И начался самый напряженный период работы над будущей «Войной и миром». 6 страница
Автор находит в «Ясной Поляне» неодобрительный отзыв о духовенстве, но считает, что вера и служители веры не одно и то же, и заканчивает рассуждения по данному вопросу словами, что «не антирелигиозные тенденции видны в журнале графа Толстого, а скорее совершенно противные, то есть религиозные. Современный материализм не сойдется с ним ни под каким видом».
Получив это заключение о «Ясной Поляне», Головнин копию его отправил Валуеву вместе со следующим отношением:
«Ваше превосходительство от 3 октября изволили сообщить мне некоторые замечания на общее направление издаваемого графом Толстым журнала «Ясная Поляна».
Вследствие сего, вышедшие до настоящего времени книжки этого издания, несмотря на то, что Министерство народного просвещения своевременно следило за оным, снова, по моему распоряжению, были подвергнуты тщательному пересмотру, и я долгом считаю препроводить у сего к Вам, Милостивый Государь, копию с донесения мне по этому предмету. Из этого донесения Ваше превосходительство изволите усмотреть, что в направлении помянутого издания нет ничего вредного и противного религии, но встречаются крайности педагогических воззрений, которые подлежат критике в ученых педагогических журналах, а никак не запрещению со стороны цензуры. Вообще я должен сказать, что деятельность графа Толстого по педагогической части заслуживает полного уважения, и Министерство народного просвещения обязано помогать ему и оказывать сочувствие, хотя и не может разделять всех его мыслей, от которых после многостороннего обсуждения, он и сам, вероятно, откажется»115.
|
|
|
XIX
В архиве Толстого сохранилось несколько писем к нему разных лиц с отзывами о «Ясной Поляне». Так, профессор Московского
- 564 -
университета С. А. Рачинский в письме от 22 мая 1862 года писал Толстому:
«Во многих из Ваших положений, которые кажутся парадоксами в силу привычки к совсем иному, лежит неотразимая истина. Я, конечно, не могу говорить об этом предмете с авторитетом опыта, но у меня нет педагогических предрассудков, и я помню собственное детство и детство моих товарищей... Нет возможности отвергнуть, что каждый из нас не знает ни единой йоты, кроме того, что он узнал свободно, что он взял сам, а не принял пассивно»116.
Друг Пушкина, ректор Петербургского университета П. А. Плетнев писал Толстому 20 марта 1862 года, что он и его жена, слушая чтение их детьми пересказа «Робинзона», напечатанного в одной из «Книжек» «Ясной Поляны», пришли в восхищение, а их восьмилетний сын после этого прочитал всех «Робинзонов», какие ему удалось достать в книжных лавках, и нашел, что «понятнее и интереснее «Робинзона», напечатанного в «Книжке» «Ясной Поляны», он ничего не отыскал»117. Толстой, отвечая П. А. Плетневу 1 мая, писал: «Ради бога простите меня, многоуважаемый Петр Александрович, что еще не отвечал вам. Я тем более виноват, что мне редко удается получать письма столь приятные, как ваши. Ваше высказываемое сочувствие мне очень дорого. А Робинзона вы похвалили самым лестным для меня образом... Желал бы, чтобы вашему молодому человеку понравились повести 4-й книжки «Ложкой кормит, а стеблем глаз колет» так же, как Робинзон. Критика его очень мне дорога — ежели он по отцу пошел»118.
|
|
|
Полное согласие с принципами «Ясной Поляны» выразила известная в свое время писательница и переводчица Е. Н. Ахматова, друг Н. И. Пирогова, бывшая в переписке с Некрасовым. В обширном письме от 30 июля — 6 августа 1862 года она писала: «Чем более я читаю Ваши статьи в «Ясной Поляне», тем более я удивляюсь, до какой степени Ваши взгляды сходятся с моими... Ваши слова в одной из Ваших статей, что учитель не имеет права притеснять ученика на том основании, что ему только десять или двенадцать лет, когда это такой же человек, окончательно привели меня в восторг, потому что они убедили меня, что мнения мои были не парадоксальны, не эксцентричны, что их могут иметь и другие, не одна я... Ваши мнения внушены были Вам не только Вашей наблюдательностью, но и Вашей любовью к человечеству вообще. Вы, заботясь о народном образовании, хотите принести пользу всем русским детям вообще...».
|
|
|
- 565 -
Далее Ахматова писала, что на опыте воспитания своего семилетнего сына она вполне убедилась в бесплодности принудительного образования.
Толстой был очень обрадован письмом Ахматовой и в ответном письме от 1 октября писал ей: «С тех пор, как я занимаюсь школами и журналом, я не слыхал ни от кого слова сочувствия, которое бы было мне столь приятно и драгоценно, как письмо, полученное от вас... Дорого мне то, что вы просто вследствие того, что любите своего Сережу и непредубежденно, ясно смотрите на мир, дошли до совершенно тех же убеждений, до которых дошел я, мне кажется, иным путем».
Далее Толстой просил у Ахматовой разрешения напечатать с сокращениями ее письмо в своем журнале, прибавляя: «Вы не можете сами чувствовать всей важности, которую в моих глазах и в глазах публики [имеют] ваши слова, вытекающие из источника, совершенно противуположного тому, из которого идет большая часть литературы, — из сердца»119.
|
|
|
Ахматова дала согласие на напечатание ее письма, но вследствие прекращения «Ясной Поляны» письмо ее в печати не появилось.
Другая писательница, М. А. Маркович, автор рассказов из крестьянской жизни, пользовавшаяся в 1860-е годы большой известностью и печатавшаяся под псевдонимом Марко Вовчок, прислала Толстому из Парижа восторженное письмо по поводу его статей в «Ясной Поляне», датированное 9 мая (нов. ст.) 1862 года. Она писала: «Ваша книга хорошая, в ней все правда. Я над ней плакала, не выходит у меня из головы самостоятельная дворовая девочка, и маленький вор, и Кыска, и белый карапузик, и тот большой, что дрова несет и на ходу складывает, и трое, что с вами гуляли ввечеру, и все, все. Я видела и слышала, как пели дети странными, дрожащими голосами в приюте графа Потоцкого в Немирове, как вы видели и слышали за границей. Я после по ночам слышала эти голоса». В заключение письма М. А. Маркович спрашивала Толстого, не может ли ему пригодиться ее помощь. «Научите меня, что делать, и я буду из всех сил стараться»120.
Толстой ответил М. А. Маркович 19 мая. Он писал: «Ваш искренний сочувственный голос очень был мне приятен, от души благодарю вас за то, что вы написали мне». Толстой просил Маркович присылать ему то, что она напишет для «Ясной Поляны», и просил позволения «быть откровенным»121. Но сотрудничество
- 566 -
М. А. Маркович в «Ясной Поляне» почему-то не осуществилось.
Было бы очень интересно найти какие-либо материалы по вопросу о том впечатлении, какое производила «Ясная Поляна» на лиц, непосредственно занятых педагогической работой, — на учителей народных и средних школ. Но, к сожалению, по этому вопросу мы имеем только одно свидетельство — известного впоследствии педагога Н. Ф. Бунакова, который в год появления «Ясной Поляны» занимал место учителя в Вологодской гимназии. В своих воспоминаниях Бунаков рассказывает:
«Не могу умолчать о том впечатлении, какое произвели на меня и моих вологодских друзей первые педагогические статьи Л. Н. Толстого в его журнале «Ясная Поляна». Они нам казались откровением и истинно «новым словом». Мы с жадностью читали их. В Вологде тотчас основалась и школа на новых началах, в духе яснополянской»122.
Глава одиннадцатая
ЖЕНИТЬБА Л. Н. ТОЛСТОГО.
ПЕРВЫЙ ГОД СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ
(1862—1863)
I
В последних числах июля 1862 года, живя в Москве и находясь в взволнованном и возбужденном состоянии после произведенного у него обыска, Толстой старался забыться и рассеяться в обществе своих знакомых. Он стал чаще бывать у Берсов, живших в то время на даче в Покровском-Стрешневе, в двенадцати верстах от Москвы.
В начале августа, когда Толстой уже уехал в Ясную Поляну, Л. А. Берс вместе с тремя дочерьми и младшим сыном Володей собралась навестить своего отца А. М. Исленьева, жившего в своем имении Ивицы Тульской губернии Одоевского уезда. По дороге она решила заехать в Ясную Поляну, отстоявшую от Ивиц в пятидесяти верстах. Поводом к такому заезду было, по словам С. А. Толстой, желание ее матери повидаться с другом своего детства М. Н. Толстой, гостившей в то время у брата. Но, кроме этого, несомненно, решение Л. А. Берс было вызвано также и тем вниманием, которое Толстой оказывал ее дочерям.
В Ясной Поляне Берсы пробыли двое суток.
Софья Андреевна в своих воспоминаниях рассказывает, как она поздно вечером, сидя на балконе яснополянского дома, любовалась открывавшимся перед нею чудесным видом; как приходил к ней Лев Николаевич и в разговоре сказал ей: «Какая вы вся ясная, простая»; как он помогал приготовлять для нее постель в комнате «под сводами»1.
На другой день Толстой устроил пикник в лесу Засека. На пикник были приглашены также соседи — педагоги тульской гимназии с их семьями. Сестрам Берс было очень весело.
Повидимому, приезд в Ясную Поляну семьи Берсов и особенно Софьи Андреевны имел для Толстого решающее значение в вопросе о женитьбе. Вероятно, именно теперь он, как изображенный
- 568 -
им впоследствии Левин, почувствовал: «Нет, как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая, я не могу вернуться к ней. Я люблю ее». Быть может, как тот же Левин, он теперь «с отвращением вспомнил свои мечты женитьбы на крестьянке»2.
Из Ясной Поляны Берсы уехали в Ивицы. На следующий день туда же явился и Толстой.
Здесь произошло объяснение Льва Николаевича с Софьей Андреевной при помощи начальных букв нескольких слов, описанное впоследствии в «Анне Карениной».
Вечером, оставшись вдвоем с Софьей Андреевной в той комнате, где перед тем происходила игра в карты и стоял покрытый зеленым сукном ломберный стол, Лев Николаевич предложил Софье Андреевне прочесть то, что он напишет мелом на столе одними начальными буквами. Он стер щеткой все карточные записи и написал начальными буквами следующую фразу: «Ваше присутствие слишком живо напоминает мне мою старость и невозможность счастия, и именно вы»3.
Софья Андреевна тут же написала ему ответ также одними начальными буквами, но содержание этого ответа исчезло из ее памяти.
Невольной свидетельницей этого объяснения явилась младшая сестра Софьи Андреевны Таня, которая, спасаясь от настойчивых упрашиваний что-нибудь спеть, забилась под рояль, стоявший в той же комнате. По ее рассказу, некоторые слова Лев Николаевич подсказывал ее сестре4.
С. А. Толстая в своих воспоминаниях рассказывает, что Лев Николаевич в тот же вечер написал ей начальными буквами еще две фразы («В Вашем семействе существует ложный взгляд на меня и вашу сестру Лизу. Защитите меня вы с вашей сестрой Танечкой»), но это, как кажется, ошибка ее памяти, опровергаемая письмами к ней Толстого от 9 и 14 сентября и его записью в дневнике от 28 августа, делающими этот эпизод хронологически не вполне ясным (очевидно, Толстой написал эти фразы начальными буквами 28 августа).
«Взволнованная и счастливая, я ушла спать», — вспоминала Софья Андреевна. Ее старшая сестра Лиза, мечтавшая о замужестве со Львом Николаевичем, видя его отношение к Соне, была очень расстроена.
На другой день Толстой уехал, взявши с Л. А. Берс слово, что на обратном пути она еще раз заедет в Ясную Поляну.
- 569 -
Л. А. Берс обещание выполнила, но на этот раз Берсы пробыли в Ясной Поляне совсем недолго. Толстой вместе с ними в том же экипаже отправился в Москву.
II
В Москву Толстой приехал, повидимому, 21 августа. Он снял небольшую квартиру у какого-то немца-сапожника. Здесь он занялся работой над двумя статьями для «Ясной Поляны»: «Об общественной деятельности на поприще народного образования» и «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» Обе эти статьи были частью им написаны, частью продиктованы жившим в то время в Москве учителям его школы. Кроме того, тогда же начат был Толстым ответ на статью Е. Л. Маркова об его школе, законченный уже в феврале 1863 года и напечатанный под названием «Прогресс и определение образования».
Но не литературно-педагогические работы были главным делом, ради которого Толстой жил в Москве. Главным делом его было выяснение своих отношений с Софьей Андреевной.
Семейство Берсов продолжало жить на даче в Покровском-Стрешневе, и Толстой стал часто бывать у них. Чувствуя необходимость разобраться в своих отношениях к заинтересовавшей его девушке, Толстой возобновляет оставленный им дневник и ведет его почти ежедневно. В первой после возобновления дневника записи 23 августа он пишет: «Ночевал у Берсов. Ребенок! Похоже! А путаница большая. О, коли бы выбраться на ясное и честное кресло!»
Вспоминая, очевидно, свои прежние увлечения, из которых ни одно не было достаточно глубоким, он далее пишет: «Я боюсь себя: что ежели и это — желанье любви, а не любовь? Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны, и все-таки оно. Ребенок! Похоже».
На следующий день: «Встал здоров с особенно светлой головой, писалось хорошо, но содержанье бедно. Потом так грустно, как давно не было. Нет у меня друзей, нет! Я один. Были друзья, когда я служил мамону, и нет, когда служу правде».
А друзья ему особенно необходимы были теперь, когда решался важнейший вопрос его жизни.
26 августа: «Пошел к Берсам пешком, покойно, уютно. Девичий хохот. С. нехороша, вульгарна была, но занимает. Дала прочесть повесть. Что за энергия правды и простоты. Ее мучает неясность. Всё я читал без замиранья, без признака ревности или зависти, но «необычайно непривлекательной наружности» и «переменчивость суждений» задело славно. Я успокоился. Всё это не про меня. Труд и только удовлетворение потребности».
- 570 -
Повесть, о которой здесь говорится, была написана Софьей Андреевной, когда ей было 16 лет. В повести изображались все три сестры Берс и их мать, а также и Толстой под именем князя Дублицкого, причем отмечалась «необычайно непривлекательная наружность» и «переменчивость суждений» князя. Повесть была сожжена Софьей Андреевной перед выходом замуж.
Слова Толстого: «все это не про меня» — означали то, что, прочитав повесть Софьи Андреевны, он убедился, что «не про него» ее молодость и привлекательность, что его назначение — труд, и на этом успокоился.
Но успокоение это было только временным.
В день своего рождения, 28 августа, когда ему минуло 34 года, Толстой «встал с привычкой грусти. Придумал общество для учеников мастерствам» (запись дневника).
В этот день Берсы прислали ему «букеты писем и цветов». Поздравление прислали все взрослые члены семьи Берсов: отец, мать, старший сын и все три дочери. Софья Андреевна писала: «Если б я была государыня, я прислала бы вам в день вашего рождения всемилостивейший рескрипт, а теперь, как простая смертная, просто поздравляю вас с тем, что вы в один прекрасный день увидели свет божий, и желаю вам долго еще и если можно всегда смотреть на него теми глазами, какими вы смотрите теперь. Соня»5.
Далее в дневнике Толстого под тем же числом записано: «Написал напрасно буквами С-е». Запись эту можно понять только в том смысле, что Толстой вновь написал Софье Андреевне что-то одними начальными буквами слов. Какие были эти слова — разъяснено в письме Толстого к Софье Андреевне от 9 сентября.
В этот день Толстой провел «приятный вечер у Тютчевых». Потом «сладкая, успокоительная ночь». Записав это, Толстой вновь внушает себе: «Скверная рожа, не думай о браке, твое призванье другое, и дано зато много»6.
- 571 -
Но и это самовнушение не подействовало. На другой день он записывает: «Не любовь, как прежде, не ревность, не сожаление даже, а похоже, а что-то сладкое — немножко надежда (которой не должно быть). Свинья. Немножко как сожаленье и грусть. Но чудная ночь и хорошее, сладкое чувство. Заставила разбирать письмо. Я смутился. Она тоже». Здесь говорится, повидимому, о словах, написанных Толстым 28 августа, одними начальными буквами. Запись заканчивается словами: «Грустно, но хорошо. Машенька говорит: «Ты всё ждешь». Как не ждать».
30 августа. «К Берс. С. к П[опову]7 не ревную; мне не верится, что не я. Как будто пора, а ночь! Она говорит тоже: «Грустно и спокойно». Гуляли, беседка, дома за ужином — глаза, а ночь!.. Дурак, не про тебя писано, а все-таки влюблен, как в С[онечку] К[олошину] и в А[лександрин Оболенскую] только. Ночевал у них, не спалось, и всё она. «Вы не любили?» она говорит, и мне так смешно и радостно».
31 августа. «И утром то же сладкое чувство и полнота любовной жизни».
Он отправляется к Тютчевым. Дочери Тютчева, в том числе и Екатерина Федоровна, которая раньше нравилась Толстому, теперь вызывают в нем раздражение. «Заскорузлые синие чулки, — пишет он. — Как мне на них гадко. Кто-то заговорил, и мне показался ее голос... Не про тебя, старый черт, — пиши критические статьи! Начал ей писать — помешали, и хорошо. Я не могу уехать теперь — вот что».
1 сентября. «О С. спокойнее».
3 сентября. «У них, сначала ничего, потом прогулка... Я спокоен! Ехал и думал: либо все нечаянно, либо необычайно тонко чувствует, либо пошлейшее кокетство — нынче один, завтра другой и, главное, к чему отъезжающий, — либо и нечаянно, и тонко, и кокетливо. Но вообще — ничего, ничего, молчание8. — Никогда так ясно, радостно и спокойно не представлялось мне будущее с женой».
- 572 -
И тут же сомнение. Побывав у своего приятеля В. С. Перфильева, Толстой записывает: «Знаю, Васюк, знаю твои грехи. Как пошло тихое обманывание друг друга — счеты. А может, и мне судьба то же». И сейчас же вслед за этим: «Memento [помни], Дублицкий, старый черт, дядя Лявон. А чувствуешь: «mein schönes Herz» [мое прекрасное сердце]. — Главное, кажется, так бы просто, впору: ни страсти, ни страху, ни секунды раскаянья».
Через день — разочарование. Толстой увидал Софью Андреевну в кругу приехавших к Берсам барышень, гулял с ними и вдруг почувствовал: «не то, не то, не то. А накануне, — писал он далее, — я не спал ночь, так ясно представлялось счастье. Вечер говорили о любви. Еще хуже».
Дурное расположение продолжалось и на другой день 6 сентября. Переночевав у Берсов, Толстой утром этого дня «учил» (вероятно, мальчиков Берсов), «гулял и злой и без ничего ушел домой». Записав это, Толстой внушает себе: «Я стар, чтобы возиться. Уйди или разруби». И заканчивает запись словами: «Кроме Берсов ничего нет в это время».
Тетушке Татьяне Александровне он пишет, что через неделю вернется в Ясную Поляну, и объясняет, что живет в Москве для того, чтобы выпустить два номера своего журнала.
На следующий день Толстой не пошел к Берсам, а в дневнике своем записал: «Нынче один дома, и как-то просторно обдумывается собственное положение. Надо ждать. Дублицкий, не суйся там, где молодость, поэзия, красота, любовь... Вздор: монастырь, труд, вот твое дело, с высоты которого можешь спокойно и радостно смотреть на чужую любовь и счастие, — и я был в этом монастыре, и опять вернусь. Да».
Запись заканчивается неожиданным признанием: «Неискренен дневник. Arrière pensée [задняя мысль], что она у меня, подле меня будет сидеть и читать, и...... и это для нее».
В тот же день Толстой написал письмо своему самому близкому в то время другу — тетушке Александре Андреевне, с единственной целью — поделиться теми новыми переживаниями, которыми он был тогда захвачен. Не называя имени, он сообщает, что с ним случилось «несчастье или счастье»: он, «старый, беззубый дурак, влюбился». Он сам не знает, «правду ли» он сказал и «так ли» он сказал. «Когда-нибудь с радостью или с грустью воспоминанья» он расскажет всё своему другу; теперь же находится в состоянии тяжелого раздумья, так как боится, «как бы не быть виноватым перед собою», то есть как бы под влиянием чувства не предпринять ложный шаг, который может оказаться роковым по отношению ко всей дальнейшей жизни. Но он надеется скоро выйти «из того запутанного, тяжелого и вместе с тем счастливого положенья», в котором он теперь находится.
Дата добавления: 2022-12-03; просмотров: 26; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!