Совместное поругание
Все те, для кого безнадежность — надежда,
Кому вне отчаянья радости нет,
Выходят из мрака на свет.
Э. Верхарн
Это были знаменательные дни. Вот что им предшествовало. Еще 7 августа 1931 года в воронежской газете «Коммуна», № 185, появилась статья собственного корреспондента газеты Бориса Александровича Дьякова, впоследствии писателя, сценариста и журналиста, с редакционным примечанием: «Опыты профессора Чижевкого имеют величайшую ценность для реализации громадной программы развития крупнопромышленного птицеводства в колхозах и совхозах ЦЧО». А через 11 дней, 18 августа, в газете «Коммуна» тот же автор поместил другую статью, которую закончил следующими строками: «...встает вопрос о массовом лечении ионизацией. Кроме того, выдвигается проблема ионификации промышленных предприятий, общежитий, школ и т.д., ибо доказано, что ионы — могущественный фактор в борьбе за санитарно-гигиенические и профилактические условия. Достаточно 15 минут в сутки подышать ионизированным воздухом, чтобы почувствовать себя оздоровленным, крепким, способным к работе.
Что делают ионы, падая с люстры, подвешенной в цехе? Они очищают воздух от пыли, дают возможность рабочему дышать горным воздухом, укрепляющим организм, а не вредной пылью, разрушающей здоровье. Это ли не прекрасный способ борьбы за промфинплан, за рабочие кадры, это ли не политически важная задача?
Ионифицировать общежития, квартиры рабочих — это значит прекратить доступ туда эпидемиям, пыли, грязи, устроить у себя в комнате кавказский «курорт». Можно ли придумать лучшее средство в борьбе за улучшение культурно-бытового положения рабочего класса?
|
|
|
Зарядить ионами воздух в школах, техникумах, вузах — это значит содействовать успеваемости учащихся в учебе, быстрейшему развитию человека, изыскать путь скорейшего обеспечения нашей промышленности и сельского хозяйства красными специалистами.
Наконец, ионифицировать дома отдыха, клубы — это значит создать для трудящегося возможность сочетать время отдыха с закалкой организма. Другими словами, беречь и накоплять силы рабочих, колхозников, каждого трудящегося для развития большевистских темпов в социалистическом строительстве.
Понятно, какого особенного внимания общественности требует открытие профессора Чижевского. Отсюда — исключительно ценные шаги, предпринятые областной газетой «Коммуна». «Коммуна» объявила поход за массовую ионификацию фабрик, заводов, школ и т.д., приняв шефство над открытием, ученого. При редакции создается комитет общественного содействия ионификации.
«Коммуна» обратилась с открытым письмом к центральным и областным организациям с призывом о скорейшем осуществлении проблемы ученого. Одной из практических задач она ставила ионификацию Арженской фабрики как рядом расположенной с научной станцией совхоза».
|
|
|
Ровно через два дня та же газета в № 195 опубликовала нравоучительные реляции трех воронежских врачей, до крайности напуганных статьей Б. А. Дьякова. Приводим выдержки из этой статьи как имеющие несомненный исторический интерес: торпеда в ионизацию пущена, да еще какая — неслыханная, невиданная! Вы, читатель, только послушайте, что пишут три воронежских врача о туберкулезе. 768 форм туберкулеза могут наповал положить любого ученого, какой бы прочностью нервов он ни обладал. Это стрельба прямой наводкой — картечью. Итак.
«К углубленному научному исследованию. Для того чтобы лечить болезнь, нужно знать эту болезнь. Значит, нужно знать туберкулез, знать его свойства. Туберкулез бесконечно разнообразен. В нашем институте мы подразделяем 768 форм легочного туберкулеза, но и это не исчерпывает всего разнообразия данной болезни. Нет единого туберкулеза — у каждого человека есть свой собственный туберкулез. Проблема борьбы с тбк — это огромная проблема, разрешение которой лежит в перестройке общества на социальных началах, в глубокой и настойчивой разработке целого ряда биологических вопросов, связанных с лечением и профилактикой тбк.
|
|
|
В вопросе о лечении тбк пережито бесчисленное количество не оправдавших себя сенсаций. Еще Роберт Кох, открывший палочку тбк, предложил лечить туберкулином — продуктами самой бациллы. Туберкулин, прогремевший как могучее специфическое лечебное средство, вытеснил из обихода креозот и другие лекарственные вещества. Однако очень скоро оказалось, что лечение туберкулином возможно при строго определенных формах тбк. Соли кремниевой кислоты, фосфация Романовского, как и многие другие, после короткого периода громкой славы заняли скромное место подсобных лечебных средств. После работ Леба стало широко применяться лечение кальцием, о котором сообщали, что он чуть ли не мертвых воскрешает. Однако теперь лечение кальцием ограничено строго определенными рамками медицинских показаний. К туберкулезу применены и вспрыскивания молоком, салом, но в настоящее время эти способы уже оставлены. Много нашумело лечение препаратами меди и золота, однако и эта методика не оправдала себя. Подобная же участь постигла целый ряд иммунизирующих сывороток... Солнцелечение и искусственное горное солнце при всем их неопровержимо доказанном лечебном значении имеют крайне ограниченное применение при тбк. Таким образом, каждое средство занимало в конце концов скромное место одного из подсобных лечебных средств, годных для строго определенных форм тбк.
|
|
|
Теперь перед нами новый метод профессора Чижевского (см. № 190 газеты «Коммуна»). «Правда, считаю совершенно необходимым отметить,— пишет профессор,— что в изучаемой мною области есть много темных сторон, как во всякой научной проблеме в начале ее разработки, но к изучению и освещению этих сторон я именно и призываю соответствующие организации».
Мы отнюдь не хотим компрометировать ни имени профессора Чижевского, ни его глубоко интересной научной проблемы, но, прежде чем перейти к широкому применению этого способа лечения на широких массах трудящихся, мы должны гарантировать этим массам успех и безопасность.
На совещании при Облздраве этот вопрос был подвергнут предварительному обсуждению. Совещание, признавая всю ценность полученных профессором Чижевским достижений и глубокий научный интерес его работ, сочло необходимым углубленное изучение этой проблемы в лечебно-клинической его части в деле лечения тбк. Эта работа возложена на Тубинститут ЦЧО. Одновременно с этим профессор Чижевский приглашен в Воронеж для доклада в научных обществах. Кроме того, Облздравотделом и Тубинститутом выделена бригада для изучения технической стороны дела и учета лечебно-клинических достижений профессора Чижевского. В состав бригады вошли: профессор М. М. Гольдберг, приват-доцент В. А. Равич-Щерба и доктор С. В. Кауфман.
Лечебно-клиническая ценность способа профессора Чижевского будет изучена Тубинститутом в туберкулезных клиниках Воронежа при содействии заинтересованных учреждений. Тубинститут через «Коммуну» периодически будет оповещать широкие массы трудящихся о результатах своей работы, а полученные им лечебные успехи и неудачи подвергать критике как на заседаниях научно-медицинских обществ, так и на страницах медицинской печати».
Далее следуют те же фамилии, что значились в тексте».
Под текстом письма стояло:
«Привет отрожцев. Митинг на Отрожском заводе, заслушав сообщение о научных открытиях профессора Чижевского, горячо приветствует творческую инициативу советского ученого и выражает уверенность в том, что он с непоколебимым упорством доведет начатое дело до конца».
Почти полгода со времени постановления СНК СССР о моих работах терпели врачи ионификацию в совхозе «Арженка», но больше уже терпеть они не захотели. Их, как говорится, «прорвало»! И они решили приехать в «Арженку», дабы лично вскрыть это «шарлатанское предприятие» и затем ударить по нему топором, чтобы от него только искры посыпались. На помощь пришли все те же 768 форм туберкулеза.
Явно проглядывала неуловимая связь с наездами «гастролеров» и приездом воронежской комиссии. По-видимому, за последние месяцы немало писем перелетело из Москвы в Воронеж и из Воронежа в Москву. Были приглашены партийные работники, было даже письмо от одного влиятельного лица, имя которого таинственно скрывалось.
Стояла прекрасная осень. Солнце еще грело по-летнему. Небо было темно-голубое, но листва уже пожелтела и весело золотилась. Кинооператор Звенигородский снимал первый в мире фильм об ионификации в те часы, когда был трезв. Это случалось не часто. Сотрудники станции не ожидали грома среди ясного неба. Но этот гром грянул. Самозваная в полном смысле этого слова комиссия явилась в «Арженку», и по всей округе разнеслась весть, точь-в-точь как у Гоголя:
— К нам едет ревизор!
— Как ревизор?
— Как ревизор?
Это были те же воронежские врачи. Не будем повторять их имен. Они любезно отрекомендовались мне и заявили, что якобы мое открытие развертывает такие колоссальные перспективы в медицине, что...
Тут один врач поперхнулся и не договорил. Другой — кисло улыбнулся, но все присутствующие поняли, что приехавших интересует, как «устроена» аппаратура и нельзя ли ею поскорее воспользоваться.
— Пожалуйста, — сказал я, — доступ на нашу станцию открыт всем, и мы рады вас ознакомить со всеми нашими приборами и со всеми работами. Прошу!
Камни за пазухой были спрятаны у приезжих так хорошо, что не были замечены даже проницательными взглядами некоторых сотрудников, иначе от одного доброго посвиста эта «комиссия» растаяла бы, как тает воск. Но теперь, когда длительная история аэроионификации лежит перед нами со всей своей точнейшей хронологией, с сотней страшнейших событий, жаль, что такого посвиста тогда не последовало и мы сами же позволили нескольким молодчикам безнаказанно портить сокровищницу отечественной науки. Совет К.Э.Циолковского: «Опасайтесь комиссий — комиссионеров!» — не был выполнен. Увы! Увы!
Приехавшим «комиссионерам» любезно было показано все в своей простоте и общедоступности. Врач С. В. Кауфман зарисовал в блокноте схему электрической установки и форму люстр, доцент В. А. Равич-Щерба интересовался результатами наблюдений над туберкулезной птицей и допрашивал ветеринарного врача станции В. А. Бачманова. Кинооператор Звенигородский решил запечатлеть это событие на пленке. Возможно, что в государственной фильмотеке она хранится до сих пор, и упомянутые Хлестаковы могут возникнуть на экране кинотеатра как по мановению волшебного жезла.
Наивные и доверчивые люди ничего подозрительного в посещении этой «комиссии» не заметили и простой медяк приняли за червонное золото. В книге посещений арженской станции воронежская бригада оставила следующую хвалебную запись:
«Ионизация с/х помещений — актуальная научная и политическая проблема. Углубленная исследовательская работа в обстановке оборудованной лаборатории с привлечением различных научных сил — такова неотложная задача станции. Работая в неимоверно тяжелых условиях, не имея нужных исследовательских аппаратов, станция тем не менее располагает предварительными результатами, к которым должно быть привлечено серьезное внимание общественности и научных сил. Надо надеяться, что проблема ионификации выйдет за пределы животноводства, а это обязывает максимально поддержать открытие профессора Чижевского. Надо отметить, что работники станции, невзирая на ряд трудностей и невнимательное отношение директора совхоза к работам станции и к материально-правовому положению ее сотрудников-специалистов, с большим упорством и энергией борются за осуществление программы исследований.
Бригада Облздрава, Горздрава, Ред. «Коммуны» и Гидрометкомитета».
Но на другой день, вернувшись в Воронеж, врачи настрочили пасквиль, полностью очернявший всю нашу работу. В стороне от этого грязного дела остались В. В. Томский и Б. А. Дьяков.
Вообще произошло нечто совершенно неожиданное! Не успел я (в буквальном смысле слова) начать — только начать опыты по применению аэроионов к промышленной птице (с благословения Ф. В. Попова), как в совхозе «Арженка» появились хищные птицы. Осмотрев начинающиеся опыты и оставив самую лестную похвалу в книге для почетных гостей, они в тот же день направили в журнал «Физиотерапия» (том 5, № 5—6, 1931) бранную статью о всех моих опытах и тем самым постарались свести наши работы к нулю... дабы впоследствии воспользоваться ими же. Трудно было ожидать более бесстыдного и наглого шага со стороны, казалось бы, интеллигентных людей. Однако коммерческие таланты в области науки оказались очень сильны. Жрецы в данном случае оказались мелкими торгашами и потому не оставили заметного следа в науке, хотя борьба с ними длилась в общей сложности несколько лет. Они и иже с ними вели упорную борьбу за ниспровержение аэроионификации, порочили работы уже многих десятков молодых ученых, работавших в тесном контакте со мной, как-то: врачей — доцента Б. М. Прозоровского, В. А. Никонова, С. С. Жихарева, Т. И. Чубарова, С. И. Мякотных, В. Н. Клоссовского, М. Р. Могендовича, Л. Я. Виленкина, Г. Ф. Жаке, В. В. Иванова при консультации профессора В. А. Левицкого, профессора Н. А. Куршакова и профессора П. И. Философова. Особенно постарался в этом гнусном деле некий воронежский врач Розенцвейг, который обрушивал свою ярость на молодых специалистов, особенно на Б. М. Прозоровского, с высоты занимаемой им кафедры. Вообще нужно сказать, что этой воронежской компании следовало быть более осторожной, более осмотрительной и не полагаться только на поистине бесконечное добродушие молодых ученых.
Пасквиль, опубликованный во всесоюзном физиотерапевтическом журнале, был рассчитан на века и на огромное число читателей. Надо было скомпрометировать наши работы, и это врагам аэроионификации удалось с большим успехом. Уже тогда враги начинали действовать смело и открыто. Их не смущало ни постановление правительства СССР, ни чудесный, успешный ход опытов на базе птицеводческого совхоза, ни возможные замечательные перспективы, открывающиеся в животноводстве и особенно в медицине. Им важно было уничтожить это направление, и они под эгидой «критики» решились на злую авантюру. Теперь любой моське легко лаять на аэроионы из подворотни высококачественного журнала. Конечно, и в редакции журнала пасквилянты нашли сторонников, иначе их статейка не увидела бы света и была бы погружена в редакционную корзинку в смятом виде. Да и как же не найти! Посмотрите на заглавную страницу сего журнала, где дан список редакционной коллегии. Один Михаил Михайлович Аникин чего стоит! Долой Чижевского, да здравствует озон, который ему дает ежемесячно двойной прожиточный максимум. Воронежцы знали, в какую редакцию им следует отправить статью. Врач М. М. Аникин уже многократно и устно, и в печати проявлял себя «субъектом, не признающим» действие аэроионов и подающим голос за озон. Стоит только прочесть его статью на тему «ионы или озон», как все станет ясно, — статью, помещенную в журнале «Курорты, физиотерапия и рабочий отдых» за 1932 год.
Другой физиотерапевт, профессор Полиен Григорьевич Мезерницкий, значащийся на обложке журнала «Физиотерапия», также недолюбливал меня, ибо я давным-давно спорил с Алексеем Петровичем Соколовым, а П. Г. Мезерницкий считал, что с такими авторитетами спорить нельзя, даже если они и не правы, официальным авторитетам надлежит уступать, дабы в этом мире царствовала благодать. Он во всеуслышание проповедовал нравоучительную теорию преклонения перед личностью, культ имени, ибо сам считал себя авторитетом и терпеть не мог, чтобы с ним спорили. Он считал, что авторитет подобно Солнцу излучает только аксиомы. И засим точка! Эти обстоятельства также были весьма кстати воронежским ревизорам. Физиотерапевт Кауфман низко кланялся старшему физиотерапевту Полиену Мезерницкому, ибо тот был авторитетом и ничего не имел против того, чтобы вставить палки в колеса моей колесницы. Таким образом, мало-помалу в Воронеже сорганизовалась достославная компания, считавшая себя призванной портить и грязнить учение об аэроионах. Свои темные дела она возвела в ранг героической эпопеи. А на Станции по ионификации в птицеводстве никто даже себе представить не мог, сколь велика может быть человеческая мерзость. И меньше всего об этом думал я. У меня было так много такой интересной работы и так она на всех станциях шла хорошо, что я и представить себе не мог, что за моей спиной творятся страшные козни, мигают глазищи дьявола, колышутся рога и змейкой вьется и извивается из-под пиджака хвост Люцифера. В одном из писем, полученных мною осенью от доброжелателя из Москвы, сообщалось, что во Всесоюзном институте животноводства (ВИЖ) Борис Михайлович Завадовский сообща с М. М. Аникиным, А. Р. Нейманом, Р. Перовским, С. С. Лепским и другими зоотехниками открывает планомерное наступление на аэроионизацию со всех сторон — с научной и политической. Одновременно он вошел в контакт с теми же целями с сотрудниками Всесоюзного института электрификации сельского хозяйства (ВИЭСХ) — Г. М. Евреиновым, Паньковым, Е. И. Симон и М. Ф. Казанцевым и получил их благосклонное согласие!
В тот же вечер это письмо было прочитано руководящим сотрудникам станции.
— Помилуйте, да что же это такое делается! За что открывается война? Что сделано плохого? Почему в сердцах этих людей разгорелась такая ненависть к аэроионам?
— Да, начинается война! Самая ожесточенная война! Поэтому надо форсировать опыты. Эти людоеды беспощадны при своем ничтожестве, при своей научной импотенции. Они зарабатывают себе хлеб и делают себе имя тем, что травят и уничтожают добрые ростки на советской земле. Это опаснейшие и идущие на все негодяи.
Обстановка для научной работы складывалась неблагоприятная. Предсказанная К. Э. Циолковским война шла полным ходом и грозила выбить щит из наших рук. Но мы мужались!
Третье исследование с промышленной птицей, начавшееся 1 июля 1931 года и закончившееся 10 апреля 1932 года, имело целью выяснить влияние двух различных по времени доз аэроионов на яйценоскость кур, находившихся в условиях промышленного содержания.
Для этого опыта были отобраны 724 курицы породы род-айленд и разделены на опытных и контрольных. Каждая группа была разделена на секции по 181 курице, и к ним было добавлено по 19 петухов из расчета по петуху на 10 кур. Яйценоскость подопытного и контрольного поголовья была проверена с 1 июля по 1 августа, и только после этого опыт был начат. Первая подопытная секция получала ежедневно аэроионы по полчаса, вторая — по четыре часа, т. е. в 8 раз больше первой. Такая высокая дозировка была дана совершенно сознательно, дабы изучить, насколько она будет подавлять такую функцию, как яйценоскость.
Нельзя сказать, чтобы условия, в которых протекал опыт, резко изменились к лучшему. Станция по ионификации в птицеводстве то и дело нуждалась в топливе, нефти, хорошем рационе, однако благодаря энергии сотрудников станции многие неполадки были изжиты и опыты с каждым днем становились все чище и совершеннее.
Забегая вперед и не останавливаясь на деталях, скажем о конечных результатах этого десятимесячного опыта. Средняя яйценоскость кур в первой и второй подопытных секциях была в процентном отношении к поголовью за все время опыта значительно выше яйценоскости контрольных кур. Яйценоскость кур первой (30 минут ежедневно) подопытной секции была вдвое выше яйценоскости кур контрольной секции за тот же период.
Особенно иллюстративны кривые яйценоскости. Сглаженные кривые за десять месяцев опытов ясно показали действие двух различных дозировок аэроионов на ход яйценоскости кур двух подопытных секций. Секция с получасовой дозой ежедневно давала максимальные цифры яйценоскости. Кривая яйценоскости контрольной секции шла ниже обеих опытных.
Из наблюдений общего порядка можно отметить, что осенняя линька подопытных кур протекала несравненно более бурно, чем линька кур контрольных. Особенно это было заметно в секции с четырехчасовой дозой аэроионов. Число аэроионов отрицательной полярности, полученных прибором Эберта, было равно 4 млн в 1 см3 воздуха.
Обширный опыт по изучению влияния аэроионов отрицательной полярности на яйценоскость кур давал действительно изумляющие результаты. Это могло быть объяснено тем, что опытные и контрольные куры не являлись селекционным материалом и были физически ослабленными, т.е. патологическими. Во всяком случае этот опыт производил сильное впечатление по своим, хотя бы биологическим, результатам, если временно оставить в стороне промышленное значение аэроионов.
С биологической стороны это исследование, как и два предыдущих, заслуживало самого пристального внимания ученого мира. Еще раз был установлен почти фантастический деятель природы в виде аэроионов отрицательной полярности, стимулирующий ряд функций в живом организме и поднимающий отсталые организмы до их здоровой и полноценной нормы. Это ли не истинное завоевание науки текущего века!
Так именно и думали передовые честные люди, патриоты своего Отечества. В газете «Вперед», № 107 (157) от 2 сентября 1931 года было опубликовано открытое письмо под заглавием: «Первый в мире институт по ионификации должен быть в совхозе «Арженка». В этом открытом письме сообщалось: «Исследования по ионификации сельскохозяйственных помещений открывают огромные перспективы в области развития животноводства в Советском Союзе».
На другой день, 3 сентября, в союзной газете «Социалистическое земледелие», № 243 (805), появилось такое сообщение: «Образцово обставить опыты проф. А. Л. Чижевского. В Рассказове будет первая в мире кафедра по ионизации». Текст сообщения был таков: «Облисполком ЦЧО передал здание Рассказовского дома отдыха в распоряжение совхоза «Арженка», предполагающего открыть в нем Совхозуч. Организатор крупных опытов по ионизации профессор Чижевский предлагает передать дом под филиал Московского птицеводческого научно-исследовательского института с первой в мире кафедрой по ионизации. Студенты птицеводческих институтов будут проходить здесь учебу вместе с производственной практикой, пребывая определенный срок в совхозе. В лабораториях филиала должна концентрироваться вся опытная работа по ионизации в СССР. Сюда должны быть привлечены видные научные работники. Оборудование помещения необходимо организовать по типу лучших европейских и американских институтов. Считаем предложение профессора А. Л. Чижевского заслуживающим немедленного удовлетворения. Бригада «Соц. землед.» и «Коммуны». Крымский, Дьяков».
К сожалению, добрые пожелания патриотов науки и родины встретили в некоторых сердцах безграничную злобу и зависть.
Побывавшая в совхозе комиссия нанесла первый удар ножом в сердце всему огромному делу ионификации. Прикрываясь добрыми намерениями и мило улыбаясь, эта компания уже, как мы говорили выше, настрочила пасквиль о наших работах и отправила его в Москву, где он ходил, кем-то услужливо и многократно перепечатанный на пишущей машинке во многих экземплярах, встречая среди врагов злорадное сочувствие. Один из таких ротаторных экземпляров попал и в мои руки, и я мог убедиться во вражеских намерениях воронежских молодчиков сорвать все наши исследования.
21 октября 1931 года в газете «Коммуна», № 247, появилась статья Б. А. Дьякова, — он писал:
«В ряде московских клиник идет усиленная подготовка к организации опытов. Деятельное участие принимают профессор Хольцман, председатель Всесоюзного общества по борьбе с туберкулезом, профессор В. Л. Эйнис (Второй мединститут), профессор В. Н. Воробьев, д-р А. И. Говаш, д-р Б. П. Левенштейн, д-р Бродский и др.».
Честный и верящий в добро журналист Б. А. Дьяков жестоко ошибался: не добра хотел людям профессор Хольцман, а зла. А профессор В. Н. Воробьев был окружен такой группой (Говаш, Собельман, Левенштейн), что его принудили увидеть в аэроионах истинного врага человечества. Да не подумает читатель, что это метафора. Так оно и было... А гнусный пасквиль воронежских врачей гулял по московским улицам, забегая в дома, лаборатории, институты, чтобы «создать общественное мнение» и стереть в порошок наши многострадальные работы, стереть с лица земли.
Дошел пасквиль и до Наркомзема, до ВИЖа, до Академии сельскохозяйственных наук, и всюду в один голос закричали: «Божественная статья воронежских провидцев и пророков! Да ляжет срам на голову Чижевского! Долой его, долой! Послать к нему комиссию, разоблачить, разгромить, уничтожить!»
В редакции газеты «Правда» недоумевали: газеты «Вперед» и «Коммуна» посвящают статью за статьей исследованиям по аэроионизации, а по Москве из дома в дом ходит отвратительный пасквиль, подписанный «научными деятелями» города Воронежа, о том, что наши опыты гроша ломаного не стоят. Такой же точки зрения придерживался и профессор Б. М. Завадовский, который уже побывал в редакции «Правды» и. требовал закрытия «предприятия» Чижевского, ибо ионы — это блажь, фантазия и никаким биологическим действием они не обладают.
В ноябре 1931 года в редакции «Правды» по этому вопросу состоялось совещание. Столь разноречивые мнения всех привели в истинное недоумение. Кто же прав? Была избрана солидная бригада из наиболее осведомленных журналистов, и им поручили исследовать этот вопрос. Быстро была собрана информация от сотрудников Станции по ионификации в птицеводстве, Станции по ионификации в свиноводстве и из других мест, где мы производили опыты, взяли интервью у меня, у ряда больных, которых вылечили врачи — мои последователи, и получили мнение об этих опытах ряда крупных профессоров и академиков, в результате этой работы создалось впечатление, что меня немилосердно травят и хотят в корне уничтожить мое детище — аэроионификацию.
14 декабря 1931 года в газете «Правда», № 343 (5148), в отделе «Обзор печати» появилась решительная редакционная статья «Советский ученый и его шеф». Ввиду выдающегося исторического интереса, который представляет эта статья, мы отсылаем к ней нашего читателя, а здесь приведем лишь краткую выдержку: «Вокруг открытия профессора Чижевского идет глухая, но ожесточенная борьба. Эта тема заслуживает особого, самого пристального внимания и не может быть исчерпана в рамках настоящего обзора. Но совершенно бесспорно: проф. Чижевскому нужна помощь и поддержка, особенно сейчас, когда разработка проблемы ионификации еще не прошла стадию опытов и научного исследования».
Но продолжим далее. Просмотр ряда газет за те годы, хранящихся в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина, позволил восстановить в памяти хронологию военных действий «крестового похода» против аэроионизации, которому тогдашняя пресса придавала немалое значение. Большинство выступлений за и против аэроионизации было опубликовано, что дает возможность с исчерпывающей точностью говорить об этих страшных вещах.
Комиссия ВИЖа, организованная Б. М. Завадовским в конце 1931 года, сорвала всю работу Центральной научно-исследовательской лаборатории ионификации, затормозив ее ровно на 1,5 года. История этой травли, этого не скрытого преступления против человечества может быть документально обоснована во всех ее деталях. Наша пресса посвятила склокам и интригам против аэроионизации свыше десяти статей. Вот, например, текст двух редакционных заметок газеты «Социалистическое земледелие» от 29 декабря 1931 года, № 345 (907).
««Институт животноводства в роли могильщика ионизации». «Социалистическое земледелие» сигнализировало уже в свое время о безобразном отношении к работе научно-исследовательских станций по ионификации в птицесовхозе «Арженка» (ЦЧО) и в подмосковном свиноводческом совхозе «Вешки». Администрация этих совхозов всячески препятствует нормальной работе станций. Совхоз «Вешки» перешел в октябре в ведение ВИЖа. Это должно было бы внести крутой перелом в обстановку работы станции. Случилось обратное — положение станции не улучшилось, а ухудшилось.
Помещение станции не ремонтируется, аппаратура подвергается систематической порче. Совхоз не отпускает станции кормов. Ценнейшее племенное поголовье обрекается на голодную норму мякины и овсянки. Стадо опытной станции лишено даже подстилочной соломы. В такой неслыханной обстановке проводятся опыты мирового значения. Тем более ценными должны быть признаны первые результаты. Подопытные свиньи, подвергаемые ионизации, дали значительно более высокие показатели, нежели контрольные. Моторика (подвижность) подопытных животных выше контрольных. Подсчет эритроцитов в крови животных дает перевес в пользу подопытных.
Позиция Института животноводства не находит ни малейшего оправдания. Отделываясь одними обещаниями, институт даже не пытается обеспечить станцию минимумом необходимых условий».
В том же номере газеты дана следующая заметка: ««Лаборатория ионификации выделена из Института животноводства». Центральная лаборатория ионификации, согласно решению коллегии Наркомзема СССР, выделена из состава Института животноводства и реорганизуется в самостоятельную Научно-исследовательскую лабораторию с непосредственным подчинением ее президиуму Академии им. Ленина. Станции по ионификации, организованные в ряде животноводческих совхозов, будут работать под непосредственным руководством центральной лаборатории».
Улита едет, когда-то будет... Вопрос о выделении лаборатории ионификации значительно задержался. Денег не отпускали. Экспериментальные исследования должны были сократиться и даже приостановиться...
Однако «работа» по ниспровержению наших исследований, проведенная фальсификатором и мастером притворства Б. М. Завадовским и К0 оказалась гораздо сильнее, чем деловые и справедливые выступления газеты «Правда». Б. М. Завадовский, обладавший изрядным витийством, в истерическом припадке кричал, «требуя еще и еще комиссии для разоблачения «авантюры Чижевского»». Его вопли раздавались в Наркомземе, Наркомздраве, ВАСХНИЛ, в ЦК ВКП (б), он писал клеветнические письма к Н. К. Крупской и Е. Ярославскому и требовал «защиты советского животноводства» от моих посягательств. Тут уже он говорил, что ионы могут «убить» животных, человека и т. д.
Это был тот самый Борис Завадовский, который всю свою жизнь посвятил вопросам о том, как «гнать яйцо» из куриц и «ощипывать гуся» с помощью эндокринных препаратов. Знающие люди, возможно, смеялись над этим молодчиком, но смеялись исподтишка, ибо смеяться открыто опасались, боясь его как настоящего бандита-головореза.Открыто не выступая против него, они тем самым негласно поощряли товар его малограмотной стряпни. Это был тот самый Борис Завадовский, у которого в его дарвиновском музее стояли «двойные» стенды. С одной стороны, для мичуринцев, с другой — для морганистов. Словом, чего прикажете? Я имел немало случаев убедиться и в том, что он никаких вообще убеждений не имел и служил одновременно и Богу, и мамоне. Умственная деятельность Бориса Завадовского была жалким и убогим придатком к мощному, но столь же бренному телу, превратившемуся в прах при первой же ревизии его интеллектуального состояния. (О положении в биологической науке. Стенографический отчет сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина. 31 июля — 7 августа 1948 года. Огиз — Сельхозгиз, 1948.)
8 января 1932 года в моем кабинете в утренний час раздался телефонный звонок.
— Алло!
— Говорит Волковинский из Наркомзема. Завтра специальная комиссия едет в совхоз «Арженка». Хорошо, чтобы вы тоже были там.
— Как, опять комиссия? Поймите же, что благодаря Завадовскому и его молодчикам наши люди не могут спокойно работать... Их беспрестанно теребят, нервируют...
— Что делать! Таково решение высоких инстанций. Желательно, чтобы и вы лично поехали туда.
— Хорошо, поеду, — с неудовольствием сказал я.
Встретились в вагоне. Познакомились. Волковинский был председателем комиссии, состоявшей из представителей ВИЖа и Академии сельскохозяйственных наук. Б. М. Завадовского по странному стечению обстоятельств или, точнее, умышленно не было, ибо ехал я. Зато был представитель ВИЖа (врач-физиотерапевт, поклонник Бахуса и Озонуса, как о нем говорили), известный уже нам Михаил Михайлович Аникин, гроза аэроионов, весь фосфоресцирующий синеватым светом от излишней спиртуозности.
В комиссию вошли представители местных организаций. Комиссия начала заседать в 11 часов утра 10 января в одном из залов Асеевского дворца. Стены зала были украшены диаграммами, изображающими динамику веса цыплят и кур, яйценоскости, смертности, заболеваемости. На огромном дубовом столе были расставлены ящики с карточками на каждую опытную и контрольную птицу, дневники наблюдений, записи электрических параметров генераторов аэроионов, схемы установки и т. д. Комиссии был представлен богатейший и обширнейший материал опытов.
Профессор Б. И. Куров через год опубликовал следующие строки об этих опытах:
«В лабораторно-производственном масштабе проведенные ПНИЛИ опыты, опубликованные в первом томе его трудов, дают яркие показатели по всем биологическим моментам значения действия ионификации на птицу (ветпрофилактика, рост, первый день заноски, яйценоскость, выводкоспособность). Понятно, что отсутствие повторности опытов и их лабораторно-производственный масштаб дают право рассматривать полученные цифры эффекта лишь как устойчиво наметившие его направление. В большом ряде случаев методика опыта отличается исключительной тщательностью (подбор групп, индивидуальность, учет роста подопытных цыплят), а статистическая обработка цифрового материала произведена с исключительно блестящим знанием дела. Книга полно иллюстрирована кривыми. Для требовательного критика-экспериментатора приведены графики первичных материалов, для удобства скорейшего ознакомления с достижениями в работе ЦНИЛИ за границей конечные выводы сделаны на английском языке, книга прекрасно выглядит внешне. Первый том трудов ЦНИЛИ — самая крупная работа, которая выпущена у нас в СССР по вопросам экспериментального птицеводства. Из этого труда вытекает громадное значение ионификации, которая требует дальнейшего изучения и ближайшего использования в птицеводстве, можно полагать, и в других отраслях животноводства и, что более ценно для человека, в медицине».
После моего вступительного слова В. А. Кимряков сделал обширный доклад, снискавший общее одобрение. Один только М. М. Аникин сидел с мрачным видом, особенно после того, как Владимир Алексеевич Кимряков сказал, что озон в этих опытах не играет никакой роли, ибо соответственно рассчитанные электроэффлювиальные люстры озона и окислов азота не вырабатывают, что и было доказано химическими исследованиями.
Не обошлось и без ехидных вопросов, на которые Владимир Алексеевич давал сдержанные ответы, приправленные добрым юмором. Присутствующие внимательно изучали представленные документы и были поражены тщательной постановкой исследований. Судя по ходившим в Москве слухам, распространяемым Кауфманом и К0, комиссия думала найти халтурную кухню, а обнаружила научное исследование, стоящее на высоком уровне.
Волковинский первым отметил это, заявив, что лучшей методики постановки опытов даже нельзя себе и представить, ибо на каждую птицу была заведена специальная карточка, сплошь испещренная цифровыми данными. Колоссальный опытный материал поразил всех. Результаты опытов превзошли ожидания. Аэроионы оказывали замечательно благотворное действие на больную, неполноценную арженскую птицу.
Когда комиссия шла к птичникам, чтобы осмотреть их, Волковинский сказал:
— Машинописная статья Кауфмана и других произвела в Москве отвратительное впечатление. Я думал застать здесь нечто совсем другое, а вижу строгую методику и не менее строгое ее выполнение.
— Этим мы обязаны трудоспособности и энергии научных сотрудников станции. Вы теперь можете убедиться, как великолепно во всех отношениях организованы эти трудоемкие исследования. И это при таких ужасных условиях, когда, кроме зависти и озлобления, мы почти ничего не встречаем. Комиссия воронежских врачей-сплетников! Двуликие Янусы! Я вам продемонстрирую их запись в книге посещений нашей станции!
В подопытном птичнике я давал объяснения об электрической аппаратуре и сети электроэффлювиальных люстр. Все слушали внимательно, один М. М. Аникин непрерывно бегал от одной детали установки к другой, осматривал, трогал пальцами, нюхал. После того как общий осмотр установки был закончен, все члены комиссии были приглашены в одну секцию и я объявил:
— Внимание! Сейчас будет включено высокое напряжение. Прошу всех сесть на стулья и сидеть, пока высокое напряжение не будет выключено.
Все сели. Вдали, в аппаратной, тонким зудящим голосом запел Венельт, одновременно вспыхнули сигнальные красные лампочки. Внимание присутствующих обострилось.
Л. В. Залогина, научный сотрудник Московского института охраны труда, объявила:
— Сейчас число аэроионов в 1 см3 воздуха равно четырем миллионам!
Около Залогиной стоял счетчик ионов Эберта, который она то и дело заряжала и следила по секундомеру за спадением нитей в электрометре.
Но так как в воздухе не ощущалось решительно никаких изменений, М. М. Аникин воскликнул:
— Не может быть! — и быстро протянул правую руку по направлению к люстре, но так же с молниеносной быстротой вынужден был отдернуть ее, ибо около пальцев что-то зашуршало, а в пальцы больно закололо.
— Фу ты, черт! — проговорил он.
— Вам повезло,— заметил я. — Вы, подобно Фоме, хотели вложить свои пальцы в... люстру, но люстра этого не любит. Будьте осторожны! Во время сеансов птичник закрывается на замок, вход абсолютно воспрещается. А теперь прошу всех присутствующих следить, появится ли запах озона.
Улыбка пробежала по лицам присутствующих, все посмотрели на Аникина, который тянулся носом к действующей люстре.
— К сожалению, — продолжал я, — должен буду продержать вас, всех присутствующих, здесь, в птичнике, около часа, ибо человеческое обоняние — лучший индикатор наличия в воздухе озона. И если озон в течение часа при действующей люстре не будет обнаружен, то карта Михаила Михайловича Аникина будет бита раз и навсегда. Вопрос этот надо решать теперь же и в окончательной форме, а то Михаил Михайлович опубликует еще другую статью, в которой будет доказывать, что в моих опытах основное действие принадлежит озону, как он уже об этом писал в своей статье. С этим нелепым вопросом, прошу простить меня за резкость, надо покончить. Между ионами воздуха и озоном ничего общего нет.
На своих часах я засек время.
Целый час сидели члены комиссии и гости в секции № 1 птичника и нюхали воздух. Особенно часто поводил носом М. М. Аникин, то поднимая, то опуская его подобно тапиру. А озона все не было и не было. И хотя Венельт в аппаратной пел свою назойливую песню, доктор М. М. Аникин снова стал сомневаться, имеется ли напряжение на люстре, и недоверчиво поглядывал на нее.
— Вы, Михаил Михайлович, напрасно думаете, — сказал я, — что высокое напряжение выключено: вот, посмотрите, стеклянной палочкой я подвесил к люстре вдвое сложенную полоску папиросной бумаги. Между бумажками появился угол, равный примерно девяноста градусам. Когда люстра будет выключена, бумажки спадут. Наблюдайте за ними и постарайтесь-ка ощутить озон. Это будет ваша победа. Вы, по-видимому, придерживаетесь точки зрения тамплиеров: споры погубили мир! Берегитесь, с очевидностью спорить нельзя.
По прошествии минут сорока публика начала ерзать на стульях. Становилось скучно, и все сердились на М. М. Аникина.
Но я категорически заявил, что дал распоряжение выключить ток ровно через час после начала, и не отменю этого распоряжения.
— Видите ли, — объяснил я присутствующим, — мне надоело бороться с ветряными мельницами, уподобляясь Дон Кихоту. Наши наблюдения мы запротоколируем и подпишемся под протоколом, мы все, в том числе и М. М. Аникин, а именно что «при действии генератора аэроионов — 4 миллиона аэроионов в 1 см3 — в течение одного часа озона обонянием обнаружено не было». Это должно, по моему мнению, заставить некоторых лиц соблюдать обязательные правила, общепринятые у честных людей. Терять время на бесполезные споры с врачами и М. М. Аникиным я больше не намерен, и эта комиссия от Наркомзема и академии — последняя, в которой я присутствую. Больше ни в каких комиссиях я присутствовать, очевидно, не буду, даже если бы разверзлись все хляби небесные и земные. Свое время я ценю дороже...
Право, глядя на М. М. Аникина, можно было подумать, что и в самом деле слово «медицина» происходит от фамилии ловких флорентийских отравителей Медичи, ставших французскими королями. Если бы я не имел никакого отношения к медицинским наукам, подумать так было бы мое право. Увы, теперь я, наоборот, вынужден допустить, что Михаил Михайлович имеет к этим наукам очень малое отношение, ибо слово «врач» обязывает к таким проявлениям гуманности и глубокой заинтересованности в лечении людей, какими он ни в коей мере не обладает...
М. М. Аникин не особенно был рад моим словам, но после сидения в ионифицированной секции акт об отсутствии озона при работе аппаратуры был подписан, и подписан всеми, не исключая и М. М. Аникина.
12 января вечером члены московской комиссии, руководящие работники станции и я выехали в Москву, где 15 января 1932 года должно было состояться расширенное заседание Академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина, на котором Б. М. Завадовский, М. М. Аникин и другие имели страстное желание навсегда разделаться со мной. И нужно прямо сказать, что это намерение им почти что удалось. Вокруг аэроионизации был поднят такой гвалт, что работа стала уже почти невозможной.
В большом зале Академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина под председательством вице-президента академии Александра Степановича Бондаренко состоялось одно из самых пикантных заседаний, какое только можно себе представить. Зал был набит людьми до отказа, любопытствующие и не поместившиеся в зале стояли в дверях. Академики, профессора, животноводы, растениеводы, ветврачи, медицинские врачи — все собрались здесь, чтобы присутствовать на этом спектакле. Было душно, пахло олифой и табаком. Говорили, что совещание созвано по инициативе профессора Б. М. Завадовского и его сторонников, дабы вывести на чистую воду меня, мнящего, что ионы могут способствовать поднятию животноводства. Я сидел в группе преданных мне друзей и сотрудников. Тут присутствовали академик А. В. Леонтович, профессор Федор Всеволодович Попов, В. А. Кимряков, М. 3. Анненский и другие. Среди присутствующих особенной важностью и величественностью фигуры, даже можно сказать монументальностью, отличался брат Б. М. Завадовского — Михаил Михайлович, биолог, славившийся тем, что кастрировал петухов, и они по внешнему виду превращались в кур. Хорошенькие трехцветные рисунки птиц-евнухов принесли немалую славу М. М. Завадовскому. Это были его наиболее существенные успехи в жизни. Но. он не был оригинален...
После вступительного беспристрастного слова вице-превидента академии и краткого, но правдивого доклада А. П. Волковинского о поездке в «Арженку» выступил Б. М. Завадовский, Зевс-громовержец. Тут впервые я узрел своего лютого врага. Это был человек большого роста, круглолицый, дышащий здоровьем и проворством. Глаза его бегали из стороны в сторону. На кафедру он взвалил толстенный портфель и стал вытаскивать из него...
Я не поверил своим глазам! В руках у Завадовского была книжка моих стихов 1914 года. Шестнадцатилетним юношей я написал эти стихи, издал их за свой счет, а через полгода, подобно Н. А. Некрасову, сжег в печке все издание, ибо понял, что это слабые, очень слабые стихи... Я лихорадочно ходил по знакомым и отбирал у них недавно подаренные им книжки. Все это было в начале 1915 года. С тех пор прошло целых 17 лет, и вот в январе 1932 года эта злосчастная книжка в руках моего врага... Какой ужас! Руки и ноги у меня похолодели, сознание помутилось, сердце упало. Я облизывал запекшиеся губы... В это время Борис Завадовский гремел:
— Товарищи, сегодня мы собрались, чтобы решить вопрос о том, что представляет собой Чижевский и его ионы, которыми он намерен облагодетельствовать наше социалистическое государство. Вот уже несколько месяцев, как газеты пропагандируют ионы и вместе с ними Чижевского. Из уст в уста передаются слухи о лечебном, исцеляющем действии ионов и якобы их первооткрывателе Чижевском. Доклад Волковинского о посещении комиссией совхоза «Арженка» не дает ровно никаких данных, чтобы можно было считать, что ионы действуют на вес птицы и ее яйценоскость.
— Неверно, ложь! — воскликнул Волковинский.
— Вот видите, у Чижевского уже появились защитники из нашей животноводческой братии. Этот дурман, товарищи, мы должны развеять и открыто сказать, что мы стоим лицом к лицу перед ловкой авантюрой прожженного дельца. Крупные воронежские специалисты, профессор Гольдберг, Равич-Щерба и другие, называют ионы Чижевского шарлатанством.
Кто же он, этот властитель дум наших газетных репортеров, не имеющих никакого представления о науке? Я тщательно собирал сведения о нем. В ранней юности, до революции, Александр Чижевский сочинял плохие стихи, где слово Бог писалось с большой буквы.
Я знаю также, что Чижевский поддерживает некоего Циолковского, техника из одного провинциального города, и в фонде Центральной библиотеки имеется даже книжка этого техника-самоучки о каких-то летательных аппаратах для достижения Луны с хвалебным представлением того же Чижевского, да еще на немецком языке. Как видите, Чижевский занимается даже плохой техникой — плохой, говорю я, ибо такая техника никому не нужна, так же как никому не нужна и Луна! Шарлатанство Циолковского очевидно и не нуждается в разоблачении. Всем здравомыслящим людям ясно, что Циолковский и Чижевский — одного поля ягода. Можно сказать, рыбак рыбака видит издалека! Когда я увидел книжку Циолковского с предисловием Чижевского, изданную еще в 1924 году, я понял, с кем имею дело. Я выставляю напоказ это грязное антисоветское общение двух неудачников от науки, на всенародное лицезрение и всенародный позор. Я спрашиваю вас, может ли человек, имея почти тридцать пять лет от роду, заниматься истинным делом, полезным для нашей страны, когда он так недавно, совсем недавно поощрял бредовые идеи недоучки Циолковского о полете на Луну? Разве это не блеф? Разве это не авантюра, находящаяся на пределе здравого смысла, которым обладаем все мы, собравшиеся тут, чтобы ликвидировать эту авантюру, вредную для государства, для советской власти?
Чижевский занимался также археологией, историей, биологией, математикой, физикой, медициной, живописью, изучал влияние космических излучений на человека, на эпидемии, на смертность, и все это он называл космической биологией, но всюду терпел поражение, ибо, конечно, понятие «космическая биология» есть глупость и никакой такой биологии не существует. Это просто-напросто балаганная выдумка Чижевского, который ею хочет завоевать себе эфемерный приоритет в мировой науке. Ха-ха! Над этим можно только посмеяться! Подумайте только, товарищи, что такое «космическая биология», основателем которой считается Чижевский. Это — тоже очередной авантюристический блеф. Космическая биология! Понимаете ли, Чижевский вздумал «изучать» влияние проникающих лучей на живые организмы, очевидно также не без участия другого авантюриста — Циолковского! Изучать влияние лучей, которые за сотни километров останавливаются наверху... Влияние солнечных взрывов, которые вообще не доходят до Земли. Надо понять статейки Чижевского об этих лучах. Антисоветская стряпня эта самая «космическая биология», которой восторгаются буржуазные ученые. Нам они не указ — мы будем больно бить по рукам зарвавшихся космических биологов за их штучки, ничего общего с советской наукой не имеющие. Больно и долго бить!
Затем Чижевский как-то случайно прочел статью профессора Соколова об ионах и решил попробовать счастья на этом участке. Птицетрест опрометчиво клюнул на предложение Чижевского, и он взвился подобно вихрю. Слух о нем дошел до Совнаркома. Поистине головокружительная карьера, но не завидуйте ей, ибо мы собрались здесь, чтобы закончить эту карьеру и вывести на чистую воду этого космического биолога. Ни Совнарком, ни Наркомзем, ни наша академия не могут долее терпеть бизнеса Чижевского, который ловко одурачил все и вся своими ионами.
— Говорите подробнее! Это все ваша выдумка,— закричал кто- то из зала.
— Существующая литература ничего не говорит о биологическом действии ионов,— продолжал Завадовский.— Сейчас опыты Чижевского тщательно проверяются в «одном месте», и скоро результаты их будут опубликованы, но уже известно, что ионы никаким действием, тем более профилактическим и терапевтическим, не обладают. Это можно было предвидеть и теоретически. Только слабовольные люди, неэрудированные в области биологических наук, могли попасться на приманку Чижевского, как попался Птицетрест, а за ним и многие другие наши организации.
Я призываю товарищей здраво посмотреть на это дело, перемотреть здесь свои позиции и смело ударить по рукам Чижевского и компанию, дабы им неповадно было в дальнейшем портить наше социалистическое строительство и зря разбазаривать народные деньги на вздорные выдумки всяких Циолковских и Чижевских.
Артикуляция и жестикуляция Завадовского окончились. Он был удовлетворен. Он считал, что великое дело разоблачения никчемных опытов в области аэроионизации и заодно работ К. Э. Циолковского закончил с блистательным успехом. Он опустился в кресло рядом с президиумом, взирая на присутствующих с достоинством истинного блюстителя порядка.
Но... оратору никто не зааплодировал. В зале стояла тишина.
«Негодяй... — подумал я. — Но как бороться? Величайшая несправедливость, властвующая в этом мире, очевидно, непобедима».
После Завадовского слово взял М. М. Аникин. Маленький, верткий, с козлиной бородкой, он начал свою речь фальцетом:
— Я вполне согласен с Борисом Михайловичем Завадовским в том, что мы должны вовремя исправить свои ошибки и не бояться этого. Наркомзем, Птицетрест, ВИЖ и другие организации впали в грубую ошибку, думая в ионах найти рычаг для поднятия животноводства. На этом и сыграл Чижевский. И сыграл ловко, мастерски. Он получил всесоюзную славу. Но это — неверно: не ионы являются действующим фактором, а — озон. Все присутствующие здесь в известной степени отвечают перед государством за решение дела о Чижевском, о его пресловутых ионах. Я считаю доказанным, что ионы никаким действием не обладают. Эта истина доказана современной наукой, и действующим фактором во всех опытах Чижевского является только озон, а не ионы. Из всех элементов воздуха только один озон может оказывать благотворное биологическое действие. Это и доказывается моими опытами в лаборатории Всесоюзного института животноводства. В самые ближайшие месяцы я внедрю мои работы во все птицеводческие и вообще во все животноводческие совхозы и колхозы и ожидаю от этого колоссального экономического эффекта. Вы, товарищи, должны понять лишь одно: только озоном мы можем поднять наше животноводство на недосягаемую высоту, только озоном.
И М. М. Аникин, подражая древним ораторам, поднял вверх указательный палец правой руки!
— Об этом догадывался еще Шонбейн в середине прошлого века, — добавил он.
— Только озоном? Весьма странное утверждение! — воскликнул молчаливый и флегматичный вице-президент ВАСХНИЛа А. С. Бондаренко. — Но это еще сомнительно, весьма сомнительно...
— Да, только озоном. Я в моей лаборатории получил чудесные, исключительные результаты, — продолжал М. М. Аникин, — и я докажу, что озон, широко введенный в нашу промышленность, даст результаты, которые оставят далеко позади все прочие методы стимуляции, в том числе, конечно, и метод, предлагаемый Чижевским. Но так как ионы не обладают никаким действием, то, значит, нет и никакого метода, а есть лишь буффонада и фантазия. Кроме того, имеются зарубежные данные, утверждающие, что электризованный воздух убивает животных. Еще Шюблер писал об этом в середине прошлого века. Шюблер — это авторитет.
— Что это вы, доктор Аникин, обращаетесь все к немцам и не ближе как к середине прошлого века? Ведь это исторические личности, архив науки, а нас интересуют дела наших дней, — возразил кто-то из зала.
— Ну, так я и предлагаю озон из моих, так сказать, текущих опытов.
— Шпарит даже в трезвом виде... как паровоз, — донеслось с противоположного конца зала. Раздались смешки.
— У него все течет... Ха-ха!
— Кончай, Аникин, хватит... — сказал кто-то неуважительно. Опять послышались смешки.
А. С. Бондаренко зазвонил в колокольчик...
М. М. Аникин отважно продолжал:
— В любом виде могу сказать: ионы не действуют, а действует озон.
Тут А. П. Волковинский не выдержал:
— Позвольте, товарищ Аникин. Вы сами подписали протокол опыта, показавшего, что за часовой период работы генератора ионов в птичнике озона вы не обнаружили.
— А может быть, у меня был насморк! — фальцетом отозвался Аникин.
— Но позвольте, товарищ Аникин, если у вас был насморк, так зачем же вы подписывали протокол?
— Все подписали, и я подписал, — ответил Аникин.
— За компанию, значит? — спросил А. П. Волковинский.
— Компанейский человек — и выпить любит, и закусить! — раздался веселый бас в зале, и опять А. С. Бондаренко потянулся к звонку. Но звонить ему не пришлось, ибо Аникин под взрыв аплодисментов, столь скандализирующих его, махнув рукой, сходил с кафедры, но зацепился за нее ногой.
Заседание в академии грозило превратиться в балаганный водевиль, если бы не встал во весь свой рост вице-президент и не провозгласил:
— Слово имеет профессор Михаил Михайлович Завадовский.
Надо сказать, что последний, видимо, и не думал выступать, но, поняв, что его родной брат Борис сильно зарвался, а приятель Бориса, врач Аникин, наговорил несусветной чепухи, перепутал имена ученых, он решил несколько развеять создавшееся настроение своей речью.
— Предыдущие ораторы, — начал он, встав в соответствующую его сану и чину величественную позу, — пытались уверить нас, что искусственные ионы в опытах Чижевского не оказывают ровно никакого действия. Для этого не нужно было тратить столько слов, совершенно излишних слов. Для нас, биологов, пришедших помочь советскому животноводству, достаточно уже того, с каким материалом имеет дело Чижевский и его помощники. Материал этот с биологической точки зрения никуда не годится: подопытные и контрольные цыплята слабы, заражены инфекционными болезнями и не могут служить предметом опыта. Опыты надо вести только на полноценных экземплярах. В этом вся суть дела. Я даже склонен думать, что Чижевский и его помощники — энтузиасты. Да, энтузиасты нам нужны, но только такие, которые умеют контролировать свой энтузиазм. К сожалению, мы не видим здесь необходимого контроля!
Сделав величественный жест, М. М. Завадовский опустился в свое академическое кресло. «Китайский мандарин или вурдалак, — пронеслось у меня в голове. — И что это за люди? Зверинец! Музей! Гиппопотамы!»
Они могли думать что хотели. Они заботились о птице чисто официально. Я смотрел на вещи глубже. Для меня действие аэроионов на патологическую птицу было тем, что я искал: здоровье не только птицы интересовало меня, а — здоровье человека. Я думал о нем. Но я молчал—это были мои сокровенные думы, которым я отдал столько лет жизни. Аэроионы стали для человека новой панацеей — великим двигателем здоровой жизни. Я радовался: я нашел то, что искал. А кругом меня с важностью генералов заседали вурдалаки, и я мог хорошо смеяться — про себя. Я был победителем. Только один А. П. Волковинский понимающе подмигивал мне.
— Хорошо, Александр Леонидович, очень хорошо... для человека, а с птицей мы справимся! — подойдя ко мне, на ухо сказал он.
Потом выступал В. А. Кимряков. Он подробно рассказал о первом, втором и третьем исследованиях, произведенных на станции, а также вкратце посвятил присутствующих в замечательные результаты еще не законченных третьих начатых исследований.
После В. А. Кимрякова слово было предоставлено академику Академии наук Украинской ССР Александру Васильевичу Леонтовичу.
— Речь профессора Завадовского, — сказал он, — меня весьма удивила. Она была несправедлива и содержала много фактических искажений. Я лично знаком с профессором Александром Леонидовичем Чижевским с 1922 года и знаю, что изучением биологического и физиологического действия ионов он занимается с 1918 года. Еще в 1920 году знаменитый Аррениус приглашал Александра Леонидовича к себе в Стокгольм для разработки этого вопроса. Осенью 1923 года я присутствовал на докладе Чижевского об аэроионизации в одном из ведущих институтов. В апреле 1924 года он прочел лекцию о своих экспериментах в лаборатории моей кафедры физиологии животных в Академии сельскохозяйственных наук им. Тимирязева. С 1924 по конец 1930 года я работал совместно с профессором Чижевским и видел результаты его опытов над экзотическими животными в Лаборатории зоопсихологии. Таким образом, Александр Леонидович экспериментально работает над проблемой ионификации вот уже четырнадцать лет. Что же касается работ Циолковского, то, видимо, профессору Завадовскому неизвестно, что работы Циолковского, так же как и работы Чижевского, хорошо известны в Европе и Америке, и очень жаль, что они так мало известны присутствующим здесь лицам. Кроме того, надо полагать, что постановление советского правительства о работах Чижевского было вполне обдуманным актом, основанным на истинном значении его исследований. Вот та фактическая поправка, которую я считаю необходимым внести в речь Бориса Михайловича. Что касается моего личного отношения к аэроионам отрицательного знака, то я, как физиолог, думаю, что ионы представляют собой мощный физический фактор, и потому считаю, что учение профессора Чижевского об аэроионах открывает новую главу в медицине и других биологических науках, в том числе в животноводстве и растениеводстве. Я никак не могу понять, чем объясняется такая неприязнь к самому автору учения и к аэроионам.
После еще нескольких выступлений слово было предоставлено мне. Я нервничал, и мне очень не хотелось говорить. Я боялся «сорваться», и тогда бы я наговорил столько «комплиментов» компании громил, что чертям стало бы тошно. Я был принципиальным противником всякого рода конвульсий и истерических актов. Быстро овладев собой, я заговорил:
— Мы здесь зря теряем время и портим слух один другому произношением неприятных или нетактичных слов. Вам, профессор Завадовский, я рекомендовал бы бросить заниматься рытьем волчьих ям Чижевскому, а просто написать правительству Союза ССР о том, что вы не согласны с его постановлением от 10 апреля 1931 года по таким-то и таким причинам. Если советское правительство согласится с вашим мнением, опыты будут свернуты и ионификация в сельском хозяйстве погребена на десять — двадцать — тридцать или более лет. Последуйте моему совету. Что же касается работ знаменитого ученого Циолковского, то они вам, профессор Завадовский, не по зубам. Оставьте же эту тему и не возвращайтесь к ней!
— Угрожаете? — воскликнул Завадовский.
— Нет, только предупреждаю и говорю: самого Константина Эдуардовича здесь нет, поэтому он вам лично ответить не может и за него отвечаю я. Труды Циолковского вам не по зубам, и, конечно, вы не полетите на Луну, ибо для этого надо иметь настоящую храбрость и мужество. А то, насколько это осуществимо, вас не касается!
— При чем тут Циолковский? — раздалось в зале. — Ближе к делу...
— Завадовский громил Циолковского из-за меня, и я должен был ответить на вздорный выпад зоотехнического профессора. Мне кажется, что моей отповеди достаточно, а то я могу еще ее продолжить... О работах Циолковского есть что рассказать...
— Не надо, — сказал кто-то, — просим продолжать по существу.
— Вам, доктор Аникин, я советую бросить пропагандировать озон, получаемый, как мне известно, с помощью электрического разряда. В ваших опытах вы насыщаете воздух не только озоном, но и ионами кислорода в концентрации не менее многих сот миллионов ионов в кубическом сантиметре. Если в моих опытах, вопреки всем данным, действует, как вы утверждаете, озон, то в ваших опытах некуда деваться от несметного числа ионов. Подумайте о «чистоте» ваших опытов и не компрометируйте столь позорно себя. Что касается выступления профессора Михаила Михайловича Завадовского о «контроле над энтузиазмом», то по этому поводу я мог бы ему рекомендовать составить философский трактат, без коего этот добрый совет остается невразумительным.
А теперь я обращаюсь к президиуму Академии сельскохозяйственных наук и заявляю, что обстановка, которую в течение года создают некоторые лица, не подходит для научной работы, а надежды на улучшение этой обстановки нет. Поэтому я считаю себя свободным от должности руководителя этих работ. Я — не клоун и в балагане паясничать не намерен. Прошу о моем решении довести до сведения нашего правительства.
После этого краткого, но ясного заявления я сошел с кафедры и сел на свой стул. В президиуме перешептывались. А. С. Бондаренко пошел в соседнюю комнату звонить в Наркомзем. Все члены президиума думали, что я буду цепляться за свою должность «главного руководителя», а я взял да и подал в отставку. Как быть — вот неожиданность!.. Для обдумывания положения и согласования с начальством был объявлен перерыв на пятнадцать минут. Я хотел было уйти, но остался, чтобы досмотреть этот фарс до конца, да и помощники меня не пустили.
Останьтесь — да и только! Пришлось подчиниться воле «масс».
— Друзья мои, — обратился я к ним, — из этого вертепа надо бежать, пока не поздно. Вы видите, куда клонится дело. Меня хотят скомпрометировать и уничтожить. Сперва меня, а затем — вас. Лучше дробить камни на мостовой, нежели заниматься научными исследованиями в таких диких условиях. Ведь посмотрите только, с какими чудищами мы имеем дело! Разве это люди? Разве это ученые? Только и занимаются, что подсиживают один другого, делают гадости друг другу. Нет, благодарю покорно, с меня хватит! Да и Константина Эдуардовича Циолковского ругать не позволю.
А в это время за президентским столом появился вице-президент А. С. Бондаренко. Он имел вид человека, получившего «директивы». Улыбаясь, он позвонил в колокольчик. Стулья задвигались, все стали усаживаться. А. С. Бондаренко заговорил:
— Товарищи, сегодня мы обсуждали работы по ионизации, ведущиеся профессором Чижевским в ряде совхозов, в основном в птицесовхозах. Мнения о значении этих работ расходятся. Одна группа специалистов, возглавляемых профессором Завадовским, считает необходимым исследования закончить как совершенно бесперспективные, другая, большая группа, которую здесь представляет товарищ Волковинский, настаивает на необходимости продолжения исследований профессора Чижевского. Коллегия Наркомзема Союза также придерживается последнего мнения и не разделяет точки зрения профессора Завадовского и его группы. Споры по этому вопросу ведутся уже давно, примерно с конца 1930 года, чуть ли не с первых дней опытных работ на птице, когда еще никто не мог сказать, во что выльются эти исследования. Президиум академии внимательно изучил материалы комиссии, возглавляемой Волковинским, и считает, что работы эти следует продолжать как работы большого научного значения. Профессору Чижевскому необходимо помочь, а не уничтожать всего дела в самом его начале.
Далее. Облисполком ЦЧО и Обком ЦЧО отводят для этих работ хутор Нарчук под Воронежем, недалеко от Сельскохозяйственного института. Это предложение, по мнению президиума, следует принять. Кроме того, следует организовать Центральную научно-исследовательскую лабораторию по ионификации и просить автора метода профессора Чижевского ее возглавить. Эта лаборатория будет центральной по отношению к ее опорным пунктам. В свою очередь академия примет меры к тому, чтобы опорные пункты консультировались высококвалифицированными специалистами. Согласие видных ученых уже имеется. Эта реорганизация должна будет привести к хорошей постановке работ и обеспечению руководства. Президиум академии и коллегия Наркомзема не могут отменить решения правительства СССР и должны, наоборот, помогать воплощению этого решения в жизнь. Точку зрения профессора Завадовского и врача Аникина следует осудить. Отказ от работы профессора Чижевского также не может быть принят, так как по этому поводу имеется решение правительства СССР, и ни академия, ни Наркомзем Союза ССР не могут его отменить. Наоборот, задача академии заключается в том, чтобы всеми мерами содействовать углублению исследований профессора Чижевского в области нотификации и тем самым выполнить постановление СНК СССР от 10 апреля 1931 года.
Кроме того, президиум академии просит профессора Чижевского опубликовать в широкой прессе отказ от его прежних работ в области космической биологии, и особенно о биологической роли солнечных извержений. Это теория, не укладывающаяся в рамки марксистско-ленинской идеологии. Отречение такого рода помогло бы вам, профессор Чижевский, в вашей научной работе, безусловно направленной на пользу социалистическому строительству.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 24; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!