Офицер в рясе был героем-любовником 7 страница

Никогда не забыть мне этого 18 октября. При­ехав в церковь задолго до начала службы, я с высокой паперти (Церковь — из двух этажей, причем площадь нижнего го­раздо больше площади верхнего. В нижнем этаже усыпальница, в верхнем — храм. Храм, таким образом, стоит как бы на пьеде­стале, а остаток поверхности этого пьедестала, не занятый хра­мом, является папертью-площадкою для крестных ходов.)  наблюдал бесконечно тянувшуюся мимо церкви к немецкому памятнику, пеструю как разноцветный ко­вер, менявшуюся, как в кинематографе, ленту идущих войск, процессий и разных организаций. Прошли войска: пехота, кавалерия, артиллерия. Пошли студенты. Они шли по корпорациям, со знаменами и значками, каждая корпорация — в своих костюмах, красивых, иногда вы­чурных. Студенты шли стройными рядами, как хорошо выученные полки. Порядок не нарушался нигде и ни в чем. Народ чинно следовал по бокам дороги, как бы окай­мляя красивую, пышную ленту войск и студенческих кор­пораций...

       У меня замерло сердце: вот она, Германия! Строй­ная, сплоченная, дисциплинированная, патриотическая! Когда национальный праздник, — тут все, как солдаты; у всех одна идея, одна мысль, одна цель, и всюду строй­ность и порядок. А у нас всё говорят о борьбе с нею... Трудно нам, разрозненным, распропагандированным тя­гаться с нею... Эта мысль всё росла у меня по мере того, как я всматривался в дальнейший ход торжества.

{77} Литургию я совершал в сослужении заграничных протоиереев: Берлинского — А. П. Мальцева и Дрезден­ского — Д. Н. Якшича. В самом конце литургии, когда певчие начали петь «Благочестивейшего», в церковь во­шли король Саксонский (как хозяин, он всегда и везде на торжествах занимал первое место, Вильгельм же вто­рое), Император Вильгельм, Австрийский эрц-герцог Франц-Фердинанд, Шведский принц и пр. Всего, как го­ворили, 33 высочайших особы при многолюдной свите. Начался молебен. Своим могучим сочным, бархатным ба­сом, протодиакон Розов точно отчеканивал слова проше­ний; дивно пели синодальные певчие. Эффект увеличи­вался от великолепия храма и священных облачений, от красивых древнерусских одеяний синодальных певчих. Церковь замерла. Но вот началось многолетие. Первое — Государю Императору, Императрицам, Наследнику и царствующему дому. Второе — королю Саксонскому, императору Германскому, императору Австрийскому и королю Шведскому. Третье — воинству. Розов превзо­шел себя. Его могучий голос заполнил весь храм; его раскаты, качаясь и переливаясь, замирали в высоком ку­поле. И этим раскатам могуче вторили певчие.

       Богослужение наше очаровало иностранцев. Виль­гельм, — рассказывали потом, — в течение этого дня несколько раз начинал разговор о русской церкви, о Розове и хоре. «Он бредит Розовым», — говорили у нас (Возвращаясь из Лейпцига, Синодальный хор дал духовный концерт в Берлине. Вильгельм не только сам приехал на концерт, но и привез капельмейстера своей капеллы. Когда Вильгельм вхо­дил в концертный зал, он прежде всего спросил: «А будет ли петь протод. Розов?» Так передавали мне.).

       Днем был завтрак в городской ратуше, а вечером обед во дворце Саксонского короля. Все высочайшие особы были на том и другом. Была там и вся наша миссия.

{78} После обеда во дворце короля все обедавшие вышли в большую залу. Тут я мог рассмотреть весь цвет гер­манских верхов: короли, владетельные герцоги и принцы, генералитет, министры и пр.

Хорошо помню огромную фигуру Мольтке, суровую адмирала Тирпица, приземистую, полную Саксонского военного министра и др. Вильгельм начал обходить присутствующих. Я не спус­кал с него глаз. Как сейчас, помню его пристальный, испытывающий, как бы пронизывающий взгляд. Он как будто впивался в каждого, стараясь выпытать, выжать от него всё, что можно. Решительностью, смелостью, задором, даже, пожалуй, надменностью и дерзостью ве­яло от него. Видно было, что этот человек всё хочет знать, всем в свое время воспользоваться и всё крепко держать в своей руке. Невольно вспомнился наш Госу­дарь — робкий, стесняющийся, точно боящийся, как бы разговаривающий с ним не вышел из рамок придворного этикета, не сказал лишнего, не заставил его лишний раз задуматься, не вызвал его на тяжелые переживания.

       Эрцгерцог Франц-Фердинанд неотступно следовал за Вильгельмом, отстраняя его от русских. Когда члены нашей миссии попросили в. кн. Кирилла Владимировича представить их Вильгельму, князь раздраженно сказал: «Видите: этот австрийский нахал никого не подпускает к нему». Действительно, Франц-Фердинанд слишком уж бесцеремонно не скрывал своей ненависти к нам, русским.

       Когда мы возвращались из дворца, улицы были за­пружены народом; наши автомобили продвигались со скоростью черепахи, и мы до своей гостиницы ехали более получаса, когда можно было пешком дойти за 10-15 минут. Но везде был большой порядок: ни пьяных, ни бесчинствующих, а лишь густая, как стена, непрони­цаемая, празднующая толпа. Нас, русских, толпа шумно приветствовала.

       Возвращаясь из Лейпцига, мы делились впечатле­ниями. Большинство сходилось в том, что Германия представляет могучую своей стройностью, порядком и {79} единодушием силу, страшную для нас. Ген. Некрасов был другого мнения.

       — Вы, господа, не понимаете немца, — говорил он, — у него всё держится на правиле, порядке, системе, шаблоне. Но тут-то и есть слабая его сторона. Начни противник действовать, вопреки правилу, системе, — не­мец растерялся — и пропало дело. Так мы и будем во­евать и разобьем, господа, немца.

       «Система» ген. Некрасова, к несчастью, очень часто применялась нашими генералами (думаю, что независимо от его совета), но, к сожалению, чаще давала очень плохие результаты. Удачно ли применял сам ген. Некра­сов свою систему, — не знаю. Но об успехах его в этой войне не было слышно, а в начале революции он был убит солдатами.

       В начале 1914 года у меня явилась мысль собрать в Петербурге представителей военного духовенства от всех военных округов и от флота, чтобы сообща обсудить ряд вопросов, касающихся жизни и деятельности воен­ного священника и, в частности, вопрос о служении свя­щенника на войне. Последний вопрос имел огромное зна­чение, а между тем, как это ни странно, не только для общества, но и для военного духовенства он был совер­шенно неясен и, как я лично убедился в Русско-японскую войну, каждым священником решался по-своему, иногда неразумно и дико. В 1913 году я, на основании своего опыта и наблюдений на Русско-японской войне, попы­тался разрешить этот вопрос в своей брошюре: «Слу­жение священника на войне».

Тут на каких-то 40 стра­ницах небольшого формата я просто и бесхитростно рас­сказал, что и как может делать священник на войне. Свою брошюру я писал исключительно для военного ду­ховенства и был искренне удивлен, когда на нее обрати­ла серьезное внимание светская печать, признавшая, что я осветил деятельность военного священника с совершен­но новой, до того времени неизвестной обществу, точки {80} зрения (В. В. Розанов посвятил моей брошюре целый восторжен­ный фельетон в «Новом времени».

           Казалось бы, совершенно простой вопрос: что делать священ­нику на войне? — на самом деле далеко не для всех был прост. Это служение можно свести к минимуму, но можно (и должно) расширять до бесконечности. Так, многие полковые священники во время боя просиживали в обозах, госпитальные ограничивали свои обязанности напутствием умирающим и погребением умер­ших и т. д.).

Теперь мне хотелось, чтобы Съезд, составлен­ный из выборных, лучших военных и морских священни­ков, проверил мой взгляд и выработал определенный план для духовной работы священника на поле брани. Намечено было и много других вопросов, по которым должен был высказаться Съезд. Военный министр одоб­рил мою мысль, и вопрос о созыве Съезда, таким образом, был решен. Сначала я хотел собрать Съезд по окончании лагерного времени, т. е. в августе, но потом передумал и объявил днем открытия Съезда I июля. На июнь же месяц я впервые за три года службы в должности про­топресвитера уехал в отпуск, в деревню.

       Во время своего отпуска я навестил своего школь­ного товарища Павлина Мурашкина, священствовавшего в с. Иванове, Витебской губ., Невельского уезда. Это село находится в 7-8 в. от города Невеля и представляет чудный уголок. С одной стороны к нему примыкает большой (5 десятин) парк с деревьями самых разнообразных пород; с двух других сторон — село окружено живопис­ными озерами. Чудной архитектуры церковь и остатки большой барской усадьбы дополняют исключительную красоту села. Когда-то это было имение одного из богатейших вельмож Екатерининского века, генерала Ив. Ив. Михельсона, усмирителя Пугачевского бунта. Когда-то генералу Михельсону принадлежал почти весь Невель­ский уезд. Местное предание сохранило множество са­мых разнообразных воспоминаний о генерале и его не­удачном наследнике, в которых возможная историческая {81} правда причудливо сплеталась с явным неправдоподоби­ем.

Рассказывали, например, будто ген. Михельсон не­сколько раз ловил Пугачева и опять отпускал его, отняв предварительно у него всё награбленное, и что так, имен­но, главным образом, составилось огромное Михельсоновское богатство. После смерти Михельсона (1801 г.) всё его богатство скоро пошло прахом. Единственный сын Михельсона оказался беспутным кутилой и самоду­ром. Летом он иногда приказывал засыпать солью весь путь от с. Иваново до г. Невеля, чтобы ему можно было прокатиться на санках. Самодурство кончилось тем, что он умер почти бедняком.

       Ген. Михельсон был протестантом, но чувствовал большое тяготение к православной церкви. Он выстроил и украсил в с. Иванове чудный храм, достойный по своей, художественности быть помещенным в любой из столиц, и завещал похоронить себя в этом храме. Незадолго до кончины ген. Михельсон принял православие. После Ми­хельсона невежественные, лишенные всякого художест­венного вкуса, усердные не по разуму, настоятели и кти­торы храма успели значительно обезобразить его, на­весив икон кустарной работы, аляповатых, совсем не гармонировавших со стилем (рококо) и всем первона­чальным убранством храма.

Но всё же и после всего это­го храм представлял редкий для захолустной деревни памятник церковного искусства.

       В притворе стоял прекрасно исполненный мрамор­ный бюст ген. Михельсона, а в подвальном помещении через окно (дверей в этом помещении не было) видне­лись два закрытых гроба: в одном из них покоились останки ген. Михельсона, умершего в 1801 г. в Силистрии (во время войны с турками, в которой он был Глав­нокомандующим) от холеры, в другом — его сына.

       О. Павлин предложил мне осмотреть гробы, если я соглашусь пробраться в подвальное помещение через окошко. Я с охотой принял предложение. Без особых удобств, но и без большого труда мы проникли к гробам.

{82} Крышки гробов не были приколочены. О. Павлин поднял крышку первого гроба, и я увидел генерала Михельсона совершенно сохранившимся. Сходство с бюстом его по­разительное, только цвет лица был темнее, чем на бюсте. Зеленоватого сукна генеральский мундир и ботфорты были совершенно целы. Потом о. Павлин поднял вторую крышку. Сын сохранился хуже отца: провалились глаза и нос, но всё же и тут можно было отличить черты лица. Мундир и сапоги и тут были целы.

Вернувшись из отпуска, я посетил как-то войска Первого армейского корпуса, стоявшие в Красносельском лагере. Командир корпуса представил мне старших на­чальников корпуса. Среди них оказался Ген. Штаба ген. Михельсон, тогда занимавший должность командира бригады 37 пех. дивизии.

       — Вы не состоите в родстве со знаменитым гене­ралом И. И. Михельсоном? — спросил я его.

       — Я его внучатый племянник, — ответил мне ге­нерал.

       — А я недели две тому назад видел вашего дедуш­ку, — сказал я. Ген. Михельсон и все присутствующие с удивлением посмотрели на меня.

       — Как же вы могли видеть его, когда он умер более ста лет тому назад? — с усмешкой возразил генерал.

       — Да, недели две тому назад я его видел, — под­твердил я.

       Все смотрели на меня с недоумением. Кто-нибудь, вероятно, подумал: «Не рехнулся ли он?». Тогда я рассказал о своем посещении села Иванова, в котором, как оказалось, этот потомок ген. Михельсона ни разу не был и ничего не знал о стоящих под церковью гробах его предков.

       1-го июля открылся Съезд. Все округа, не исключая и окраинных, прислали своих представителей. Собралось всего 49 священников — 40 военных и 9 морских. Это {83} был первый Съезд военного и морского духовенства за, всё существование ведомства. А существовало оно более ста лет.

       Съезд работал, разбившись на 9 секций: 1-ая — о составлении памятки военному священнику, 2-ая — о богослужении, 3-я — об учительстве военного пастыря, 4-ая — о библиотеках, 5-я — о миссии в войсках, 6-ая — о правовом положении военного священника, 7-я — о благотворительной деятельности ведомства, 8-ая — об организации церковно-свечного дела в ведомстве, 9-я — о положении морского духовенства. Президиум Съезда избран в таком составе: председатель — протопресвитер; его заместитель — настоятель Ташкентского военного собора прот. К. Ф. Богородицкий; товарищ председателя — настоятель Николаевского Адмиралтейского собора прот. Доримед Твердый; секретарь — настоятель Се­вастопольского Адмиралтейского собора

прот. Ром. Мед­ведь; помощники секретаря — протоиерей лейб-гвар­дии

3-го стр. полка Всеволод Окунев и настоятель Киев­ского военного собора С. Троицкий.

       11 июля, после десятидневной беспрерывной работы, Съезд закончил свои занятия. А 15-го июля, за четыре дня до объявления войны, все члены Съезда в Петергоф­ском дворце представлялись Государю. При открытии Съезда и мысли ни у кого не было о возможности близ­кой войны. 15-го уже все твердили о надвигающейся грозе. «Быть войне: вишь, попов сколько собралось», — расслышал я замечание одного грубого остряка, когда мы садились в вагоны на Петербургском вокзале.

       Работа, общение членов Съезда, состоявшего пре­имущественно из благочинных, главное же — обстоя­тельное, всестороннее обсуждение Съездом вопроса, что, где и как должен делать священник на войне, имели большое значение для всего последующего служения во­енного и морского духовенства в Великой войне.

Могу смело сказать, что, с тех пор, как существует военное {84} духовенство, оно впервые только теперь отправилось на войну с совершенно определенным планом работы и с точным понятием обязанностей священника в разных по­ложениях и случаях при военной обстановке: в бою и вне боя, в госпитале, в санитарном поезде и пр. Несом­ненно, этим объясняется то обстоятельство, что, по об­щему признанию, в эту войну духовенство работало, как никогда раньше.

       Не успели еще разъехаться члены Съезда, как 18 ию­ля была объявлена мобилизация. А 19-го поздно вечером я получил из военного министерства телеграмму, что Германия объявила войну России, 20-го же, кажется, утром, другую, что объявила войну России и Австрия.

       20 июля, в 4 часа дня, в Зимнем Дворце, в Белом Зале совершался молебен. Государь и все члены импера­торской фамилии, министры, генералитет, члены Госу­дарственного Совета и Думы, множество офицеров за­полняли огромный зал. Внимание всех было устремлено на Государя и вел. кн. Николая Николаевича: все ждали, что последний будет Верховным Главнокомандующим. Перед молебном был прочитан манифест об объявлении войны. После молебна Государь сказал краткую речь. Особенно торжественно прозвучали твердо, громко и мужественно произнесенные Государем слова: «Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей». Дрожь пробежала по толпе. Присутствующие, как один человек, опустились на колени. Потом разда­лось громовое «ура». Многие плакали.

       Перед Зимним Дворцом в это время собралась мно­готысячная толпа народу, главным образом — рабочих. Когда Государь с Наследником показался на балконе, восторгу толпы не было границ. Война сразу стала попу­лярной, ибо Германия и Австрия подняли меч на Россию, заступившуюся за сербов. Русскому народу всегда были по сердцу освободительные войны.

{85} Когда еще только говорили о возможности войны, в военных кругах были уверены, что вел. кн. Николай Николаевич является единственным кандидатом в Вер­ховные Главнокомандующие. Вышло, однако, немного иначе.

Сначала сам Государь захотел стать во главе армии и уже избрал себе помощников, назначив начальни­ком своего Штаба генерал-лейтенанта H. H. Янушкевича — начальника Генерального Штаба, а генерал-квартир­мейстером — генерал-лейтенанта Ю. H. Данилова

— ге­нерал-квартирмейстера Генерального Штаба. Великий князь Николай Николаевич принял в командование 6-ю армию, на обязанности которой лежала защита Пе­трограда. Он перенес свой штаб в свое имение под Стрельной. Мне было поведено состоять при Главной Квартире Верховного Главнокомандующего. Но потом Совет Министров, — кажется, при содействии Императ­рицы Александры Феодоровны, — убедил Государя отка­заться от своего решения, и тогда только вел. кн. Нико­лай Николаевич был назначен Верховным Главнокоман­дующим.

       Вел. кн. хотел привлечь генералов Палицына и Алек­сеева на наиболее ответственные посты Ставки, но Госу­дарь после того, как вел. кн. изъявил свое согласие, про­сил принять штаб уже в сформированном составе. Вел. князь подчинился желанию Государя (Возр. ном. 1315.

Ч. 1-1929.).

       Шли разговоры и догадки, кто будет главнокоман­дующими и командующими армиями. Помнится, на одном из заседаний Главного Управления Красного Креста, членом которого я состоял, А. И. Гучков спросил меня, не знаю ли я, кто назначен на высшие командные должности в Действующей Армии.

       — А вы кого из генералов хотели бы видеть в числе командующих? — спросил я.

{86} Он в первую голову назвал ген. Клюева (Командир XIII корпуса, попавший в плен под Сольдау.). Потом стали называть определенные имена: генерал-адъютант Н. И. Иванов — главнокомандующий Южным фронтом; генерал Я. Г. Жилинский — главнокоман­дующий Северо-западным фронтом; генерал-адъютант П. К. Рененкампф,

ген. П. К. Плеве, А. В. Самсонов, Н. В. Рузский, А. А. Брусилов — командующие армиями. Генерал-лейтенант М. В. Алексеев — начальник штаба Южного фронта.

       23 или 24 июля я встретил на улице своего старого знакомого, бывшего начальника Академии Генерального Штаба, а тогда члена Государственного Совета, гене­рала от кавалерии Н. Н. Сухотина (умер в июле 1918 г.) и назвал ему имена главнокомандующих и командую­щих.

       — Вы думаете, что они закончат войну? Много еще переменится и кончат новые... — с какой-то скорбью сказал он мне.

       Начались приготовления к отъезду. Я должен был набрать себе сослуживцев: священника для штабной церкви, диакона, псаломщика, певчих, секретаря и заго­товить походную церковь. Оказалось, что последняя была уже заготовлена в Царском Селе полк. Ломаном. Мне осталось лишь воспользоваться ею.

       Патриотическое настроение в народе росло, как и ненависть к немцам. В Петербурге, на Морской, толпа разгромила здание немецкого посольства. Германский посол уехал из России. Жена его, бывшая в хороших отношениях со многими русскими, оставила свои драгоценности в Эрмитаже. Ее знакомые рассказывали мне, что перед отъездом у нее в разговоре с одной из фрейлин Двора вырвались слова: «Бедный Государь! Он не подо­зревает, какой конец ожидает его». Она была уверена, что Германия разгромит Россию, что затем начнется в {87} России революция, во время которой погибнет Государь. Но она надеялась, что во время революции Зимний Дво­рец, как необитаемый, и Эрмитаж, как сокровищница, не пострадают.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 142; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!