Офицер в рясе был героем-любовником 9 страница

{100} Протопресвитер военного и морского духовенства по службе был подчинен военному министру, являясь в известном роде его помощником по духовной части. При разрешении многих вопросов своего ведомства прото­пресвитер не мог обойтись без согласия, одобрения или разрешения военного министра. В течение трех лет своей службы до начала войны мне, поэтому, приходилось до­вольно часто видеться, беседовать с ген. Сухомлиновым, пользоваться его советами и помощью.

       Должен сознаться, что лучшего военного министра для себя и для своего ведомства я не мог желать. Всегда приветливый, любезный, внимательный — он за все три года не отклонил ни одной моей просьбы, не отказал ни в одном моем требовании. При его неизменной под­держке все мои представления проходили быстро и бес­препятственно. Мне было предоставлено право лично присутствовать в Военном Совете и защищать свои проекты, — этим правом мои предшественники не поль­зовались.

       Военный министр проявлял чрезвычайную предупре­дительность даже в тех случаях, когда я обращался к нему с частными просьбами. Упомяну о двух случаях.

       Осенью 1911 года я был приглашен освятить первую в армии читальню-клуб для нижних чинов, устроенную командиром 1-го драгунского Московского имени Имп. Петра 1-го полка (в г. Твери), князем Енгалычевым. Перед торжественным, после освящения, обедом князь Енгалычев попросил меня уделить несколько минут одно­му из офицеров полка, желающему обратиться ко мне с чрезвычайно важной для него, секретной просьбой. Я, конечно, согласился выслушать офицера. Офицер тот­час явился, и князь Енгалычев, отрекомендовав его, оставил нас двоих. Лишь только удалился князь Енга­лычев, офицер бросился на колени и со слезами стал умолять меня спасти его. Дело его заключалось в сле­дующем.

       Год тому назад он сочетался браком с своей {101} двоюродной сестрой. Сейчас они ожидают ребенка. Какой-то «доброжелатель» донес властям об этом незаконном браке. Сейчас дело в Св. Синоде. Неминуем развод, с насильственным разлучением супругов. «Я безумно люблю свою жену, я не переживу этого скандала... Спасите!», — умолял меня офицер.

       Что мне было делать? Просить Синод?

Синод не мог нарушить свои же законы. И я мог нарваться на резкий отказ. Я вспомнил про отзывчивого ген. Сухомли­нова, еще переживавшего весьма тягостный, нашумев­ший на всю Россию, не совсем чистый развод его тог­дашней жены Е. А. Бутович. Вернувшись в Петербург, я тотчас поехал к нему. Ген. Сухомлинов с большим вниманием выслушал мой рассказ о переживаниях не­счастного офицера и выразил полную готовность помочь ему.

       — Но что же я могу сделать с вашим Синодом? — с отчаянием спросил он. — Есть только один способ спасти этих бедных супругов: просить Государя, чтобы он, в порядке милости, повелел прекратить дело.

       — Попросите его об этом, — сказал я. Ген. Сухомлинов с радостью согласился сделать это на следующий день. И действительно, на следующий день он с нескрываемой радостью по телефону известил меня:

       — Только что вернулся с высочайшего доклада. Государь повелел прекратить дело. Порадуйте супругов!

       Другой случай был иного рода.

       В 1913 году я однажды утром был вызван к теле­фону моим близким знакомым, директором канцелярии обер-прокурора Св. Синода, тайным советником Викто­ром Ивановичем Яцкевичем.

       — Я говорю с Вами по поручению обер-прокурора Св. Синода (Саблера), обратился ко мне Яцкевич. Владимир Карлович хотел бы повысить вас. Согласились бы вы занять более почетное место. Понимаете, о чем я говорю?

{102} Понять было не трудно. Придворный престарелый протопресвитер Благовещенский дошел до невменяемого состояния, и попечительный Владимир Карлович решил продвинуть меня на его место, чтобы освободить пост военного протопресвитера для своего любимца еп. Владимира (Путяты). Придворное протопресвитерство, хоть оно и явилось бы для меня повышением, ни в каком отношении не соблазняло меня: придворная служба меня не привлекала, работы там не было, а я рвался к кипучей деятельности.

       Я попросил Яцкевича поблагодарить его патрона за заботу обо мне, но от предложения категорически отка­зался.

       «А что, если Саблер, не обращая внимания на мой отказ, осуществит свой план?» — явилась у меня мысль. Я в тот же день поехал к ген. Сухомлинову и высказал ему свой взгляд на предложение Саблера, при чем просил откровенно сказать мне: не с его ли и с Государя ведома сделано мне предложение, и не желают ли меня, как неподходящего, сплавить с должности протопресвитера?

       — Абсолютно нет. Государь и я весьма ценим вашу работу, дорожим вами и ни о какой смене вас не может быть и речи. А интригану Саблеру, путающемуся не в свое дело, я дам нужный ответ. Будьте совершенно спо­койны! — ответил ген. Сухомлинов. Этим дело и кончилось.

       Еще до войны в обществе стали циркулировать на­стойчивые слухи о нечистых сделках ген. Сухомлинова с поставщиками для армии и даже о будто бы получаемых им огромных суммах от иностранных шпионов. Об этих обвинениях речь будет дальше.

       Мне известно, что в 1911-13 гг. ген. Сухомлинов испытывал большие финансовые затруднения. Когда-то он жаловался мне: — Не можете представить, как мне трудно жить.

Я получаю 18 тысяч рублей в год.

При­слуга же и мелкие расходы поглощают у меня до 10.000 р. в год. Что я могу сделать с {103} остальными 8 тысячами руб., когда их должно хватить и на стол, и на одежду, и на приемы и на поездки жены для лечения заграницу. Вот и сейчас она живет в Каире. Я теряюсь, что дальше делать?

       Жена его, действительно, тратила массу денег на поездки. Вероятно, Сухомлинов и Государю жаловался на свою нужду. И Государь повелел отпускать из его личных средств Сухомлинову по

60 т.р. в год в до­полнение к казенному жалованью. Это уже совершенно обеспечило ген. Сухомлинова.

       Несомненная же вина ген. Сухомлинова, как воен­ного министра, была в другом. Из него не вышел деловой министр, какой, в особенности, требовался в то время. Он был способен, даже талантлив, в обращении с людь­ми очарователен, но ему недоставало трудолюбия и усидчивости, и делу весьма вредили крайний оптимизм и беспечность, с которыми он относился к тревожному настоящему и к чреватому последствиями будущему, в нем убийственно было легкомысленное отношение к самым серьезным вещам.

Он, конечно, был виновен в том, что, готовясь к великой войне, далеко не исполь­зовал всех возможностей, чтобы подготовить должным образом армию к этой войне, как и в том, что до самого последнего времени он не соответствовавшими истине уверениями успокаивал и Государя, и общество, и Государственную Думу.

Что армия вышла на войну недостаточно вооруженной, с малым количеством боевых снарядов, с неподобранным как следует командным со­ставом, — в этом он в значительной степени виновен. За свое легкомыслие и непредусмотрительность он понес страшное наказание, закончив свою блестящую карьеру заключением в Петропавловскую крепость и последую­щим судом, который не смог оправдать его ни перед обществом, ни перед Родиной.

       С морским ведомством у протопресвитера было го­раздо меньше сношений потому, что морских священни­ков было гораздо меньше, чем военных. Мои {104} предшественники, — можно было подумать, — совсем не инте­ресовались флотом, ибо никогда не посещали военных кораблей. Я первый начал посещать их и налаживать работу судового священника.

       Флот наш, как известно, в Русско-японскую войну потерпел полную катастрофу. Пришлось воссоздавать его. И ко времени Великой войны он был воссоздан. Совершилось, можно сказать, чудо.

       Главная часть нашего флота — Балтийский — сво­им возрождением обязан был замечательному моряку, огромных талантов и величайшей скромности человеку, редкому труженику и администратору, адмиралу Нико­лаю Оттовичу фон-Эссену. Он сумел вдохнуть в моряков веру в себя, развить в них доблесть и воспитать целый ряд блестящих работников — Непенина, Колчака и мно­гих других. Руководимый им, а после его преждевремен­ной смерти (летом 1915 г.) его преемниками, флот бле­стяще выдержал борьбу с весьма превосходившим его силами германским флотом.

       Н. О. Эссен придавал огромное значение работе су­дового священника и в моих реформах оказывал мне. са­мую энергичную поддержку. Общение с этим кристально чистым человеком было для меня великим наслаждением.

       Изредка мне приходилось иметь деловые сношения и с морским министром, адмиралом И. К. Григоровичем. Кажется, между ним и адмиралом Эссеном отношения не отличались большою сердечностью. Это меня искрен­но огорчало, так как адм. И. К. Григорович был весьма ценный человек для флота, много способствовавший его возрождению. Он умер в эмиграции. Память его я по­минаю с глубокою благодарностью за его неизменно теплую и всегда решительную и быструю поддержку всех моих начинаний.

Детальнее говорить о флоте мне трудно: я сравни­тельно мало наблюдал внутреннюю жизнь флота, мень­ше был знаком с его личным составом и с его распоряд­ками и укладом всей его жизни.

{105} При моих сравнительно не частых соприкосновениях с флотом у меня получалось впечатление, что в отно­шениях между офицерами и матросами есть какая-то трещина. Мне тогда казалось, что установить добро­сердечные отношения между офицерским составом и нижними чинами во флоте гораздо труднее, чем в армии. Это зависело и от состава нижних чинов и от условий жизни во флоте. Армейские нижние чины были проще, доверчивее, менее требовательны, чем такие же чины флота. И разлагающей пропаганде они подвергались не­сравненно меньше, чем матросы, бродившие по разным странам и портам. Совместная жизнь матросов с офи­церами бок о бок на кораблях, при совершенно различ­ных условиях в отношении и помещения, и пищи, и разных удовольствий, и даже труда — больше разделяла, чем объединяла тех и других.

       До революции флот наш блестяще выполнял свою задачу. Но матросская масса представляла котел с го­рючим веществом, куда стоило попасть мятежной искре, чтобы последовал страшный взрыв. И этот взрыв в са­мом начале революции последовал и унес он множество жертв.

 

 

{109}

 

 

VI Ставка

 

       Местом для Ставки Верховного Главнокомандующе­го было избрано местечко Барановичи Минской губ., как пункт центральный, спокойный и весьма удобный для сообщения и с фронтом, и с тылом. Через Барано­вичи проходили три дороги: Москва-Брест, Вильно-Сарны и Барановичи-Белосток. О месте пребывания Ставки полагалось говорить по секрету, а писать и совсем за­прещалось: оно должно было оставаться неизвестным и для неприятеля, и для своих же. А между тем, в местечке Барановичах было 35 тысяч населения, преимущественно еврейского. Кто придумал указанные предосторожности, — не знаю. Но они были, по меньшей мере, до крайности наивны. Всё это приводило, как увидим дальше, к большим курьезам.

       Прямой путь из Петербурга на Барановичи шел че­рез Двинск и Вильну. Но в виду загромождения этого пути воинскими поездами, поезд Верховного Главноко­мандующего пошел кружным путем: по Николаевской железной дороге, через Бологое, Осташкове, Торопец, Великие-Луки, Невель, Плоцк и Лиду. Последний город я впервые видел: красивое местоположение и бедный городишко, — только и бросалось в глаза возвышавшее­ся над маленькими, серенькими домишками, окружавшими его, одно большое, высокое белое здание.

       — Как вы думаете: что это за здание? — спросил я ген. Крупенского, с которым мы стояли у окна,

       — Не знаю, — ответит тот.

       — А я думаю: либо монополька, либо тюрьма, — сказал я.

       Крупенский рассмеялся:

       — Полноте шутить!

       Но когда мы ближе подъехали, сомнения рассеялись: действительно, это была тюрьма.

       Барановичи — большой железнодорожный узел с двумя станциями. Тут же, между станциями, по обеим сторонам железной дороги, больше по левой, тянется большое еврейское местечко. На южной окраине {110} местечка, у самой станции — «железнодорожный городок». Здесь в мирное время была стоянка трех железнодорож­ных баталионов. Посреди этого городка, на углу не­большой площади, стояла железнодорожная церковь.

       Сохранить в тайне от неприятеля местопребывание Ставки в таком бойком месте, конечно, было нельзя. Но свои, действительно, иногда никак не могли узнать эту «тайну». В Ставке много смеялись по поводу одного случая, когда какой-то генерал, желавший побывать в Ставке, никак не мог узнать в петербургских штабах, где же именно Ставка, и, пустившись разыскивать, ис­колесил весь юго-запад России, побывав и в Вильне, и в Киеве, пока, наконец, кто-то не направил его в Барановичи. Этот случай не был единственным.

       Чины штаба Верховного Главнокомандующего раз­мещались в двух поездах. В первом поезде помещались: сам Верховный Главнокомандующий с состоящими при нем генералами и офицерами, начальник штаба, гене­рал-квартирмейстер, я и военные агенты иностранных держав. Во втором — все прочие.

       Верховный Главнокомандующий, начальник штаба и генерал-квартирмейстер имели особые вагоны; прочие пользовались отдельными купе, исключая ген. Ронжина и Кондзеровского, которые вдвоем занимали вагон во втором поезде, и полк. Балинского казначея двора великого князя с инженером Сардаровым, начальником поезда великого князя, которые также вдвоем жили в отдельном вагоне первого поезда. Канцелярии размести­лись в железнодорожных домиках; генерал-квартирмейстерская часть — в домике против вагона Главнокоман­дующего. Поезд великого князя стоял на западной окраи­не железнодорожного городка, почти в лесу. Пили чай, завтракали, обедали в вагонах-столовых.

       Перехожу к личному составу чинов штаба. При Верховном Главнокомандующем состояли: его родной брат великий князь Петр Николаевич и светл. князь генерал-адъютант Дмитрий Борисович Голицын.

{111} Оба — кристально чистые люди: высоко благородные, честные, доброжелательные и добродушные — правед­ники в миру. Они были интимными и верными друзьями Верховного Главнокомандующего, не могшими вредить никому. К сожалению, как отставшие от военного дела, они не могли быть советниками в военных вопросах. Великий князь Петр Николаевич когда-то занимался военно-инженерным делом, но в последние годы весь свой досуг он отдавал живописи и церковному зодче­ству: по его проектам выстроено несколько церквей, в том числе — Мукденская. Князь Голицын перед войной заведывал царской охотой.

       Затем, в качестве генерала для поручений, при Главнокомандующем состоял генерал-майор Борис Михайло­вич Петрово-Соловово, чрезвычайно богатый помещик Рязанской и Тамбовской губ., бывший командиром лейб-гвардии Гусарского полка, потом командиром гвардей­ской кавалерийской бригады, а в последнее время пред­водитель дворянства Рязанской губ., честный, добрый и прямой, бесконечно преданный великому князю человек. Когда великий князь был командиром лейб-гвардии Гу­сарского полка, Петрово-Соловово был полковым адъ­ютантом в этом полку.

       У Верховного Главнокомандующего было пять адъ­ютантов: полковники — князь Павел Борисович Щерба­тов (лейб-гусар), князь Мих. Мих. Кантакузен (кавалер­гард), Александр Павл. Коцебу (улан ее величества), гр. Георгий Георгиевич Менгден (кавалергард), рот­мистр Христиан Иванович Дерфельден (Конная Гвардия) и поручик князь В. Э. Голицын (кавалергард). Все они были люди добрые.

Своим умом и деловитостью обра­щал на себя внимание князь Кантакузен. Обязанности адъютантов сводились к минимуму: каждый дежурил свои очередные сутки, ложась спать и вставая в обыч­ное время, ибо великого князя по ночам никогда не беспокоили. Дежурство состояло в том, что адъютант должен был быть в часы, когда великий князь {112} бодрствовал, наготове, чтобы доложить если кому-либо понадо­билось его видеть, или явиться к великому князю по его зову. После завтрака, когда великий князь обязательно отдыхал, мог отдохнуть и дежурный адъютант. Командировки адъютантов были сравнительно редки. Поэтому, об их службе можно сказать, что она состояла главным образом в ничегонеделании. Некоторые из них своеоб­разно заполняли свой досуг: гр. Менгден завел большую голубятню и ежедневно, почти под окном вагона велико­го князя, «муштровал» своих голубей, сгоняя их, когда они садились, камнями и палками с генерал-квартирмейстерского домика, чем доводил до бешенства не выно­сившего шума во время работы ген. Данилова. Тут же, рядом с голубятней, у гр. Менгдена был устроен зверинец, и он ежедневно с большим успехом дрессировал барсука и лисицу. Некоторые из чинов Штаба находили это занятие неподходящим и для лица, и для времени, и места, но великий князь снисходительно-добродушно относился к забаве своего адъютанта, может быть, рассуждая: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

       Кроме того, при великом князе состояли: заведую­щий двором, ген. Матвей Егорович Крупенский, очень толковый, ровный и добрый старик гофмаршал, рот­мистр барон Ф. Ф. Вольф, удивительно прямой, честный, серьезный и добрый человек, совершенно обрусевший немец, бесконечно преданный России; казначей двора великого князя, полк. И. И. Балинский, большой остро­слов, весельчак и ухажер, человек умный и честный; заведующий поездом инженер путей сообщения Сарда­ров — армянин. «Гвоздем» же Свиты великого князя был доктор, в 1915 г. пожалованный в лейб-медики, Борис Захарович Малама, удивительной души человек, но боль­шой чудак, оригинал, беззастенчивый резонер, не щадив­ший, когда того требовала правда, никого и ничего.

       Вскоре в Свиту великого князя вошел его двоюрод­ный брат Принц Петр Александрович Ольденбургский, муж великой княгини Ольги Александровны, человек {113} добрый, но непригодный решительно ни для какого серь­езного дела.

       Нельзя сказать, таким образом, что свита нашего Верховного Главнокомандующего была малочисленна. Для войны, для дела, конечно, вся эта компания, кроме двух-трех адъютантов, доктора и гофмаршала, пожалуй, и не требовалась. Между тем, эти, здесь лишние люди, были офицеры. В своих полках они несли бы настоящую службу; тут же они были просто «дачниками», в без­делье проводившими время и, тем не менее, думавшими, что и они воюют, да еще как: окружая самого Верховного! К чести их всех надо, однако, заметить, что, при полном безделье большинства чинов свиты, — ни интриг, ни сплетен поезд великого князя не знал.

       Свита составляла, так сказать, декоративную часть штаба Верховного Главнокомандующего. Перейдем к де­ловым частям Штаба.

       Во главе штаба Верховного Главнокомандующего стоял Начальник Штаба генерал-адъютант Янушкевич, в начале 1915 года произведенный в генералы от инфан­терии. Прежняя его служба такова. Долго служил в канцелярии военного министерства и дослужился до должности помощника начальника канцелярии. Одновре­менно, в течение нескольких лет, состоял профессором Академии Генерального Штаба по администрации. В 1913 году был назначен начальником Академии (С производством в ген.-лейтенанты.), после генерала Д. Г. Щербачева, начавшего, было, проводить реформы в Академии, не понравившиеся военному мини­стру. «Левый» Щербачев был заменен «правым» Янушкевичем, получившим определенную директиву: аннули­ровать новые течения, поддерживавшиеся группою про­фессоров (полк. H. H. Головиным, генерал-лейтенантом Юнаковым, полк. А. А. Незнамовым и др.). Вступление H. H. Янушкевича в должность начальника Академии сопровождалось, поэтому, удалением из Академии {114} наиболее энергичных сторонников нового течения: проф. Головин был назначен командиром 20 драгунского Финляндского полка, генерал Юнаков — командир 1 бри­гады 37 пехотной дивизии.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!