VI. Вторичная переработка содержания сновидения
Наконец, пришло время рассмотреть четвертый фактор, который оказывает влияние на формирование сновидений. Если мы продолжим изучение содержания сновидения так, как мы его начали, – то есть сравнивая события в сновидениях, доступные непосредственному наблюдению, с их источниками – теми мыслями, которые спровоцировали эти сновидения, то мы обнаружим такие элементы сновидения, объяснять которые необходимо совершенно с иных позиций. Например, вспомним, как спящий человек удивляется и сердится на что-то в сновидении или отвергает какой-то элемент его содержания. Как я уже продемонстрировал на множестве примеров в последнем разделе, большая часть подобной критики в сновидении направлена не на его содержание: все они оказываются фрагментами мыслей в сновидении, которые были подавлены его другими элементами и отработаны. Но часть подобного мыслительного материала объяснению не поддается; и в материале сновидений найти ему соответствия невозможно. Что, например, обозначает такая критическая мысль, с которой мы нередко сталкиваемся в сновидениях: «Это же только сон». Это критика сновидения в чистом виде, которая свойственна человеку и в состоянии бодрствования. Очень часто после такой мысли человек просыпается; и еще чаще перед этой мыслью человеку становится неприятно оттого, что это всего лишь только сон. Мысль спящего: «это же только сон», возникающая в самом сновидении, стремится к той же цели, что и Прекрасная Елена в одноименной оперетте Оффенбаха: она старается преуменьшить значение только что пережитого и облегчить ожидания будущего[409], чтобы «усыпить внимание» действующей в сновидении движущей силы, которая стремится проявить себя и положить конец сновидению – или завершить сцену в оперетте. Но гораздо приятнее продолжать спать и согласиться с происходящим в сновидении, успокаивая себя: «это же только сон». Я считаю, что презрительное критическое замечание «это же только сон» – лишь в том случае проявляется в сновидении, если недремлющая цензура реагирует на попытку ее обойти. Подавлять происходящее в сновидении поздно, и потому цензура критически реагирует на что-то страшное или неприятное. Так проявляется противодействие психической цензуры – для описания которого подходит идиоматический оборот «дух лестницы», l'esprit d'escalier, когда она, так сказать, «после драки кулаками машет».
|
|
|
На этом примере мы убеждаемся, что далеко не все в содержании сновидения связано с мыслями, которые его спровоцировали, и что в его содержание может вторгаться психическая функция, которая практически не отличается от нашего мышления в состоянии бодрствования. Но происходит ли это лишь в исключительных случаях или же эта психическая движущая сила, которая в других случаях выполняет роль цензуры, принимает постоянное участие в формировании сновидений?
|
|
|
Мы решительно высказываемся в пользу второго предположения. Без сомнения, цензура, воздействие которой до сих пор выражалось лишь в ограничении содержания сновидения и в вымарывании из него каких-то элементов, также отвечает за интерполяции и дополнения в нем. Такие дополнения в основном нетрудно заметить; им сопутствует чувство неуверенности, они сопровождаются словами «как будто», «точно» и не отличаются особой живостью, всегда возникая там, где с их помощью могут соединяться два фрагмента сновидения или будет устанавливаться связь между ними. Они запоминаются хуже, по сравнению с непосредственными производными мыслей, которые спровоцировали сновидение: когда оно забывается, они исчезают в первую очередь, и я предполагаю, что наша распространенная жалоба на то, что «нам много чего снилось, большую часть из этого мы забыли, вспоминаются лишь отдельные его отрывки», связана с тем, что такие мысли-связки очень быстро исчезают после пробуждения. Когда проводится подробный анализ сновидения, такие интерполяции проявляются в том, что в мыслях, которые спровоцировали сновидение, им не находится соответствий в области материала. Но тщательное исследование заставляет меня прийти к выводу, что это довольно редко бывает; в большинстве случаев мысли-связки могут вывести нас на мысли в сновидении; но этот материал в сновидение не попадает – ни сам по себе, ни в состоянии сверхдетерминированности. Лишь в крайних случаях психическая функция при формировании сновидений, которую мы сейчас изучаем, создает нечто новое. Насколько возможно, она использует все, что считает уместным, в материале самого сновидения.
|
|
|
Отличительной чертой и одновременно тем, что позволяет нам вычислить эту психическую движущую силу в сновидении, является ее цель[410]. Она выполняет ту же функцию, которую один поэт ехидно приписывает философам[411]: она штопает пробелы в конструкции сновидения. Благодаря ей сновидение перестает казаться абсурдным и бессвязным и начинает напоминать что-то, происходящее в действительности. Но это ей не всегда удается. Например, встречаются такие сновидения, на первый взгляд безупречно логичные и осмысленные, которые связаны с возможной ситуацией, подвергают ее последовательным модификациям и, что бывает далеко не всегда, завершают ее вполне логично с нашей точки зрения. Такие сновидения подверглись существенной переработке со стороны этой психической функции, которая напоминает наше мышление в состоянии бодрствования; создается впечатление, что у них есть значение, но оно весьма далеко от того, что они значат на самом деле. Если провести их анализ, то можно обнаружить, что под воздействием вторичной переработки сновидения весь материал сновидения пришел в состояние свободного движения, и от первоначальных взаимосвязей в области его материала мало что осталось. Словно толкование этого сновидения уже произошло до того, как мы подвергли его интерпретации, после того, как проснулись[412]. В некоторых сновидениях такая субъективная переработка лишь отчасти срабатывает; создается впечатление, что связность такого фрагмента словно навязана извне, а потом это сновидение утрачивает связность и возникает путаница, хотя позднее, когда оно продолжается, на какой-то момент оно снова может предстать рациональным. А в других сновидениях подобная вторичная переработка терпит полное фиаско, и мы напрасно пытаемся собрать в связное целое бессмысленные фрагменты разрозненного материала.
|
|
|
Я не стремлюсь категорически отрицать, что эта четвертая движущая психическая сила, управляющая сновидением, с которой мы вскоре будем встречаться, как со старым другом, поскольку именно с ней мы знакомы в ином контексте, может создавать в сновидениях нечто новое. Но совершенно очевидно, что, как и другие движущие силы в сновидении, она оказывает свое влияние, совершая выбор и выделяя нечто в этом сновидении, на основе психического материала в уже сформировавшихся в нем мыслях. Но бывает так, что иногда она не в состоянии, так сказать, воздвигнуть фасад сновидения – и это происходит в том случае, если нечто уже было сформировано и может использоваться в материале мыслей в сновидении. Такой элемент мыслей в сновидении я называю «построением фантазии»[413]. Это, пожалуй, напоминает сны наяву[414]. Подобные сны наяву и их роль в нашем сознании еще недостаточно изучены психиатрами, хотя у меня создается впечатление, что М. Бенедикт добился существенного прогресса в этом отношении[415]. Многие писатели, обладающие развитым воображением, придавали снам наяву большое значение, например в романе Альфонса Доде «Набоб» один из персонажей предается снам наяву. При изучении психоневрозов мы приходим к неожиданному выводу, что все эти фантазии, или сны наяву, часто являются первыми признаками симптомов истерии, по крайней мере, многих из них. Истерические симптомы не связаны с конкретными воспоминаниями, а с теми фантазиями, которые вырастают из подобных воспоминаний[416]. Когда такие фантастические сны наяву возникают часто, то мы начинаем осознавать эти структуры, но среди них встречаются как сознательные, так и бессознательные фантазии подобного рода, и их огромное количество, а бессознательными они остаются в силу своего содержания и оттого, что связаны с тем материалом, мысли о котором подавляются. Более тщательное исследование характеристик подобных снов наяву, насколько точно их название отражает их сходство с теми снами, которые мы видим по ночам, – и что их правильно называть «снами». У них много общего с ночными сновидениями, а исследование снов наяву поможет лучше понять, что представляют собой ночные сновидения.
Сны наяву тоже изображают осуществление желаний; как и ночные сновидения, они в значительной степени обусловлены событиями раннего детства; как и ночные сновидения, они до некоторой степени проникают через завесу цензуры. Если мы начнем изучать их структуру, то сможем заметить, каким образом стремление к осуществлению желания, которое их породило, перемешалось с их строительным материалом, перестроило его и сформировало из него нечто новое. В них также просматриваются воспоминания детства, как в дворцах эпохи Барокко мы узнаем черты древнеримских руин, чьи плиты с пола и колонны стали строительным материалом для более поздних построек.
Функция «вторичной переработки» сновидений, которую мы считаем четвертым фактором формирования их содержания, снова показывает нам, каким образом свободно формируются сны наяву, не подверженные никаким иным факторам воздействия. Мы даже можем утверждать, что эта четвертая движущая сила при формировании сновидения стремится сплавить доступный ей материал так, чтобы отлить из него нечто напоминающее сон наяву. Но если такой сон наяву уже был сформирован из мыслей в сновидении, этот четвертый фактор направит свою энергию на то, чтобы использовать уже готовый материал сна наяву и вплести его в контекст сновидения. Некоторые сновидения лишь воспроизводят дневные фантазии, которые могли быть неосознанными[417], например, таким было сновидение мальчика о том, что он едет в колеснице вместе с героем Троянской войны. В моем сновидении «автодидаскер» вторая часть представляет собой полное и точное повторение вполне невинного сна наяву о моем знакомстве с профессором Н. Поскольку формирование сновидения должно удовлетворять ряду сложных условий, часто готовая фантазия формирует лишь какую-то его часть или проникает в это сновидение. С этого момента такая фантазия воспринимается так же, как и весь скрытый, неявный материал сновидения, который часто предстает в сновидении как единое целое. В моих сновидениях часто попадаются такие фрагменты, которые резко выделяются по сравнению со всем этим сновидением. Они кажутся мне, так сказать, более связными и живыми, по сравнению с другими частями того же сновидения; я понимаю, что это бессознательные фантазии, проникшие в сновидение, но мне никогда еще не удавалось выявить ни одной подобной фантазии. Кроме того, эти фантазии, как и все другие элементы мыслей, которые спровоцировали это сновидение, подвергаются смещению, сгущению и другим изменениям. Существуют и промежуточные случаи, когда из них конструируется содержание сновидения (или, по крайней мере, его фасад) и при этом они не подвергаются изменениям, и между абсолютно противоположной ситуацией, когда в сновидении их представлен один-единственный элемент или присутствует некий отдаленный намек на их существование. То, что происходит с такими фантазиями в мыслях, в сновидении также определяется теми преимуществами, которые позволяют им противостоять цензуре в сновидениях и стремлению к конденсации.
Выбирая примеры толкования сновидений, я стремился не касаться тех сновидений, в которых бессознательные фантазии играют решающую роль, так как включение подобного психического элемента потребовало бы более пространного изложения психологии бессознательного. Совершенно не касаться обсуждения таких «фантазий» не получится, поскольку они довольно часто полностью вписываются в сновидение и их можно часто в нем выявить. Я приведу пример еще одного сновидения, которое состоит из двух различных, противоположных, но в некоторых местах совпадающих друг с другом фантазий, одна из которых носит поверхностный характер, а другая помогает осуществить толкование первой[418].
Вот это сновидение, единственное из многих, о котором у меня не сохранилось подробных записей: «Молодому холостому мужчине снится, что он сидит в ресторане. Вдруг появляются какие-то люди, которые пришли его арестовать. Он говорит своим соседям по столику: "Я заплачу потом, я скоро вернусь". Но те ехидно отвечают: "Знаем мы эту песню, все так говорят". Один из посетителей кричит ему вслед: "Еще один уходит!" Его приводят в какое-то тесное помещение, где он видит женщину с ребенком на руках. Один из его спутников говорит: "Это господин Мюллер". Комиссар или еще какой-то офицер перебирает пачку бумаг и повторяет при этом: "Мюллер, Мюллер, Мюллер!" Наконец он задает ему вопрос, на который тот отвечает утвердительно. Потом он оглядывается на женщину и видит, что у нее выросла длинная борода».
Нетрудно разделить это сновидение на составные части. Фантазия об аресте поверхностна; она, видимо, была заново сформирована процессами, которые управляют сновидением. Но в основе материала, который слегка изменил свою форму, угадывается фантазия о женщине: это – фантазия о женитьбе. Характеристики обеих этих фантазий, как в совмещенных фотографиях нескольких людей, которые создавал Гальтон, проявляются довольно ясно. Обещание молодого человека (пока холостого), что он вернется и присоединится к своим сотрапезникам, их скепсис по этому поводу (а они по своему опыту твердо знают, как все будет) и восклицание «еще один уходит» (чтобы жениться) – все эти характеристики легко и логично укладываются в альтернативное толкование этого сновидения, как и ответ на вопрос полицейского. Фрагмент сновидения, когда тот перебирает пачку бумаг, повторяя одно и то же имя, напоминает второстепенную, но важную часть свадебной церемонии – когда читают вслух поздравительные телеграммы, где повторяются одни и те же имена. Фантазия о женщине в этом сновидении вытеснила покрывающую ее фантазию об аресте. В процессе анализа мне удалось понять, почему в заключительной части этого сновидения у женщины вырастает борода. Тот, кому приснился этот сон, накануне шел по улице с таким же закоренелым холостяком, как и он сам, и им повстречалась красивая брюнетка. Тот, чье сновидение я здесь привожу в качестве примера, указал на нее своему другу. Но тот ответил: «Да, если бы только у этих женщин через некоторое время не вырастали бы бороды, как у их отцов!» В этом сновидении тоже много элементов, которые подверглись искажению под воздействием процессов, управляющих сновидением. Например, фраза «я заплачу позже», возможно, намекает на обещания тестя в отношении приданого. По всей вероятности, что-то препятствует этому человеку фантазировать о женитьбе. Одна такая мысль – опасение, что человек после женитьбы теряет свою личную свободу, – предстала в образе ареста.
Если мы еще раз вернемся к мысли о том, что процессы в сновидении чаще всего пользуются готовой фантазией, а не конструируют ее из материала мыслей, которые спровоцировали сновидение, то мы подходим к разрешению одной, возможно, самой интригующей, загадки сновидения. В самом начале этой книги я привел пример сновидения, о котором сообщает Мори, про человека, откинувшегося во сне на жесткий валик дивана, на котором он спал, и сон которого превратился в долгую историю из времен великой революции. Так как в отчете говорится о том, что это сновидение произвело впечатление связного, и его причину объясняют воздействием внешнего раздражителя на спящего человека, о чем этот спящий мог ничего не подозревать, то можно предположить, что все это сложное сновидение сформировалось в короткий промежуток времени между изменением положения головы спящего человека и его пробуждением, связанным с этим движением.
Мы никогда не решились бы приписать бодрствующему мышлению такой скорости и потому приходим к выводу, что процессы, управляющие сновидением, осуществляются с невероятной скоростью.
Некоторые современные исследователи – Ле Лоррен (Le Lorrain, 1984, 1985), Эггер (Egger, 1895) – категорически возражают против подобного утверждения. Они отчасти сомневаются в том, что Мори точно передал содержание своего сновидения, и стремятся продемонстрировать, что скорость нашего мышления в состоянии бодрствования такая же, как и во время сновидения. Эта дискуссия затрагивает целый ряд принципиальных вопросов, которые еще предстоит разрешить. Но я вынужден признать, что аргументы Эггера в отношении сновидения Мори о гильотине мне не кажутся убедительными. Я предложил бы следующее толкование этого сновидения. Ведь может быть так, чтобы в сновидение Мори проникла фантазия, которая хранилась в его памяти в неизменном виде и пробудилась именно в тот момент, когда он испытал воздействие раздражителя? Если это так, то понятно, откуда взялась в его сновидении эта длинная, подробная история со множеством деталей в такой короткий промежуток времени во время сна; вся она уже сформировалась заранее. Если бы Мори коснулся затылком жесткого диванного валика в бодрствующем состоянии, то мог бы при этом подумать: «Как на гильотину лег!». Но во сне управляющие сновидением процессы мгновенно использовали этот образ для изображения осуществившегося желания, словно хотели этим сказать: «Вот и настал момент использовать эту фантазию, о которой он прочел когда-то». Прочитанный давно роман соответствует фантазиям, обычно возникающим у молодых людей под влиянием сильных впечатлений, и это для меня бесспорно. Кого же – и в особенности француза и исследователя истории культуры – не взволновала бы эта эпоха террора, когда аристократия, мужчины и женщины, цвет нации, на своем примере демонстрировала, как радостно можно встречать смерть и до самого страшного конца сохранять свежесть остроумия и душевное благородство! Как волнует молодого человека мысль о том, что он галантно целует руку своей дамы, прощаясь с ней перед тем, как бесстрашно взойти на эшафот. Или, если главным мотивом фантазии служит честолюбие, предстать в образе одной из тех могучих личностей, которые лишь силой своих мыслей и своего пламенного красноречия обретают власть над городом, где в то время билось сердце человечества, и, убежденные в своей правоте, отправляли на смерть тысячи людей, и кто готовился внести свой вклад в изменение истории Европы, а потом и сами подставляли головы под нож гильотины, какое искушение – представить себя одним из жирондистов или самим Дантоном! В фантазии Мори есть один элемент, сохранившийся в памяти: «окруженный огромной толпой», который указывает на честолюбивый характер этой фантазии.
Эта фантазия в виде давнишней заготовки могла и не проходить красной нитью через все сновидение: она могла просто проявиться в одном из его фрагментов. Я имею в виду вот что. Если прозвучало несколько тактов музыкального произведения, и кто-то, как в «Дон Жуане», говорит: «Это фрагмент из "Женитьбы Фигаро" Моцарта», то я сразу вспомню очень многое, но без каких-то конкретных деталей. Эти несколько тактов музыки выступают в качестве стимула к таким воспоминаниям. Ключевая фраза выступает в качестве спускового крючка, который одновременно включает всю систему, и она приходит в состояние возбуждения. То же самое проявляется в области бессознательного. Поступивший в сознание стимул открывает доступ ко всей фантазии о гильотине в целом. Но эта фантазия не остается в сновидении спящего, а существует только в воспоминаниях человека после пробуждения, когда он восстанавливает в памяти эту фантазию во всех деталях, хотя в сновидении присутствовал лишь намек на нее. При этом у него нет никаких доказательств того, что он вспоминает что-то из сновидения. То же объяснение – что речь идет о готовых фантазиях, которые возникли благодаря какому-то раздражителю – можно отнести и к другим сновидениям, связанным с каким-либо определенным раздражителем при пробуждении. Например, то сновидение Наполеона при взрыве адской машины. Я отнюдь не утверждаю, однако, что все такие сновидения допускают это объяснение или что проблема ускоренной деятельности сновидения этим всецело исчерпывается.
Среди примеров сновидений, которые Жюстина Тобовольска использует в качестве материала в своей диссертации о течении времени в сновидениях, самый информативный – это рассказ Макарио (Macario, 1857) о сновидении, которое посетило знаменитого актера по имени Казимир Бонжур. Однажды вечером он захотел посетить премьеру одной из пьес, в которых играл; но он был так утомлен, сидя за кулисами, что заснул, как только поднялся занавес. Во сне он увидел все пять актов этой пьесы, один за другим, и следил за переменой настроений зрителей в зале. В конце пьесы ему приснились овации в свой адрес и гром аплодисментов. Внезапно он проснулся – и не поверил собственным глазам: на сцене играли лишь первые строки в самом начале спектакля, получается, что он проспал всего две минуты. Безусловно, мы можем предположить, что сон про все пять актов этой пьесы и реакция на них публики не могли посетить спящего под влиянием какого-то свежего материала во время этого сна, а скорее всего, воспроизводили фрагмент какой-то фантазии в действии (в том смысле, который я здесь привожу), которая уже имела законченный вид. Тобовольска, как и другие исследователи, подчеркивает, что сновидения, в которых события развиваются в ускоренном темпе, похожи друг на друга, и это сходство заключается в том, что они кажутся относительно связными, в отличие от других видов сновидений, и что при воспоминаниях о них человеку удается восстановить в памяти много деталей. Это, конечно, свойственно готовым фантазиям подобного рода, которые подверглись воздействию процессов, управляющих сновидением, хотя об этом вышеуказанные исследователи ничего не говорят. Я не утверждаю, что все подобные сновидения, возникшие под влиянием внешнего раздражителя, можно объяснить именно таким образом или что можно объяснить таким образом, почему события в них развиваются в ускоренном темпе.
И мы больше не можем уклоняться от обсуждения взаимосвязи между этой вторичной переработкой содержания сновидений и всеми остальными процессами, которые управляют сновидениями. Может ли дело обстоять так, что такие факторы, которые способствуют формированию сновидения – в первую очередь: тенденция к сгущению, необходимость обходить цензуру и все, что связано с выразительными средствами с помощью психических явлений, которые доступны в сновидениях, формируют содержание сновидения из уже доступного им материала, и что затем этот материал переформируется так, чтобы соответствовать требованиям этой второй движущей силы в сновидении? Маловероятно. Скорее, эта движущая сила создает ряд условий, которым должно соответствовать сновидение, и эти условия, наравне с условиями сгущения, сопротивления, цензуры и выразительными средствами, оказывает решающее воздействие на богатый материал мыслей, которые спровоцировали это сновидение. Из четырех условий образования сновидений последнее, во всяком случае, менее всего ограничивает сновидение.
Наши дальнейшие рассуждения позволяют нам предположить, что, вполне вероятно, психическая функция, которая отвечает за то, что мы обозначили термином «вторичная переработка» содержания сновидений, должна рассматриваться в комплексе с деятельностью нашего мышления в состоянии бодрствования. Наше бодрствующее (предсознательное[419]) мышление поступает с любым воспринимаемым им материалом точно так же, как та движущая сила в сновидении, которую мы сейчас обсуждаем, действует в отношении содержания этого сновидения. Здесь мы можем зайти достаточно далеко. В этой области нас может обмануть любой самый ловкий новичок, умело воспользовавшись нашими интеллектуальными привычками. Пытаясь внести ясность в поток впечатлений и чувств, которые на нас обрушиваются, мы часто совершаем самые нелепые ошибки или даже фальсифицируем тот материал, который находится в нашем распоряжении.
Таких примеров множество, и их подробного перечисления не требуется. Мы не замечаем искажающих смысл опечаток, и нам кажется, что в тексте все правильно. Редактор одного распространенного французского журнала держал пари, что в каждую фразу длинной статьи он вставит слова «спереди» или «сзади», и при этом ни один читатель этого не заметит. Пари он выиграл. Много лет назад я прочел в газете забавную статью о неправильных причинно-следственных связях. После знаменитого заседания французского Национального Собрания, когда Дюпюи своим хладнокровным возгласом «Заседание продолжается» предотвратил панику, когда взорвалась бомба, брошенная в зал анархистами, у тех, кто сидел в зале, брали свидетельские показания по поводу этого покушения. Среди них было двое провинциалов; один из них сказал, что после речи депутата он, хотя и услышал взрыв, но подумал, что это так заведено в парламенте – выстрелом оповещать об окончании речи оратора. А другой, который прослушал выступления нескольких ораторов, подумал, что такими выстрелами салютуют всем отличившимся ораторам.
Нет сомнений, что не какая-либо новая движущая психическая сила, а исключительно наше обычное мышление стремится сделать понятным содержание сновидения, подвергает его первому толкованию и тем самым вносит в него путаницу. Мы при толковании сновидений должны придерживаться следующего правила: игнорировать мнимую связность сновидения, поскольку ее происхождение вызывает у нас подозрения; как в логичном, так и в запутанном сновидении необходимо идти обратным путем, выявляя материал, из которого оно образовано.
Теперь мы в состоянии понять, от чего зависит вышеупомянутая степень ясности или запутанности сновидений. Ясными нам представляются те части сновидений, в которых выявляются отпечатки вторичной переработки содержания; запутанными кажутся те из них, где сила такой переработки слабее. Так как запутанные части сновидения часто и наименее ясные, то мы можем прийти к выводу, что вторичная деятельность сновидения обусловливает и пластическую интенсивность отдельных его элементов.
То, какой вид благодаря этому в конце концов приобретают сновидения, под воздействием нормального мышления, более всего напоминает мне те загадочные надписи, которыми журнал комиксов «Fliegende Blatter» развлекал своих читателей. Какая-нибудь фраза, для смеха произнесенная на каком-то диалекте и имеющая, возможно, еще более смешное значение, должна вызывать предположение, что она содержит латинскую надпись. Для этого отдельные буквы располагаются в другом порядке. Иногда это действительно настоящее латинское слово, иногда это обрывки таких слов, а иногда – стершиеся буквы и пробелы в надписи, которые вводят нас в заблуждение, и все кажется бессмысленным. Мы не должны поддаваться на эту провокацию и игнорировать все, что похоже на надпись, нам нужно просто смотреть на буквы и на их странное сочетание и складывать из них слова на нашем родном языке[420].
Вторичная переработка[421] как один из факторов, оказывающих влияние на происходящее в сновидении, наблюдалась многими их исследователями, которые подчеркивали ее значимость. Гэвлок Эллис (Havelock Ellis, 1910–1911) приводит забавный пример того, как он действует: «Мы можем представить, как спящее сознание говорит: "Вон идет наш хозяин, Бодрствующее мышление, которое придает такое значение рассудку, логике и т. п. Так! Быстро! Приберем тут все и расставим по порядку – да неважно, как – пока он не пришел и не начал тут хозяйничать"».
Делакруа (Delacroix, 1904) точно установил сходство между этим процессом и тем, который происходит в состоянии бодрствования: «Cette fonction D'interpretation n'est pas particuliere au reve; c'est le meme travail de Coordination logique que nous faisons sur nos sensations pendant la veille»[422]. Джемс Сюлли и Тобовольска разделяют эту точку зрения (James Sully, 1893) (1900): «Sur ces successions incoherentes d'hallucinations, l'esprit s'efforce de faire le meme travail de coordination logique qu'il fait pendant la veille sur les sensations. Il relie entre elles par un lien imaginaire toutes ces images decousues et bouche les ecarts trop grands qui se trouvaient entre elles»[423].
Некоторые исследователи считают, что подобный процесс упорядочивания и интерпретации начинается уже во время сна и продолжается после пробуждения. Например, Паулан (Paulhan, 1894) считает, что: «Cependant j'ai souvent pense qu'il pouvait у avoir une certaine deformation, ou plutot reformation, du reve dans le souvenir… La tendence systematisante de l'imagination pourrait fort bien achiever apres le reveil ce qu'elle a ebauche pendant le sommeil. De la sorte, la rapidite reelle de la pensee serait augmentee en apparence par les perfectionnements dus a l'imagination eveillee»[424].
И поэтому неизбежно получается так, что значение этого признанного фактора формирования сновидений будет преувеличено, так что именно ему приписывается все, связанное с формированием сновидений. Подобное формирование, как предполагают Гобло (Goblot, 1896) и еще в большей степени Фуко (Foucault, 1906), происходит в момент пробуждения; поскольку эти два автора полагают, что мышление в состоянии бодрствования конструирует сновидение из того мыслительного материала, который проявляется во сне. Бернар-Лерой и Тобовольска (Bernard-Leroy, Tobowolska, 1901) так комментируют эту точку зрения: «Dans le reve, au contraire, l'interpretation et la coordination se font non seulement a l'aide des donnees du reve, mais encore a l'aide de celles de la veille…»[425]
От этого обсуждения вторичной переработки содержания сновидения я хотел бы перейти к еще одному фактору из области процессов, управляющих сновидением, который недавно был мастерски выявлен Гербертом Зильберером (Herbert Silberer). Как я уже упоминал в этой книге, Зильберер, так сказать, ухватил сам момент трансформации мыслей в образы, заставляя себя заниматься интеллектуальной работой в состоянии утомления, когда ему очень хотелось спать. В такие моменты та мысль, которую он обдумывал, куда-то пропадала, и вместо нее возникал образ, который, как правило, приходил на смену абстрактным мыслям (см. примеры в абзаце, о котором идет речь выше). Во время этих экспериментов получалось так, что этот образ становился все более интенсивным и сопоставимым с элементом сновидения, иногда он изображал совсем не то, о чем Зильберер в тот момент думал, – например, саму усталость, то, как трудно и неприятно работать в подобном состоянии. То есть он отражал субъективное состояние человека и как работает его сознание, а не то, на что были в тот момент направлены его усилия. Зильберер приводил примеры подобного рода, которые ему встречались довольно часто, обозначая их как «функциональное явление», в отличие от «материального явления», которое он ожидал увидеть.
Например: «Однажды днем я лежал на диване и мне ужасно хотелось спать, но я заставил себя задуматься о философской проблеме. Я хотел сопоставить воззрения Канта и Шопенгауэра на время. Оттого, что мне очень хотелось спать, я никак не мог удержать аргументы обоих этих авторов одновременно у себя в голове, что было необходимо для того, чтобы сравнить их друг с другом. После нескольких неудачных попыток я снова заставил себя подумать об умозаключениях Канта, стараясь изо всех сил, так, чтобы можно было сравнить их со взглядами Шопенгауэра на эту проблему. Потом я стал думать о мнении Шопенгауэра, но, когда попробовал вернуться мыслями к Канту, я обнаружил, что не помню его аргументов, и, как ни старался, не мог их вспомнить. И вдруг эти тщетные попытки восстановить досье Канта по этому поводу, которое хранилось где-то в закоулках моего сознания, вдруг предстало пред моим мысленным взором как конкретный и пластичный символ, словно образ из сна: Я запрашивал эту информацию у нелюдимого и невежливого секретаря, который склонился над своей конторкой и отказывался мне помочь, несмотря на мои настойчивые просьбы, он слегка выпрямился и глянул на меня, сурово и нелюбезно(Silberer, 1909 – курсив Фрейда).
Вот некоторые другие примеры колебания между состояниями сна и бодрствования.
Пример № 2 – Обстоятельства: утром, при пробуждении. Пока я был погружен в сон (между сном и явью), размышляя о том, что мне только что приснилось, и вроде бы снова погружаясь в сон, я почувствовал, что вот-вот проснусь, но решил остаться в этом полусонном состоянии».
«Что при этом снится: я перехожу ручей, перешагиваю через него одной ногой и возвращаюсь, где стоял, потому что хочу остаться там, с другой стороны».
Пример № 6 – условия, как в примере 4 (когда спящий хотел остаться в постели чуть дольше, но не проспать). «Я хотел подремать еще немного».
«Что при этом снится: я с кем-то прощаюсь и договариваюсь, что мы еще увидимся (с ним или с ней)» (там же).
«Функциональное явление», «репрезентация состояния вместо объекта» наблюдалась Зильберером в основном в состоянии погружения в сон и пробуждения. Очевидно, что при толковании сновидений мы имеем дело лишь со вторым состоянием. Зильберер предоставил убедительные примеры того, что во многих сновидениях заключительные фрагменты их содержания, за которыми наступает пробуждение, представляют собой лишь стремление проснуться или сам процесс пробуждения. Это может выражаться в таких образах, как, например, переход через порог («символ порога»), выход из одной комнаты и вход в другую, отъезд, возвращение домой, прощание с каким-то спутником, прыжок в воду и так далее. Но я не могу удержаться от замечания, что, хотя мне встречались такие элементы, связанные с символом порога, в моих собственных сновидениях они встречались гораздо реже, чем это можно было бы предположить исходя из того, что обнаружил Зильберер.
Кажется, невероятным или неправдоподобным, чтобы подобный пороговый символизм помог бы объяснить явления, которые возникают в середине сновидения – там, где происходят колебания в состоянии спящего, погруженного в глубокий сон, и стремление проснуться. Чаще всего мы сталкиваемся со сверхдетерминированием, когда фрагмент сновидения, образованного из самого ядра его материального содержания, используется для того, чтобы изобразить какое-то дополнительное состояние деятельности сознания.
Это очень интересное функциональное явление, которое обнаружил Зильберер, привело ко многим недоразумениям, в чем нет вины этого исследователя; поскольку из-за него снова стали интерпретировать сновидения как нечто абстрактное и символическое. Предпочтение «функциональных категорий» проявляется у многих из тех, кто рассуждает о функциональном феномене всякий раз, когда в мыслях сновидения проявляются интеллектуальные действия или эмоциональные процессы, хотя подобный материал, который порождается остаточными воспоминаниями о впечатлениях предыдущего дня, точно так же, как и все остальное, проникает в остаточном виде в сновидение.
Мы готовы признать, что открытые Зильберером явления представляют собой второй вид воздействия мышления в состоянии бодрствования на формирование сновидений, хотя он встречается реже и менее значим, чем первый, о котором мы уже говорили, обозначив его термином «вторичная переработка». Было продемонстрировано, что часть того внимания, которое функционирует в состоянии бодрствования, во сне все еще направлено на сновидение, когда человек спит; оно оценивает происходящее во сне, критикует его содержание и оставляет за собой право прервать этот сон. Кажется вполне вероятным, что эта движущая сила сознания и есть тот цензор[426], которому мы приписали такое мощное право ограничивать формы, которые принимают сновидения. Вклад Зильберера заключается в том, что в некоторых обстоятельствах самонаблюдение принимает участие в этом и влияет на содержание сновидения. Возможная взаимосвязь такой движущей психической силы, отвечающей за самонаблюдение, которая может быть весьма развита у людей философского склада ума, которая выражается в склонности присматриваться к мельчайшим деталям собственной духовной жизни, впадать в делюзии при самонаблюдении, стремиться все осознать и стать цензором сновидений, может стать благодатным материалом для исследования.
Теперь я попытаюсь подвести итог подробному исследованию процессов, оказывающих влияние на сновидения. Мы постарались ответить на вопрос, направлен ли весь потенциал нашего сознания на формирование сновидений или в этом задействованы лишь некоторые его аспекты. Наше исследование заставляет нас в принципе отказаться от подобной постановки вопроса, поскольку он не отражает истинного положения дел. Если же нам придется ответить на него, то ответ будет «да» и на первый, и на второй его варианты, хотя они взаимно исключают друг друга. В сознании при формировании сновидения проявляются две функции: формирование мыслей, которые провоцируют сновидение, и их переработка в его содержание. Мысли, которые спровоцировали сновидение, абсолютно рациональны и формируются при участии всего нашего психического энергетического потенциала. Они приходят из той области сознания, которую мы не осознаем; из этих процессов, подвергаясь ряду изменений, так же возникают и наши осознаваемые мысли. Какими бы увлекательными и таинственными нам ни казались мысли в сновидении, они не связаны только со сновидением, и их нельзя рассматривать как часть сновидения[427]. С другой стороны, вторая функция деятельности сознания при формировании сновидений, которая трансформирует бессознательные мысли в содержание сновидения, представляет собой типичную характеристику самого сновидения. Этот свойственный сновидению процесс гораздо более отличается от мышления в состоянии бодрствования, чем предполагают даже те, кто категорически недооценивает роль психической деятельности при формировании сновидения. Дело не в том, что во сне сознание функционирует менее точно, более иррационально, о многом забывает и более фрагментарно, чем мышление в состоянии бодрствования, а в том, что оно представляет собой нечто совершенно иное в качественном отношении, и сравнивать одно с другим не стоит. Спящее сознание не мыслит, не совершает расчетов и не выносит суждений ни в малейшей степени, оно просто придает вещам и явлениям иную форму. Этому можно дать исчерпывающее описание, просто перечисляя условия, которым оно должно соответствовать при создании своего продукта: он должен освободиться от влияния цензуры; с этой целью процессы в сновидении производят смещение психической интенсивности, вплоть до полной переоценки всех психических ценностей. Воспроизводятся лишь мысли или преимущественно материал зрительных и слуховых остаточных воспоминаний; потому необходимо обращать внимание на выразительные средства в сновидении, что и происходит с помощью образования новых смещений. При этом создаются более интенсивные элементы, чем те, которые отражались в мыслях ночного сновидения, и для этого используется весьма интенсивное сгущение фрагментов мыслей. Логические связи этих мыслей не имеют большого значения; они выражаются в формальных характеристиках сновидения. Любой аффект, связанный с мыслями, которые спровоцировали сновидение, подвергается меньшим изменениям, чем те идеи, которые они содержат. Как правило, подобные аффекты подавляются, когда они сохраняются, они отрываются от тех идей, с которыми были связаны, и к ним присоединяется аффект близкого значения. Лишь один процесс в сновидении, действующий нерегулярно, – переработка материала частично пробуждающимся сознанием, до некоторой степени оправдывает точку зрения некоторых исследователей на то, что они считают связанным со всем комплексом происходящего при формировании сновидений[428].
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 204; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!