Выдернув из постели простыню, пришельцы завернули в неё добычу и направились к двери.



Пропустив немцев за порог, чернявый спросил:

-- Ещё чего такого… у тебя нет? Лучше сама скажи, не то всю твою халупу перерою!

-- Рой, рой, -- ответила мать. – Не надорвись только.

-- Но, но… язык попридержи, -- проворчал чернявый и ушёл.

А мать подошла к кровати, поправила оставшуюся без простыни постель, села на неё, закрыла лицо ладонями и как-то странно затряслась. Сначала Вовке показалось, что она плачет – так ведь и было от чего! Но следом он понял, что она не плакала, а смеялась. Тряслась от хохота сквозь слёзы:

-- Как они ползали, Вова, как ползали!.. арийцы среди кизяков… Зильбер, зильбер, -- передразнила она немцев. -- Это же надо: мельхиор с серебром перепутать! … А туда же, весь мир покорить мечтают… -- Вытерев слёзы, она подошла к плите и сказала: -- Но что мы теперь будем есть, я не знаю…

С неделю в их сарае жил чужой дед. И мать считала большой удачей, что нашла этого деда, привела в сарай и пристроила за печкой. По той причине, что, пока дед был жив, его родственники присылали в сарай кое-какие продукты. Причина переселения деда была проста: он был чахоточным. И, поскольку дом его невестки был заселён немцами, чахоточный дедов кашель угрожал не только самому деду, но и невестке с её детьми.

В засаленном ватнике, ватных штанах и шапке-ушанке днём дед лежал за печкой неслышно. Так, что в тени надвинутой на лоб шапки глаза его, направленные в крышу сарая, казались остекленевшими в своей неподвижности. А вот по ночам он действительно кашлял. Долго и надрывно, сплёвывая мокроту на земляной пол.

Вовке дед не нравился, и он за печку старался не заглядывать. А Женьке мать нашёптывала:

-- Держись от него подальше…больной он.

Ежедневно в сарай забегала дедова внучка, девочка Вовкиных лет. Мать тут же запирала дверь, а внучка доставала из-за пазухи два свёртка: для своего деда, и для Васильевны. Отдав свёртки, она тут же исчезала.

Однажды появилась женщина средних лет – дедова невестка.

-- Ну, как он тут?.. – спросила она от двери.

-- Сама видишь. – ответила Васильевна.

-- Холодно у тебя. Ты ему кипятку давай для сугрева.

-- А я и даю. И печка всё время тёплая.

Во время этого разговора дед даже головы не повернул в сторону родственницы. И только когда невестка собралась уходить, окликнул её:

-- Анют!..

-- Чего тебе?

--Табачку бы… закурить охота.

-- Нету у меня табаку… да и нельзя тебе… Лежи уж!..

После ухода Анюты дед долго ворочался в своей постели. А потом попросил:

-- Достань, Васильевна, махорки… хоть на закрутку.

Мать оделась и вышла из сарая. Вернулась она с горсткой самосада в бумажном кульке.

Тяжело кряхтя, дед сел на своём топчане, свернул довольно длинную цигарку и, не торопясь, набил её табаком, использовав табак до последней крошки. Согнув цигарку «козьей ножкой», он встал, прошёл в портянках к печке, открыл дверцу, голыми пальцами взял из печки красный уголёк и закурил. Потом снова сел на топчан и, впервые за дни, проведённые в сарае, сняв с головы шапку, выкурил самокрутку до основания. Обжигая губы, он долго мусолил окурок. После чего бросил его в печь.

В ту ночь Вовка проснулся от дальней стрельбы . И в его голове шевельнулась мысль: в сарае что-то изменилось. Но стрельба стихла – и он снова уснул.

К утру, ещё не проснувшись, он осознал, что необычной была ночная тишина в сарае – без дедова кашля и дедова храпа.

И верно: дед умер.

Скудные запасы, появившиеся в сарае благодаря чахоточному деду, быстро таяли. Запивая кипятком, два дня они грызли жёсткую как камень старую макуху. Дня три из остатков муки варили жидкую-прежидкую мамалыгу, а из остатков манки – жидкую-прежидкую кашу. От манной каши Вовка отказывался. Она доставалась Женьке. Но и манка скоро кончилась. Кончилось всё, кроме мешочка с горстью фасоли.

Чтобы экономить силы, они старались поменьше двигаться, и по большей части лежали одетыми втроём под одеялом. Попеременно с матерью Вовка выдумывал для брата истории, подлиннее и поинтереснее, но так, чтобы в этих историях никто не завтракал, не обедал и не ужинал.

Мешочек с фасолью прятали Женьке под пальто. И когда тому надоедало слушать выдумки, он садился, доставал мешочек и, отсыпав на ладошку несколько фасолевых зёрен, начинал их разглядывать. Особенно Женьке нравились рябенькие фасолины, и он разбирал их на кучки по числу тёмных точек на зерне. Занятие это увлекало его настолько, что на время он забывал и про голод.

Но лучше бы они съели эту горсть фасоли!

К вечеру сарай выстудило до такой степени, что не грела уже и постель, и мать встала, чтобы заново растопить печь. Она выгребла золу, вынесла её за дверь и, вернувшись, то ли забыла, то ли не захотела запереть дверь, подумав, что придётся выйти из сарая ещё раз. Немцы ворвались настолько внезапно, что игравший фасолевыми зёрнами Женька не успел спрятать мешочек под пальто и, испугавшись пришельцев, остался сидеть на кровати с белым мешочком в руках.

Войдя в сарай и оставив дверь открытой, ни слова не говоря, два солдата направились к печке, возле которой стояла мать с ведром из-под золы в одной руке и куском фанеры, которым она выгребала золу, в другой. Убедившись, что кастрюли на плите пусты, немцы обшарили полку. Но и там ничего интересного для себя не обнаружили. Они уже, вроде бы, уходили, когда один из них заметил в Женькиных руках мешочек с фасолью.


Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 147; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!