Но к тётке мы ездили всё реже и уже отдельно от тёти Шуры, Идочки и Нины. Потом совсем перестали. А когда перестали, тёткиных писем мне больше не показывали.
Однажды вечером, побегав за стеной и вдоволь начихавшись, тётя Шура крикнула:
-- Ты что себе по-озволяешь?.. Это всё тво-оё?.. О сестре по-одумай!
Мать ответила неожиданно зло:
-- О сестре моей вспомнила!.. А кто её в тюрьму посадил?... не ты?.. Думала, я не узнаю?..
Сразу на такое обвинение тётя Шура ничего не ответила. Но через день я услышал:
-- Дурь зубковская по-осадила – вот кто!.. Кабы слушала, что я ей, блаженной, говорила, никто б её пальцем не тронул... Но ты сво-оё мо-отовство всё равно прекрати!.. Пре-екрати!.. Если на то пошло, и моему Михаилу причитается... то-ож сын своих родителей!..
На следующий день из горницы исчезли напольные часы с музыкальным боем. Об этом исчезновении мать не проронила ни слова.
После продажи горки со всем, что в ней находилось, я услышал:
-- В музыкальную школу тебя отдадим. Хочешь на скрипке научиться?..
Я по-прежнему пел в школьном хоре и даже стал запевалой по песне «Эх, дороги! Пыль да туман...», но ни о какой музыкальной школе я не думал, о скрипке тем более. Ни моё участие в школьном хоре, ни мои музыкальные способности или наклонности никогда ранее в семье не обсуждались. «И чего это она про музыкальную школу?..» – не понял я.
Разговоры о музыкальной школе как начались, так и прекратились. Но, продав кожаный диван из горницы, мать заговорила о том, что Володя в следующем году заканчивает седьмой класс и будет поступать в речное училище. А значит, ему необходим какой-никакой костюм и новые ботинки. Да и питаться он должен лучше, поскольку в речное училище принимают лишь тех, кто прошёл медицинскую комиссию. «Пусть питается – разве я против... но зачем об этом столько говорить?» – недоумевал я.
|
|
|
Первая трудность при поступлении брата в училище возникла с анкетой: что написать про отца и писать ли о тётке? Про отца сначала написали, что он «погиб в Сталинграде во время Великой Отечественной войны», а про Юлиньку не написали ничего. Однако в приёмной комиссии потребовали сталинградский документ о гибели отца, а также указания места работы тётки, поскольку она живёт с нами под одной крышей. Между тем никаких документов об отце у матери не было с того момента, как немцы отобрали у неё сумку со всеми документами. Писать же о том, что тётка отбывает срок, как считала мать, было равносильно самоубийству. И тогда по её настоянию брат написал, что отец «пропал без вести во время Великой Отечественной войны», а тётка по причине нездоровья «временно нигде не работает и занимается домашним хозяйством». Чтобы такую анкету приняли, как сказала мать, ей «пришлось дать».
Вторая трудность была связана с медкомиссией, которая поначалу брата забраковала. И матери пришлось пойти, как сказала она, «по врачам», а потом снова «дать».
|
|
|
Тем временем горница продолжала опустошаться.
Дольше других предметов в ней продержался письменный стол с зелёным сукном и фигурными ножками, за которым поначалу вперемежку с братом, а потом без него я делал уроки. Стол пережил и окончание братом неполной средней школы, и его поступление в Горьковское речное училище, и его переселение из Молитовки в казарму училища, располагавшуюся в Канавине неподалеку от Окского моста. И когда я остался за столом один, я выжал из матери обещание, что стол она пощадит.
В первое воскресенье сентября, в тот год, когда я начал учиться в четвертом классе, выскочив утром из дома за какой-то школьной мелочью к Коле Курицыну и почти тут же вернувшись обратно, стола с зелёным сукном и фигурными ножками в горнице я не обнаружил. И когда я убедился в его исчезновении, какое-то умопомрачение на меня нашло. К тому времени я уже знал, что предметы из бабушкиной горницы мать возит на Канавинский рынок на соседской тачке не через Ленгородок, а вдоль железной дороги, соединявшей расположенные на окском берегу предприятия. И, миновав лабаз, электроподстанцию, лесопилку и пожарку, я побежал меж приземистых хибар, а далее по песчаному пустырю к железнодорожным путям. И догнал свою мать у того самого автобусного завода, на котором до тюрьмы работала тётка. Вцепившись в ручку тачки и повторяя «ты же обещала... обещала...», я попытался вырвать тачку из материных рук и развернуть её в обратном направлении.
|
|
|
Со словами «Мал ты ещё меня учить... марш домой!» мать отшвырнула меня от гружёной столом тачки и продолжила свой путь…
Вернувшись в Молитовку, войти в дедов дом я не смог по причине непреодолимого к нему отвращения и, миновав его, дошел до конца Борзовки, после чего свернул к затону, прошмыгнул на причале на речной трамвайчик и уплыл вверх по Оке. Вдоль и вокруг незнакомой тихой деревни, располагавшейся на высоком берегу реки, я и пробродил остаток дня, а заночевал в стогу сена у деревенской околицы.
Когда на следующий день я вернулся в дедов дом, он показался мне совершенно чужим. Матери в нём не было. И я был рад, что не застал её в доме. Ни объяснять ей что-либо, ни даже видеть её я не хотел. Напротив единственного не заколоченного окна «горницы» в рамках под стеклом по-прежнему висели фотографии деда и бабушки, под ними белело платьице ушедшей из жизни до моего рождения моей несостоявшейся сестры. Все углы «горницы» были пусты...
|
|
|
-- Тётка-то сидит? -- спросил на перемене Шаньгин.
-- А тебе-то что?
-- Да ты не ершись... от сумы и от тюрьмы не зарекаются... И это... я тебя больше не трогаю... поиграли – и будя... Ты за Смирновым смотри, он просто так не отстанет... у него мамочка заврайоно... большое начальство.
К концу обучения в четвертом классе Шаньгин пошел в разнос, ибо уже знал, что в пятом учиться не будет. За объяснениями Клары Исааковны он больше не следил, а её вопросы игнорировал. На уроках же занимался тем, что из кусков твёрдой розоватой глины, которую он называл апокой, с помощью острого как бритва ножа вырезал миниатюрные автомобили: грузовые «газики» и легковые «победы». И это у него неплохо получалось. На переменах он нередко доставал из кармана игральные карты и показывал нам «фокусы». «Коронным» был такой: перетасовав колоду, Шаньгин отдавал её однокласснику и просил вынуть любую карту, запомнить её, вернуть в колоду, заново колоду перетасовать и вернуть «фокуснику». После чего всякий раз безошибочно определял «запомненную» карту. Когда надоедало возиться с апокой и картами, прямо на уроке за спиной учительницы он мог закурить. А если учительница оборачивалась, как ни в чем не бывало, доставал папиросу изо рта и вставлял мундштуком в верхний карман своего пиджака. Из кармана валил дым, а класс давился от смеха.
-- Шаньгин, выйди из класса! Немедленно! – кричала Клара Исааковна.
-- Хорошо, хорошо... – миролюбиво отвечал Шаньгин, выгребал из парты свои пожитки, брал их под мышку и, направляясь к выходу, запевал:
Когда я был мальчишкой, носил я брюки клё-ош,
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!