Офицер в рясе был героем-любовником 11 страница

       Итак, я не буду задаваться целью нарисовать образ великого князя-полководца, я хочу живописать его, как человека.

{127} Должен сознаться, что хотя до начала войны я более трех лет прослужил в должности протопресвитера и за это время множество раз не только встречался, но и беседовал с Государем и великими князьями, всё же, в своих представлениях о высочайших особах, я до известной степени оставался провинциалом. Мне каза­лось еще, что жизнь их совсем не походит на жизнь обыкновенных людей, что они не интересуются и не могут интересоваться будничными, повседневными во­просами, что у них иной склад ума, иные запросы, иные требования, иная душа.

В некотором отношении они были для меня загадкой. Великий князь Николай Николаевич в этом смысле не мог составлять исключения. Напротив, его наружный величественный вид, его казав­шаяся всем неприступность, его особенное среди вели­ких князей служебное положение, как Главнокомандую­щего войсками Петербургского округа и лица, с мнением которого особенно считался Государь; с другой стороны, самые разнообразные, ходившие о нем слухи, — всё это делало его особенно загадочным и интересным для на­блюдения. И меня интересовали каждое слово его, каж­дый взгляд и еще более каждое движение его души — его настроение, его воззрения, убеждения, его отношение к людям и явлениям.

       Великий князь Николай Николаевич в данное время среди особ императорской фамилии занимал особое по­ложение. По летам он был старейшим из великих князей. Еще до войны он в течение многих лет состоял Главно­командующим Петербургского военного округа в то время, как другие великие князья занимали низшие слу­жебные места и многие из них по службе были подчине­ны ему.

       Хотя в последние годы отношения между домом великого князя Николая Николаевича и домом Государя оставляли желать много лучшего, всё же великий князь продолжал иметь огромное влияние на Государя, а, сле­довательно, и на дела государственные. Кроме всего {127}

этого, общее представление о великом князе, как о горячем, строгом, беспощадном начальнике, по-видимому, прочно установилось и в великокняжеских семьях, — и великие князья очень побаивались его. Однажды в Барановичах за завтраком в царском поезде, во время пребы­вания Государя в Ставке, Государь говорит Николаю Николаевичу:

       — Знаешь, Николаша, я очень боялся тебя, когда ты был командиром лейб-гвардии Гусарского полка, а Я служил в этом полку.

       — Надеюсь, теперь эта боязнь прошла, — отве­тил с улыбкой, немного сконфуженный великий князь.

       В войсках авторитет великого князя был необыкно­венно высок. Из офицеров — одни превозносили его за понимание военного дела, за глазомер и быстроту ума, другие — дрожали от одного его вида. В солдатской массе он был олицетворением мужества, верности долгу и правосудия. С самого начала войны стали ходить раз­нообразные легенды о великом князе: «Великий князь обходит под градом пуль окопы», — когда на самом деле он ни разу не был дальше ставок Главнокомандующих; «Великий князь бьет виновных генералов, срывает с них погоны, предает суду» и т. д. Молва при этом называла имена «пострадавших» генералов, у которых были сорваны погоны (например, генерала Артамонова — командира первого корпуса, печального героя Сольдау), биты физиономии и т. п. «Очевидцы» рассказывали, что они своими глазами видели великого князя в окопах под пулями. Один офицер с клятвой уверял меня, что он «своими глазами» видел великого князя в окопах, и я не смог уверить его, что этого не было. Григорию Распутину, пожелавшему приехать в Ставку, великий князь будто бы телеграфировал: «Приезжай — повешу» и т. д. Такие легенды росли, плодились независимо от фактов, от данных и от поводов, просто, на почве уко­ренившегося представления о «строго-строгом», воин­ственном князе.

{129} Что же было на самом деле?

       Рассказы близких к великому князю лиц, его бывших сослуживцев и подчиненных, согласно свидетельствуют, что в годы молодости и до женитьбы великий князь Николай Николаевич отличался большой невыдержанно­стью, безудержностью, по временам — грубостью и даже жестокостью. По этому поводу в армии и особенно в гвардии, с которой была связана вся его служба, ходило множество рассказов, наводивших страх на не знавших близко великого князя. После же женитьбы великий князь резко изменился в другую сторону. Было ли это результатом доброго и сильного влияния на него его жены, как думали некоторые, или годы взяли свое, но факт тот, что от прежнего стремительного или, как многие говорили, бешеного характера великого князя остались лишь быстрота и смелость в принятии самых решительных мер, раз они признавались им нужными для дела. Так например, в конце 1914 года он приказал немедленно выслать в Сибирь члена Пинской городской управы Г. и отстранить от должности Пинского город­ского голову, доктора Георгиевского, не исполнивших его приказания устроить приличное военное кладбище взамен открытого ими далеко за городом, рядом со сва­лочным местом; он уволил нескольких генералов, про­игравших сражение.

Он, не моргнув глазом, приказал бы повесить Распутина и засадить Императрицу в мо­настырь, если бы дано было ему на это право. Что он признавал для государственного дела полезным, а для совести не противным, то он проводил решительно, кру­то и даже временами беспощадно. Но всё это делалось великим князем спокойно, без тех выкриков, приступов страшного гнева, почти бешенства, о которых много ходило рассказов. Спокойствие не покидало великого князя и в такие минуты, когда очень трудно было со­хранить его.

       Помнится мне, за год совместной жизни с великим {130} князем, лишь один случай, когда великий князь вышел из себя. Это произошло так:

       Как я уже говорил, обязанности адъютантов вели­кого князя сводились к минимуму, но и этот минимум иногда не исполнялся. Так вышло и в данном случае. В один из ясных и жарких июльских дней в 1915 году дежурным адъютантом был Дерфельден. После завтрака, когда великий князь ушел отдохнуть, ушел и Дерфель­ден с подушкой под мышкой куда-то в лес, не сказав никому ни слова о том, где его можно будет найти, если бы он потребовался. Около 4-х часов дня великому князю подали автомобиль для прогулки, в которой обык­новенно сопровождал его дежурный адъютант.

Великий князь вышел к автомобилю, но адъютанта не было. Бро­сились его разыскивать, прошло с полчаса, но нигде не могли его найти. Великий князь сначала терпеливо стоял около автомобиля, потом начал нервничать. Наконец, показался виновный, заспанный, с подушкой под мышкой. Великий князь вспылил: «Служить не умеете! Я научу вас, как надо служить! Садитесь!». Дерфельден сел в автомобиль рядом с великим князем, передав другому свою злополучную подушку. Не успел еще автомобиль тронуться, как великий князь уже предлагал провинив­шемуся папиросу: «Закурите»!..

       Когда однажды, во время завтрака, начальник шта­ба начал резко нападать на ген. Артамонова, считавше­гося одним из виновников нашего поражения под Сольдау, великий князь, спокойно выслушав обвинения, так же спокойно заметил: «Я знаю недостатки Артамонова, но у него есть и достоинства». И скоро Артамонов по­лучил другое назначение.

       Обхождение великого князя с чинами штаба было всегда простое, радушное, заботливое. Это знают все, служившие в Ставке, пользовавшиеся по очереди хлебо­сольством великого князя и не только на службе, но и за завтраками и обедами имевшие возможность {131} наблюдать великого князя. Я лично много раз испытал на себе его трогательную заботливость. Укажу два случая.

       Как-то великий князь узнал, что у меня разбилось пенснэ. Он тотчас прислал мне свое пенснэ, оказавшееся по номеру одинаковым с моим. Когда сломалось мое ме­ханическое перо, великий князь прислал мне свое, кото­рым я и сейчас пишу.

       Гостеприимство великого князя было настоящим русским, широким, искренним, радушным. Его вагон — столовая всегда был полон обедавшими, завтракавшими. Приглашались по очереди все чины штаба, а также при­езжавшие с фронта и из тыла по тем или иным делам к великому князю. Великий князь иногда приказывал лакею еще раз поднести блюдо гостю, если замечал, что тот стеснялся или церемонился попросить прибавки.

       Очень скоро все мы, раньше не знавшие его, при­смотрелись к нему, привыкли и уже далеки были от какого бы то ни было страха или смущения перед ним.

       Надо отметить еще одну черту великого князя в его отношениях к людям. Великий князь был тверд в своих симпатиях и дружбе. Если кто, служа под его начальством или при нем, заслужил его доверие, обратил на себя его внимание, то великий князь уже оставался его защитником и покровителем навсегда. В этом отно­шении он был совершенно противоположен Государю. Из самых близких к Государю, самых доверенных лиц никто не мог быть уверен, что сегодня проявлявший к нему исключительное благожелание, безгранично доверяющий ему, любящий его Государь завтра не отстранится от него, не удалит его от себя. Было бы невозможно пере­числить всех тех лиц, которые из безграничной царской милости быстро попадали в опалу. Укажу здесь лишь двух.

       В первой половине 1915 года самыми близкими к Государю лицами были свиты его величества генерал-майор князь В. Н. Орлов и флигель-адъютант полк. А. А. Дрентельн. И оба они совсем немилостиво были {132} удалены: первый — в августе, а второй — в конце 1915 года. И Государь подвергал людей такой опале спокойно, без терзаний, успокаивался быстро и крепко забывал своих недавних любимцев. Эту черту Государя знали все: более или менее близко стоявшие к Государю так и понимали, что сегодняшняя царская милость завтра может смениться немилостью. У великого князя, пожалуй, можно было подметить другую слабость. От «своих» он никогда не отворачивался и упорно защищал тогда, когда они оказывались недостойными защиты. Так, например, было, как упомянуто выше, с генералом Артамоновым и со многими другими.

       Великий князь был искренне религиозен. Ежедневно и утром, вставши с постели, и вечером, перед отходом ко сну, он совершал продолжительную молитву на коленях с земными поклонами. Без молитвы он никогда не садился за стол и не вставал от стола. Во все воскресные и праздничные дни, часто и накануне их, он обязательно присутствовал на богослужении. И все это у него не было ни показным, ни сухо формаль­ным. Он веровал крепко; религия с молитвою была потребностью его души, уклада его жизни; он постоянно чувствовал себя в руках Божиих. Однако, надо сказать, что временами он был слепо-религиозен. Религия есть союз Бога с человеком, договор, — выражаясь грубо, — с обеих сторон: помощь — со стороны Бога; слу­жение Богу и в Боге ближним, самоотречение и самоот­вержение — со стороны человека. Но многие русские аристократы и не-аристократы понимали религию одно­сторонне: шесть раз «подай, Господи» и один раз, — и то не всегда, — «Тебе, Господи». Как в обыкновенной суетной жизни, они и в религиозной ценили права, а не обязанности; и не стремились вносить в жизнь максимум того, что может человек внести, но всего ожидали от Бога. Забывши истину, что жизнь и благополучие чело­века строятся им самим при Божьем содействии, легко дойти до фатализма, когда все несчастья, происходящие {133} от ошибок, грехов и преступлений человеческих, объяс­няют и оправдывают волей Божьей: так, мол, Богу угодно.

       Великий князь менее, чем многие другие, но всё же не чужд был этой своеобразности, ставшей в наши дни своего рода религиозной болезнью. Воюя с врагом, он всё время ждал сверхъестественного вмешательства свы­ше, особой Божьей помощи нашей армии. «Он (Бог) всё может» — были любимые его слова, а происходившие от многих причин, в которых мы сами были, прежде всего, повинны, военные неудачи и несчастья объяснял прежде всего тем, что «Так Богу угодно!».

       Короче сказать: для великого князя центр религии заключался в сверхъестественной, чудодейственной силе, которую молитвою можно низвести на землю. Нрав­ственная сторона религии, требующая от человека жертв, подвига, самовоспитания, — эта сторона как будто стушевывалась в его сознании, во всяком случае — подавлялась первою.

В особенности заслуживает внимания отношение великого князя к Родине и к Государю. «Если бы для счастья России нужно было торжественно на площади выпороть меня, я умолял бы сделать это». Эти слова я два или три раза слышал от великого князя. И эти слова не были пустой или дутой фразой, — они выра­жали самое искреннее чувство любви великого князя к своей Родине. Великий князь, действительно, безгранично любил Родину и всей душой ненавидел ее врагов. Характерен следующий случай.

Когда в 1917 году немцы заняли Крым, Император Вильгельм послал своего фли­гель-адъютанта спросить великого князя, не может ли Вильгельм для него быть в чем-либо полезным. Великий князь флигель-адъютанта не принял, а через генерала бар. Сталя, состоявшего при нем, сообщил, что ему ничего не надо.

А между тем, он в это время во многом нуждался.

       Я всегда любовался обращением великого князя с {134} Государем. Другие великие князья и даже меньшие кня­зья (как, например, Константиновичи) держали себя при разговорах с Государем по-родственному, просто и вольно, иногда даже фамильярно, обращались к Госуда­рю на «ты». Великий князь Николай Николаевич никогда не забывал, что перед ним стоит его Государь: он раз­говаривал с последним, стоя навытяжку, держа руки по швам. Хотя Государь всегда называл его: «ты», «Николаша», я ни разу не слышал, чтобы великий князь Ни­колай Николаевич назвал Государя «ты». Его обращение было всегда: «Ваше Величество»; его ответ: «Так точно, Ваше Величество». А ведь он был дядя Государя, годами старший, почти на 15 лет, по службе — бывший его командир, которого в то время очень боялся нынешний Государь.

       Внешняя форма отношений великого князя к Госу­дарю была выражением всего настроения его души. Великий князь вырос в атмосфере преклонения перед Государем. По самой идее, Государь был для него свя­тыней, которую он чтил и берег. Когда в январе 1915 го­да Государь собственноручно вручил мне орден Алексан­дра Невского, великий князь как-то проникновенно ска­зал, поздравляя меня: «Не забывайте: Государь сам из своих рук дал вам орден. Помните, что это значит!»

       Когда в августе 1915 года великого князя постигла опа­ла, у меня вырвались слова:

       — Зачем карает вас Государь? Ведь вы вернопод­данный из верноподданных...

       — Он для меня Государь; меня воспитали чтить и любить Государя. Кроме того, я как человека люблю его, — ответил великий князь.

       Когда я видел великого князя в октябре 1916 года в Тифлисе, мне показалось, что под влиянием опалы, которой он подвергся, а еще более под влиянием всё более сгущавшейся атмосферы в стране, в чем он не мог не считать виновным Государя, слепо подчинявше­гося своей жене и Распутину, у великого князя ослабело {135} чувство преклонения перед Государем. Я думаю, что в это время он переживал большую душевную борьбу. Затем я видел великого князя в ноябре 1918 года. Тогда он избегал разговоров о Государе.

       В отношении великого князя ко всему: к развлече­ниям и удовольствиям, в его взгляде на женщину про­глядывало особое благородство, своего рода рыцарство. Зашла однажды за завтраком речь об игре в карты.

       — Я понимаю, — сказал великий князь, — поиграть в карты, когда это доставляет мне настоящее удоволь­ствие, наслаждение. Но убивать время в игре, еще более — играть для выигрыша, — это гадость, преступление.

       Так же он расценивал и все другие развлечения: они ценны и законны, если дают человеку душевный отдых, нужное наслаждение. Они отвратительны и пре­ступны, если вызываются распущенностью и соединяют­ся с пошлостью.

       Из всех отраслей народной жизни наибольшей лю­бовью великого князя пользовалась сельскохозяйствен­ная. В этой области он обладал большими и разносто­ронними познаниями. Как известно, в его пригородном имении была, думаю, лучшая в России, — не по разме­рам, а по постановке в ней дела, — молочная ферма, состоявшая из лучших пород коров и ангорских коз. Ферма и устраивалась, и велась под личным и постоян­ным руководством великого князя, изучившего в совер­шенстве молочное дело.

       За завтраком и обедом у нас очень часто велись беседы по огородничеству, садоводству, рыболовству, поваренному искусству и пр. И великий князь буквально поражал нас своими познаниями по этим отраслям сель­ского хозяйства. Я заслушивался обстоятельными сообщениями великого князя, как надо разводить те или иные овощи, ухаживать за садом, ловить рыбу, готовить уху, солить капусту и огурцы и т. д. (Эта черта у вели­кого князя была наследственной. Его отец великий {136} князь Николай Николаевич Старший также увлекался всякими хозяйственными занятиями).

       Из этих рассказов я почерпнул много нового. Самым же любимым развлечением великого князя была охота, в особенности — на птиц и диких зверей. Читатели, может быть, знают, что псарня великого князя в имении Першине (Тульской губ.) была чуть ли не лучшею в Европе. На содержание ее тратились огромные средства.

       Ум великого князя был тонкий и быстрый. Великий князь сразу схватывал нить рассказа и сущность дела и тут же высказывал свое мнение, решение, иногда очень оригинальное и всегда интересное и жизненное. Я лично несколько раз на себе испытал это, когда, затрудняясь в решении того или иного вопроса, обращался за советом к великому князю и от него тут же получал ясный и мудрый совет.

Но к черновой, усидчивой, продолжитель­ной работе великий князь не был способен. В этом он остался верен фамильной Романовской черте: жизнь и воспитание великих князей делали всех их не усидчивы­ми в работе. Эта особенность, однако, могла совсем не вредить Верховному Главнокомандующему, если бы Штаб его, вернее, лица, возглавлявшие его Штаб, стояли на высоте своего положения. К сожалению, о нашем Штабе этого нельзя было сказать.

       Должен отметить еще одну черту в характере ве­ликого князя. Он чрезвычайно быстро привязывался к людям, очень ценил всякие проявления забот последних о нем; привязавшись к кому-либо, как я уже говорил, оставался верным ему до конца и в особенности боялся менять ближайших своих помощников, закрывая глаза на иногда очень серьезные их недостатки. Во время войны это имело свои и очень большие последствия. Я искренно любил великого князя, ценил многие его высокие качества и был безгранично благодарен за его неизменное внимание и ту постоянную поддержку, ко­торую он оказывал мне в моей работе. Однако, я не {137} могу не заметить некоторых дефектов его духовного склада. При множестве высоких порывов ему всё же как будто недоставало сердечной широты и героической жертвенности.

       Великий князь должен был хорошо знать деревню с ее нуждами и горем. Он ежегодно отдыхал в своем Першине. И, однако, я ни разу не слышал от него речи о простом народе, о необходимых правительственных мероприятиях для улучшения народного благосостояния, для облегчения возможности лучшим силам простого на­рода выходить на широкую дорогу. В Першине образ­цовая псарня поглощала до 60 тысяч рублей в год, а в это самое время из великокняжеской казны не тра­тилось ни копейки на Першинские просветительные и иные неотложные народные нужды. В этом отношении великий князь Николай Николаевич, можно сказать, не выделялся из рядов значительной части нашей аристо­кратии, отгородившейся от народной массы высокою стеной всевозможных привилегий и слабо сознававшей свой долг пещись о нуждах многомиллионного простого народа. У великого князя как-то уживались: с одной стороны, восторженная любовь к Родине, чувство нацио­нальной гордости и жажда еще большего возвеличения великого Российского государства, а с другой, — тепло-прохладное отношение к требовавшему самых серьезных попечений и коренных реформ положению низших клас­сов и простого народа. В таком сочетании противопо­ложностей сказывался известного рода эгоизм и своего рода близорукость, ибо для действительного и прочного возвеличения российского государства прежде всего тре­бовалось повышение уровня жизни народной массы и всё большее и большее приобщение ее к культурной жизни страны.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 145; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!