Церковное дело. Собор в Ставрополе. Высшее Церковное Управление

 

Как я уже заметил, высшей церковной власти в крае не было. Связь с Патриархом порвалась. Каждая епархия жила своею жизнью. Вопросы, превышающие компетен­цию епархиальной власти, или решались на свой страх епископами, или оставлялись без разрешения. Некоторые церковные вопросы восходили до Деникина. Тогда спрашивали мое мнение. Я стал юрисконсультом по всем ду­ховным делам. Получилось странное явление: огромная территория, почти весь юго-восток России, с несколькими епархиями оказалась без высшей церковной власти, ко­торая одна могла бы и направлять, и исправлять церков­ную жизнь. Необходимость ее была очевидна. Но одни из архиереев не замечали такой необходимости, а другие даже довольны были тем, что они теперь полновластные, никому не подчиненные владыки. Я решил приложить все усилия, чтобы положить конец этой ненормальности.

В начале февраля 1919 г. я доложил Деникину о не­обходимости организовать высшую церковную власть. В конце февраля мне удалось убедить его. Кажется, 2 мар­та было подписано Деникиным письмо на имя Донского архиепископа Митрофана, которого Деникин просил: со­звать совещание из епископов территории и членов епархиальных советов, по два от каждый епархии. Одно­временно с этим Деникин послал телеграмму Одесскому митрополиту Платону, приглашая его прибыть в Новочеркасск на совещание. Письмо архиеп. Митрофану было {330} послано почтой, а я 3-го марта выехал в Новочеркасск, чтобы убедить архиеп. Митрофана в необходимости такого совещания. Я опередил письмо. В личной беседе со мной архиеп. Митрофан к идее совещания отнесся очень сочувственно. Мы назначили 20 марта днем со­зыва совещания. Я уехал уверенным, что моя миссия удалась.

Между тем, по странной причине, посланная 3-го марта, бумага Деникина пришла в Новочеркасск только 14-го, и вместо согласия на созыв совещания, Деникин получил от арх. Митрофана сообщение, что 20-го марта совещание не может быть созвано, за поздним получе­нием бумаги, и его надо отложить до Фоминой недели. Я же, по возвращении из Новочеркасска, с согласия Де­никина, сообщил арх. Митрофану, что, кроме указанных в бумаге от 2 марта лиц, следует вызвать на совещание еще всех, пребывающих в Одессе, архиереев и членов Всероссийского Церковного Собора, находящихся на территории, занятой Добровольческой Армией.

Я был убежден, что и тех, и других окажется не так уж мно­го, а авторитет совещания от участия их увеличится. Архиеп. Митрофана увеличение членов совещания испу­гало: он решил, что может съехаться до 200 членов (по-моему, их не могло набраться более 60). А тут еще начались сторонние влияния. На архиеп. Митрофана в это время сильно влиял архим. Григорий. Это влияние объясняли тем, что архим. Григорий помог единствен­ному сыну архиеп. Митрофана выбраться из Советской России. По характеристике газеты «Великая Россия», архим. Григорий был «известный спекулянт по вину и сахару, предавший своего друга, прот. Восторгова и миссионера Варжанского». Это же я слышал от митр. Платона и Таврического архиеп. Димитрия. Некоторое время архим. Григорий служил в армии, под моим начальством.

Я вынес убеждение, что это человек низкий, нахальный, продажный, беспринципный. В данное время {331} он занимал должность ректора Донской Духовной се­минарии. В начале марта архим. Григорий лебезил пе­редо мной, надеясь при моей помощи устроить какие-то свои делишки, и тогда он доказывал архиеп. Митрофану необходимость совещания. Когда же поддержки с моей стороны в устройстве его дел он не встретил, он сразу стал противником совещания.     

После Пасхи архиеп. Митрофан известилген. Де­никина, что на Фоминой неделе совещание не может быть созвано, так как в Новочеркасске свирепствует тиф и нет свободных помещений для членов совещания, и просил отложить созыв совещания на неопределенное время. Всё мое начинание, казалось, рухнуло, но случай поправил дело.

Пала Одесса. Вслед за этим потянулись в Екатеринодар архиереи, спасая животы свои. Приехал Одесский митр. Платон, а раньше его — Димитрий Таврический, Агапит Екатеринославский и, пытавший­ся пробраться на восток, Гавриил Челябинский. Решив использовать присутствие митр. Платона, я пригласил его на одно из заседаний Церковно-просветительного Отдела Совета Государственного Объединения.

26-го апреля состоялось это заседание в помещении Кубанского еп. Иоанна. Кроме митр. Платона, в нем участвовали: архиепископы: Димитрий и Агапит,еп.Иоанн, проф. Петроградской Духовной Академии, прот. А. П. Рождественский, члены Всероссийского собора: свящ. Г. П. Ломако, кн. E. H. Трубецкой, А. И. Иванов­ский и много других духовных и светских лиц. Сюдажевтесался пресловутый В. М. Скворцов, который и се­кретарствовал. Я кратко изложил историю попыток образовать Высшую церковную власть и необходимость такой власти, а митр. Платон предложил созвать Собор для учреждения такой власти.

Собрание приняло сле­дующие положения: 1) от имени этого собрания {332} просить старейшего, Ставропольского архиеп. Агафодора созвать в г. Ставрополе Поместный Собор. 2) Собор этот составить из всех находящихся на территории Добровольческой Армии епископов и членов Всероссий­ского Церковного Собора, присоединив к ним по 4 члена от каждого Епархиального Совета, как уже выбранных епархиями для вершения церковных дел. Последнее бы­ло сделано, чтобы не производить новых, сложных по процедуре и затяжных выборов.

3) Немедленно коман­дировать в г. Ставрополь: архиеп. Димитрия, меня и гр. В. В. Мусина-Пушкина для переговоров с архиеп. Агафодором о созыве собора. 4) Просить Главноко­мандующего ассигновать на расходы 50 тысяч рублей.

1 мая мы выехали в Ставрополь и прибыли туда в 6 часов вечера.

Я хорошо знал архиеп. Агафодора по Московскому Собору. Тогда он поражал своею беспомощностью: его водили, ему подсказывали, за него решали. Все его желания и заботы тогда сводились к одному: как бы получить белый митрополичий клобук. Однажды и мне предложили подписать лист, в котором было изложено заявление группы членов Собора о необходимости, в виду заслуг и продолжительной службы архиеп. Агафо­дора, возвести его в сан митрополита. Я ответил, что с удовольствием дам свою подпись, если к этому заяв­лению будет приложено другое — прошение архиеп. Агафодора об увольнении его на покой. Так из этого листа ничего и не вышло.

Предупрежденный моей телеграммой о цели нашего приезда, архиеп. Агафодор принял нас, как милый, го­степриимный хозяин: для встречи нас выслал на вокзал своего викария, еп. Михаила и эконома, иеромонаха Сера­фима, угощал по-архиерейски.

(Каково же было наше удивление, когда финансовой ко­миссии собора экономом, иереем Серафимом, был предъявлен длинный счет, почти на 1.500 р. за угощение нас 1-2 мая.Там не были забыты и извозчики, на которых нас привозили с вокзала и отвозили на вокзал — и тогда не позволили нам уплатить им, и редиска с архиепископского огорода и консервы. Оказалось, что консервов за сутки мы втроем съели почти на 500 р. Епископ, возглавлявший комиссию, рассматривавшую этот счет, ядовито заметил: «Если бы три человека за день съели консервов на 500р., они, наверное, не выжили бы». А я обратился к иерею Серафиму:

«Очень жалею, что мы тогда остановились у вас, а не в гости­нице. Там нам больше, как. 15 р. на человека не пришлосьбыплатить». Конечно, в этой истории архиепископ не участвовал, — это его жадный эконом хотел поживиться. Комиссия произве­денный на наше угощение расходотнесла за счет архиерейского Ставропольского дома.). Ужинать с ним было {333} легко и приятно, беседовать же о деле куда труднее.

Когда мы изложили ему свою просьбу, он запротесто­вал: нельзя открывать собор, не снесшись с Патриар­хом, — надо сначала с ним снестись. Мы объяснили ему, что потому-то собор и открывается, что нельзя сноситься с Патриархом, что Патриарх ничего не будет иметь против этого доброго и необходимого дела. В конце концов, он согласился. Чтобы старец не переду­мал или не переубедили его, мы сейчас же принялись за писание бумаг Главнокомандующему и архиереям, с целью тут же немедленно заставить старца подписать их и отсюда же их разослать. Положиться на слово старца нельзя было: после Московского Собора он еще более одряхлел, — плохо соображал, всё путал, забывал. Сидя за чаем, он серьезно спросил меня:

— А К. П. Победоносцев († в 1906 г.) помер?

— Умер, владыка, умер, давно умер! — ответил я.

— А-а, помер!.. Хороший был человек. Царство ему небесное! — перекрестился архиепископ.

Когда на следующий день я стал читать архиеп. Агафодору написанные бумаги, он с удивлением начал спрашивать меня:

{334}   — Разве надо собирать Собор? А как же без бла­гословения Патриарха? и т. п. Словом, за ночь всё было забыто или перепутано. Пришлось убеждать снова и, слава Богу, опять удалось убедить. Бумаги были под­писаны (Собор назначен на 18 мая), большую часть их я взял с собою, чтобы разослать из Ставки, другие тут же отправил на почту. В 2ч. дня мы выехали из Ставрополя.

Сейчас же по возвращении нашем в Екатеринодар начала работу, под моим председательством Предсоборная Комиссия. Ее задачей было: подготовить весь материал для соборной работы, наметить вопросы, со­ставить такой план, чтобы Собор мог выполнить свою задачу в течение шести дней, с 19 по 24 мая.

Только Комиссия начала свою работу, как я по­лучил от начальника Штаба телеграмму: «Главноко­мандующий, согласно ходатайству архиеп. Агафодора, в виду некоторых затруднений, приказал приостановить созыв Собора». Потом выяснилось, что приближенные Агафодора, как архим. Антоний (Марченко) и др., вну­шили ему, что созыв Собора вызовет гнев Патриарха, что можно обойтись и без Собора и т. п. Послушавшись их, архиеп. Агафодор и телеграфировал Главнокоман­дующему, прося отложить созыв Собора. К счастью, нашлись и другого рода советники, как ректор семи­нарии,

прот. Н. Иванов и др., которые разъяснили ему всю неосновательность опасений и всё неудобство от­мены решенного, после чего он телеграфировал мне:

«Препятствия к созыву Собора устранены. Собор со­стоится».

Предсоборная Комиссия работала очень усердно и успела подготовить вопросы: о порядке соборных работ, о Высшем Церковном Управлении на юго-во­стоке России, об организации прихода, о духовно-учеб­ных заведениях и др. Одни из вопросов были {335} разработаны ею детально, другие — в общих чертах. Комис­сию, под моим председательством, составляли: проф. прот. А. П. Рождественский, свящ. Г. П. Ломако, граф В. В. Мусин-Пушкин, гвардейский генерал Дм. Фед. Левшин, член Кубанского епархиального Совета Терещенко. Секретарствовал Начальник моей канцелярии Е. И. Махараблидзе.

17 мая я выехал на Собор, чтобы, заблаговременно прибыв, наладить его открытие. На ст. Кавказской я встретился с едущими на Собор донцами, во главе с архиеп. Митрофаном и его викарием, еп. Гермогеном. Я неосторожно обмолвился по поводу их промаха, выразившегося в их отказе устроить Собор у себя и повлек­шего к тому, что честь открытия Собора падет теперь на долю Ставропольского архиепископа. А могла бы она принадлежать донцам. Мой укор сильно задел предста­вителей Всевеликого Войска Донского. Побеседовавши дальше с ними о Соборе, я ужаснулся: они ехали в Став­рополь с желанием провалить Собор и не допустить ор­ганизации высшей церковной власти, по их разумению, совсем не нужной. Темперамент толкал меня по адресу нежелания их понять очевидное, наговорить им неприят­ных вещей, но благоразумие помогло мне соблюсти бе­зупречную корректность, чтобы не ухудшить дела. Осо­бенным упрямством и противодействием начатому делу заявил себя новоиспеченный протоиерей Вас. Чернявский, «донец» больше всех настоящих донцов. Мой земляк (Витеб. губ.) и однокашник по семинарии — он всегда отличался не столько умом, сколько лукавством. Дирек­тор гимназии, в которой Чернявский законоучительствовал, однажды сказал ему:

       — Лицо у тебя, о. Василий, Христово, а душа Иудина.

Чернявский был сильно настроен против меня, так как в марте в Новочеркасске я основательно отчитал его.

{336}   Почти всю дорогу от Кавказской до Ставрополя я про­сидел в вагоне донцов и вышел оттуда совсем обескура­женным: если и другие приедут с таким же настроением, — тогда пропало дело.

Архиеп. Агафодор встретил нас чрезвычайно привет­ливо, — к нему, в архиерейский дом мы приехали втроем — архиеп. Митрофан, еп. Гермоген и я. Оставив первых двух, Агафодор повел меня в свою спальню: «Вот это ваша комната, а рядом будет Митрофан». Я отказался за­нять эту комнату, ссылаясь на то, что архиепископы Ди­митрий и Агапит, как и другие епископы, которым при­дется занять худшие комнаты, могут обижаться.

— Обижаться? На кого? — спросил Агафодор.

— На вас, — ответил я.

— Пусть обижаются! Я хозяин. Кому хочу, тому и даю.

Всё же я отказался и поселился у ректора семинарии, прот. Н. Иванова.

Плохо провел я ночь, волнуясь за исход дела, и, в частности, за исход совещания, которое 18-го в 10 час. утра должно было состояться в покоях архиепископа, для предварительного обсуждения вопросов, связанных с от­крытием Собора.

С большим смущением шел я на это совещание. Больше всего опасался я, что не выдержат мои нервы, и я наговорю донцам неприятных им слов. На совещании присутствовали: архиепископы Агафодор и Митрофан, епископы: Макарий (Владикавк.), Гермоген и Михаил; представители от епархий Ставропольской, Донской и Владикавказской, а также успевшие прибыть члены Все­российского Собора в Москве, — всего более 20 человек.

Более трех часов продолжалось совещание, и я один должен был защищать идею созыва Собора, как и необ­ходимость единой высшей церковной власти. Точно это {337} было мое личное дело и точно шло оно вразрез с инте­ресами остальных присутствующих. Особенно совопросничали донцы: зачем Собор; имеем ли мы право назвать предстоящее собрание Собором; почему «канонически», путем выборов, не составили его (как будто мы могли располагать месяцами для подготовки к собору); как отнесется Патриарх; имеем ли мы право без согласия Патриарха начинать такое дело; зачем высшая власть, когда можно обходиться и без нее.

 (Донцам, пожалуй, и излишня была высшая церковная власть: все вопросы они решали на свой страх, а в отношении наград никакая церковная власть не дала бы им того, что они теперь получали. Атаман уже успел разукрасить их: архиеписко­па Митрофана и епископа Гермогена орденом Александра Нев­ского, архимандрита Григория Анной I ст., начальницу духовного училища орденом св. Екатерины, протоиереев и священников Вла­димирами и Аннамии т. д.Ничего подобного в старой России не бывало.).

Такими и другими вопросами забросали меня участники совещания, глав­ным образом, донцы. Мне пришлось отвечать на вопросы, освещать положение дела, доказывать необходимость единой высшей власти здесь на юге, в эту исключительную пору и т. д. Слава Богу, я ни разу не повысил даже голоса, стараясь казаться совершенно спокойным, хоть внутри у меня кипело. В начале 2-го ч. мы разошлись, достигнув, наконец, полного единомыслия по всем во­просам. У меня отлегло на душе.

Утром в этот день я застал архиеп. Агафодора си­дящим за столом с ректором семинарии, прот. Н. Ива­новым. Пред ними лежала записка, и ректор что-то втолковывал архиепископу. В этом же положении я не­сколько раз заставал их и после обеда. Оказалось, — старец заучивал составленную ректором речь пред от­крытием Собора.

— Надежен ваш ученик? — спросил я вечером рек­тора.

{338}   — Боюсь, что не выдержит экзамена, — ответил ректор.

       Вечером съехались остальные члены Собора, а 19-го открылся Собор. Торжество началось совершением ли­тургии. Служили: архиепископы —Агафодор, Митрофан и Димитрий, епископы — Макарий и Гермоген со множе­ством духовенства. Агафодор еле двигался, возгласы произносил по подсказке, вообще, участие его в бого­служении придавало последнему более похоронный, чем торжественный характер. Причастившись, Агафодор сел в кресло. К нему подошел Кубанский еп. Иоанн, 12-й год состоявший его викарием.

— А вы кто такой? — спросил его Агафодор.

— Разве не узнаете меня? — с удивлением спросил Иоанн.

— Нет, нет, не узнаю!

— Я же викарий ваш, Кубанский еп. Иоанн.

Агафодор внимательно посмотрел на Иоанна:

— Да, да! Похожи, похожи! Здравствуйте!

После литургии и молебна, совершенных в архие­рейской крестовой Андреевской церкви, состоялось от­крытие Собора. По церемониалу, открыть Собор должен был архиеп. Агафодор речью, которую накануне он так усердно заучивал. Но ученье не пошло в прок. Начал он бодро:

— Приветствую вас, отцы и братия, приветствую тебя, доблестный рыцарь русской земли (ген. Деникин с начальником Штаба присутствовали тут)... Дальше па­мять старцу изменила и он, беспомощно оглянувшись по сторонам, закончил речь:

— Ну что ж, откроем заседание!

Преждевременно и нежданно оборвавшаяся речь председателя всех сбила с толку. Воцарилось молчание. Наконец, подсказали ген. Деникину, что от него ждут {339} слова. Деникин, как всегда, ярко и выпукло, в кратких, но сильных выражениях приветствовал Собор. Ему от­ветил архиепископ Митрофан. Снова должен был ска­зать несколько слов Агафодор. Но старец всё перезабыл. Поднявшись с места, он, как и в первый раз, беспомощно поглядел во все стороны, а потом прошамкал старое:

— Ну, что ж? Приступим к делу!

И больно и стыдно было...

Переживший самого себя, совершенно одряхлевший, всё забывающий, ни к какой работе не способный, архиеп. Агафодор был характерной фигурой в нашей церковной жизни старого времени. Когда-то он был очень работо­способен, деятелен, в известном отношении талантлив, но теперь он всё перезабыл, всё перепутал, не в силах был разобраться в самых простых вещах; помнит и разби­рается легко лишь в одном: у него черный клобук, а у некоторых белые; он — архиепископ, а есть митропо­литы. Почему же он не митрополит?

Жажда белого кло­бука у него превышает жажду жизни. Он скорее движу­щийся труп, чем живой человек. И всё же этот одряхлев­ший ребенок правит большой епархией! И не один он такой в Церкви. Такой порядок, такой взгляд установи­лись у нас, что архиерей, до какого беспомощного со­стояния ни дожил бы он, может оставаться на своей кафедре и «управлять» епархией. Жизнь протестовала против таких порядков, являя примеры развала, неуст­ройств, застоя епархиальной жизни от немощности епархиальных владык, но архиерейская благодать, как шапка-невидимка, скрывала от власть имущих всю не­нормальность и весь вред такого положения, — господ­ствовал принцип: владыку — а особенно заслуженного — нельзя уволить на покой. Вот и изобиловала, к сожа­лению, наша иерархия такими владыками, которым, по совести, нельзя было бы поручить и прихода.

Взять хо­тя бы юг России. В Ставрополе — Агафодор. В Ново­российске еп. Сергий, возрастом совсем не преклонный, {340} но сумбурный, безвольный, подчас шальной, не разби­рающийся в самых простых вопросах. Сами архиереи зовут его «петух с вырезанными мозгами»! В Тифлисе еще более сумбурный, бесхарактерный, недалекий, то жалкий и трусливый, то невпопад решительный и храб­рый, бестактный и беспутный Феофилакт. В Екатеринодаре еп. Иоанн, добрый и благочестивый, но тоже очень недалекий и безгласный, ничьим уважением не пользую­щийся, совершенно неспособный к какой-либо активной деятельности и едва ли чем-либо интересующийся. В обществе он слывет за глупца, у архиереев — за благо­честивого святителя.

И т. д. И все они, несмотря на очевидную неспособность их управлять епархиями, проч­но сидят на своих местах и будут сидеть, пока Господь не уберет их...

 

Кончилась церемониальная часть. После предложен­ного архиеп. Агафодором завтрака, к которому был приглашен и ген. Деникин со своей свитой, и на котором резко чувствовалось отсутствие хозяина, Деникин со свитой уехал, а Собор, после небольшого перерыва, за­нялся деловой работой. Прежде всего, был избран пре­зидиум: председателем — архиепископ Митрофан това­рищами председателя — архиеп. Димитрий, я и князь Г. Н. Трубецкой. Архиеп. Агафодора избралипочетнымпредседателем Собора.

 

Заседания Собора окончились в пятницу 24 мая. Ес­ли принять во внимание, сколько времени отняли у Со­бора выборы президиума, членов Временного Высшего Церковного Управления, наконец, церемониально-бого­служебная часть (в четверг были торжественные бого­служения в храмах, на площади, куда сошлись все архие­реи и всё духовенство, и на братской могиле погибших в гражданской войне), то на соборную ушло не более трех дней. В эти три дня Собор сделал чрезвычайно много: рассмотрел и принял проект Временного Высшего {341} Церковного Управления на юго-востоке России, одобрил ряд соборных воззваний, рассмотрел вопрос о приходе, о ду­ховно-учебных заведениях, о церковной дисциплине и пр. (См. «Церковный Кубанский Вестник»,

1919 г., ном. 6 и 7). (В Высшее Церковное Управление Собором были избраны: председателем архиепископ Митрофан, товарищем председателя — архиепископ Димитрий, членами: я, проф. прот. А. П. Рожде­ственский, гр. В. В. Мусин-Пушкин и проф. Павел Вас. Верховской. Замечательно, что Ставропольский Собор 1919 г. проявил удивительную солидарность с Томским Собором 1918 г., хотя об этом последнем Соборе стало известно на юге России лишь в июне 1919 г., значит, после Ставропольского Собора. Томский Собор тоже учредил высшую церковную власть, наименовав ее, как и Ставропольский Собор, Временным Высшим Церковным Управлением, составив это Управление из трех архиереев, двух пресвитеров и двух мирян.

Учрежденное Собором Высшее Церковное Управление было облечено всей полнотой власти, какая принадлежит Патриарху с его Св. Синодом и Высшим Церковным Советом, до восстанов­ления связи с Патриархом, когда оно немедленно должно было бы сложить все свои полномочия.).

Работа шла быстро, продуктивно, несколько спеш­но, но и эта спешность скорее помогала делу, сдерживая словоизвержения, чем вредила ему.

Соборная работа не обошлась без шероховатостей и курьезов.

1) Между прочим, на Соборе долго рассуждали о разделении епархий: Ставропольской — на Ставрополь­скую и Кубанскую, Екатеринославской и Ростовской, Су­хумской — на Сухумскую и Черноморскую.

Вопрос о первых двух епархиях, казалось бы,не подлежал спору: и Кубанский (Иоанн), и Ростовский (Арсений) епископы правили викариатствами самостоя­тельно, при участии своих Епархиальных советов. Оста­валось только оформить создавшееся положение. Но архиеп. Агафодор в окончательном отделении Кубанской {342} епархии увидел личную обиду, а Екатеринославский Агапит протестовал против отделения Ростова из-за Ро­стовской часовни, приносившей ему от 18 до 20 тысяч рублей в год.

Первое дело всё же прошло гладко, если не считать обморока с архиеп. Агафодором, когда ему сообщили о разделе его епархии.

Всё это дело вел председатель Кубанского епарх. Совета, свящ. Григорий Ломако, до­кладывавший Собору сжато, дельно, убедительно. Про­тест, но очень слабый, был вызван лишь Ставропольскими членами Собора. Архиеп. Агафодор на заседании, на котором рассматривалось это дело, не присутствовал. Вообще, архиеп. Агафодор приходил на Собор не часто, а когда и приходил, — не принимал никакого участия в соборной работе. Появляясь, иногда смешил своей за­бывчивостью. Однажды, когда он взошел на возвышение, где помещались архиереи (их было 11) и члены пре­зидиума, он благословил архиереев, а не членов Собора. Очень странным было поведение Кубанского еп. Иоанна: какна пленарных заседаниях, так и в комиссиях он не проронил ни одного слова. И при решении этого вопроса, более всего его касавшегося, он остался верен себе. Я как-то спросил свящ. Ломако:

       — Советовались ли он и другие члены Собора — ку­банцы с еп. Иоанном, когда шел вопрос об отделении епархии; давал ли епископ им какие-либо указания по этому вопросу?

— О чем с ним советоваться? Что он мог нам ска­зать? — с горечью сказал о. Ломако. — Ни мы с ним ничего не говорили, ни он с нами.

Но архиеп. Агапит протестовал бурно. Однажды даже заявил, что он не подчинится решению Собора, если таковое состоится. После сильного отпора со стороны некоторых членов Собора, он сбавил тон, но продолжал требовать, чтобы и после отделения Ростовской епархии {343} была оставлена за ним «хлебная» Ростовская часовня. Еп. Арсений, в свою очередь, протестовал против остав­ления часовни за Екатеринославским архиереем. Этот вопрос о доходной часовне отнял у Собора много вре­мени и остался не вполне решенным, так как архиеп. Димитрий, друг Агапита, внес своею рукою в соборный протокол, уже после подписания его председателем и членами президиума, добавление, что часовня остается за Екатеринославом. Эта приписка потом послужила предметом долгих суждений и больших споров в В. В. Ц. Управлении, решившим дело в пользу Ростовского епи­скопа.

Екатеринославо-Ростовское дело, неожиданнодлявсех, вызвало другой инцидент. Ни у кого из членов Собора не могло возникнуть вопроса: кому же быть Ростовским епископом? Ростовской епархией уже более года правил еп. Арсений. Но этот вопрос поднял Дон­ской викарий, еп. Гермоген.

       — А кто же будет епископом Ростовской епархии? — спросил он Собор. Когда же ему ответили, что там есть уже епископ, он, не церемонясь, предъявил свои права:

— А я при чем останусь? Мне четыре года тому назад обещана была эта епархия, четыре года ждал я ее. Меня в Ростове знают и любят. Я протестую против оставления там Арсения. Пусть назначат выборы! Я ставлю свою кандидатуру.

Такая откровенность на пленарном заседании Со­бора удивила многих и заявление Гермогена было остав­лено без внимания.

2) Странно вели себя на Соборе донцы. Всякий вопрос общего порядка они старались направить в свою пользу. Когда решался вопрос: где быть В. В. Ц. Уп­равлению, они категорически заявили, что единствен­ное для него место — Новочеркасск, столица {344} Всевеликого Войска Донского и местопребывание Сената, что избрание другого места будет оскорблением для Всевеликого Войска Донского.

 

Они даже грозили оставить Собор, если этот вопрос решится не в их пользу. После всеобщего возмущения членов Собора по поводу этой выходки, они стали просить войти в их положение: им нельзя будет вернуться на Дон, если они не добьются желанного решения, и, кроме того, Донское Правитель­ство откажет духовенству в содержании от казны, уже обещанном.

Пока решался этот вопрос, донцы всё время за­являли, что только они смогут, как следует, материаль­но обставить В. В. Ц. Управление. И у них, дей­ствительно, были большие деньги. Их свечной завод располагал наличностью и материалами, по крайней мере, на десять миллионов рублей. Когда же вопрос ре­шился не в их пользу, и когда затем стали изыскивать средства из местных источников на содержание В. В. Ц. Управления, донцы заявили, что их епархия ничего не может дать

В. В. Ц. Управлению, ибо не располагает ни­какими для этого средствами.

Поведение донцов особенно бросалось в глаза при сравнении их с кубанцами. Последние при решении всех вопросов проявляли удивительные спокойствие, бес­корыстие, отзывчивость и политическую зрелость. А, между тем, все члены собора — донцы были с высшим образованием, а из кубанцев его имели только двое.

3) Между прочим, на Соборе обсуждался вопрос:

предоставлять ли В.В.Ц.У. право награждать архиереев и клириков. Явившиеся на собор архиепископы Димит­рий и Агапит, с бриллиантовыми крестами на клобу­ках, живо напомнили жаждущим наград о деяниях «Си­нодов» Киевского и Одесского, последний из которых, кажется, только тем и занимался, что засыпал духов­ных лиц разными высокими наградами, наградив преж­де всего своих членов. Бывший в 1918 году еще {345} епископом Агапит теперь стал архиепископом и украсился высокой архиепископской наградой — бриллиантовым крестом на клобуке, хотя тому Синоду не могло не быть известно, что за Агапитом числилось много тяж­ких прегрешений и вообще удельный вес его был очень мал. Чтобы предупредить возможность повторения по­зорной одесской практики, некоторые члены энергич­но настаивали: не давать В.В.Ц.У. права награждать, ибо не время теперь думать о наградах. Защитником, наград выступил тот же епископ Гермоген. — «Как так не награждать?» — почти с ужасом воскликнул он. — «Я буду говорить о себе. Я уже десять лет епископом. Мои сверстники архиепископы. А я что же? Так и оставаться мне?».

Вопрос был решен так: В.В.Ц.У. может награж­дать клириков, награждение же епископов оставить до восстановления связи с Патриархом.

4) Предсоборной Комиссией были составлены по­слания от собора: ген. Деникину, казачьим войскам — Донскому, Кубанскому и Терскому, восточным Патри­архам, Папе и архиепископу Кентерберийскому. Собор принял все послания, кроме трех: Войску Донскому и инославным. Первое было опротестовано Донцами, по­требовавшими составления нового послания, ибо пред­ставленное недостаточно восхваляло Войско. А посла­ния к инославным были отвергнуты, ибо «не к лицу Собору якшаться с еретиками».

5) Много шуму внес в Собор священник В. Востоков, начавший обвинять и духовенство, и Собор, и даже Патриарха в ничегонеделании и теплохладности. Он настаивал, чтобы Церковь выступила открыто и резко против «жидов и масонов», с лозунгом: «за веру и Царя!» Этот, несомненно, одаренный словом иерей всегда отличался бестактностью, резкостью, часто не­уместною прямолинейностью (ибо она у него не {346} сообразовалась ни с чем: ни с моментом времени, ни с ус­ловиями и требованиями жизни). Теперь же он говорил особенно вызывающе, чрез головы членов Собора об­ращаясь к толпе. Его выступление носило митинговый характер и вызвало резкий отпор со стороны кн. Е. Н. Трубецкого, архиепископа Дмитрия и епископа Михаи­ла, назвавших его клеветником, бунтовщиком, человеко­ненавистником. Кроме отдельных черносотенных чле­нов, Собор, можно сказать, в полном составе отнесся крайне отрицательно к выходке о. Востокова.

6) Странную роль на Соборе играли два графа: Апраксин

(б. Секретарь императрицы Александры Фе­доровны) и Граббе, изображавшие ревнителей и защит­ников строгого, уставного православия, при решении всех вопросов старавшиеся отыскать сверхканониче­скую почву и восстававшие, под видом боязни новшеств, даже против здравого смысла и очевидной пользы цер­ковной. Гр. Граббе являлся на вечерние заседания поч­ти всегда в совершенно нетрезвом виде, не смущаясь выступал по всем вопросам, вообще, держал себя до крайности развязно, а в пользовании историческими фактами и справками уже решительно ничем не стес­нялся.

Граф же Апраксин собрал около себя значительную партию, которая выставила его кандидатом в члены В.В.Ц.У. Сам он очень домогался этого звания, однако, получил одинаковое число голосов с гр. В. В. Мусин-Пушкиным, хотя последний на Соборе и не присутство­вал. Предстояла перебаллотировка. Партия Апраксина усилила агитацию, но один из членов Собора предло­жил решить дело жребием. Предложение было принято. Вынимал жребий архиепископ Митрофан. Жребий пал на гр. Мусина-Пушкина. Апраксин тотчас попросил слова, которое и было ему дано. Осенив себя крестным знамением, он начал:

{347}   — Господи! Благодарю Тебя, что Ты избавил меня от тяжкого жребия, который мог выпасть на мою долю. Я с ужасом думал о возможности быть избранным на дело, которое выше моих сил...

Вопль Апраксина произвел тяжелое впечатлениенабольшинство соборян. Едва ли кто поверил в искрен­ность его молитвы, ибо все видели, с какими усилиями его партия проводила его в члены В.В.Ц.У. и как он сам волновался во время выборов.

Все эти инциденты не могут, однако, ни умалить произведенной Собором работы, ни отнять у него огром­ного значения, какое он имел для последующей церков­ной жизни. В общем, работа на Соборе протекала спо­койно, велась энергично, и историк отметит, что Собор в короткий срок разрешил множество вопросов самого разнообразного характера.

Собор спокойно обошел все подводные камни и, хотя о. Востоков, злословя, обзывал его в Екатеринодаре «еврейским синедрионом»,он проявил, при общей смуте, большое спокойствие, понимание церковных нужд и готовность идти им на­встречу. При большем времени и лучших условиях Со­бор мог бы принять еще большие решения.

       Номинальному инициатору этого Собора, архиеп. Агафодору, Собор принес много огорчений. На Соборе оформилось отделение Кубанской епархии от Ставро­польской — событие, которого давно уже боялся пре­старелый, бессознательно цеплявшийся за власть архи­епископ. Когда ему сообщили о соборном решении, он упал в обморок и при падении сильно ушиб голову и руку. Два дня после этого он почти без движения пролежал в постели. За этим последовали другие огор­чения. Он мечтал, что Собор поднесет ему белый кло­бук.

Собор ограничился адресом, а вопрос о белом клобуке отложил до восстановления связи с Патриар­хом. Не дождавшись от Собора милости, старец впал в {348} страх, как бы Собор или учрежденное им В.В.Ц.У., не отстранили его, по старости, от кафедры. Под этим страхом, постоянно мучившим его, он жил всё время до самой своей кончины, 18 июля

1919 г., возможно, ускоренной пережитыми на Соборе волнениями.

Присутствовавший при кончине архиепископа Агафодора прот. Кир. Окиншевич рассказывал мне, что старец умирал спокойно, в полном сознании. Около не­го в момент смерти находились еп. Михаил и прот. Окиншевич. Последний, видя, что старец начинает ды­шать всё тяжелее, обратился к еп. Михаилу:

— Надо читать отходную. Владыка умирает.

Умирающий открыл глаза и, уставившись на Окиншевича, спросил его:

— А вам кто это сказал?     

Потом снова закрыл глаза, начал еще тяжелее ды­шать и через несколько минут скончался.

Таким образом, старец-архиепископ, может быть, сокращением дней своих заплатил за то дело, которое, совершившись помимо его воли, вопреки его желаниям, вне его сознания, вплетет его имя в церковную исто­рию. Историк должен будет отметить, что архиепископ Агафодор созвал южнорусский Собор, давший краю высшую церковную власть, которая отсутствовала пос­ле перерыва сношений с Патриархом и которая затем церковно объединила разрозненные части разоренной русской земли. Историк скажет, что архиепископ Ага­фодор молитвою и речью открыл Собор и «почетно» возглавлял его. Иного, по всей вероятности, он и не сможет сказать, ибо всё, происходившее до созыва Со­бора и вызвавшее этот Собор, сводилось к разговорам отдельных лиц и частных групп, к кабинетным докла­дам Главнокомандующему и не зафиксировано на {349} бумаге. Эра же соборная начинается приглашениямиза подписью архиеп. Агафодора, обращенными к архиепи­скопам, епископам, атаманам и пр. Таким образом, ар­хиеп. Агафодор, в пору полного своего одряхления, не­взначай, но прочно и почетно попал в историю.

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 168; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!