НАЧАЛО. «НАЧАЛО НЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ».

Харченко В.К.

X 22 Как заниматься наукой. — Белгород: Изд-во Белгородск. гос. пед. ун-та, 1996, — с. 208. (Белгородск. академ. б-ка).

В книге отражены различные этапы научной работы, начиная с выбора темы и кончая совершенствованием стиля. Говорится о проблемах аспирантуры, организации конференций, внедрении результатов, о необходимости беречь здоровье в сложном и всегда драматичном научном пути, наконец о высокой миссии ученого не только в области науки.

Адресуется старшеклассникам, студентам, аспирантам, преподавателям — всем, кто собирается посвятить или уже посвятил себя научному поиску.

1401030000-05

X Без объявл. ББК 72

ЛР № 040327

ПРЕДИСЛОВИЕ

ЭТУ КНИГУ подряд читать не стоит. В нее лучше заглядывать. Время от времени, когда охватит лень, или сомнение, или слабость и всплывет из глубины души вопрос: зачем заниматься наукой?

Один умный человек сказал: «Все читают, все пишут, и ничего не происходит». А ведь хочется, чтобы происходило. Чтобы книги меняли жизнь. Может быть, их следует иначе читать? Может быть, само слово «читать» означает находить в книге знаки, подсказывающие, что изменить тебе в твоей жизни?

На озере плавали утки, и вдруг прилетел лебедь, и утки смотрят на белоснежного гостя и удивляются красоте. Так вот, прилетал на озеро лебедь или не прилетал, был лебедь когда-то гадким утенком или с рождения носил печать одаренности — все это не наши вопросы. Мы будем исходить из того, что если человек хочет заниматься наукой, он будет ею заниматься.

В теории спорта есть понятие пирамиды. Максимальная высота пирамиды зависит от площади ее основания. Чем больше людей занимаются спортом, тем выше результат отдельных выдающихся спортсменов. Но кроме результата отдельных (самое-то главное!) все общество выигрывает, когда многие и многие бегают, плавают, путешествуют, играют в футбол (именно играют, а не болеют).

Метафорический знак пирамиды приложим и к науке. Не случайно в Японии собираются ввести обязательное для всех высшее образование: обществу это выгодно.

Япония далека и издали кажется еще прекраснее. «Хорошо там, где нас нет, но еще лучше там, где мы есть». Это не ирония. Разве в нашей стране мало старшеклассников, стремящихся получить высшее образование? Посмотрите на лица детей, не поступивших в вуз. Способные старшекурсники не отказались бы учиться в аспирантуре. Новоиспеченный кандидат наук уже думает о докторской диссертации. [5]

Честолюбие — характерная черта русского человека, но честолюбие нуждается в понимании и защите. Стремление молодежи к научному поприщу надо беречь и поддерживать. Скажем точнее: надо беречь и поддерживать стремление к научному поприщу и когда человек молод, и когда не очень молод, и если совсем не молод. Мал приток молодых в науку, велик так называемый «брейн-дрейн» (отток мозгов за кордон), но есть еще один тревожный процесс: отток, отход, отказ от науки тех, кто только-только подтвердил право ею заниматься. Одни не знают, с чего начать. Другие, начав, тут же останавливаются. Третьи увлекаются количеством, а не качеством публикаций, перепевают свои же статьи. Четвертые всю жизнь ждут двухмесячной стажировки, чтобы начать или завершить, собрать материал или его оформить. Пятые не хотят брать учеников. Шестые... Я помню себя в этих ситуациях. Они небезнадежны, но надо знать, как выходить из них.

В своей книге мы будем рассказывать об ученых, в том числе и о таких, кто работает в настоящее время отнюдь не в столице, ученых, может быть, не всем известных, но опыт их поисковой деятельности не менее интересен, чем опыт корифеев.

«Беллетристы любят писать о том, как решение задачи приходило к великим ученым в самые неожиданные моменты — во сне или за картами, — свидетельствует профессор Р.М. Фрумкина. — О невеликих не принято писать. А зря. Ведь вопрос не в том, каков масштаб задачи, решение которой является человеку, когда он, например, едет в автобусе. Важно, что для серьезного исследователя жизнь концентрируется вокруг поиска решения» (Знание — сила, 1994, Мб. — С. 103).

«Россия сильна провинцией», — считал Н. М. Карамзин. Масса уникальных фактов, ценных наблюдений, поучительных и даже романтичных биографий таится невдалеке от нас, и этот материал тоже имеет право на обобщение. «Ищи около» — есть и такой девиз, запомним его.

При создании книги мы опирались и на собственные наблюдения, промахи, разочарования и. удачи. «Собственная жизнь — прекрасный учебник. Читать его не хотим. Про других читаем», — писал Д.А. Гранин. «Сами ошибки, глубоко пережитые, удивительно многому могут научить» (Г. Померанц).

Нам хотелось бы, чтобы у преподавателей вуза по-[6]-чаще возникало желание делиться с молодежью уроками своего научного пути, перипетиями научного поприща по меньшей мере по трем причинам. Во-первых, потому, что в таких микровоспоминаниях, устных рассказах слушающий может заметить для себя нечто важное, чего не заметит и сам рассказчик. Теория слабых воздействий, приводящих к сильным последствиям, — великолепная метафора для неисповедимых путей становления личности. Во-вторых, живой рассказ незаменим никакой книгой, да и много ли у нас книг об истории не великих, а обычных открытий? Добавим к прозвучавшему еще два риторических вопроса. Обо всем ли мы напишем в книге? Обо всем ли можно вообще написать? Отсутствие живой связи учителя и ученика принципиально невосполнимо. Наконец, в-третьих, преподаватель вуза должен почаще рассказывать студентам и коллегам о своем научном пути потому, что, по словам В. Царева, у нас исчезла олицетворенная наука. Студенты не соотносят научное достижение, научный успех с конкретной личностью, живым автором этого достижения, тогда как заразительными и зовущими бывают примеры (а не постулаты), образы (а не сентенции), чьи-то попытки, преодоления, фантазии, порывы.

Научное поприще имеет свою специфику.

Научная стезя не для избранных, но это трудная стезя, требующая усилий, определенной организации жизни, определенного поведения. Собственно, данная книга и написана о некоторых перипетиях научного поиска. [7]

Глава I

ЗАЧЕМ ЗАНИМАТЬСЯ НАУКОЙ?

ШИФРЫ ВНУТРИ НАС

НАУКОЙ заниматься трудно. Это знает и тот, кто посвятил ей жизнь, и тот, кто пока еще далек от научного поприща.

Широко известны имена ученых, погибших во время своих экспериментов; ученых, использовавших собственный организм для испытания новой вакцины; ученых, скончавшихся в застенках концлагерей. Это великие, трагические биографии, но в своей книге мы поведем речь о драматизме иного рода — будничном драматизме, затаенном в самой специфике научного поиска.

«Я думаю, что можно с полной уверенностью сказать, — пишет известный французский философ Гастон Башляр, — что научное призвание всегда связано с большой долей риска и смелости, поскольку ученый взваливает на свои плечи заведомо трудную ношу; он обязан проявлять поистине изощренное терпение в своей работе, не говоря уже о ежедневно переживаемой им драме личной борьбы с интеллектуальной темнотой во имя достижения ясности. <...> Научная мысль примечательна тем, что она является одним из организующих начал человеческой психики; она направлена на сохранение, на повторное нахождение, на постоянное обновление, на исправление, на пересмотр результатов своей деятельности. Именно поэтому она предполагает смелость, постоянство, упорство, что и придает ей подлинный драматизм» (Г. Башляр. Новый рационализм. — М.: Прогресс, 1987. — С. 330).

Наукой заниматься трудно. Мы еще не раз вернемся к этой мысли, охарактеризуем трудности, подстерегающие ученого на различных этапах творчества, но в первой главе хотелось бы поговорить и о другом.

Наукой заниматься не только трудно. Наукой заниматься необходимо.

Позиция исследователя воспитывает личность, развивает память и наблюдательность, точность и тонкость мышления. Чем больше людей овладевают навыками исследования, тем лучше обществу, тем лучше само общество.

«Множество наших современников, — пишет Владимир По-[8]-рус, — склонно объяснять неудачи, недостатки жизни не чрезмерным, а, напротив, слишком малым участием в ней науки» (Знание — сила, 1995, № 1. — С. 5).

Член-корреспондент РАН С. Курдюмов как-то за «круглым столом» сказал: «Непонимание того, что мозг ученых может быть использован для решения глобальных задач в момент бифуркации, в момент, когда в стране принимаются судьбоносные решения, чрезвычайно меня потрясает» (Знание — сила, 1993, № 10. — С. 41).

Преподаватель Белгородской сельхозакадемии Е. В. Крикун рассказывает о том высоком положении, которое отводится уму в православной теории познания. «Об особом значении ума в познании писали такие отцы церкви, как Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Иоанн Дамаскин, Исаак Сирин, Максим Исповедник и другие. Ум объединяет человека и Бога. При помощи ума человек может не только познать мир, но подобно Богу может своей волей изменять среду обитания, создавать новое качество, не существовавшее до того в природе.

В православии считается, что познавательный процесс будет успешным, если в субъекте произойдут определенные перемены. В этом и видится активность субъекта» (Славянский мир: единство и многообразие. Тезисы докл. российск. конф. — Белгород, 1995. — С. 45).

Наукой заниматься не только необходимо. Наукой заниматься возможно.

Из письма академика П.Л. Капицы: «Когда я разговариваю с разными учеными, меня по-прежнему удивляют заявления многих из них: «Вам столько дают, вы, конечно, легко все можете делать...». И прочее, и прочее. Как будто у нас со всеми ими, так сказать, не были одинаковые начальные шансы, когда мы начинали работать. Как будто все, чего я достиг, упало, как дар небесный, и я не потратил черт знает сколько сил, моих нервов на все, чего я достиг. <...> Но ведь для чего существует борьба, как не для того, чтобы применять окружающие условия к тому, чтобы развивать свои способности и создавать себе условия работы?» (П. Л. Капица. Письма о науке. 1930—1980. — М.: Моск. рабочий, 1989. — С. 57).

Это письмо датировано 13 декабря 1935 года, однако его содержание может относиться и к 1965 году, и к 1995. Трудности подстерегают каждого и подстерегают всегда, но тот, кто захочет преодолеть их, преодолеет. В старинных приключенческих романах встречалась такая фраза: «Окончательно потеряв из виду Цель, они удвоили свои усилия». В научных приключениях цель тоже нередко скрывается за горизонтом, и нужно уметь удваивать усилия во мраке сомнений, отчаяния и страха. [9]

Московский философ и богослов О.И. Генисаретский сказал как-то: «...Мы должны научиться во всех отношениях жить сами, то есть независимо от каких-то общественных структур. <...>. Требовательность <...> как бы лежит в основе поведения интеллигенции: вот если бы дали то-то и то-то, то уж мы бы тогда сделали так, как надо сделать. Эта сверхсамооценка связана с бессознательной зависимостью от государственных структур, которые могут что-то дать... Для полноценной духовной жизни, у каждого есть абсолютно все здесь и сейчас» (В. Агафонов, В. Рокитянский. Россия в поисках будущего. — М.: Изд. группа «Прогресс», 1993. — С. 83).

Профессор, известный специалист по экономической географии Ольга Медведева призналась, что и в Америке приходится буквально выбивать средства на свои исследования.

— Ходить с протянутой рукой?

— Да бросьте! Если вам не подносят все необходимое на блюдечке с голубой каемочкой, это еще не значит, что вы стали нищими или никому не нужными. Надо шевелиться, пробовать, осваивать новые способы жизни (Знание — сила, 1993, № 7. — С. 68).

«Нужно только захотеть и не робеть, — считает И. Галкин. — В сложное, во многом драматическое нынешнее время задача ученых — сохранить внутреннюю сущность науки: пафос, честность, нравственность» (Там же. — С. 16).

Доктор физико-математических наук С. Яковленко выражает мнение, созвучное приведенным высказываниям: «Поэтому на вопрос «что делать?» я бы ответил: вести себя честно. Для ученого это, в частности, означает добросовестно вести исследовательскую работу, передавать наши лучшие научные традиции следующему поколению и не завидовать успехам проходимцев. Вспомним, что даже в самые тяжелые времена находятся люди, испытывающие к науке «влеченье — род недуга». Их хоть и немного, но достаточно, чтобы не распалась связь времен. В этом наш шанс» (Знание — сила, 1994, № 4. — С. 31).

Наукой заниматься не только возможно. Наукой заниматься приятно. Во-первых, потому, что преодоленная трудность приносит маленькое, но достаточно сильное, яркое счатье, вызывает желание повторить собственный подвиг и вновь испытать сладость победы.

Во-вторых, наукой приятно заниматься потому, что исследовательская деятельность придает смысл повседневности. «Я почувствовала, — пишет лингвист Ревекка Фрумкина, — что занятия наукой сообщают жизни набор несомненных смыслов» (Знание — сила, 1994, № 6. — С. 100).

«Наша жизнь не в поиске материального успеха, а в поиске [10] застойного духовного роста», — подчеркнул А.И. Солженицын при вручении ему Темплтоновской премии (Новый мир, 1992, 4, 2. — С. 183).

Ученые согласятся и со следующим высказыванием: «Занятия наукой, даже если не сулят материального достатка и не манят призраком славы, все же приподнимают над рутиной повседневности и потому окружены в общественном сознании ореолом духовности» (Знание — сила, 1995. № 1.— С. 5).

В-третьих, наукой приятно заниматься потому, что у исследовательской работы есть радость специфического действия.

Ученый получает удовольствие от самой черновой, собственноручно выполняемой работы.

Биолог А.А. Любищев признался, что он, подобно гоголевскому герою Акакию Акакиевичу, наслаждается, переписывая свои труды.

Зоолог Б. Хейнрих, автор книги «Ворон зимой», считает, что общение с природой, с исследуемыми животными, доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие.

Учащиеся физико-математических школ, — рассказывает С. Смирнов, — решают задачи по математике истово и непрерывно, как молитву творят. «...Истовая вера, что решение научных задач есть самый достойный и приятный образ жизни, эта вера студентов заражает «эфэмшат» (Знание — сила, 1993, № 1. — С. 100),

«Но кроме того, в химии есть привлекательность самого действия. Когда вы можете нечто добавить к другому, и оно закипит, выпадет в осадок, изменит цвет... Удовольствие — сам процесс. Истинные химики, те, которые любят простые процедуры — фильтровать, перегонять, осаждать», — пишет С.И. Шноль (Знание—сила, 1994, № 3. — С. 63).

Главная польза фундаментального исследования, — подчеркивает Ганс Селье, — та же, что и у розы, песни или прекрасно" го пейзажа, — они доставляют нам удовольствие (Г. Селье. От мечты к открытию. Как стать ученым. — М.: Прогресс, 1987. — С. 19).

Мы начинаем, особой любовью любить сам предмет исследования, считать его своим, радоваться новым фактам, радоваться самой возможности быть первым исследователем (и первым в списке, и лучшим по исполнению). «Да, это маленькая область, — признался как-то один докторант, — но мне приятно, что в этой области я первый». В честолюбии нет греха, напротив, обидно и стыдно умереть, так и не расшифровав свои возможности, не познав себя, закопав талант в землю.

Предмет познания неисчерпаем не только для разума, но и для нашей любви, наших чувств. «Почему вы всю жизнь зани-[11]-змаетесь червями?», — спросили одного ученого. — «Червяк такой длинный, а жизнь такая короткая», — ответил он.

Давно прозвучали эти слова, но вот недавно в одном из городков Австралии открыли... Музей червей, где посетителям предлагают почувствовать себя в роли червяка, проползти по лабиринту, побыть «внутри» червяка и т.д. и т.п. Вы хотели б: посетить этот музей? Хотели бы сводить туда сына или дочь. Вы гордились бы этим музеем, если бы он был в Вашем город рассказывали бы о нем своим гостям? А ведь началось все любви исследователей-одиночек к своим предметам исследовани

Герпетолог не только любит ядовитых змей, питонов, крокодилов, он заботится о чести своих подопечных, подчеркивая, примеру, что нехорошие наклонности у животного развили, между прочим, сами люди, по приказам жрецов скармливавшие питонам немощных и слабых своих соплеменников. (А.Е. Чегодаев. Удивительный мир рептилий. — СПб.: Гидрометеоиздат, 199: — С. 64).

Предметом исследования посвящают книги! Нет, не в то; смысле, что о них пишут, а в том, что открываешь «Искусство программирования, а там в самом начале слова: «С нежностью посвящается машине IBM 650, некогда установленной в Кейсовском технологическом институте, в обществе которой я провел много приятных вечеров» (Г. Семенов. Ум лисицы).

Труд и любовь. Труд и удовольствие. Труд и радость от труда, сразу же — радость, не тогда, когда плоды и результаты, радость до вызревания плодов, в трепетном ожидании их и выращивании.

Читатель, по-видимому, знаком с кратким определителем сов ременных наук.

1. Если оно зеленое или дергается — это биология.

2. Если дурно пахнет — химия.

3. Если не работает — физика.

Настоящий ученый любит предмет исследования и если он дергается, и когда дурно пахнет, и когда не работает.

Мы перечисляем причины, по которым приятно заниматься наукой, но названы пока еще не все причины.

Наукой приятно заниматься потому, что она, как зонтик над головой, уберегает от мелких, въедливых, обвальных неприятностей, не позволяя им довлеть над душой. Обида на товарища, сказавшего не то или не так, критика со стороны начальства, скандал в семье, непонятное недомогание — любой негативный фактор теряет силу, как только мы погружаемся в мир собственных исследований. Даже самый искусный мозг не способен одновременно классифицировать накопленный материал и накопленные неприятности. В этом плане наука целебна для здоровья.

Наука помогает пережить даже беду, поскольку хоть и на ко-[12]-роткий срок, но сильно и крепко овладевает пострадавшим сознанием.

Когда-то Лев Гумилев в тяжелейших условиях концлагеря стал наблюдать людей, социумы, стал относиться к личной трагедии со стороны, как исследователь. И выдержал все. И стоят на полках его книги о пассионариях, субпассионариях, гармониках, а теорию пассионарных вспышек взяли на вооружение биологи и физики.

В позиции художника-исследователя находился А. И. Солженицын и когда сидел в лагерях, и когда лечился от рака.

По словам Вячеслава Всеволодовича Иванова, есть «мистический смысл во многих жизнях, но не всеми верно понимается. Он дается нам чаще в зашифрованном виде, а мы, не расшифровав, отчаиваемся, как бессмысленна наша жизнь. Успех великих жизней часто в том, что человек расшифровывал спущенный ему шифр, понял и научился правильно идти». (Новый мир, 1991, № 6. — С. 84).

Когда мы работаем на пределе своих возможностей, когда что-либо создаем, опираясь на лично значимые примеры и жизнеописания, мы расшифровываем свои смыслы, призывы, задачи, но помогают в этом не только примеры из серии «ЖЗЛ», но и призеры окружающих людей, и прецеденты собственной жизни.

«Мышление обучает мечту, делает ее функцией своего обучения» (Г. Башляр). Афоризм всегда глубже его первоначального прочтения. Да, мое мышление обучает мою мечту. Но есть и другой смысл: мое мышление обучает чужую мечту, мое мышление учит кого-то мечтать...

Ситуации в нашем обществе, да и в мире в целом, меняются стремительно. Современность нуждается в научном ее описании, грамотном, глубинном ее осмыслении. Это бесспорно. И вместе с тем современность требует признания, любви, участия, вмешательства, действия, поэтому от невидимого вопроса, который каждый решает для себя «Зачем заниматься наукой», перейдем к целой серии вопросов о том, как ею заниматься. [13]

Глава 2

НАЧАЛО. «НАЧАЛО НЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ».

МОНАСТЫРСКАЯ ДИСЦИПЛИНА

ПЕРВЫЙ вопрос, который встает перед исследователем: над чем работать (какую тему выбрать для изучения)? В поисках ответа на этот вопрос обратимся к категориям этики, таким, как храбрость и деликатность, которые на первый взгляд кажутся едва ли не полярными, парадоксальными.

Если вопрос «Над чем работать?» ставить по отношению себе, то на этом векторе необходима максимальная храбрость выборе темы исследования. Главный герой повести Д.А. Грани на «Зубр» выдающийся зоолог Н.В. Тимофеев-Ресовский говори: так: заниматься важными и неважными проблемами в науке одинаково трудоемко, зачем же тратить время на маловажны дела? Культура мышления не позволяла этому человеку заниматься химерами.

Молодому исследователю тему обычно дает научный руководитель, и все равно часто возникает сомнение: а вдруг кто-то раньше меня так сформулировал вопрос или так же на него ответил как собираюсь ответить я?

Бытует мнение, что в отличие от искусства в науке сплошь рядом возможны параллельные открытия, совпадения, опережения, а значит, если ты будешь медлить, твой вклад в науку внесет кто-нибудь другой, и надо спешить, уже не до качества отделки, не до стиля, не до проверки гипотезы на точность и прочность.

Все это так и не так. Что это так, я убедилась в январе 197 года, когда, закончив черновой вариант кандидатской диссертации, приехала в Москву и обнаружила в библиотеке кандидат скую диссертацию Т.Н. Семеновой. Главная часть этой caмой диссертации слово в слово совпадала со второй главой моей работы. Те же цитаты (что, впрочем, неудивительно при одинаковых темах), те же текстовые примеры (это тоже неудивительно при одинаковых принципах сбора материала), но те же идеи, мысли, выводы, что и у меня! Потрясенная, я переписала эту работу, решив по возвращении в Ленинград так переделать вто-[14]-рую главу, да и диссертацию в целом, чтобы ни у кого не могло возникнуть и тени подозрения в возможности плагиата.

При всей горечи случившегося это был хороший урок. Оказывается, надо читать не только по теме, но и около; надо думать не только о предмете, но и по поводу; надо искать не только там, где все ищут («Почему вы ищете монету под фонарем?» - «А здесь светло!»), нет, искать надо и в других местах. Тогда твой путь в науке будет уникальным, тогда можно будет работать не спеша, добросовестно и добротно, не боясь конкуренции, стремясь к богатству и изысканности анализа.

Кстати, совпадения возможны и в искусстве. Жена художника-графика Станислава Косенкова Анна Константиновна рассказывала, как они с мужем были потрясены буквальным совпадением гравюры Косенкова с гравюрой Стасиса Красаускаса.

«В воздухе летают не только идеи. В пространстве, в котором живет человек, часто сгущаются предчувствия, полонит сердце тревога, неуверенность воцаряется в душах», — пишет в своем романе П. Загребельный. Может быть, эти невидимые, но сильные токи и вызывают совпадения не только интеллектуальных маршрутов познания, но и живописных полотен. Если это так, то значит надо поднять собственное мышление на такую высоту, где практически не должно быть совпадений, как нет их в природе.

Не только на одном дереве, но и на разных деревьях не найти двух листьев с одинаковым жилкованием, рисунком жилок. Не встретить двух людей с одинаковым тембром голоса. Так и в науке. У каждого свой голос.

Себя другим в угоду не иначь.

Они умней тебя и совершенней,

Но для твоих вопросов и задач

Им не найти ответов и решений.

(В. Солоухин)

Казалось бы, с разговора о науке мы свернули в другую область, область совести, но уместно вспомнить, как сопоставлял акт совести с актом понимания известный грузинский философ М. К. Мамардашвили: «...Когда я совестлив, как бы «держусь» в своей совести, то я как бы и впервые за всех, за все человечество совершаю в мире акт совести, хотя он миллионы раз совершался... На чужой совести ничего не сделаешь, совесть все время своя, так же, как и понимание всегда свое... (Знание — сила, 1992, № 9. —С. 110).

Прежде чем совершить поступок, я осознаю, что, если не я, никто его так не совершит. В своих поступках человек всегда один [15] на один с миром. Будем помнить, что и в науке такое же нравственное одиночество. Если я не поставлю вопрос, если я не найду на него ответ, если я не проверю, не провозглашу, не опровергну, то, может статься, никто и никогда не выйдет на стезю, которая брезжит предо мной, никто и никогда не найдет колодца, свежесть которого я чувствую, никто и никогда не скажет таких слов, которые обязан сказать я.

Итак, над чем же работать? А над тем, что нам предлагают, или над тем, что мы без конца откладываем в расчете на великое наше завтра. Нужно храбро браться за предмет исследования. Упорство и храбрость — половина успеха.

Если же вектор вопроса «Над чем работать?» направлять не к себе, а от себя, адресуя вопрос окружающим, то здесь уже на первом месте выступает не храбрость, а совсем иное качество: деликатность, предельная осторожность оценок, заведомое уважение и признание того, что не наше.

Осторожность оценок и деликатность должны в идеале проявляться на всех трех уровнях иерархической лестницы вуза: на уровне высшего руководства — ректората, на уровне среднего звена управления (деканов, заведующих кафедрами) и на уровне самих исполнителей-исследователей.

Что касается высшего звена руководства, то здесь, как правило, поощряется храбрость исследователя. Ректорат заинтересован в серьезных публикациях, защитах диссертаций, повышении кадрового потенциала вуза, поэтому проявляет мудрую деликатность в оценке проблемы исследования.

Поощрение научного поиска со стороны ректората будет еще более действенным, если ввести традицию издания списков опубликованных работ ученого, имеющего, скажем, свыше семидесяти или ста публикаций. Можно поместить фотографии, дать краткие биографические сведения об этих ученых.

Чтобы не стала самоцелью погоня за чисто количественными показателями, можно разработать индекс значимости публикаций. Тезисы, изданные в стенах университета, — 1 балл, изданные в дальнем зарубежье — ...баллов и т.п. Сами публикации располагать можно не только по хронологическому, но и по жанровому принципу: книги, статьи, тезисы, рецензии. Кстати, в некоторых университетах уже практикуются такие издания. В серии «Воронежские ученые» изданы перечни трудов доктора филологических наук, профессора В.И. Собинниковой, доктора филологических наук, профессора З.Д. Поповой.

Такая минибиблиография нужна не только аспирантам и коллегам по кафедре. Эти издания — научный паспорт ученого, координаты университета на плоскости тех или иных научных проблем. Эти издания могут сыграть положительную роль не только в укре-[16]-плении внутривузовских, межрегиональных, международных связей, но и в плане внедрения результатов. Разве интеллигенции города не интересно, над чем работают ученые университета?

Обратимся теперь к среднему звену руководства — деканам и заведующим кафедрами. Их задача в отношении того, над чем работают преподаватели как исследователи, заключается в создании на факультете атмосферы важности этих научно-исследовательских работ. Такую атмосферу умел создавать для своих сотрудников М.В. Келдыш.

С 10 по 14 апреля 1995 года в Белгородском педагогическом университете читал цикл лекций профессор, проректор Литературного института имени М. Горького, преподающий также в МГИМО, крупнейший специалист по вопросам культуры речи Лев Иванович Скворцов. Мне предстояло показать ему университет. Нас приветствовали преподаватели, иногда останавливаясь для разговора. Приятно было сообщить гостю, над какой проблемой работает тот или иной человек. Это оказалось лучшей формой представления, идеальным поводом для диалога. Увы, тут же обнаружилось и другое — то, что я, ежедневно встречая многих людей (историков, биологов, философов), толком не знаю, над чем они работают, чем интересны в научном отношении.

Обратимся теперь к третьему уровню иерархической лестницы. Деликатность на уровне исполнителей предполагает высочайшее уважение к чужой научно-исследовательской работе.

Физик по специальности А. Семенов пишет: «Походив на митинги сотрудничества, я был просто потрясен тем, сколь незначительные результаты излагали наши зарубежные коллеги и с каким почтением их выслушивало высокое собрание. Естественно, бывали и хорошие доклады, но обычно любой результат докладывается практически без оценки его качества. Такое вот уважение к собственной работе: раз потратил время на что-либо, надо об этом рассказать независимо от того, получилось что-то гениальное или нет». (Знание — сила, 1994, № 10. — С. 8).

Почему храбрость и деликатность, осторожность оценок мы излагаем под флагом парадокса? Потому что в действительности бывает как раз наоборот: мы храбро судим о чужом выборе темы (вот, мол, замахнулся на что или чего это он в чужую область полез?), а по отношению к своей деятельности бываем робки и осторожны.

Известный физик Юрий Кулаков пишет: «...В качестве причины кризиса советской науки следует назвать отсутствие у нас подлинного научного сообщества, в котором каждый новый значительный результат, полученный любым членом этого сообщества, воспринимается как общий успех» (Знание — сила, 1993, № П. — С. 21).

Храбрость в выборе предмета и темы исследования приходит [17] не сразу. Если был перерыв в три — четыре месяца, то сразу приниматься за статью, тем более книгу трудно, поэтому для саморазгона можно попробовать написать мелкую по жанру работу: тезисы, небольшой доклад, рецензию на книгу, или небольшие по объему методические рекомендации, или научно-популярную статью. Как в печь мы кладем щепки, чтобы поленья разгорелись, так остывшему интеллекту желанна микроформа, необходим микрожанр, чтобы войти в ритм и русло большой исследовательской деятельности. Печку, однако, всю целиком щепками не наполняют: тепла не будет. Так и исследователю засиживаться на бесконечных тезисах не резон. Часто ли мы цитируем чужие тезисы? Включаем ли их в библиографические списки? В этом жанре есть некоторая ущербность, и не стоит нещадно его эксплуатировать.

Существует еще один способ саморазгона, пожалуй, даже более доступный, чем написание микроработы, — это чтение собственных публикаций.

Неторопливо и внимательно перечитаем все, нами опубликованное. Такое чтение весьма полезно. Некоторые места нам понравятся, и это вдохновит вернуться к научной работе. Другие абзацы, страницы покажутся слабыми, бездоказательными, и это тоже возбудит желание написать глубже, яснее, ярче. Таким образом, Ваши публикации пригласят Вас к письменному столу.

Ученому очень важно хорошо осознавать, что он сделал, что и как исследовал. Тогда порозовеют заманчиво горизонты научного поиска. Ученый должен прекрасно знать свои работы — точку опоры для дальнейших усилий мысли. И скромность здесь неуместна, скромность становится псевдокритерием, мешающим разобраться в элементарном: это я сделал, это — нет, это исследовал, а к этому пока еще не подступился. Когда молодой ученый не знает, сколько у него публикаций, где они у него лежат, кого он цитировал-, какие факты приводил, это означает, что его научное хозяйство грешит несобранностью.

Назовем еще одну причину, по которой полезно время от времени перечитывать свои труды. Собственные публикации — это стержень интеллектуального поиска, и этот стержень должен быть крепеньким, смолистым — только тогда к нему будут прирастать, на него наслаиваться, налипать новые ассоциации, факты, методики, проблемы. Тогда любая книга будет работать на Вас, и Вам легче будет двигаться дальше. Тогда Вы не будете разрешать себе раздражающих читателя повторов мыслей, повторов примеров, метафор, сравнений, и за счет содержательной новизны авторитет Ваших публикаций будет высоким.

Если человек сумел вернуться к научному творчеству, если он опять стал исследовать, экспериментировать, писать, то он должен [18] помнить, что не только в начале работы, но и на всем протяжении ее научная выносливость, стойкость исследователя нуждаются в осмыслении и подпитке.

Известный психолог Владимир Леви подчеркивал, что главный наш недостаток в том, что начало не продолжается. Будем это держать в памяти.

Главные враги исследователя не завистливые люди (как же часто преувеличивают силу зависти сами исследователи) и не финансовые трудности, которые после некоторых мытарств, как правило, преодолеваются. Главные враги научного работника сидят в нем самом. Это лень и упрямство. Лень проявляется в нежелании заново начинать, а каждая научная работа высокого качества — это всегда новое видение, это прорыв, требующий значительных эмоциональных и интеллектуальных усилий. Упрямство проявляется в нежелании менять излюбленные модели, износившиеся цитаты, пожизненные темы и методики.

Как справляться с собственной ленью — качеством достаточно универсальным, въедливым, незаметно, как радиация, проникающим в различные аспекты деятельности? Что делать для того, чтобы «начало продолжалось»?

Прежде всего перечислим, что парализует волю к научно-исследовательской работе. Телефон, телевизор, гости, друзья, знакомые, бесконечное обсуждение «кто есть кто» — все это первые препятствия на творческой стезе, главные задуватели робких вспышек трудолюбия, трудоспособности.

Даже после короткого разговора по телефону трудно бывает вернуться к письменному столу. Совсем не обязательно ежедневно смотреть телевизор, в частности программу «Время», растягивающуюся порой до сорока — пятидесяти минут. Кто обязал нас ежедневно быть в курсе каждого события страны? Почему я, имея за окном термометр, каждый вечер завороженно слушаю прогноз погоды? Я не альпинист, не летчик, не путешественник и даже не агроном, определяющий сроки сева. Далее, случившуюся неприятность можно «проглотить», занявшись работой по дому или по службе, а можно, подсев к телефону, об этой неприятности поведать десяти своим знакомым. Можно встретить праздник, уделив внимание членам семьи, угостив их на славу, приласкав их, поговорив с ними, а можно назвать полк гостей. Какой путь мы выберем? Чем будем жертвовать?

Вопросы отнюдь не риторические. Где взять время для научных занятий преподавателю вуза, женщине, матери? Приготовить с утра обед — обязательно. Здесь у женщины вырабатывается условный рефлекс, как у подопытной собаки И.П. Павлова: если нет дома еды — ни строчки и не напишешь! Заменять приготовленную, домашнюю пищу куском колбасы не дело. Помыть, постирать? А [19] как же без этого! Поговорить, даже просто поболтать с собственным ребенком, сколько бы лет ему не было, без этого вообще нет семьи. Лев Толстой рассказывал, как один прасол не отдал сына-подростка в яснополянскую школу («Я должен пропитать его своим духом!»). Так и мы должны напитать своих детей своим духом не для того даже, чтобы они шли по нашим стопам, а для того, чтобы они выдержали обычную жизнь. Значит, и это не трата времени. Теперь отнимем часы, которые каждый день мы проводим в вузе, вычтем преподавательскую нашу занятость. Что же в остатке? Те самые час — два в будни, три — четыре — в выходные дни, если эти часы отобрать у телефона и телевизора.

Волю к труду парализует страх перед объемом работы. Приходится наблюдать, как у молодого, а подчас и не очень молодого исследователя буквально руки опускаются перед количеством несделанного.

Ложишься спать — и перед глазами начинает вращаться тяжелая карусель того, что не успел, не сделал, не выполнил. Бывает и так: весь день проводишь в раздумьях, с чего начать, какое дела сделать в первую очередь. Ситуация буриданова осла, скончавшегося от того, что так и не смог, бедолага, решить, какую из двух охапок сена съесть в первую очередь, — ситуация очень опасная для здоровья. Делите большую работу на части и побыстрее приступайте к написанию небольшой частицы. Совет кажется элементарным, но аспиранты, откладывавшие самое главное — написание диссертации, тем самым доводили себя до того, что в последние три — четыре месяца пребывания в аспирантуре психологически уже не могли засесть за работу.

В книге С.Л. Соловейчика есть очень точный образ: двоечник не может даже открыть учебник — это для него все равно, что дотронуться до змеи.

У каждого человека, наверное, есть долгий ящик, где хранятся просроченные дела, будь то ответ на письмо, уплата по квитанции, не сданный вовремя отчет. Человек знает прекрасно, что его могут выругать, пристыдить, даже оштрафовать, но, зная это, он опять и опять откладывает выполнение. Такое состояние называют абулией, болезненным безволием. И пересилить себя не так просто, поэтому не допускайте, чтобы в долгий ящик угодила Ваша диссертация, не допускайте перерывов в работе.

Множество несделанных дел есть у каждого человека, не стоит; подолгу рассматривать весь этот ядовитый набор.

Специалиста по сильным землетрясениям академика Н.В. Шебалина спросили:

— Какие проблемы волнуют вас сейчас?

— Проблемы не должны волновать. Они озадачивают. Их много, но решать их нужно по очереди, иначе проволнуешься без ре-[20]-зультатов всю оставшуюся жизнь (Знание — сила, 1994, № 5. — С. 55).

Сколько бы вопросов ни проносилось перед нашим внутренним взором, в единицу времени успешно решить можно только один вопрос.

Как-то на лекции доктор филологических наук Н.В. Черемисина сравнила количество проблем, задач, дел с толпой в метро у эскалатора. «У меня всегда много работ параллельно. Но на выходе — проблема эскалатора! — на выходе только одна! Какая бы толпа ни была, каждому достается одна ступенька».

Зададим теперь противоположный вопрос: что стимулирует научно-исследовательскую работу? Этот тип деятельности стимулируют сами занятия, командировки научного характера, конференции, любимые образы ученых, чужой пример, который бывает очень заразительным.

Сами занятия, даже урывками (а иначе и не получается, мы не в НИИ работаем),— прекрасный стимул к их продолжению. «Урывками, но постоянно», — так можно выразить «хронотоп» нашей работы. Да, у меня всего час-полтора «научного времени» в промежутке от 17.00 до 22.00, но зато никаких проблем с вдохновением. Пусть не пишется тем, у кого восемь часов впереди. Мне — пишется. Я жду этих часов. Но и потом говорю себе: благословенны перерывы в работе, во время которых мысль часто на бессознательном уровне проходит проверку на точность.

Командировки в другие города, выступления там на конференциях, общение с учеными, анализ услышанного, увиденного — все это тоже дает мощный толчок к продолжению поиска, но о конференциях впереди отдельный разговор.

Что касается чужого примера и любимых образов ученых, то это вещь личная, если не сказать интимная, и мы не советуем Вам разглашать, с кого именно Вы берете пример, тем более того сами примеры со временем себя вырабатывают, и тогда нужен свежий материал для подражания. К тому же, на нас проецируется не весь образ и не весь реальный человек, а отдельные стороны, отблески личности. Более того, мы многое дорисовываем сами в этих образах.

Будем же искать и находить, где только возможно, примеры трудолюбия, увлеченности, упорства, освещенного огоньком юмора, не слишком серьезным восприятием собственной персоны. Я знаю таких людей, способных работать от зари до зари и при этом отзывчивых на шутку, смешное.

«Видела Ваш портрет на городской Доске почета!» — говорю известному профессору. — «Да. Я там вишу. Только меня не с той стороны сняли. Меня надо было сзади снимать. Я все задним беру!». [21]

Разговорились об аспиранте, вписавшем в паспорт тему своей диссертации. «Ну мне это не грозит, — уверенно заявила одна собеседница. — Мне сходить не с чего».

«Я всегда говорила, что умный человек докторскую диссертацию писать не будет!» — подытожила свой рассказ о предзащитных мытарствах женщина, без пяти минут доктор наук.

Что ж, и юмор хорошая подпитка для трудолюбия.

А теперь о самом главном — дисциплине научного труда, напоминающей монастырскую дисциплину. Отнюдь не случайно университеты до сих пор сравнивают с монастырями.

«Уподобление университета монастырю, — пишет В. Царев, — имеет больше почвы, чем может показаться. В высших универсальных школах издревле присутствует обительность, монастырский дух. В прежних университетах носитель ученой степени приравнивался к лицу духовного звания и был уже не вполне мирянином. Ученые должности — декан, ректор — имеют церковное происхождение» (Знание — сила, 1994, № 4. — С. 117).

Эта же мысль высказана и в статье Г. Хромова: «И для средневековой науки, и для науки нового и новейшего времени характерны изолированность научных сообществ сначала в стенах монастырей, позднее — университетов и академий, существование своеобразной внутренней демократии, сочетающейся с весьма жесткой иерархией наподобие средневековых ремесленных цехов, практика научных собраний и широкого обмена результатами исследований, решительное клановое противодействие вторжению профанов и неофитов, почти монастырское по интеллектуальной строгости воспитание молодежи в рамках господствующих научных парадигм» (Знание — сила, 1995, № 5. — С. 37).

Как дерево обязано своим корням, так университеты обязаны монастырям, питавшим и пестовавшим науку. Я училась в аспирантуре в советское время, и тем не менее сама атмосфера ежедневного, ответственного, напряженного труда отвечала монастырским традициям.

Однажды в субботу, дождавшись, когда уйдут все пять аспиранток, с которыми мы жили в одной большой комнате в общежитии на Первой линии Васильевского острова, я занялась уборкой (была моя очередь). В понедельник заведующей аспирантурой поступил сигнал: аспирантка днем мыла полы. Подтекст: днем, когда надо заниматься!

Через год другая история: я за стиркой. «А ты почему не работаешь?» — спросила меня аспирантка из Киргизии. — «Я работаю», — возразила я ей, показывая глазами на мокрое белье. — «Это я не счита-аю работой!» — услышала я в ответ.

Такой дух жесткой дисциплины, точнее сказать ответственно-[22]-сти за времяпрепровождение, царил тогда среди ленинградских и, думаю, не только ленинградских аспирантов.

Монастырская дисциплина — это честность цитирования (раскавычивание чужих трудов расценивается как научная уголовщина), это полное подчинение наставнику, это усвоение и передача младшим курсам ритуалов, канонов, но главное, самое главное — это труд на пределе, на грани лично возможного.

Философ М.К. Мамардашвили подчеркивал: «Но с невозможностями необходимо иметь дело хотя бы потому, что по дороге к невозможному только и можно что-то иметь, что-то разрешить... Мысль доступна человеку на пределе напряжения всех его сил» (Знание — сила, 1992, № 9. — С. 101).

Заставить себя работать, работать старательно и, самое трудное, работать ежедневно — в этом весь секрет успеха на научном поприще.

«Поначалу вас надо заставлять палкой, плеткой, может быть,— пишет Всеволод Михайлович Бяков, ученый, занимающийся проблемами космических лучей, — но дальше вы уже пойдете сами. Я на себе это проверил: заставить можно овсе. А уж потом как можно не любить? Это как любовь, к детям...» (Знание — сила, 1995, № 4. — С. 54).

Понятие «монастырская дисциплина» отнюдь не означает ухода от удовольствий. Любой (!) труд несет в себе свой оттенок наслаждения. Стоит немного посидеть за столом, втянуться в работу — и работа одарит нас смыслом и успокоением, хотя трудности будут в ней постоянно. Конечно, со временем Вам будет легче заставлять себя заниматься наукой, но не настолько легче, чтобы совсем снять вопрос о самопринуждении, самодисциплине. «Для того, чтобы принудить человека совершать необходимое, нужна чрезмерность. Чтобы существовало обычное, нужно стремление к великому» (Ф. Горенштсйн).

В одной из своих повестей Федор Абрамов рассказывает, как жители деревни, собираясь, всегда вспоминали одно и то же: как работали они во время войны. Вспоминали и удивлялись сами себе.

Сергей Залыгин любил рассказывать, как за десять дней ему Удалось написать пусть небольшую, но все-таки книжку! «Такие дни и недели — до предела напряженные, полные усилий и мыслей — каждый человек хранит в памяти очень бережно как залог и доказательство своих возможностей, своего торжества, своего права на действительную красивую и значительную жизнь, если хотите, талисман для современного человека.

Когда ставишь, перед собой очень трудные цели, когда устаешь безмерно или стареешь и вступаешь в сугубо деловые отношения со своим собственным организмом: почками, сердцем и пе-[23]-ченью, когда, наконец, упрекаешь себя в напрасно потерянном времени, всякий раз обращаешься к этому талисману. Помогает».

Предупредим молодого читателя, что в жизни ученого бывают и другие периоды. В научных занятиях, как в преподавании, учебном процессе, бывает то, что психологи образно называют периодами плато. «Многие виды навыков, по-видимому, проходят через свои плато и даже временно ухудшаются, когда мы пытаемся переделывать способ выполнения задачи; в конечном счете это ведет к прогрессу, но вначале осуществляется с большим трудом, а иногда и с некоторым ухудшением результатов» (Д. Норман. Память и научение. — М.: Мир, 1985. — С. 109).

«Бывают минуты, когда слабеет, мешается наш рассудок. Когда излишнее предвидение обращается в грубейшую слепоту, расчет — в растерянность, воля — в бесхарактерность. (Без таких провалов мы не знали бы себе границ)». (А.И. Солженицын. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни // Новый мир, 1991, № 6,—С.'79).

Даже для тех людей, для которых слова «монастырская дисциплина» отнюдь не метафора, а реальная жизнь в ее отражении, существует ориентир правильной оценки такого состояния. «Берегитесь, чтобы леность не расслабила ваших сил для подвигов духовных... но и не отчаивайтесь в спасении и не печальтесь чрезмерно, если иногда ослабеете в подвигах» (Москва, ноябрь — декабрь 1992 г. — С. 191¹).

Историю возникновения фразеологизма «Сизифов труд» многие знают со школьной скамьи. Молодой ученый время от времени будет чувствовать себя несчастным Сизифом. Состояния эти, когда ускользает смысл деятельности, вполне естественны, поскольку носят временный характер (смысл не задается, а структурируется в процессе работы, почему и может иногда ускользать).

Неделю просидел в библиотеке и без толку, ничего не отыскал по теме исследования. Опрашивал-опрашивал информаторов, а они выдают совсем не те ответы. Опыт не получается...

Все эти периоды, когда «крокодил не ловится, не растет кокос», надо выдержать, перетерпеть. Замедления, топтания на месте неизбежны в научном творчестве, как, впрочем, и в любой другой деятельности. Будем принимать случившееся «плато» как неизбежную плату за предыдущий или предстоящий успех.

Современный исследователь, если хочет что-либо успеть сделать в жизни, которая в любой момент может оборваться, должен работать одержимо. «Если оглядеться, то и почти всю жизнь, от ареста, было у меня так: вот именно эту неделю, этот месяц, этот сезон или год почему-нибудь неудобно, или опасно, или некогда писать — и надо бы отложить. И подчинись я этому благо-[24]-разумию раз, два, десять — я б не написал ничего сравнимого с тем, что мне удалось. Но я писал на каменной кладке, в многолюдных бараках, без карандаша на пересылках, умирая от рака, 8 ссыльной избенке после двух школьных смен, я писал, не зная перерывов на опасность, на помехи и на отдых...» (А.И. Солженицын. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни // Новый мир, 1991, № 8. — С. 36).

Когда мои собеседники уверяют меня: «Вот съезжу в дом отдыха, отдохну, потом займусь учебным пособием», «Вот получу стажировку — и засяду», «Вот кончится сессия — и начну», я с грустью думаю; нет, не займется, не засядет, не начнет. Жесткий, железный закон истинного творчества требует: сейчас или никогда. Даже в кромешное для преподавателя время заочных сессий, вступительных экзаменов, комиссий и проверок урвать для себя час-полтора и позаниматься — можно.

Известный лингвист, специалист по теории глагола Александр Владимирович Бондарко осенью 1970 года собрал нас, восьмерых, только что зачисленных аспирантов и поделился некоторыми правилами научного творчества. «Вы не ждите, чтобы у вас для науки был целый день свободный, нет! В середине дня и на лекцию сбегайте, послушайте, поучитесь. Заниматься можно урывками. Дали мне как-то путевку в дом отдыха, думал: столько успею! А оказалось обратное: когда тебя ничто не отвлекает, ты сам себя начинаешь отвлекать».

Монастырская дисциплина требует одержимости и постоянства в работе. В уже упомянутой публикации А.И. Солженицын пишет: «Да перебрать все годы по неделям — каждая была наполнена как главная из главных: что-то пишу, срочно доделываю, пли исправляю старую редакцию, перепечатываем, фотографируем, рассредоточиваем...»

Справедливости ради следует сказать, что и чрезмерный труд не защитит Вас от неудач и препятствий. Книга написана, но сколько сложностей с ее изданием! Сколько хождений, сбора документов, напоминаний, неверных решений! И все это тоже требует внутренней дисциплины и личного мужества. Так, может быть, Вас будет удерживать от отрицательных эмоций и вдохновлять прекрасное напутствие Ивана Алексеевича Ильина: «Волевой человек живет и рассуждает так: «Не удалось, — значит мало сил собрал, значит соберу их вдвое» <...> «Непреодолимо — значит боролся не так, как надо, значит найду верный способ, может быть <...> плохо готовился, мало углублялся, неумело организовывал». Затруднение заставляет волевого человека извлечь из самого себя еще больше силы, чем он извлекал доселе, но отнюдь не отнимает у него решимости и мужества» (И.А. Ильин. За национальную Россию).

Глава 3

Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 162; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!