Офицер в рясе был героем-любовником 15 страница

       Ответа на рапорт я не получил. В ноябре 1915 года, когда я был присутствующим в Св. Синоде, во время одного из вечерних заседаний Синода я увидел на столе большое дело о Галицийском {176} воссоединении. Взяв его, я разыскал свой рапорт. Мой рапорт был пришит к делу. На левой стороне его рукою Управляющего Канцелярией Св. Синода была сделана приписка: «Г. обер-прокурор приказал настоящего ра­порта Св. Синоду не докладывать». Г. синодальный прокурор всё мог...

       В начале апреля в Ставке стало известно, что Госу­дарь посетит Львов и Перемышль. Верховный был про­тив этой поездки, — это я слышал из уст самого Вер­ховного, — опасаясь, между прочим, покушения на жизнь Государя. Другие находили поездку преждевре­менной, так как еще нельзя было считать Галицию проч­но закрепленной за нами. Кажется, сам Государь настоял на поездке.

       4-го апреля Верховный поручил мне заблаговремен­но выехать во Львов, чтобы к царскому приезду нала­дить церковную сторону встречи.

       — А то напутают. Бог весть, как. Передайте архи­епископу Евлогию мою просьбу, — добавил великий князь, — чтобы встречная речь его была коротка и не касалась политических вопросов.

       Накануне приезда Государя я прибыл во Львов и прежде всего направился к архиеп. Евлогию. Беседа наша была очень согласной, пока мы устанавливали раз­ные подробности церемониала встречи, но архиепископ обиделся, когда я передал ему просьбу великого князя.

       — Как же это можно, чтобы речь была короткой?.. Разве можно тут обойти политику? Разве не могу я, например, сказать: «Ты вступаешь сюда как державный хозяин этой земли?» — волновался архиепископ.

       — Я думаю, — ответил я, — что нельзя так ска­зать, так как война еще не кончена и никому, кроме Бога, не известно, будет ли наш Государь хозяином этой земли. Пока она — только временно занятая нашими войсками.

       — Ну как же это? — настаивал архиепископ.

{176} — Я вам передал просьбу великого князя, а дальше, владыка, ваше дело, — ответил я.

       Государь прибыл во Львов в 5 ч. вечера. Духовен­ство и масса народа долго ждали его в храме. При встрече Государя архиеп. Евлогий произнес длинную, политическую речь. Государь слушал спокойно. Великий князь всё время волновался, кусая губы, переминаясь с ноги на ногу, по временам как-то странно взглядывая на меня.

       В 8-м часу вечера в великолепном дворце намест­ника Галиции был очень многолюдный обед: из духовенства были приглашены архиеп. Евлогий и я.

Архи­епископ Евлогий прибыл во дворец в приподнятом на­строении, волнуясь, должен ли он ехать в Перемышль для встречи Государя.

       — Я спрошу у великого князя, — предложил я ему и направился к стоящему недалеко от нас Верхов­ному. Великий князь нервничал.

       — Встреча хороша, но речь-то? — обратился он ко мне прежде, чем я успел сказать ему слово.

       — Я передал архиепископу Евлогию просьбу ваше­го высочества, — сказал я.

       — Верю, но разве можно что-либо с ним сделать? — ответил мне великий князь.

       — Архиепископ Евлогий недоумевает: нужно ли ему ехать в Перемышль для встречи Государя, — обра­тился я.

       — Нечего ему там делать. Вы встретите, — был ответ великого князя.

       По пути в Перемышль Государь задержался на смотру VIII армии. После смотра командующий армией генерал Брусилов был пожалован званием генерал-адъ­ютанта. Рассказывали, что, принимая от Государя гене­рал-адъютантские погоны и аксельбанты, Брусилов на глазах у всех поцеловал руку Государя.

{178} В Перемышле, после встречи Государя, также был парадный обед в крепостном военном собрании. Общее внимание тут привлекала преждевременно заготовлен­ная для памятника «победителю» статуя коменданта крепости Перемышль генерала Кусманека.

       На другой день Государь с великим князем и боль­шой свитой осматривал форты крепости Перемышль, а затем на автомобиле отбыл во Львов и в тот же день поездом — из Львова обратно в Россию.

       Утром 12-го апреля оба поезда, царский и велико­княжеский, остановились на ст. Броды. Было воскресенье. Я с доктором великого князя Маламой отправились к литургии в униатскую церковь. Церковь в общем имела совсем православный вид: трехярусный иконостас, на­шего письма иконы. Служил православный русский свя­щенник; пели по-униатски; большинство песнопений пе­лись всей церковью. Меня особенно удивили песнопения:

       «Ангел вопияше» и «Отче наш», исполненные всей цер­ковью особым вычурным напевом чрезвычайно красиво и стройно. Многие из молящихся, особенно женщины, стояли с молитвенниками, по которым следили за бого­служением. Церковь была полна народу. Порядок был образцовый. Вся обстановка службы создавала торже­ственное молитвенное настроение.

       — И наши хотят еще учить их, когда нам надо от них учиться? — обратился ко мне доктор, когда мы выходили из церкви.

       На паперти храма мы остановились.

       — Где же ваш униатский священник? — спросил я у одной средних лет женщины.

       — Тикае до Вены, — отвечала она.

       — Что ж, вы привыкли к новому священнику?

       — А чего не привыкнуть?

       — Да он же не похож на вашего прежнего: он с длинными волосами, бородой и в рясе.

{179} — Так что ж? Наш, як папа, а этот як Христос...

       — Кого же они — Евлогий и др. — присоединяют? Зачем, от чего присоединяют? — волновался доктор, давно возмущавшийся воссоединительными операциями архиепископа Евлогия. Я молчал.

       Когда мы подходили к поездам, там на площадке около них стояли: Государь, беседовавший с великим князем Петром Николаевичем, а невдалеке от него ве­ликий князь Николай Николаевич с свитским генералом Б. М. Петрово-Соловово, только что вернувшимся из по­ездки по Галиции. Великий князь, увидев меня, подозвал к себе.

       — Вы говорили с Петрово-Соловово? — спросил он меня.

       — Нет, ваше высочество. После возвращения Б. М. из поездки я только сейчас его вижу, — ответил я.

       — Удивительно! Петрово-Соловово объехал всю Галицию и везде интересовался ходом воссоединения. Теперь он рассказывает мне о воссоединении точь-в-точь то, что вы уже не раз мне докладывали. Вот что... Сейчас я скажу Государю, чтобы он поговорил с вами. Вы ему скажите всю правду.

       Сказав это, великий князь быстро повернулся и подо­шел к Государю. Минуты через две великий князь позвал меня. Я подошел.

       — Вот, ваше величество, о. Георгий пусть доложит вам, — сказал великий князь.

       — Пойдемте, — обратился ко мне Государь. Мы вдвоем пошли по перрону вокзала.

       — Скажите мне откровенно ваше мнение о воссо­единении униатов в Галиции, — сказал мне Государь.

       Я начал с того, что я раньше научно изучил униат­ский вопрос и, поэтому, мне, может быть, лучше, чем другим, видны ошибки и промахи в этом деле. Дальше я подробно разъяснил Государю, что и на родной {180} территории и в мирное время такие ошибки приводили к бунтам и вооруженным столкновениям и что тем более они опасны теперь — в военное время, и совсем неже­лательны в виду международных отношений, так как союзники наши — французы и италианцы — католики. Затем я постарался раскрыть, в чем именно ошибочно производящееся воссоединение: тактически оно ведется неправильно; по настоящей военной поре оно совсем не своевременно; для воссоединяемых крайне опасно, ввиду возможности перехода территории опять в руки ав­стрийцев; для церкви оно может оказаться бесславным. Сказал я Государю и о том, что, насколько мне известно, и верховное командование, и военачальники, и духовен­ство военное с еп. Трифоном во главе, и гражданская власть края — в лице генерал-губернатора единодушно считают происходящее воссоединение и несвоевремен­ным, и опасным. Я говорил с жаром, с увлечением. Государь напряженно слушал меня. Мы несколько раз взад и вперед прошлись по перрону.

       — Что же, по-вашему надо сделать? — спросил меня Государь, когда я кончил свою речь.

       — Архиепископ Евлогий достойнейший человек, но в данном случае он взял неверный курс, которого он не хочет изменить, так как, кажется, он крепко верит в правоту принятого им направления. Его поэтому надо вернуть в Волынскую епархию, которая, кстати, очень нуждается в личном присутствии своего архипастыря, а униатское дело поручить другому, — ответил я.

       — Кому же? — спросил Государь.

       — Я не смею указывать определенное лицо. Но, может быть, с этим делом справился бы трудящийся теперь в армии, тут в Галиции, еп. Трифон. Он ориен­тирован в местной обстановке и, по моему мнению, держится совершенно правильного взгляда на здешнее унианство, — ответил я.

       — Отлично! Заряженный вашим докладом, я поеду {181} в Петроград и там сделаю, как сказали вы, — были по­следние слова Государя. На этом мы расстались.

       От Государя я подошел к Верховному, который в это время разговаривал с генералом Г. А. Бобринским, генерал-губернатором Галиции. Я подробно рассказал о беседе с царем. «Отлично!» — сказал великий князь, а граф Бобринский чуть не со слезами обнял меня. «Вы разрешили самый тяжелый и запутанный вопрос в Галицийском управлении», — сказал он мне.

       После завтрака в царском поезде Государь уехал в Петроград, а поезд великого князя направился к Ставке. Когда мы сели обедать, великий князь говорит мне:

       — Ну, и произвели же вы сегодня впечатление на Государя. Он сказал мне: «Отец Георгий совершенно перевернул у меня взгляд на униатский вопрос в Га­лиции».

       Что же дальше было?

       6-го мая архиепископу Евлогию, в награду за вос­соединительные труды, высочайше был пожалован брил­лиантовый крест на клобук — высшая награда для архиепископа, тем более для молодого: ему тогда не было и 50 лет. Униатское галицийское дело, конечно, было оставлено в прежнем положении.

       А 9 мая началось наступление немцев, закончившее­ся очищением от наших войск почти всей Галиции.

       Все воссоединители бежали. Один из них — священ­ник Каркадиновский, законоучитель Витебского учитель­ского института, во время войны служивший в Галиции с архиепископом Евлогием — рассказывал мне, что вос­соединенные часто провожали их проклятиями.

       Бежало и много воссоединенных. Говорили, что будто бы до 80 тысяч галичан после этого разбрелись по Волыни, Дону и другим местам. Рассказывали также, что до 40 тысяч из оставшихся на месте погибли на виселицах и от расстрелов.

{182} Огромный процент среди них составляли воссо­единенные...

       Галицийское воссоединение показало, что ревность не по разуму весьма опасна, ибо она побуждает и умных людей творить большие глупости.

 

{185}

 

X

 

Первый приезд Государя в Ставку

 

       После увольнения генерала Жилинского от должно­сти Главнокомандующего Северо-западным фронтом и отъезда его в Петроград, для «реабилитации», в Ставке говорили: «Жилинский уехал, чтобы усилить коалицию врагов Верховного». В этой коалиции считали: военного министра генерала Сухомлинова, дворцового коменданта генерала Воейкова и некоторых штатских министров. «Коалиция», будто бы, настойчиво добивалась скомпро­метировать и, если удастся, свалить Верховного. На стороне «коалиции» всецело был Распутин; плану «коалиции» сочувствовала молодая Императрица.

       Отношения между великим князем и генералом Су­хомлиновым еще до войны были в корне испорчены. Очень скоро после начала войны обнаружившаяся наша неподготовленность к войне (особенно в области техни­ческих средств) заставила великого князя открыто об­винять военного министра, что, в свою очередь, не могло возбудить лучших чувств у последнего к первому. А наши неудачи в Пруссии дали основания военному ми­нистру обвинять Верховного.

       С генералом Воейковым до назначения его дворцо­вым комендантом у великого князя были самые лучшие отношения. Своей карьерой генерал Воейков во многом был обязан великому князю. Последний, между прочим, провел его в командиры лейб-гвардии Гусарского полка. Честный и благородный старик, министр двора гр. Фре­дерикс, на дочери которого был женат генерал Воейков, коснувшись как-то в 1916 году отношений своего зятя к великому князю, резко осуждал его за черную небла­годарность. После назначения Воейкова дворцовым ко­мендантом отношения между ним и великим князем {186} совершенно испортились. Учел ли ловкий царедворец, что теперь ему не выгодно дружить с великим князем, дом которого был одиозен для царской семьи, или были другие какие-либо причины, положившие конец прежней дружбе, но в данное время генерал Воейков был одним из самых опасных врагов великого князя. В Ставке говорили, что «коалиция» настойчиво, искусно и смело ведет поход против Верховного. Сторонники великого князя были, поэтому, очень огорчены тем, что за первые три месяца войны Государь не нашел нужным посетить Ставку. Специалисты по разгадыванию событий видели в этом опалу. У многих, поэтому, отлегло от сердца, когда разнеслась весть, что Государь едет в Ставку. «Приедет, с глазу на глаз переговорит с великим князем, и все недоумения рассеются, интриги падут», — так думал не я один.

       Началась спешная подготовка к высочайшему при­езду. В нескольких шагах от великокняжеского поезда, в прекрасном сосновом парке был устроен тупик для царского поезда. Кругом всё было выметено и вычищено; в парке разбиты дорожки, поставлены столики и скамей­ки. Потом, весною, по всему парку были рассажены очень искусно сделанные из дерева, обманывавшие мно­гих, боровики. Церковь разукрасили гирляндами из елок. Ставка приняла торжественный вид.

       К приходу царского поезда на вокзал выехал Вер­ховный с начальником Штаба. Весь же Штаб ждал Государя в церкви. С вокзала Государь проехал прямо в церковь, где был встречен мною с духовенством.

       Встреча в церкви омрачилась неприятным эпизодом. Во время моей приветственной речи вдруг потухло элек­тричество. Продолжали гореть только свечи и лампады. Молебен проходил в полумраке. И только в конце служ­бы, когда запели: «Тебе Бога хвалим», опять зажглось электричество. На всех присутствующих этот случай произвел самое тяжелое впечатление. Помню, полковник Трухачев сказал соседу: «Не к добру это!»

{187} Пребывание Государя внесло новый распорядок в нашу жизнь. Ежедневные доклады Государю о действиях на фронте. Ежедневные высочайшие завтраки и обеды, к которым приглашались чины Штаба, одни по очереди, другие постоянно. К последним, кроме великих князей, принадлежали: начальник Штаба, генерал-квартирмей­стер, генерал князь Голицын и я. Обедали в 7.30 часов вечера, завтракали в 12.30 часов дня.

       Новая обстановка меня очень интересовала. Правда, я к Государю еще до войны достаточно присмотрелся. Но всё же тогда мне приходилось наблюдать его в неизменно торжественном окружении, издали и более или менее мимолетно. Теперь же вся обстановка скорее напоминала семейную; Государь ко всем нам был ближе, как и мы были ближе к нему; и свойственные ему про­стота и доступность были как-то виднее и ощутительнее для нас. Благодаря этому, после двух-трех приглашений каждый из нас чувствовал себя в царской столовой, как у себя дома.

       Я должен остановиться несколько на первом обеде.

       Когда все приглашенные собрались к назначенному времени, Верховный был приглашен в соседний с ва­гоном-столовой вагон, где помещался Государь. Через несколько минут он вернулся в столовую, взволнованный, со слезами на глазах; на шее у него висел орден Св. Георгия 3 ст. Он прямо подошел к начальнику Штаба, со словами: «Идите к Государю, — он вас зовет». Все бросились поздравлять великого князя. Я расслышал его слова: «Это награда не мне, а армии». Скоро затем вернулся начальник Штаба с Георгием на груди (4 ст.). На его глазах блестели слезы. Когда к нему подошел гене­рал Данилов, Янушкевич, в ответ на поздравление, от­ветил последнему: «Это вами, а не мной заслужено». Лицо генерала Данилова в это время имело выражение человека, — вот-вот готового заплакать, не то от до­сады, не то от обиды. Обижаться долго генералу {188} Данилову, однако, не пришлось, так как в тот же или на следующий день, — этого хорошо не помню, — и ему Государь повесил орден Георгия 4 ст. Думаю, что, по­лучив Георгия, генерал Янушкевич просил великого кня­зя этим же почетным знаком наградить и генерала Данилова.

       После начальника Штаба я был приглашен к Госу­дарю. Государь встретил меня словами:

       — Ездили уже на фронт?

       — Несколько раз, — ответил я.

       — Великий князь докладывал мне о вашей чрез­вычайно плодотворной работе для армии. Благодарю вас. Примите от меня вот это... тут орден Владимира 2 ст., — сказал Государь, протягивая мне коробку с орденом.

       — Ваше величество! Для меня дорого ваше вни­мание, ваше ласковое слово, а от этого освободите меня.

Мне не нужны ленты, — ответил я.

       — Верю, что для вас, как и для меня, не нужны награды. Но дело не в ленте. Возьмите, чтобы другие знали и видели, что я вас ценю, — закончил Государь.

       Как редко кто, он умел быть добрым, ласковым и при­ветливым.

       Почти следом за мной вышел Государь; начался обед.

       Награждение генералов Янушкевича и Данилова высокими боевыми наградами в Ставке было принято холодно, а на фронте почти враждебно. В Ставке опре­деленно считали, что Галицийская победа обязана от­нюдь не талантам ставочных генералов, как и не возла­гали на последних всей ответственности за поражение под Сольдау. На Северо-западном фронте в то время уже шел большой ропот против Ставки, якобы, не при­нявшей должных мер для предупреждения Сольдаусской катастрофы, а на Юго-западном фронте знали, что их победа обязана местным стратегическим силам. Поэтому престиж этих новых георгиевских кавалеров, еще не {189} нюхавших пороху, ни в Ставке, ни на фронте не под­нялся после того, как на их груди заблестели возложен­ные царскою рукою Георгиевские кресты. Высокая на­града не прибавила им почитателей, но увеличила чи­сло их врагов.

       Совсем иное дело была награда великого князя.

       Как теперь, так и после, когда на фронте начинали обвинять Ставку, великого князя всегда исключали из числа обвиняемых и во всем винили его помощников. В глазах и Ставки, и фронта великий князь, даже и после оставления им должности Верховного, оставался рыцарем без страха и упрека. В виду этого, награда великого князя была везде принята с радостью. В Ставке же она явилась сугубо радостной, ибо сразу рассеяла сомнения и опасения, будто Государь против великого князя.

       Сам великий князь не скрывал своей радости. Как только он вернулся с обеда, свита явилась, чтобы по­здравить его. Еще не раздевшись, он вышел на площадку вагона и распахнул шинель, чтобы был виден орден на шее. «Видите! Хорошо?» — обратился он к поздравителям.

       В первые же дни пребывания Государя в Ставке я обратил внимание на то, что почти ежедневно, после обеда, в 10-м часу вечера к великому князю в вагон заходил начальник походной Канцелярии Государя, в то время самый близкий человек к последнему, свиты его величества генерал князь В. Н. Орлов и засиживался у великого князя иногда за полночь. О чем беседовали они?

       Из бесед с великим князем, как и с Орловым, я вынес определенное убеждение, что в это время обоих более всего занимал и беспокоил вопрос о Распутине, а в связи с ним и об Императрице Александре Феодоровне. Я, к сожалению, не могу сказать, к чему именно сводились pia desideria ( Благие пожелания, заветные мечты – ldn-knigi) того и другого в отношении улучшения нашей государственной машины. Но зато с {190} решительностью могу утверждать, что, как великий князь, так и князь Орлов в это время уже серьезно были озабочены государственными неустройствами, опасались возможности больших потрясений в случае непринятия быстрых мер к устранению их и первой из таких мер считали неотложность ликвидации распутинского во­проса.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 149; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!