что случилось!
Анна.
Ты можешь и сам догадаться, если вспомнишь о моей первой свадьбе.
Хельмут.
Я не догадываюсь, потому что твоя первая свадьба была бракосочетанием с Рукой.
Анна.
А вторая ‑ бракосочетанием с художником... Ты не догадываешься... Дело в том, что они не поняли: я хочу отдать себя целиком; они же такого не пожелали. Они не верят в себя. Оба способны выдерживать Безмерность на протяжении одной ночи, но не дольше. В брачную ночь я забираю у них всё. Я не хочу, чтобы они зачинали двоих детей. Всегда ‑ только одного ребенка, потому что для второго не хватит неба. Мне так грустно, потому что я не знаю ни одного мужчины, который выдержал бы всю мою любовь. Произошло высочайшее , решил художник... Неудивительно, что я захотела сбросить его вниз, ведь каждое последующее соприкосновение со мной так или иначе было бы для него падением... Теперь он может писать; я уверяю тебя, что он будет писать великолепнейших женщин... но не мужчин... Он тоже не сумел увидеть меня в моем истинном предназначении, потому что не верит в вечность чувства... Он говорил о времени, а разве каждый его нерв не должен был трепетать от близости неба и вечности?.. Он от меня ушел, он смог от меня уйти, и во мне не нашлось основания, чтобы заставить его остаться.
Хельмут.
Не плачь.
Анна.
Я не найду никого, кто выдержал бы мою любовь.
Хельмут.
Один мужчина определенно найдется.
Анна.
Я так печалюсь, потому что моя любовь тщетна.
Хельмут.
Госпожа, что ты говоришь! Тебе предстоит стать матерью. Анна.
Ах мальчик, ты только представь невесту, которая празднует свадьбу, а наутро выгоняет мужа, чтобы никогда больше его не увидеть. Кто поймет, что женщина на такое способна, что она даже обязана так поступить? И что все, оставшееся от мужа, она отныне хранит в себе.
Хельмут.
Госпожа, а ты можешь представить, что кто‑то держит свечи для своей госпожи на ее свадьбе с чужим мужчиной? Это не менее трудно.
Анна.
Такого не бывает. Где тот мужчина, который носил бы в себе столь большую любовь к женщине, что позволил бы ей провести любовную ночь с другим ‑ только потому, что она захотела испытать наслаждение с чужаком? Ах, не бывает и того, чтобы кто‑то держал свечи для своей любимой... распутницы, вероятно... которая радуется, только когда подчиняется ритму нового возлюбленного.
Хельмут (испуганно ).
Я не это имел в виду; но ты, наверное, права, говоря, что подобные вещи не случаются. Случается только вот что: чья‑то любимая спит с другим, а мужчина, который любит ее, об этом знает... Видишь ли, это тоже нелегко...
Анна.
Ты говоришь о любви, которую трудно выдержать, но это меня не утешит. Я ведь любила художника... И... я обожгла, я спалила его в нашу брачную ночь... Понимаешь?.. Я любила ‑ и после этой моей любви ничего больше не могу для него сделать, потому что он больше не существует, не существует такой, каким был... Он существует только во мне, существует во мне как кровь... и я одинока... Мальчик ‑ он богат ... Понимаешь меня?.. Я, значит, не могу довольствоваться тем, что расточаю в брачные ночи себя, свое тело ‑ как земли и деньги? Я этим не могу довольствоваться!
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 179; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!