Для знавших К. П. ответ на этот вопрос был ясен. 11 страница

До половины 2-го ночи мы успели разрешить глав­ные вопросы предстоявшей нам на фронте работы, и я с собрания прямо проехал на вокзал к отходившему в Петроград в 2 часа ночи поезду.

Во время нашего собрания Главнокомандующий ге­нерал Рузский через начальника Штаба ген. Ю. Н. Да­нилова передал мне приглашение на другой день завт­ракать у него, но я отказался, так как спешил в Петроград, чтобы в понедельник, 27 февраля, принять участие в заседании Св. Синода.

В Петроград я прибыл 27 февраля в 10-м часу утра. К моему крайнему удивлению, на вокзале не оказалось ни одного извозчика, и я, оставив вещи в вагоне, с ма­леньким саквояжем в руках отправился с вокзала пеш­ком. Встретившийся около Троицкого собора извозчик, к которому я обратился с просьбой довезти меня до угла Воскресенского проспекта и Фурштадтской, точно не заметив меня, молча проехал дальше. Я шел по совер­шенно безлюдным улицам. Стены домов и заборов {288} пестрели воззваниями командующего войсками Петроградского округа, ген. Хабалова, с призывом граждан к по­рядку и с угрозами забастовщикам и бунтовщикам. Тут только я понял, откуда выросли распространившиеся и в Ставке и по фронту тревожные слухи. И еще раз я подивился поразительному спокойствию и Государя, и его Свиты, не нарушенному даже начавшейся бурей.

Когда я с Бассейной ул. повернул на Знаменскую, послышались звуки Марсельезы, крики «ура», раздались ружейные выстрелы. Это с Кирочной на Знаменскую ул. выступал лейб-гвардии Волынский полк с флагами, в боевом порядке, сопровождаемый множеством народа. Одни неистово кричали, беснуясь от радости; другие плакали. Один молодой человек со слезами на глазах подбежал ко мне: «Батюшка, что же это такое?» — крикнул он. — «Доигрались до бунта!» — с горечью ответил я. Полк скоро по одному из переулков повернул на Литейный проспект. Кирочная улица около церкви Св. Косьмы и Демьяна была запружена солдатами. По­среди улицы были расставлены ружья в козлы. Подошедши, я спросил унтера: можно ли мне перейти через улицу, чтобы попасть в свой дом, находившийся рядом с церковью? Унтер очень вежливо разрешил мне, и я протискался сквозь толпу. Через минуту я был в своей квартире.

На следующий день я хотел выехать в Ставку, но из Государственной Думы мне было объявлено, что до осо­бого распоряжения я должен оставаться в Петрограде. Что произошло в это время в Ставке, а потомво Пскове вокруг Государя, об этом много писали.

 

       Я закончу свое повествование слышанным мною от проф. Федорова рассказом о дне отречения Государя от престола.

Роковой день 2-го марта был проведен Государем так же, как и прочие. «И бысть вечер, и бысть утро, — еще один день», — можно сказать об этом дне. Вопрос {289} об отречении Государя к этому дню уже был решен. Тем не менее, не только порядок дня, но и настроение Государя, в сравнении с обычным, как будто ни на йоту не изменилось. 2-го марта Государь встал в обычное время; потом занимался утренним туалетом, молился Богу; со свитой пил кофе, причем говорили обо всем, кроме дел государственных и переживаемых событий. Потом занятия в кабинете, прогулка, затем завтрак, — Государь спокоен, разговорчив, точно ничего не проис­ходит. Потом опять прогулка с приближенными и после нее чай.

Около 6 час. вечера Государь приглашает к себе в вагон проф. Федорова и просит присесть. Затем между ними происходит следующий разговор:

— Скажите мне, Сергей Петрович, откровенно: мо­жет ли совсем выздороветь Алексей Николаевич? — об­ращается Государь к проф. Федорову.

— Если ваше величество верите в чудо, то для чуда  нет границ. Если же хотите знать слово науки, то я должен сказать, что наука пока не знает случаев полного исцеления от этой болезни. Может быть, лишь вопрос о продолжительности болезни. Одни из таких больных  умирали в детском возрасте, другие семи лет, иные двадцати, а герцог Абруцкий дожил до 42 лет. Дальше никто не жил, — ответил проф. Федоров.

— Значит, вы считаете болезнь неизлечимой?

— Да, ваше величество!

— Ну что ж! Мы с Алексеем Николаевичем посе­лимся в Ливадии. Крымский климат очень благотворно действует на него, и он там, Бог даст, окрепнет.

— Выше величество ошибаетесь, если думаете,чтопосле вашего отречения вам позволят жить с Алексеем Николаевичем, когда он станет Государем.

— Как не позволят! Этого не можетбыть!

       — Да, не позволят, ваше величество.

{290}   — Я без него жить не могу. Тогда я и за него от­рекусь. Надо выяснить вопрос!

После этого были приглашены гр. Фредерикс, на­чальник походной канцелярии полк. Нарышкин и еще, кажется, Воейков, которые сообща разрешили вопрос в том же смысле, как говорил проф. Федоров.

Государь решил отречься и за Наследника.

В 7 ч. 30 м. вечера обед, а за обедом — обычные, совершенно спокойные разговоры, точно ничего не слу­чилось, ничего не происходит.

В 10 час. вечера приехали Гучков и Шульгин. Госу­дарь вел с ними беседу, закончившуюся подписаниемим акта отречения в пользу великого князя Михаила Алек­сандровича. В 12-м часу ночи Государь, отпустивши их обоих, вошел в столовую, где свита сидела за чаепитием.

— Как долго они (Т. е. Гучков и Шульгин.) меня задержали! — сказал Государь, обратившись к свите, и затем началась беседа о разных разностях, как вчера и третьего дня. Государь был совершенно спокоен...

 

{293}

 

 

XI

 

Царь и царица в заточении

(Эта глава написана в июле 1931 года.)

 

Итак, политическая слепота и непреклонная самоуверенность Императрицы Александры Федоровны, безволие, фаталистическая покорность судьбе и почти рабское подчинение Императора Николая Александровича своей жене были одною из не последних причин, привед­ших великое Российское государство к неслыханной ка­тастрофе.

Но их духовные образы оказались бы незакончен­ными, если их рассматривать только на фоне и в пору их царственного величия и не вспомнить, какими они оказались в пору унижения и страданий, когда Россий­ский Самодержец и его Царственная Супруга обратились в узников.

В моем собственном сознании образ Императрицы Александры Федоровны двоится, представляясь в двух совершенно различных очертаниях. Царица Александра Федоровна на троне и она же в заточении, в изгнании — это как бы две разные фигуры, во многих отношениях не похожие друг на друга.

Царица на троне — властная, настойчивая и непре­клонная, царица в изгнании — смиренная и кроткая, не­злобивая и покорная. Даже вера в Бога и Его святой Про­мысел у заточенной царицы становится иною — более спокойной, проникновенной и глубокой, нежной и чистой.

{294}

Императрица на троне

 

Высокая и стройная, всегда серьезная, с постоянным оттенком глубокой грусти, с выступающими на лице красноватыми пятнами, свидетельствовавшими о ее нервно-повышенном состоянии, с ее красивыми и стро­гими чертами лица. Впервые видевшие ее восторгались ее величием; ежедневно наблюдавшие ее не могли отка­зать ей в редкой царственной красоте.

Вера ее всем известна. Она горячо верила в Бога, любила Православную Церковь, тянулась к благочестию и непременно к древнему, уставному; в жизни была скромна и целомудренна.

В отношении политики она была истой монархист­кой, видевшей в лице своего мужа священного Помазанника Божия. Став русской царицей, она сумела возлюбить Россию выше своей первой родины.

Она была чутка, отзывчива на людское горе и сер­добольна, в устроении разных благотворительных уч­реждений изобретательна и настойчива. Множество но­вых, весьма крупных благотворительных учреждений возникли по ее инициативе, благодаря ее заботам и под­держке.

И однако, несмотря на все ее добродетели,она неснискала в России должной любви к себе.

Правда, любовь и ненависть иногда бывают слепы и пристрастны: нередки случаи, когда сверх заслуг или совсем без заслуг любят и превозносят, сверх вины и {295} даже совсем без вины ненавидят и поносят. Но тут бро­сается в глаза почти всеобщее нерасположение к Импе­ратрице. Российские ее родственники, лица Российского царствовавшего дома, почти все ее не любили. В послед­нее время в стороне от нее держалась даже родная ее сестра, благороднейшая и святая великая княгиня Елисавета Федоровна. С царицей-матерью у нее не было ладу.

       Высшее общество, за незначительными исключения­ми, было ей враждебно. Даже среди лиц свиты она почти не имела сторонников. И это тем более обращало на себя внимание, что все лица свиты обожали Государя.

Толпа судила о ней по разным слухам и сплетням, с каждым днем разраставшимся, и в общемне питала любви к ней.

       У ней было много противников и мало друзей. Нель­зя скрыть того факта, что огромное большинство луч­ших государственных людей предреволюционного време­ни не было с нею. Ее окружали, вернее — около нее пресмыкались способные ползать, а не летать: лагерь ее сторонников составляли или наивные, или корыстные, лицемерные, продажные. Исключений было не так много.

Похвалы по ее адресу раздавались редко, а обвиняли ее во всем, причем нередко перетолковывались и извра­щались ее, действительно, чистые намерения и несом­ненно добрые дела. Ее восторженную веру, например, называли ханжеством, кликушеством. Когда она, забо­тясь о жертвах войны, следуя влечению своего христиан­ского сердца, перенесла свои материнские заботы и на пленных германцев и австрийцев, — тотчас поползли слухи об ее тяготении к немцам, а затем и об ее измене. Ее отношение к Распутину, в чудодейственную силу и святость которого она слепо верила, вызвало нелепые, широко потом распространившиеся толки об ее нечистой связи с «старцем», в чём она совершенно не была {296} повинна. Ее обвиняли во вредном влиянии на царя, ее считали тормозом для российского прогресса и пр., и пр.

       Во всех этих и многих других обвинениях было много пристрастного, одностороннего, неверного и даже нелепого. Но всё же такая, можно сказать, всеобщая неприязнь не могла быть случайной, беспричинной. Та­кая неприязнь без участия самой Императрицы не могла развиться.

Действительно, в настроении нашей Императрицы, в ее взглядах, в целом ее миросозерцании было много такого что отдаляло ее и от близких, и от общества, и, в известном отношении, от всего народа. Начнем с ее религиозной веры.

Императрица была очень религиозна, крепко любила Православную Церковь, старалась быть настоящей православной. Но увлекалась она той, раз­вившейся у нас в предреволюционное время, крайней и даже болезненной формой православия, типичными осо­бенностями которой были: ненасытная жажда знамений, пророчеств, чудес, отыскивание юродивых, чудотворцев, Святых, как носителей сверхъестественной силы.

От та­кой религиозности предостерегал Своих последователей Иисус Христос, когда дьявольское искушение совершить чудо отразил словами Св. Писания: «Не искушай Господа Бога твоего» (Мф. 4, 7). Опасность подобной веры воочию доказал пример Императрицы, когда, вследствие такой именно веры, выросла и внедрилась в царскую семью страшная фигура деревенского колдуна, проходим­ца, патологического типа — Григория Распутина, завла­девшего умом и волей царицы и сыгравшего роковую роль в истории последнего царствования. Увлечение ца­рицы Распутиным было совершенно благонамеренным, но последствия его были ужасны. Зловещая фигура Рас­путина высокой стеной отделила царицу от общества и расшатала ее престиж в народе, к которому, вследствие болезненного состояния, она не смогла близко подойти и которого она не сумела как следует узнать.

{297}   С течением времени, в особенности в последние предреволюционные годы в характере Императрицы ста­ли всё ярче выявляться некоторые тяжелые черты.

При всё возраставшей экзальтированной набожно­сти, у ней, под влиянием особых политических обстоя­тельств и семейной обстановки, как будто всё уменьша­лось смирение. Раньше Распутин, между прочим, пленил ее независимостью и смелостью своих суждений. Еще перед войной царица говорила своему духовнику: «Он (Распутин) совсем не то, что наши митрополиты и епис­копы. Спросишь их совета, а они в ответ: «Как угодно будет вашему величеству!» Ужель я их спрашиваю за­тем, чтобы узнать, что мне угодно? А Григорий Ефимо­вич всегда свое скажет настойчиво, повелительно».

Но в последние годы самостоятельные мнения, высказывав­шиеся ей открыто, вызывали ее гнев и раздражение, в особенности, если они касались заветных, уже ею ре­шенных, вопросов. Это имело пагубные последствия: не­зависимые в суждениях, честные и прямые люди стали сторониться от нее; льстецы и честолюбцы, люди с сож­женной совестью — находить к ней доступ. Незадолго до революции у царицы создалось особое настроение. Инстинктивно чувствуя надвигающуюся грозу, она дро­жит за Россию. Ее особенно пугает мысль, что злые люди хотят ограничить власть монарха. Она всё более страшится, что не сможет передать своему сыну всю царскую власть над великим и могущественным царст­вом. Чтобы предупредить опасность, она собирается править жезлом железным, причем жезл ее обрушится на всех не согласных с нею, которых она считает крамоль­никами и бунтовщиками. Она уже верит только своему окружению, возглавляемому Распутиным, а других от­носит к своим врагам, не отличая таким образом дейст­вительных крамольников от мнимых и причисляя к пер­вым иногда самых верных и преданных слуг царя и Ро­дины.

{298}   Царица постепенно всё дальше отходит от высшего общества, которое она считает маловерным, осуетившимся, пустым и прогнившим, от своей родни — лиц царской фамилии — и почти порывает общение с род­ною сестрой. Неприязнь всё усиливается. Растет обоюд­ная вражда. А в это самое время влияние царицы на Государя становится всё более сильным, решительным, деспотичным. Дело доходит до того, что царица собирается взять в свои руки управление Империей. В таком положении застает нас революция.

{299}

Царица-узница

 

Революция всё перевернула вверх дном. Российский Самодержец и его семья стали узниками, подверженны­ми всем ужасающим случайностям своего нового поло­жения. Прежнее всеобщее преклонение теперь сменилось пренебрежением, прежняя лесть и низкопоклонство — грубостью, насмешками и издевательствами приставлен­ных к ним. Скоро им стали известны недоедание, голод и нищета. Возможность дикой расправы всё время висе­ла над ними.

В этой новой удручающей обстановке быстро зреет царица и вырисовывается совсем новый ее образ. Этот новый образ ярко выступает в письмах Императрицы, написанных из заточения, а также в переписанных ее рукою выдержках из святоотеческих писаний и разных стихотворений (Изданы в Нью-Йорке в 1928 г. под названием «Скорбная памятка».). Если в письмах вылились переживания, чувства и думы царицы, то и в выдержках отразилась ее душа, соответственно настроению и стремлениям ко­торой царица извлекала из богатейшей сокровищницы святоотеческих писаний и русской поэзии отдельные мыс­ли и выражения.

Выдержки дают характеристику религиозных идеа­лов царицы, касаясь преимущественно одного вопроса: о причине, смысле и цели человеческих страданий и {300} должном отношении к ним христианина; письма же ри­суют фактическое отношение несчастной царицы к сво­им оскорбителям, обидчикам, угнетателям, показывая, какие чувства волновали ее тогда, к чему стремилась тогда ее скорбная душа.

Каково же было тогда настроение царицы? Начну с выписанных ею слов Св. Григория Богосло­ва: «Религия в душе человека не есть философская тео­рия, успокаивающая ум, она для человека есть вопрос жизни и смерти, и при том вечных». Это означает, что религия должна захватывать всё существо человека: и настоящее, и будущее, и жизнь и смерть, — всё должно расцениваться человеком с религиозной точки зрения. Религия должна быть для человека не идеей, а реально­стью, не отвлеченной теорией, а действительной жизнью. Дальше царица выписывает слова Кассиана Римлянина: «хорошо изучить истины небесного учения, углубить их в свое сознание, утвердиться в них духом».

Первая среди истин — бытие Бога. Главная основа религиозной жизни — живая вера в Бога. «Живая вера — крепкий столп. Христос для верующего в Него такою верою — всё», — выписывает царица слова Марка Под­вижника. «Душа, которая любит Бога, в Боге и в Нем едином приобретает себе успокоение», — наставляет Св. Исаак Сирианин.

Христианин верует в Бога живого, бодрствующего над миром. «Веруй, — приводит царица слова Аввы Дорофея, — что всё, случающееся с нами, до самого ма­лейшего, бывает по Промыслу Божию, и тогда ты без смущения будешь переносить всё, находящее на тебя». «Без Бога ничего не бывает, — подтверждает Св. Тихон Задонский, — поэтому и язык злоречивый нападает на нас по попущению Божию. Терпи, убо, что Бог посылает. Клевету слышит Бог и совесть твою знает».

В страданиях есть высший смысл.«В невольныхстраданиях скрыта, — говорит Марк Подвижник, — {301} милость Божия, привлекающая терпящего к покаянию и избавляющая его от муки вечной». «Всё, — по слову преп. Серафима, — происходящее от Бога, мирно и по­лезно приводит человека к самоосуждению и смирению». Поэтому, христианин всё случающееся с ним должен принимать молчаливо, со смирением и благодарностью. «Когда придет напасть, — говорит Марк Подвижник, — не изыскивай, для чего и от чего она пришла, а ищи того, чтобы перенести ее с благодарностью Богу, без печали и без памятозлобия». «В молчании переноси, ког­да оскорбляет тебя враг и единому Богу открывай свое сердце... Надобно всегда терпеть и всё, что бы ни слу­чилось, Бога ради, с благодатию» (Серафим Саровский).

Смирение и терпение — это путь христианина. «Путь Божий есть ежедневный крест» (Исаак Сир.). «Христиане должны переносить скорби и внешние, и внутренние брани, чтобы, принимая удары на себя, по­беждать терпением. Таков путь христианства» (Св. Марк Вел.). «Без смирения никто не внидет в небесный чер­тог... Где нет смирения, там все дела наши суетны» (преп. Серафим Сар.). «Ибо великие награды и воздая­ния получаются не только за то, что делаешь добро, но и за то, что терпишь зло» (Св. Иоанн Зл.). «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостию», — учит Псалмо­певец (Пс.125).

Христианин должен почерпать силу и мудрость в молитве. «Научить людей истинно молиться — значит научить их по христиански жить». «Когда молимся и Бог медлит услышать нас, то делает это к пользе нашей, да­бы научить нас долготерпению, а посему, и не надобно унывать, говоря: «мы молимся и не были услышаны». «Бог знает, что человеку полезно» «Буде же Господу Богу угодно будет, чтобы человек испытал на себе бо­лезни, то он подает ему и силу терпения» (Серафим Сар.).

Выписки из стихотворений дополняют {302} святоотеческие мысли. Страдалица ищет ответа на вопрос: зачем страдания? И находит его у поэта:

 

                       Зачем живем, зачем страдаем,

                       В чем смысл и тайна бытия,

                       Мы, ослепленные, не знаем,

                       От нас сокрыта цель Твоя.

 

                       Но чтоб металл возник лучистый,

                       Палить в огне его должно;

                       Но чтобы хлеб испечь душистый,

                       Должно быть смолото зерно.

 

                       Но в целом — горе то ж горнило...

                       Светлеет дух, как злато в нем,

                       В нем есть чудесная та сила,

                       Что искупленьем мы зовем...

Тайна страданий — это тайна премудрости Божией, и страдальцу остается покорно склониться перед нею.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!