Утром я отправился на «хитрый рынок».
Он располагался на песчаных буграх неподалеку от Автозаводского шоссе, а «хитрым» назывался потому, что, как гласила молва, именно на нём торговали в городе краденым. Рынок имел вход со стороны трамвайной линии и шоссе и был огорожен плясавшим по буграм забором. Вблизи оказалось, что в заборе тут и там зияют дыры, а местами он и вовсе повален, так что попасть на рынок или исчезнуть с него не составляло труда с любой стороны. У входа просили милостыню калеки, а за забором в глаза бросались разложенные прямо на песке гимнастерки, шинели и брюки-галифе, а также предметы кустарного промысла: табуретки, детские стульчики, зыбки, стиральные доски, скалки, мутовки, корзины, деревянные ложки и расписанная аляповатыми цветами деревянная посуда. Забор ядовито расцвечивали настенные коврики. На ковриках изображалась другая, не ведомая мне, жизнь: столы, ломившиеся от яств, за которыми восседали усатые молодцы и полные белоплечие красавицы. Лебеди с изогнутыми шеями плавали по безупречно спокойным голубым озёрам. Дворцы с белоснежными колоннами возвышались над девственными прудами среди кудрявых лесов. Самыми яркими были коврики с краснолицыми и красногрудыми русалками, жёлтые волосы которых обвивались вокруг зелёных чешуйчатых хвостов.
Обходя рынок, я вдруг заметил, как на песчаный бугор взбежал и замер, будто суслик в степи, человек. Он тут же оказался в окружении других людей, разглядывавших какой-то предмет, что достал из-за пазухи «суслик». Компания рассыпалась столь же стремительно, как и собралась. Именно так тут «хитрили».
|
|
|
Своей матери на «хитром» я не нашёл, влез в трамвай и поехал в Канавино.
У ограды Канавинского рынка, считавшегося в Горьком главным, толпился разнообразный люд. Не заходя на рынок, здесь можно было почистить сапоги или штиблеты, сфотографироваться в черкеске с газырями и с длинным кинжалом на поясе, такая фотография называлась «Привет с Кавказа», или узнать у морской свинки свою судьбу. Судьба описывалась на крохотном, свернутом в трубочку, листочке папиросной бумаги, извлекавшимся из кучи таких же листочков деловитым белым существом с розовыми ушками и подвижным носиком. Все предсказания морской свинки оказывались счастливыми. За счастьем стояла длинная очередь.
В послевоенные годы на Канавинском можно было купить или продать что угодно. Но были на нём и крытые специализированные павильоны -- мясной, молочный и фруктово-овощной, а также масса небольших магазинчиков, что значительно затрудняло мою задачу – обшарить все углы рынка было практически невозможно. Начал я с павильонов.
|
|
|
Вместе с толпой покупателей я двигался вдоль прилавков с варёными курами, разлитым по стеклянным банкам топлёным молоком, малосольными огурцами в тарелках и разложенной по бумажным кулькам малиной. Люди отщипывали белые ниточки куриного мяса, пригубляли из деревянных ложек молоко, отправляли в рты услужливо отрезанные ломтики соленого огурца или наполненные сладким соком ягоды, оценивали, торговались. Немного осмелев, я потянулся к веточке красной смородины. Но вынырнувшая из-за прилавка толстая рука бескомпромиссно пережала в запястье мою кисть...
Не завершив полного обхода рынка, я уехал из Канавина. Мне вспомнилось, что за овощами и ягодами мать ездила на Свердловку, до революции Покровку – главную улицу города. Только там, на Мытном рынке, говорила она, всё осталось так, как было в её детстве.
Мытный оказался не велик и целиком умещался в проходном дворе неподалеку от площади Минина. Здесь действительно было не так, как в Канавине, не говоря уже про «хитрый рынок». Овощи лежали на прилавках не только чистыми, но и увлажнёнными. Продавцов украшали клеёнчатые фартуки и белые нарукавники. От ворот до ворот рынка прохаживался милиционер. Народ двигался вдоль рядов прилично одетый и торговался без спешки. Но матери я не нашел и здесь.
|
|
|
Мимо магазинных витрин, ресторанов и кафе главной улицы города я побрел к Зеленскому съезду. Я не ел вторые сутки, и в голове моей, уже изрядно напечённой солнцем, вызревала мысль о том, не вернуться ли мне на Канавинский рынок и не набрать ли в какую-нибудь газету гнилой картошки. Такой картошки возле фруктово-овощного павильона я заметил там целую кучу. Куча нехорошо пахла, но я не сомневался, что, если наберу такой картошки побольше и поработаю дома ножом, то извлеку из неё немало съедобного продукта.
Спускаясь с такой мыслью по Зеленскому съезду, я повстречал пожилую женщину, нёсшую в руке ведро с древесным углём, который, как я знал по рассказам Юлиньки, настоящие нижегородцы только и использовали в своих самоварах. Знал я также и то, что такой уголь продавался в городе возле Ромодановского вокзала. И обогнув Благовещенский монастырь, мимо водной станции «Динамо» и бывшей мельницы Башкирова я вышел к Ромодановскому.
На привокзальной площади я увидел три торговых ряда. В первом продавалась лошадиная сбруя, во втором -- лапти, плетёные корзины и лукошки, в третьем, под каменной стеной, предохранявшей глиняную гору от оползня – замки, самовары и уголь для самоваров. Никогда ранее не доводилось мне видеть столько самоваров, собранных в одном месте: двухведерных и меньше заварного чайника, простых и замысловатых по форме, закопчённых, покрытых малахитовой плесенью и начищенных до золотого блеска. И потому третий ряд я прошёл из конца в конец дважды.
|
|
|
От самоваров моё внимание отвлекла машина – серый автофургон, подававший время от времени звуковые сигналы и продвигавшийся сквозь базарную толпу. Упершись в угол, образованный горой и зданием вокзала, машина остановилась, и из её кабины выпрыгнула женщина в белой куртке. Фигура женщины показалась мне знакомой. Обойдя фургон, женщина распахнула задние дверцы. И в тот же миг я задохнулся от запаха свежевыпеченной сдобы.
Продравшись сквозь толпу, я приблизился к задним дверцам и как заворожённый смотрел на большие деревянные противни, на которых в два слоя были уложены ватрушки с янтарными кружками яблочной повидлы в середине. Рабочий в такой же белой куртке, что и женщина, носил противни от фургона к краю самоварного ряда, где уже выстраивалась очередь. К моему горлу волнами подступала тошнота, голова кружилась. Люди, спешившие занять очередь, толкали меня, оттесняя от фургона. Но уйти от него я не мог. И неожиданно понял почему: не только дурманящий запах ватрушек притягивал меня к процессу разгрузки фургона. Моё внимание помимо моей воли было сосредоточено теперь на руках, подававших противни из тёмной глубины фургона. Это были женские руки и двигались они точно так же, как двигались давно знакомые, родные мне руки, которые я мог бы узнать из тысяч других. Расталкивая людей, я рванулся к задним дверцам фургона.
-- Господи, да что же это такое! -- возмутилась женщина, на длинную юбку которой я наступил, и дала мне затрещину.
Толпа загудела. Чья-то сильная рука, схватив за плечо, развернула и отшвырнула меня прочь. Наверное, я бы упал. Но народ стоял вокруг так тесно, что упасть мне не дали. Отлетев рикошетом от чьего-то тугого живота, я снова повернулся лицом к фургону и, отчаянно работая локтями, снова полез вперед. Меня отшвырнули еще раз. Своего тела я больше не чувствовал. В голове плыли жёлто-красные круги. Увернувшись от очередной пытавшейся остановить меня руки, я закричал «Ма-а-ма!» и, собрав последние силы, в последний раз попытался проложить себе дорогу к фургону с ватрушками...
Очнулся я на большой деревянной скамье в зале ожидания Ромодановского вокзала. Под моей головой была какая-то подушка. Вокруг сидели и лежали люди, окружённые чемоданами, корзинами, кошёлками и малолетними детьми. Когда я поднялся со скамьи, ко мне подошла пожилая женщина в железнодорожной фуражке:
-- Ты чей будешь-то?.. нижегородский иль приезжий?
-- Молитовский, -- ответил я и направился к выходу.
-- Ты погоди, молитовский...
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 163; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!