Никому в этом «Чикаго» я был не нужен. И никто здесь меня не любил.
На той же горе за моей спиной находился «Домик Каширина». Два года назад Юлинька привозила меня сюда на экскурсию. Мы поднимались с ней на гору с улицы Маяковского вон по той лестнице. Внутри «Домик» показался мне удивительно похожим на молитовский дом моего деда, а потому и без объяснений экскурсовода мне было нетрудно представить, какая жизнь протекала в нём и что такое «свинцовые мерзости жизни», о которых писал Горький. А когда мы вышли из «Домика», тётка нравоучительно произнесла: «Вот и Алёша Пешков приплыл в Нижний на пароходе... и у него отца не было... А ведь каким большим человеком стал!.. и теперь Нижний зовется его именем». Будь Юлинька не в тюрьме, а рядом со мной, я бы ей ответил: «Как приплыл, так и уплыл. А от того, что Нижний теперь Горький, ничего-то в нём не изменилось!»
Глядя с горы на погружавшуюся в сумрак Волгу, я ждал темноты, подходящего теплохода и благоприятных условий, чтобы попасть на него. И я дождался.
Спуск с наблюдательного пункта и переход улицы Маяковского и сквера перед набережной заняли у меня не более пятнадцати минут. И вот я уже окунулся в гомонливую толпу пассажиров, снующих по набережной, бойких цыганок в цветастых юбках с чумазыми детишками на руках и местных бабулек, норовивших со своей снедью пробиться на причаливший теплоход, чтобы добраться непосредственно до кают: «Молочка кому топлёного с пеночкой?», «Картошечка нижего-ородская... рассыпчатая, тёпленькая, с укропом!», «Яички борские, яички!». На трапе такая же толчея, что и на набережной. Призванный следить за порядком матрос дебаркадера, с белой повязкой на рукаве, вместо исполнения своих обязанностей увлеченно беседует с девушкой, свесившейся с палубы «Климента Ворошилова». Вместе с бабульками я проскальзываю мимо матроса. Возле трапа, соединяющего «Климент Ворошилов» с «Михаилом Калининым» -- два матроса, а потому я задерживаюсь на первом теплоходе: прогуливаюсь как ни в чем не бывало по нижней палубе, поднимаюсь на верхнюю, обхожу её кругом, дивясь чистоте, царящей на теплоходе – в 45-ом мы плыли в Горький на совсем другом судне. После чего останавливаюсь понаблюдать за матросами сверху, поскольку время от времени они всё же проверяют билеты у тех, кто идёт на «Михаил Калинин». Когда один из контролёров оставил свой пост, а другой, закурив, отвернулся от трапа, я спустился вниз и за спиной другого прошмыгнул на «Калинин».
|
|
|
С капитанского мостика в мегафон объявляется отплытие, пассажиры с набережной спешат вернуться на судно, матросы убирают трап и отдают концы. Моё сердце колотится в ушах, заглушая и шум заработавшей машины, и прощальные крики, несущиеся с верхней палубы на берег. Пришедший из золотого заката «Михаил Калинин» отваливает от горьковского причала, чтобы продолжить путь вниз по Волге. В ночь. Вместе со мной.
|
|
|
На берегу загораются первые огни. За кормой остаются Окский мост, Сибирские пристани, собор Равноапостольного князя Александра Невского, железнодорожный мост через Волгу, Красные казармы, нижегородский Кремль, памятник Чкалову, Откос, Печорский монастырь. Прощай, скособоченный дом с опустошенной и опустевшей «хозяйской» половиной! Прощай, пятый «б» – шестым для меня ты уже не станешь! Прощай, Молитовка!
Я брожу по судну в поисках укромного местечка, забравшись в которое, я смог бы скоротать ночь. И мне уже грезятся другая Волга, более широкая и светлая, Мамаев курган, святые сталинградские руины, последняя остановка «десятки» с милым моему сердцу названием «Сосновая роща», песчаный карьер на окраине города и моя первая учительница Анна Семёновна. Та самая, что в конце октября 42-го вызволила нас, всех троих, из Разгуляевского оврага, чем и спасла от верной погибели, а летом 45-го отговаривала мою мать от возвращения в Горький. Вместе с Анной Семеновной, в этом я не сомневаюсь, мы найдём и увезём из Молитовки и мою мать. Вернем её в Сталинград. А брат, если ему так хочется, пусть учится в своём речном училище...
|
|
|
Ещё не рассвело, когда боцман «Михаила Калинина» свёл меня по трапу на небольшую пристань. В телогрейке и рукавицах, поёживаясь спросонья, на пристани стояла пожилая женщина:
-- Безбилетника по-оймал?
-- До Сталинграда хотел доплыть... чуть ли не всей командой ловили... да еще кусается, зверёныш одноглазый!.. Иди, иди, путешественник! -- боцман подтолкнул меня в спину, а сам, расставив ноги, остался на трапе, перегородив его своей грузной фигурой и уничтожив тем самым всякую надежду на моё возвращение на теплоход. – Пусть тут остаток ночи позагорает, а утром -- с первой же оказией в Нижний. Мать там, поди, с ума сходит.
-- А есть мать-то?
-- Говорит, есть.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 146; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!