Профессор А.Б.Вериго
Береженого и Бог бережет.
Русская пословица
Люди моего поколения помнят научный подвиг профессора Александра Брониславовича Вериго [1], поднявшегося с пятью электрометрами на стратостате «СССР-1-бис» утром 26 июня 1935 года на высоту до 17 километров. Когда некоторые измерения были закончены, в шарообразной кабине неожиданно сквозь кислородную маску зазвучал приказ командира о необходимости покинуть борт стратостата. Углубленный в свои измерения, А. Б. Вериго, по-видимому, не расслышал всех слов приказа, но понял, что следует выбрасываться. Он было уже спокойнейшим образом пошел к выходному люку, как вдруг почувствовал, что чья-то рука поправляет его парашют, туго затягивая лямку на левом плече.
— Эх, профессор, — сказал командир Зилле, — к парашюту надо относиться более внимательно! Не забудьте дернуть вот за это...
Головокружительное по тому времени путешествие на стратостате до 17 километров высоты, измерение интенсивности космического излучения и выброс с огромной высоты на парашюте с кислородными приборами — все это создавало ореол героя и победителя в рискованном научном состязании представителю русской науки профессору Вериго. Теперь, когда эти высоты оставлены далеко позади русской авиацией и космонавтикой, когда плеяда ученых, выходцев из Радиевого института, смело расшифровала таинственный код многих космических излучений, все эти героические поступки кажутся нам детскими и наивными. Но в те времена было совсем не так. А. Б. Вериго стал истинной гордостью русской науки. И в учении о космических лучах имя его всегда будет светиться звездою первой величины, как и имя его предшественника — профессора Виктора Гесса. К. Э. Циолковский был в восторге от подъема Александра Брониславовича. Прочитав газету, он прислал мне краткую записку:
|
|
|
«Ура, дорогой Александр Леонидович! Мы поднимаемся все выше и выше. Привет Вериго от моего имени. Я болею, но не сдаюсь. Ваш К. Циолковский».
Как только я узнал, что Александр Брониславович приехал в Москву, остановился в военной гостинице, что на Екатерининской площади, и уже получил орден Ленина, я и мой друг Михаил Захарович Анненский, созвонившись по телефону, отправились к нему, дабы поздравить с наградой и с блестящим подъемом. Принял он нас радушно и сказал, что располагает временем. Тут я передал ему записку К. Э. Циолковского, которого он знал по моим рассказам. Он бережно положил записку в свой портфель, а затем после официальных приветствий мы пообедали втроем и переговорили обо всех интересующих нас задачах. Когда речь зашла о радиоактивных ионизаторах, он улыбнулся, затем поморщился и сделал выразительный жест рукой.
|
|
|
— Ах, — сказал он, — если бы это была игрушка, все было бы ничего. Дело в том, что радиационные ионизаторы предназначены лечить людей, но ведь это же просто страшно: с гамма-излучением совладать не так-то просто. Конечно, можно применить полоний, но... тут много различных но! Настойчивость Леонида Леонидовича Васильева меня глубоко удивляет: где тут собака зарыта?
С Александром Брониславовичем Вериго я познакомился в 1931 году в Ленинграде. Малорослый, немного тучный человек, он обладал необычайно живыми глазами, богатым воображением и быстрыми движениями. Было понятно, что именно этот человек опускался в подводной лодке, восходил на вершину Эвереста, участвовал в полярной экспедиции, совершил героический полет на стратостате и не расставался с чувствительными электроскопами, изучая пенетрантное излучение при любом подходящем случае и в любом подходящем месте. Он первый разделил космическое излучение на два компонента — мягкую и жесткую составляющие. Пенетрантное излучение было его коньком. Он показывал мне ход кривых ионизации воздуха в связи с высотой, подтверждая тем самым космическое происхождение этой удивительной реакции, за которой в свое время было закреплено имя Виктора Гесса. В ближайшие годы я неоднократно посещал его лабораторию в Радиевом институте, где он каждый раз демонстрировал мне влияние радиоактивных веществ на разрядку электрометра и где я познакомился с молодым ученым Сергеем Николаевичем Верновым, проложившим новые пути в изучении космического излучения. Тогда в Радиевом институте изготовлялись шары-зонды с самописцами и радиопередатчиками для запуска в стратосферу.
|
|
|
А. Б. Вериго был самозабвенный, целеустремленный человек. Его квартира, в которой я как гость бывал неоднократно, изобиловала механическими станками, сверлильными и фрезерными, металлическим ломом и всякого рода, разнообразными электрическими приборами — вольтметрами, амперметрами, омметрами и т. д. Александр Брониславович любил все мастерить сам. Он идеально вытачивал и пригонял друг к другу шайбы, втулки, цилиндры, собственными руками делал электроскопы самых разнообразных систем, в том числе и своей системы, для изучения количества радиоактивного вещества, скорости его распада и т. д. А на стенах висело несколько картин и портретов, в том числе портрет некоего кардинала в красной мантии с серьезным лицом, носившего ту же фамилию — Вериго. «Мой родственник»,— отрекомендовал Александр Брониславович это выразительное лицо. Я недоумевающе посмотрел на него. Он пояснил:
|
|
|
— Это брат моего деда, поляк. Он много жил в России и Польше, возглавлял католическую церковь. Собираю о нем материалы. Историческая личность, оставил неизданные литературные мемуары, но их еще надо найти. Его письмо об этих мемуарах сохранилось.
Можно сказать, что мы подружились с А. Б. Вериго. Помимо большого интереса, который он проявлял к моим биологическим опытам под свинцовыми плитами (я подарил ему оттиск моих карфагенских статей), у нас была общая задача — генерация ионов воздуха. С моей легкой руки уже в 1931 году он совместно с В. А. Подерни предложил радиоактивный аэроионизатор. Я специально приехал из Москвы в Ленинград, чтобы совместными силами обсудить пригодность нового генератора аэроионов, где применялась сернокислая соль радия, смешанная с сернокислым барием, закрепленная в растворе целлулоида в амилацетате.
— Ну а как же быть с излучением радиоактивных веществ?
А. Б. Вериго был смел в этом вопросе — он ответил, подумав, но с явной иронией в голосе:
— Ионизатор — не проблема. Защита от некоторых радиоактивных тел не является неразрешимой задачей, но так как мы еще слишком мало знаем в этой области, то окончательный ответ будет дан в будущем. Бояться тут нечего.
Александр Брониславович не хотел обижать Л. Л. Васильева, которому нравилась мысль о «собственном», «портативном» ионизаторе. Это освобождало его от ссылок на предшественников и открывало пути «самостоятельного движения», что было для него, по-видимому, весьма важно. Самостоятельность — прежде всего, а затем — слава. Он не подумал только о том, какая это слава и чего она, эта слава, стоит. Впереди, очевидно скрытно для посторонних взглядов, мелькало «членство-корреспондентство». Мне стало не по себе, но я сдержался от каких-либо упреков. «Это печально», — подумал я.
Итак, мы проводили втроем немало времени в Радиевом институте, чтобы изучить этот способ со всех сторон. По пути из Радиевого института в гостиницу «Европейская», где для меня бронировался один и тот же тихий и спокойный номер (кажется, № 137), я мог обсудить результаты рабочего дня... Хотя А. Б. Вериго и В. А. Подерни считали, что для индивидуального пользования достаточно 0,2 миллиграмма радия-элемента, у меня создалось впечатление о непригодности радиоактивного ионизатора для получения отрицательных ионов воздуха в терапевтических целях — радиоактивное излучение могло принести вред больным (вспомним хотя бы Анри Беккереля, Пьера и Марию Кюри), и я сказал А. Б. Вериго:
— Мария Кюри скончалась 4 июля 1934 года в Санселльмозе. Всю жизнь она посвятила открытию тайны радия и погибла от злокачественной анемии... Берегитесь, Александр Брониславович, вы слишком панибратски относитесь к радию!
Но он только махнул рукой.
Меня тревожила мысль, что польза от аэроионизации может быть в конце концов сведена к нулю вредом от радиоактивного излучения. Эта уверенность приобрела еще большие доказательства после того, как я мог самолично и досконально изучить этот важный вопрос. Радиоактивные вещества я приобрел в Институте метрологии, бывшей Главной палате мер и весов, при содействии моего друга профессора Леонида Николаевича Богоявленского. Полкилограмма зеленой окиси урана стоили в те годы около пятнадцати рублей, и отпускалась она по простой бумажке от учреждения. В те годы еще не знали всей чудовищной будущности радиоактивных веществ, когда десятки тысяч людей погибали и погибают от них при мирных занятиях, уж не говоря об атомных и водородных сверхбомбах, грозящих гибелью всему человечеству. Я привез банки и баночки с притертыми пробками, наполненные радиоактивными веществами, прямо домой, на Тверской бульвар, и поставил их на столик, в двух метрах от своей кровати. Вез я эти баночки в чемодане с бельем и платьем и обращался с ними весьма вольготно, хотя хорошо знал историю ожогов первых исследователей радия. Да что за важность эти белые и зеленые порошки! Нужно ли было их опасаться? Впрочем, я видел в лаборатории Вериго толстенные, семисантиметровые, свинцовые шарообразные контейнеры, внутри которых содержались маленькие ампулы с радиоактивными веществами. Защита!
Александр Брониславович не только показывал мне свинцовые контейнеры с ампулами, содержащими соль радия и радиоактивные элементы — полоний, торий, но и, пренебрегая защитой, давал мне их в руки, подержать как чудо из чудес... Я держал их секунду-другую, бережно кладя затем на место. Вериго закрывал контейнер, смотрел мне в глаза и говорил:
— Мы оперируем с ними как с простыми веществами, а это — сплошная философия в порошке, тайна мироздания в виде мела. Волков бояться — в лес не ходить. В лаборатории все электрометры разряжаются мгновенно. Здесь все заражено радиоактивностью. Вот посмотрите... И вы уже заразились, как только пришли сюда и подержали ампулы с солью радия в своих руках. Но не бойтесь. Ха-ха!
Умер Александр Брониславович недавно и, возможно, от небрежного отношения к этому чуду.
И все же надо было посмотреть, как реагируют на эту выставку банок мои электрометры и электроскопы.
Через несколько дней я выбрал время, чтобы осуществить данную мысль. Поставил на стол сверкающий и очень чувствительный электрометр и сделал попытку его зарядить. Увы, ни натертые палочки стекла и смолы, ни столбики Зомбони не могли зарядить прибор более чем на некоторую долю секунды. Он мгновенно разряжался. Вначале я даже допускал, что в приборе нарушена изоляция, повозился с прибором, протер, наличие хлористого кальция в соответствующем месте проверил, посмотрел на сухость прибора. И все же он мгновенно разряжался. Я вынул из шкафа другой электрометр отечественного изготовления — он так же быстро разряжался, не проходило и доли секунды. Я начал сердиться. Отодвинул стол на четыре метра. Картина почти не изменилась. И этот электрометр разряжался почти так же быстро, как и первый. Я отодвинул стол с электрометром к стене, а банки поставил на подоконник. Быстрота разрядки оказалась одна и та же. Новая мысль пришла мне в голову. Я вымыл руки горячей водой, надеясь смыть неуловимые частицы радиоактивного вещества, которые могли прилипнуть к рукам при переносе банок. Но электрометр упорно разряжался так же быстро настолько быстро, что секундомер можно было не употреблять. Наконец я вынес банки в переднюю и снова вымыл руки. Переждал с полчаса. Время разрядки электрометра несколько увеличилось. И только через несколько часов можно было пользоваться секундомером. Все же радиация в моей комнате была чрезмерной. Пришлось мокрой тряпкой протереть все вещи: стол и подоконник, на котором стояли мои баночки, и некоторые предметы, находившиеся поблизости, а тряпку поскорее выбросить в помойное ведро. И все же разрядка электрометра была чрезвычайно быстрой. На другой день, и на третий, и на пятый разрядка была еще очень большой. Я опять мыл вещи, мылся сам, переменил костюм, белье — всего этого было мало. Тогда я понял, что многие вещи, с которыми соприкасались мои банки, да и я сам — все было заражено радиоактивностью. Я запер свою комнату, помылся в бане и переехал на неделю в пустовавшую комнату одного приятеля. В чемодане я привез хорошо протертый электрометр, столбик Зомбони и секундомер. На другой день рано утром я не без волнения приступил к опытам. Увы, они не принесли мне облегчения. Я сам оказался еще сильно радиоактивным, несмотря на мытье, бани, смену белья, верхнего платья, даже шляпы и т. д. Одновременно банки с радиоактивными веществами, завернутые в несколько газет, я отвез в лабораторию и запер в сейф, а сейф был передвинут далеко в коридор, а затем помещен в подвал. За сейфом я следовал с электрометрами, к удивлению моих сотрудников, и настойчиво изучал все один и тот же вопрос.
Однако я не удержался от некоторого удовольствия. Я взял лист писчей бумаги и несколько раз коснулся им банки с урановой солью, предварительно написав Л. Н. Богоявленскому:
«Дорогой Леонид Николаевич! Радиоактивный привет из Москвы. Этим листом можете свободно разрядить любой электрометр. Какова сила! Пишите! Ваш А. Чижевский».
Через несколько дней я получил ответ, в котором была фраза: «Зачем вы высыпали зеленую окись урана на писчую бумагу?» Я ответил: «Вы ошиблись: сама поверхность банок была зело радиоактивна!»
У меня могут спросить, как я себя чувствовал после облучения такого рода. Что я могу сказать? Мой опыт не распространяется на других людей, более чувствительных к радиоактивному облучению. И здесь — индивидуальность! Поэтому мой личный опыт мало что значит. Однако, изучая свою кровь, а я очень хорошо знал картину своей крови, ибо структура крови была также моим коньком, так вот, моя кровь несколько изменилась: вместо обычного числа лейкоцитов — 7000 в 1 мм3, я стал насчитывать вдруг до 3500. Но уже через две недели число их повысилось до 5000. Я ждал дальнейшего увеличения числа лейкоцитов до нормы, но так в ближайшие годы и не дождался. Только 9 июля 1943 года врач Владимир Федорович Гроссе дважды сам лично просчитал число лейкоцитов и нашел норму. После этого он препарат отдал мне. Гроссе подсчитал верно. Следовательно, понадобились годы, чтобы костный мозг пришел в норму после облучения радиоактивными веществами. Теперь, в 1963 году, мы понимаем, что все это значит: мой организм пережил благополучно мощное облучение, которому он подвергся по моей ошибке. Все это вынудило меня насторожиться. Насторожиться во что бы то ни стало. И я действительно стал очень осторожен с радиоактивными веществами. Уже тогда я понял их губительную мощь, не зная еще подробностей. Я ужасался, когда видел в одном академическом институте, как белый порошок вроде талька или зубного порошка, искусственный изотоп с мощным излучением, пересыпался с такой же небрежностью, с какой мы привыкли обращаться с безвредным зубным порошком. Все это могло привести к заболеванию раком и рождению неполноценных детей. Я знал губительную силу радиоактивного излучения в 1932-1934 годах, позже Анри Беккереля почти на 38 лет, позже Пьера Кюри — на 36 лет. Я знал примерно тогда же, когда это хорошо знала Мария Кюри, умершая от лучевой болезни 4 июля 1934 года. В чем же дело? Почему так медленно прогрессирует человеческое знание, в частности медицина?
Медленный прогресс медицины! Это сказано слабо, даже неверно! Зная замысловатые ожоги Беккереля, Пьера и Марии Кюри, можно было бы «раскинуть мыслью» о дальнейшем действии этого лучистого явления. Появилась кюритерапия. Почему же сразу врачи не изучили зеркало организма — кровь? Ведь гематология была уже в расцвете сил. Но ничего подобного не произошло: понадобилось еще сорок лет, прежде чем врачи вплотную занялись проблемой действия радиоактивных веществ на костный мозг. Но это не ошибка, а трагедия, встречающаяся в медицине на каждом шагу. Конечно, я бы мог уже тогда написать статью по этому поводу, но вот напечатать ее в отечественной прессе не удалось бы — это как пить дать! Появились бы «рецензенты», и моя статья была бы положена под сукно как непригодная. Все записи я делал только для себя одного и ждал... много, много лет. Трагедия необычайности радиоактивной материи для человечества вторила моим записям.
Непосредственное общение с радиоактивными веществами многому научило меня, и я стал весьма осторожным в обращении с ними — иначе было нельзя. Личный опыт ядовитого загрязнения радиоактивными веществами привел меня к необходимости пересмотра вопроса о радиоактивных ионизаторах воздуха для терапевтических целей. Я решительно отверг их в I932 году, но согласился на публикацию первой работы профессора А. Б. Вериго и В. А. Подерни только при условии определенного заглавия статьи, а именно: «Применение радиоактивных веществ для получения униполярной ионизации воздуха в целях физиологического эксперимента». Эта статья была опубликована под моей редакцией в печатном органе руководимой мною Центральной научно-исследовательской лаборатории ионификации «Проблемы ионификации» (т. 3. С. 380. 1934).
Из заглавия статьи было ясно, что данный способ может быть применен только «в целях физиологического эксперимента», но не для лечения больных аэроионами. Границы были обрисованы ясно!
И тем не менее произошла, я так думаю, страшная, для многих непоправимая ошибка: радиационные аэроионизаторы стали изготавливаться в массовом порядке и скоро наводнили собой больницы, клиники и поликлиники Ленинграда. Я протестовал, требовал пересмотра схемы этих ионизаторов, но это не имело ровно никакого значения. Машина заработала... Мастера и слесари получали дополнительные деньги. Врачи писали и печатали благоприятные отчеты, защищали кандидатские и докторские диссертации, делали себе имя, занимали кафедры. Радиационный способ был назван «портативным», удобным. Кстати, слово «портативный» (домашний) было особенно приятно Отделу новой техники Минздрава СССР.
Никто не помышлял о тяжелых последствиях облучения человека, это в расчет не принималось, в историях болезней не отмечалось, за больными далее не следили. Словом, в этой области царствовал безграничный произвол. Вот гипертоническую болезнь или бронхиальную астму вылечили радиоактивные отрицательные аэроионы, а что сделалось с человеком через полгода-год? Этого никто не знал, это никого не интересовало. Я писал письма профессору Л. Л. Васильеву, на совести которого лежало «внедрение» в практику радиоактивных аэроионизаторов, но, к сожалению, этот мой напор не имел никакого действия, но резко порвал нашу многолетнюю дружбу. Л. Л. Васильев сердился и отвечал мне, что «защита» радиоактивных аэроионизаторов достаточно велика, чтобы люди не заболевали лучевой болезнью. Как ни странно, он добился у А. Б. Вериго (перед самой его смертью) расчета, согласно которому малая величина радиоактивного вещества физиологически «недеятельна». Об этом много говорили, но радиоактивные аэроионизаторы продолжали внедрять в медицинские учреждения. Я опять негодовал и неоднократно лично осматривал эту «защиту», делал вычисления, писал протесты. И каждый раз я оставался неудовлетворенным: даже недействующий аэроионизатор разряжал электрометр быстрее, чем об этом говорили расчетные данные. «Значит, — думал я, — радиоактивные лучи где-то прорывались вовне». Затем радиоактивные аэроионизаторы были сконструированы в Швейцарии — Мерсье и Жуаэ, а затем и в США — фирмой ВЕЗИКС, правда, для физиологических опытов над животными.
Эти обстоятельства подбодрили моих научных противников:
— И в Швейцарии, и в США тоже радиоактивные ионизаторы воздуха в ходу...
Я перебивал и дополнял:
— Да, для опытов над животными...
Я был первым в мировой литературе, кто грозно заговорил о лучевой опасности. Это было в 1933-1934 годах, когда профессор Л. Л. Васильев пытался вопреки моим протестам ввести радиационные ионизаторы в больницы и клиники. Я еще в те далекие времена наложил вето на радиационное облучение и имевшейся у меня властью ученого-специалиста запретил изготовление радиационных ионизаторов. Но Л. Л. Васильев повел грубую борьбу с моим указанием и в ближайшие годы, и особенно в годы послевоенные, усиленно агитировал за радиационные ионизаторы. Таким образом, были облучены многие тысячи людей, лечившихся ионами и не подозревавших об опасности, которую нес им радиационный прибор. Только в результате моих выступлений в печати и в Минздраве СССР в 1962 году были категорически запрещены радиационные ионизаторы (типа Вериго — Штейнбок). Так бесславно закончилась эпопея Л. Л. Васильева оттеснить меня от моего детища хотя бы путем пропаганды опасного для жизни человека ионизатора.
Конечно, все это мелочь по сравнению с тем адом радиоактивности, который создал человек на своей Земле. Но о моих писаниях вспомнил врач К. С. Мещеряков, вспомнил и я.
Вот что писал мне в 1962 году по этому поводу доктор медицины Андрэ Денье, мой старый друг, лечащий больных отрицательными аэроионами более четверти века:
«Американцы выбрасывают на рынок аппараты, продуцирующие отрицательные ионы, которые ничего не дают (вследствие малой кинетической энергии). Это создаст скверное впечатление, если они это не исправят. Вы должны опубликовать статью в журнале «Электрорадиология» по вопросу об отрицательных ионах. Эта статья будет содержать резюме Ваших работ и поставит точку над «i», ведь Вы являетесь «отцом» аэроионотерапии».
Повторный спор с профессором Л. Л. Васильевым у нас состоялся много лет спустя. А вот в те годы, когда я пригласил Л. Л. Васильева консультантом в свою лабораторию и он впервые познакомился с тем, что такое аэроионы, а профессор А. Б. Вериго вместе с В. А. Подерни был вскоре занят конструкцией радиоактивного аэроионизатора, я часто бывал в Питере, рассматривал каждый раз у Вериго портрет кардинала, спорил с Л. Л. Васильевым и его сотрудниками и принимал их у себя в номере гостиницы «Европейская». Сидя за стаканчиком красного вина, мы вели самые разнообразные разговоры. Как далеки были мои сотоварищи от понимания записи, которую мы с К. Э. Циолковским разобрали по косточкам и поняли весь ужас того, что готовит современная физика бедному человечеству во имя какой-то таинственной цели. Тогда еще не было слова «аннигиляция», но легко было понять, что полное превращение материи в энергию не только сулит человечеству необычайные силы, но и может привести его к «концу света», как говорил мне шепотом Константин Эдуардович. Это была тогда наша тайна: полное превращение. И, несмотря на такое пессимистическое мировоззрение, он все же думал: а вдруг выйдет по Апокалипсису? Тогда человечество приобретет величайшую мощь и в конце концов, через миллиарды лет, человек расселится по всему Космосу.
— Будем думать так! — говорил он. — Это поможет нам бороться с властью Люцифера, который блаженно потирает руки при мысли о гибели человечества, забывая о том, что и сам он погибнет в общем катаклизме.
Как раз примерно в то время, когда Джеймс Чедвик открыл нейтрон (27 февраля 1932 г.), мы говорили с Александром Брониславовичем о К. Э. Циолковском и о возможности атомного ракетного двигателя, о котором Циолковский писал уже много лет назад, а именно в 1911 году: «Если бы можно было достаточно ускорить разложение радия или других радиоактивных тел, каковы, вероятно, все тела...» Я повторил это место из статьи К. Э. Циолковского и ждал ответа.
Мы сидели и пили чай. Я сидел за столом прямо перед портретом кардинала и мог еще раз сравнить их лица — Вериго и кардинала. Между ними действительно было много фамильного сходства. Та же несколько грузная фигура, тот же овал лица, те же брови, умные глаза и то же очертание рта. Слегка улыбающееся лицо храброго человека, знающего себе цену. «Кардинал космических лучей», — подумал я об Александре Брониславовиче, который в этот момент смотрел, не закипела ли снова вода в электрическом чайнике: он официально жил холостяком и хозяйничал сам. А впрочем, это сходство могло быть случайным — ведь даже родственники, даже родные братья не похожи один на другого.
— Для прогресса науки это было бы очень важно, но для человечества — катастрофично, — сказал он, беря из вазочки печенье. — Но мы находимся только в начале необычайного развития этой области знания. Мы даже не знаем, что будет дальше... Циолковский — смелый фантазер, фантаст, и если он прав, то можно предвидеть печальное будущее человечества. Если атом превратить в энергию для реактивного двигателя, то тот же атом разрушит Землю, притом так, что не останется и пепла. Это обоюдоострая штука. Атомные силы, о которых мечтал Циолковский для своих кораблей-ракет, могут стать оружием в руках злого человека и погубить мир. А без атомных сил и корабль Циолковского не межзвездный корабль. Космическим ракетам-кораблям надо придать огромную скорость — именно такую скорость, которую можно получить только в результате распада материи на энергию, а знание этого способа уже равносильно всеобщей земной катастрофе — около 10100 эрг.
— Мне иногда думается, что физики не должны были бы идти по этому опасному пути, — говорил Александр Брониславович. — Ведь детям строго запрещается игра с огнем, так почему бы правительствам не запретить физикам, под страхом смертной казни, дальнейшее изучение этого вопроса? К сожалению, уже тысячи физиков работают именно в этой области. Вот приходите к нам в институт, и я покажу вам ускоритель частиц Льва Владимировича Мысовского. Эта массивнейшая игрушка достойна внимания философов! Что же ему не запретили создавать эту игрушку, а наоборот, его поощряли? И это только начало. Наши младшие современники доживут до грандиозных ускорителей — это ясно, а чем все это кончится — вопрос! Гитлер тоже не спит! Не дремлют темные силы мира, они-то и воспользуются результатами работ профессора Мы совского и других физиков этого профиля.
— Теперь, — продолжал он, — мир становится все более и более действенным. Одна группа людей видит в атоме силу для покорения неугодных или их уничтожения, другая в атоме усматривает великую будущность человека, освобожденного от труда. Но пока это все только иллюзии, и во что это выльется — сказать трудно. С каждым годом эта двойственность все заметнее. Еще совсем недавно я опускался с электроскопом в подводной лодке и получил вот эту кривую уменьшения космических лучей, а затем поднимался на вершину Эвереста, и вот перед вами другие, противоположные кривые. Но эти наблюдения важны для исследователей и добрых намерений; допустим, нам надо знать интенсивность космического излучения в межпланетном пространстве, а это важно для учения Циолковского для космических кораблей. И в то же время физики уже начали строить ускорители частиц, и это может привести к совершенно другим результатам — к разрушению материи и гибели всего. Мысль человека за эти годы пережила коренной перелом— от благожелательной натурфилософии к зловещему завоеванию разрушающих сил, гнездящихся внутри материи. Это находится уже очень далеко от учения Циолковского и завоевания Космоса и приближается к другому полюсу человеческих возможностей — к разрушению Земли.
Мысль А. Б. Вериго о том, что детям запрещается игра с огнем, мне понравилась. Я разделял его интуитивную (в те времена) уверенность в том, что уже родились и существовали две явно противоположные друг другу точки зрения на призвание физиков, понимая слово «призвание» в моральном аспекте. Одна точка зрения — это точка зрения К. Э. Циолковского: разум человека — для расселения по Вселенной; другая: разум человека — для гибели Земли!
— Увидите Циолковского, передайте, что многие советские физики одобряют его идею расселения человечества во Вселенной. Скажите ему, что те же физики считают, что изучение распада атома можно вести только в этом направлении, а не в каком-либо ином. Мы хотим больше всего мира, так же как и Циолковский. Для нас война так же страшна, как и самоубийство. И лично я работаю с космическими лучами и с радиоактивными веществами для блага человека.
— А радиоактивные ионизаторы воздуха? — спросил я.
— Да это пустяки — Леонид Леонидович просил. Изживется!
А. Б. Вериго считал свой «радиоактивный», или «радиационный», ионизатор воздуха только игрушкой, которой могли забавляться разные детки среднего возраста.
— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, — говорил он, а сам смеялся. — Они дьявольски усложняют вопрос, в то время как вы хотите упростить его, применяя тихий, или темный, разряд с острий. Кроме того, я и Подерни получаем от них зарплату, впрочем, это деньги вашей лаборатории, и, если бы вы стукнули кулаком по столу в присутствии Леонида Леонидовича, радиационные ионизаторы были бы выброшены за борт. Но вы поступаете мягко, в ущерб своим личным идеям. На вашей мягкости, как видно, зарабатывают другие... Пеняйте за все на самого себя!
— Ах, вот как! Значит, — говорил я, — вы считаете, что вина продвижения радиоактивных ионизаторов лежит на мне?
— Отнюдь нет! Но вы слишком мягкий человек, и отсюда все ваши беды. Вы должны требовать в соответствии с постановлением Совнаркома от апреля прошлого года, а вы просите... Вы должны гнать от себя непослушных, а вы опять-таки просите, надеясь на доброе начало в человеке. Вы должны поступать круто и безжалостно с тем, кто не повинуется вам, а вы уговариваете... Я, Александр Леонидович, не ставлю это вам в упрек: вы видите в человеке человека, а не дикого зверя, заботящегося о своей утробе... Вас должны считать начальником в полном смысле этого слова: приказ должен быть выполнен, а вы даете себя похлопать по плечу и верите обманщикам и ловким пройдохам... Какой-то бездарный субъект вроде Кауфмана строчит на вас пасквиль, а потом чуть ли не два года в научных кругах идет об этом разговор, клевета растет, как снежная лавина, вас компрометируют, грязнят, вешают на вас всех собак. А вы, вместо того чтобы положить конец этому безобразию, пригласить всех на собрание и громогласно отчитать их, да так, чтобы их пробрал пот, чтобы они поняли свои преступления, вы любезно печатаете их статьи в вашем же научном органе, под вашей же редакцией. Помилуйте, да при таких обстоятельствах все свиньи положат ноги на стол! Вы уж простите меня, но я дружески порицаю ваше поведение и очень огорчен, что вы не стукнете вовремя кулаком по столу. Боюсь также, что ваша непротивленческая политика обернется на всю ионизацию и ею завладеют проходимцы, а вас выгонят вон! Немудрено, что тенденция такого рода уже проявляет себя даже у нас в Ленинграде. Уже некоторые господа от науки поговаривают о том, что такая многообещающая тема должна быть отдана им, иначе говоря, они надеются присвоить ваше открытие себе, зная вашу мягкость. За душой у них нет ничего, зато есть апломб, и... попробуйте-ка не выполнить их распоряжение... Они выгонят вас вон, не считаясь ни с именем, ни с научными заслугами, ибо вы слишком мягкий человек. Вся их «наука» заключается в поисках способных людей, которых можно было бы оседлать, как ишаков. Ишаки работают на них и помогают им получать высокие должности и звания. Подкоп под ваши работы идет уже давно, и я все искал случая, чтобы переговорить с вами на эту тему и предостеречь вас от неминуемой беды, если вы не измените своей политики. Пора вам взять бразды правления в свои руки и показать им кузькину мать. Вы слишком расположены к Леониду Леонидовичу, а он делает себе сногсшибательную карьеру на аэроионах и старается обойти вас с помощью радиоактивного ионизатора, оттолкнуть вас... Его ученик Петров заведомо делает вам гадости, отрицая влияние ионов и превознося электрические поля. Другой его ученик, Гольденберг, готов вас съесть живьем, ибо учитель это поощряет, физиолог Лапицкий — тоже хорош! Вместе с Леонидом Леонидовичем все они готовы утопить вас в ложке воды... Вот каковы дела. А вы ежемесячно переводите им деньги, которые идут по двум направлениям — для вашего уничтожения и для их собственного возвеличивания, хотя сами они способны только на малое... Без вас они — круглые нули.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 30; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!