В. Выразительные средства в сновидениях

⇐ ПредыдущаяСтр 25 из 36Следующая ⇒

Мы увидели, как действуют два фактора в процессе трансформации скрытых мыслей в непосредственно наблюдаемое содержание сновидения: процесс сгущения и процесс смещения. Продолжая наше исследование, теперь мы должны обсудить два определяющих фактора, которые, без сомнения, оказывают влияние на выбор материала, который должен проникнуть в сновидение.

Но прежде всего, даже рискуя замедлить темп нашего исследования, необходимо рассмотреть сам процесс толкования сновидений. Я не отрицаю, что самым простым способом представить эти процессы ясно и доказать их достоверность можно было бы, выбрав какое-то сновидение в качестве примера, и продемонстрировать его толкование (как я и поступил во второй главе, рассказав про сновидение об инъекции Ирме), а затем собрать воедино выявленные скрытые мысли и восстановить из них потом процесс, который способствовал формированию этого сновидения, – иными словами, дополнить анализ сновидений их синтезом. Эту работу я и проделал для собственных целей на примерах нескольких сновидений; но я не могу опубликовать ее здесь в силу разного рода соображений, связанных с психическими характеристиками используемого материала, – причинами самыми разнообразными, которые будут признаны обоснованными любым рассудительным человеком. Подобные соображения играют менее существенную роль в анализе сновидений, поскольку этот анализ может быть неполным, и при этом сохранять свою ценность: ему достаточно хотя бы отчасти проникнуть в хитросплетения сновидения. А вот синтез должен быть непременно исчерпывающим, чтобы считаться обоснованным. Но исчерпывающий синтез я смогу предоставить лишь относительно сновидений тех лиц, которые совершенно незнакомы читающей публике. Поскольку в моем распоряжении лишь сновидения моих пациентов-невротиков, то я должен отложить такой синтез их сновидений до тех пор, пока я не сумею полностью связать психологическое толкование неврозов с нашей темой^[248].

Мои попытки построения сновидения из мыслей с помощью синтеза навели меня на мысли о том, что при подобном толковании можно получить материал различной степени ценности. Одна его часть состоит из существенных мыслей в сновидении, которые полностью заменяют это сновидение, если бы в сновидении не существовало цензуры. В другой его части – мысли менее значимые. И невозможно согласиться с точкой зрения, что все мысли этой второй категории принимают участие в формировании сновидения. Напротив, между ними могут существовать ассоциации, которые относятся к тем событиям, которые произошли после этого сновидения, в промежуток меду сном и его толкованием. Эта часть материала включает в себя все связки, которые соединяли явное содержание сновидения и скрытые мысли, которые лежали в его основе, а также ассоциации-посредники и ассоциации-связки, с помощью которых в процессе интерпретации мы сумели обнаружить эти связи^[249]. В процесс толкования сновидения необходимо восстановить те связи, которые в сновидении были разрушены под воздействием протекающих в нем процессов.

В сновидении, возможно, это не выражается в силу самой сущности психического материала, из которого сновидения построены. Изобразительные искусства – живопись и скульптура, тоже в этом отношении ограничены в выразительных средствах, по сравнению с поэзией, которая пользуется речью; и здесь дело в материале, при помощи которого оба искусства стремятся выразить что-то. Пока не стало понятно, какие выразительные средства используются в живописи, ее представители стремились разрешить эту проблему, и на старинных портретах люди изображались с запиской в руках, где было записано то, что художнику изобразить не удавалось.

О том, выражаются ли в сновидениях логические связи, можно поспорить. Существует множество сновидений, где совершаются самые сложные интеллектуальные действия, где какие-то утверждения опровергаются или подтверждаются, высмеиваются или сравниваются с чем-то – как и в состоянии бодрствования. Но так кажется лишь на первый взгляд. Толкование этого сновидения доказывает, что все это лишь часть материала, из которого построены сновидения, а не изображение интеллектуальных действий самих по себе. В том, что в сновидении кажется мыслительными операциями, это взаимосвязь предмета, на который направлены мысли в сновидении, а не взаимоотношения между ними, не утверждение, которое связано с мышлением. Я могу привести примеры этого. Но в связи с этим проще всего прийти к выводу, что все, что говорится в сновидениях, воспроизводит с существенными изменениями или без таковых обрывки разговоров и диалогов, о которых помнит спящий человек. Разговор чаще всего лишь указывает на какое-то событие, запечатленное в мыслях, породивших это сновидение. А смысл этого сновидения совершенно иной.

Тем не менее я не буду отрицать, что критическое мышление в сновидении не просто механически воспроизводит в нем мыслительный материал, а принимает активное участие в формировании этого сновидения. Завершая обсуждение этого вопроса, я уточню, какую именно роль оно играет. Мы сможем убедиться, что эта мыслительная деятельность провоцируется не теми идеями, которые возникают в сновидении, а уже самим сновидением после того, как оно в определенном смысле сформировалось (см. последний раздел этой главы). Выраженное в сновидении противоречие лишь весьма приблизительно выражает противоречие между мыслями в сновидении. Подобно тому как в живописи сумели найти новые выразительные средства, кроме записки со словами, как на старинных картинах, для того чтобы передать как минимум намеренияизображенных там персонажей – их страсти, их угрозы и предостережения, так же и в сновидениях есть возможность воспроизводить некоторую связь между мыслями, соответствующим образом изменяя способ применения выразительных средств, который присущ сновидениям. Одни из них совершенно не учитывают логику используемого в них материала, а в других он проявляется максимально. И в этом отношении сновидения разительно отличаются от текстов, на которых основаны. Иногда сновидения существенно отличаются друг от друга в том, что касается хронологии появления в них мыслей, если такая последовательность образовалась в области бессознательного (как, например, во сне про укол Ирме).

С помощью каких же средств сновидение может указать на эти взаимоотношения с мыслями в сновидении, которые так сложно изобразить? Я постараюсь их все перечислить.

Прежде всего, в сновидениях учитывается сам способ связи всех элементов мыслей, которые его породили, при этом весь этот материал объединяется в единое целое и предстает в форме какой-либо ситуации или события. При этом средством выражения логической связи между событиями становится их одновременное появление в сновидении. Сновидение действует так же, как тот художник, который изображает в Афинах или на Парнасе группу всех собравшихся вместе философов, а рядом с ними – группу поэтов. На самом деле они никогда не собирались вместе вот так в одной зале или на вершине одного холма^[250], но, абстрактно рассуждая, они, конечно, формируют вместе одну и ту же группу. В сновидениях это выразительное средство используется с точностью до мельчайших деталей. Как только оно изображает два элемента рядом, так тем самым оно свидетельствует о тесной связи между соответствующими им элементами в мыслях сновидения. Как в нашей системе письма: «аб» обозначает, что обе буквы должны быть произнесены как один слог; «а» и «б» через пробел говорят о том, что «а» – последняя буква одного слова и «б» – первая буква другого^[251]. Потому комбинации в сновидениях образуются не из любых абсолютно независимых составных частей его материала, а из тех, которые находятся в тесной связи друг с другом, и в мыслях, которые и породили это сновидение.

Для изображения причинно-следственной связи в сновидениях существуют два способа, которые по сути одинаковы. Предположим, мысли в сновидении развиваются следующим образом: «Поскольку это – так, а это – вот так, то произойдет то и это». Тогда обывательская точка зрения на выразительные средства заключается в том, что причина фигурирует в начале сновидения, а следствие – в его основной части. Если мое толкование верно, то может существовать и обратная последовательность, но самая яркая часть сновидения всегда будет связана с его основной причиной.

Одна моя пациентка предоставила мне отличный пример такого изображения причинно-следственной связи, ее сновидение я впоследствии приведу полностью.

Оно состояло из краткого вступления и чрезвычайно богатой основной части, которая была связана с общей темой, назовем ее «Язык цветов».

В начале сновидения было вот что: «Она идет в кухню к двум служанкам и отчитывает их за то, что они не могут справиться „с такими пустяками". Она видит, что стол в кухне завален посудой; служанки идут за водой и для этого должны погрузиться в реку, которая подступает к дому или течет по двору». Потом начинается основная часть сна: «Она спускается сверху по каким-то странным ступеням, радуясь, что не зацепилась за них платьем…»

Начало сновидения связано с родительским домом моей пациентки, ее мать на кухне часто говорила нечто подобное. Груды посуды напоминают о посудной лавке в их доме. Вторая часть сновидения напоминает об отце, который любил приударить за служанками, а однажды во время наводнения простудился и умер. (Их дом стоял на берегу реки.) За всем этим скрываются следующие мысли: «Поскольку я – родом из этого дома, где все так мрачно и уныло…» Главная часть сновидения выражает ту же самую мысль в измененной форме, благодаря изображению осуществившегося желания: «Я – человек высокого происхождения». Поэтому основная мысль заключается вот в чем: «Так как я низкого происхождения, то моя жизнь сложилась определенным образом».

Разделение сновидения на две неравные части не всегда отображает причинно-следственную связь между мыслями в обеих его частях. Очень часто создается впечатление, что в обеих частях сновидения изображается один и тот же материал, но с различных точек зрения. Так, безусловно, не происходит, когда серия сновидений за одну и ту же ночь приводит к поллюциям или оргазму – когда соматическая потребность явным образом выражается^[252]; или оба сновидения связаны с разными группами материала, но у них есть общее содержание, так что в одном сновидении центральным моментом служит то, что в другом является лишь намеком на что-то, и наоборот. Но во многих сновидениях деление на краткое вступление и более обширную основную часть действительно соответствует причинно-следственным отношениям между обеими частями.

Другой способ изображения причинно-следственной связи применяется при менее обширном материале и заключается в том, что один образ в сновидении – человек или вещь – превращается в другой. Лишь там, где в сновидении действительно происходит такое превращение, мы можем говорить о присутствии причинно-следственной связи, но не там, где мы только замечаем, что на месте одного образа появился другой.

Я уже говорил, что оба способа изображения причинно-следственной связи, в сущности, совпадают друг с другом; в обоих случаях она заменяется на последовательность событий – в одном случае при помощи последовательности сновидений, в другом – когда один образ превращается в другой. В большинстве случаев причинно-следственная связь вообще не изображается, а заменяется неизбежной в сновидении последовательностью изображения его элементов.

Альтернатива «или – или» в сновидении не изображается в принципе. Звенья этой альтернативы присутствуют в нем в качестве равноценных элементов. Классическим примером этого служит сновидение про укол Ирме. Скрытые мысли его заключаются вот в чем: я не виноват в болезненном состоянии Ирмы; причина или в ее сопротивлении моему лечению, или в том, что она страдает от расстройства в сексуальной сфере жизни, которые я не могу изменить, либо же ее болезнь имеет не истерический, а органический характер. Но в сновидении воплотились почти все эти исключающие друг друга возможности. Альтернатива «либо – либо» выявилась лишь во время нашего толкования.

Но когда в рассказе о сновидении рассказчик использует двойной союз «или – или» – например, мне снился сад или же комната, – там в мыслях, скрывающихся за сновидением, содержится не альтернатива, а просто сопоставление, которое описывается союзом «и». При помощи «или – или» мы указываем на расплывчатый характер какого-либо элемента сновидения, которое стараемся вспомнить и объяснить. Правило толкования в этом случае гласит: отдельные части мнимой альтернативы следует сопоставить друг с другом и связать при помощи союза «и».

Например, мне снится, что однажды мой друг остановился в Италии, а я уже давно не могу найти его адрес. Потом мне приснилось, что он прислал мне телеграмму со своим адресом. Я вижу его на телеграфном бланке; первое слово толком не видно:

Оно созвучно итальянскому имени и напоминает мне о наших этимологических спорах и о моей досаде на то, что он так долго скрывал от меня свой адрес; а каждое из предположений о первом слове в ходе анализа оказывается самостоятельным и таким же ценным стартовым пунктом для целой цепочки мыслей^[253]. Ночью, накануне похорон моего отца, мне приснились печатные таблицы или плакаты, похожие на объявления о запрете курить, которые обычно мы видим на вокзалах. На этом плакате я прочел:

Просят закрывать глаза

или

Просят закрывать глаз.

Я обычно записываю это так:

глаз

Вас просят закрыть

глаза.

В каждой из этих версий кроется особый смысл, и их толкование происходит по-разному. Я стремился организовать как можно более скромные похороны, так как именно этого хотел покойный. А другие члены моей семьи были не согласны с такой сдержанностью; им казалось, что окружающие нас за это осудят. Вот откуда взялась одна из надписей – «Просят закрывать глаз», то есть это просьба о снисходительности. Здесь очень просто понять значение той неопределенности, которая описана при помощи «или – или». В сновидении не удалось найти однозначного, недвусмысленного словесного выражения мысли, которая его спровоцировала. Поэтому оба ряда мыслей и разделяются уже в самом содержании сновидения^[254].

В некоторых случаях проблема выражения альтернативности в сновидении преодолевается, когда это сновидение распадается на две составные части.

Чрезвычайно интересно, как выражаются категории противоположности в сновидении. Оно эти категории практически не учитывает. Слова «нет» в сновидениях не существует^[255]. Противоположности объединяются обычно в единое целое или изображаются в качестве таковых. В сновидениях свободно выражается любой элемент в качестве собственной противоположности; поэтому невозможно решить на первый взгляд, в каком качестве присутствует в сновидении тот элемент, который признает и факт существования собственной противоположности – в положительном или в отрицательном смысле^[256].

В одном из сновидений, о которых я уже упоминал, первую часть к которому мы уже истолковали («так как я такого происхождения…»), моя пациентка спускается по ступенькам и держит при этом в руках цветущую ветку. Так как у нее при этом появляется мысль, что на изображениях Благовещения (пациентку зовут Марией) ангел держит в руках лилию, и так как она видит девушек в белых платьях, которые идут по улицам, украшенным зелеными ветками, цветущая ветвь в сновидении несомненно содержит в себе указание на девственность; но эта ветвь покрыта красными цветами, из которых каждый напоминает камелию. В конце ее дороги цветы почти все опадают; дальше следуют указания на критические дни. Таким образом ветка, которая напоминает лилию и которая находится в руках у невинной девушки, указывает на «даму с камелиями», которая, как известно, всегда носила на платье белые камелии, а во время критических дней – красные. Цветущая ветвь («Des Madchens Bluten») воплощает девственность в поэме Гете «Предательство дочки мельника» («Der Müllerin Verrat») и в то же время – ее противоположность. Сновидение выражает собою радость по поводу того, что ей удалось беспорочно прожить свою жизнь, однако в некоторых частях сновидения ход мыслей приобретает противоположное направление (например, в эпизоде, где цветы опадают) и намекает на то, что она не чужда и небольших прегрешений в том, что касается сексуальной чистоты и невинности (в детстве). При анализе сновидения мы можем ясно проследить оба ряда мыслей, из которых радостный расположен наверху, а печальный – внизу; оба эти ряда идут параллельно друг другу, но двигаются в противоположных направлениях. Их одинаковые, но противоположные элементы выражаются в доступных непосредственному наблюдению элементах сновидения^[257].

Но есть единственное логическое соотношение, которое занимает важнейшее место в механизме формирования сновидения; это соотношение сходства, согласования, созвучности или близкого значения, которое выражается с помощью фразы «подобно тому как…»; в сновидении оно выражается самыми разнообразными способами^[258]. Параллели или эпизоды, оформленные «словно…», встроенные в материал сновидения, представляют собой главное основание для построения сновидения; и значительная его часть формируется как создание новых параллелей, поскольку те, которые уже существуют, не могут пробиться в сновидение из-за того, что этому препятствует его внутренняя цензура. Репрезентация отношения сходства опирается в сновидении на процесс сгущения.

Сходство, созвучность и общие характеристики в сновидении обычно изображаются путем соединения элементов в единое целое, которое или уже присутствует в материале сновидения, или образуется заново. Первый случай мы можем назвать «идентификацией», а второй – «композицией». Идентификация применяется там, где речь идет о людях; образование «композиций» наблюдается там, где материалом для соединения служат вещи, хотя сложные комбинации могут формироваться и из образов людей. Изображения какой-то местности в сновидениях часто подчиняются тем же правилам, что и изображения людей.

При идентификации лишь образ одного человека проявляется в непосредственно наблюдаемом материале сновидения, а другие образы людей им подавляются. Образ одного этого человека в сновидении вступает во все те отношения и участвует в тех ситуациях, которые свойственны или ему, или всем тем людям, вместо которых он появился в сновидении. При образовании композиций из образов людей в сновидении проявляются черты, свойственные отдельным людям, но не общие для всех них, так что при помощи объединения этих черт возникает новая единица, сложная комбинация коллективных образов людей. Процесс этот происходит по-разному. Либо имя одного человека приписывается образу какого-нибудь другого, им замещаемого, – а его внешность при этом сохраняется; или же сам образ человека в сновидении состоит из тех черт, которые являются общими для всех, кто в этом сновидении замещается. Вместо этих внешних черт у человека в сновидении могут проявиться свойственные ему манеры, слова или ситуация, в которой он находился. В последнем случае почти стирается резкая противоположность между идентификацией и образованием композиций. Но бывает и так, что образование таких коллективных образов не происходит. Тогда сцена сновидения приписывается одному лицу, а другое – по большей части главное – выступает в качестве безучастного зрителя. Например, человек рассказывает про свой сон: «Там же была и моя мать» (Штекель). Общие черты, лежащие в основе собирательного образа двух людей, могут быть изображены в сновидении, но могут в нем и отсутствовать. Обычно идентификация или образование собирательных образов людей служит именно для того, чтобы избежать изображения общих характеристик. Вместо того чтобы повторять, что «А» настроен враждебно ко мне и «Б» тоже, я в сновидении образую коллективное лицо из «А» и «Б» и представляю «А» в ситуации, характерной для «Б». Полученный таким образом собирательный образ выступает в сновидении в какой-либо другой обстановке, обстоятельства, в которых это происходит, убеждают меня в том, что оно означает собою как «А», так и «Б»; я нахожу основание для истолкования соответствующего эпизода в сновидении в том смысле, что получившийся собирательный образ символизирует враждебное отношение ко мне. Таким образом, я часто получаю чрезвычайно интенсивное сгущение содержания сновидения; я избегаю необходимости непосредственно изображать сложные условия, которые имеют отношение к этому конкретному человеку, и нахожу другого, характеристики которого соответствуют хотя бы этим условиям. Нетрудно понять, что такое изображение при помощи идентификации помогает также обойти цензуру, так серьезно искажающую процессы в сновидении. Именно те представления, которые в материале связаны с этим человеком, могут и включать механизм цензуры; поэтому нужно найти второго человека, который также имеет отношение к материалу моего сновидения, но лишь отчасти. Сходство тех людей, образы которых попадают под действие цензуры, дает мне право сформировать коллективный образ, у которого наблюдаются несущественные характеристики обоих этих людей. Эти собирательные образы, освободившись от воздействия цензуры, проникают прямо в содержание сновидения и таким образом, использовав процесс сгущения, я удовлетворил требования цензуры в сновидении.

Когда какое-то сходство между этими людьми проявляется в сновидении, обычно для нас это – подсказка, которая заставляет нас отправиться на поиски другого, скрытого элемента, репрезентация которого была невозможна в сновидении из-за существующей в нем цензуры. Произошло смещение в отношении их общего элемента, чтобы облегчить эту репрезентацию. Тот факт, что собирательный образ возникает в сновидении, наделенный несущественной, общей для обоих людей характеристикой, заставляет нас предположить, что существует еще и другая характеристика, не такая незначительная, как первая, которая связана с мыслями в этом сновидении.

В соответствии с этим идентификация или образование собирательных образов служит в сновидении различным целям; во-первых, так изображаются сходные черты второго человека, во-вторых, так изображается смещенное сходство элемента между ними, в-третьих, изображается лишь желаемая общая характеристика. Так как желание найти общие черты у двух лиц зачастую совпадает с их смешением, то и это взаимоотношение выражается в сновидении с помощью идентификации. В сновидении об инъекции Ирме мне хочется вместо этой пациентки увидеть другую; и я хочу, чтобы другая была моей пациенткой так же, как Ирма. Сновидение осуществляет это желание, и появляется женщина, которую зовут Ирма, но я провожу ее осмотр, заставив принять ту позу, в которой проходила обследование другая моя пациентка. В сновидении про моего дядю это смещение выступает в качестве центрального пункта сновидения, и я идентифицирую себя с министром, когда отношусь к своему коллеге так же, как относится к нему он.

Мой опыт убеждает в том, что во всех без исключения сновидениях изображается именно сам спящий. Сновидения совершенно эгоистичны^[259]. Всякий раз, когда в содержании сновидения содержится не мое собственное «я», а кто-то другой, я имею все основания предположить, что мое «я» скрывается за его образом, с помощью процесса идентификации. В другом случае, когда мое «я» действительно присутствует в сновидении, именно ситуация, в которой оно находится, может доказать, что мне снюсь не сам я, а за моим образом скрывается кто-то другой, притворяясь мной с помощью механизма идентификации. В этом случае сновидение подсказывает мне, что при его толковании я должен приобрести характеристики того человека, который мне снится, которые объединяют нас и которые на первый взгляд обнаружить сложно. Бывают также сновидения, в которых мое собственное «я» проявляется вместе с образами других людей, и при анализе после раскрытия идентификации выясняется, что образы этих людей – это тоже «я» сам. Тогда, благодаря этим проявлениям идентификации, мне следует связать со своим «я» определенные идеи, которые заблокировала цензура в сновидении. Таким образом, мое «я» может выражаться в сновидении многократно, непосредственно или посредством идентификации меня с другими людьми. Некоторые подобные случаи идентификации способствуют сгущению чрезвычайно обширного мыслительного материала^[260]. То обстоятельство, что собственное «Я» спящего возникает в сновидении несколько раз или в нескольких обличьях, в сущности, удивляет не более, чем то обстоятельство, что это «я» может фигурировать в сознании несколько раз или в различных контекстах – например, в такой фразе, как «когда Я думаю, как счастлив Я был в детстве»^[261].

Еще проще обстоит дело с установлением направления идентификации, когда указываются какие-то названия местности, так как здесь отсутствует влияние всесильного «Я» в сновидении. В одном из моих сновидений о Риме, та местность, которая мне приснилась, названа «Рим»; но меня удивляет, откуда там на улицах столько немецких плакатов. Эта картина воплощает осуществление моего желания, и у меня тотчас же появляется мысль о Праге; само это желание, по всей вероятности, восходит к моему давнему увлечению германским национализмом, от которого я с тех пор уже избавился^[262]; как раз когда мне это приснилось, у меня должна была состояться встреча с одним коллегой (Флиссом); идентификация Рима с Прагой объясняется тем, что я стремился к подобному их сходству; мне бы больше хотелось встретиться со своим коллегой в Риме, а не в Праге.

Именно благодаря тому, что в сновидениях могут образовываться сложные композиции, сновидения порой и кажутся нам фантастическими: благодаря этому в содержании сновидения проникают те элементы, которые никогда не могли бы стать доступными для нашего восприятия в реальной жизни. Психический процесс при образовании сложных композиций сновидения, по всей вероятности, напоминает тот, когда мы в состоянии бодрствования воображаем себе кентавра или дракона. Разница состоит лишь в том, что в фантазиях в состоянии бодрствования решающую роль играет желаемое впечатление от составляемой фантазии, а формирование сложных композиций в сновидении зависит от воздействия на него внешних факторов, которые не имеют отношения к его форме, а именно к тому общему элементу, который объединяет их друг с другом. Образование сложных композиций в сновидении может происходить различными способами. Самые наивные изображают лишь свойства одной вещи, и это изображение вызывает мысли о том, что оно относится и к другому объекту. Более изощренный способ представляет собой совмещение характеристик обоих объектов и образование новой единицы, где изобретательно используется сходство обоих объектов, реально существующих в действительности. Такой новый объект может быть очень странным и несуразным, в зависимости от материала, из которого он создан, и от того, как именно это происходило. Если такие объекты, объединяемые в сновидении в единое целое, принципиально несхожи друг с другом, то в сновидении просто образуется сложный комплекс с более отчетливым центральным ядром, которое дополняется менее отчетливыми характеристиками. Соединение в единое целое здесь сначала кажется неудачным; оба изображения совмещаются друг с другом. В сновидениях можно наблюдать множество таких сложных композиций; я уже приводил несколько подобных примеров и добавлю к ним еще некоторые. В сновидении, символизирующем жизнь пациентки «на языке цветов», образ «Я» в сновидении несет в руках цветущую ветку, которая, как мы уже знаем, одновременно символизирует и невинность, и сексуальный грех. Расположение цветов на ветке напоминает ветвь вишневого дерева, а сами цветы – камелии, причем в общем они напоминают экзотическое растение. Эти образы объединяются с помощью мыслей, которые сформировали это сновидение. Цветущая ветвь намекает на подарки, которые должны были сделать ее более уступчивой. В детстве это – вишни, в более зрелом возрасте – ветка камелии; экзотический элемент напоминает о путешественнике – естествоиспытателе, который стремился добиться ее благосклонности. У другой пациентки в сновидении возникает сложная композиция, которая состоит из представлений о кабинке для переодевания на пляже, туалете на улице рядом с летним домиком и чердаком городского дома. В обоих первых элементах прослеживается общее отношение к человеческой наготе и обнажению; из сравнения их с третьим элементом можно заключить, что и мансарда (в детстве) была связана с каким-либо обнажением. Еще один пример приводит человек, в чьем сновидении совместились два места, которые связаны с «лечением», – мой кабинет, где я консультирую пациентов, и какая-то комната, где люди развлекались, в которой он познакомился со своей женой. Девушке, которую старший брат обещал угостить икрой, снится, что ноги этого брата покрыты черными зернышками икры. Элементы «заражения» (нравственного) и воспоминание о детской сыпи, которая состоит из красных, а не из черных пятнышек, совместились здесь с «зернышками икры» в новом понятии – «что она получила от брата». В этом сновидении, как и во многих других, части человеческого тела рассматриваются как объекты; это, впрочем, характерно для любого сновидения. В сновидении, о котором рассказывает Ференци [1910], присутствует сложная композиция, где совместились образ врача, лошади и ночной рубашки. Сходство этих трех элементов обнаруживаются при анализе после того, как рассказчица, которой приснился этот сон, связала образ ночной сорочки и ее отца относительно одного из воспоминаний детства. Во всех этих трех элементах речь идет об объектах, которые вызвали ее сексуальный интерес. Когда она была маленькой, няня брала ее с собой на манеж, где упражнялись в верховой езде военные, и там у нее было много возможностей удовлетворить свое любопытство без помех.

Я уже утверждал на страницах этой книги, что в сновидении не существует средств для выражения противоположности или противоречия. А теперь я постараюсь дать первое опровержение этому утверждению^[263]. Часть эпизодов, в которых содержится элемент противоположности, изображаются просто при помощи идентификации, когда с противопоставлением может быть связана какая-то замена или смещение, и я приводил много примеров на эту тему. Другая часть противоположностей в мыслях, которые лежат в основе сновидений, выражаются с помощью таких фраз, как «а вот…», «наоборот», и выражаются в сновидении следующим, чрезвычайно оригинальным способом. Логическое противопоставление «а вот…», «наоборот» само по себе не выражается в содержании сновидения, а проявляется в его материале, когда какой-либо элемент уже сформированного содержания сновидения – словно вслед за какими-то мыслями – предстает совершенно с другой стороны. Проще всего проиллюстрировать этот процесс, а не представлять его описание. В сновидении «Сафо» подъем вверх по лестнице изображается не так, как во введении к роману Доде; в сновидении спящий идет вначале с трудом, а потом легче, а в романе Доде – наоборот. Когда спящий находится «наверху» или «внизу» по отношению к брату, это в его сновидении выглядит совершенно иначе. Это указывает на соотношение противоположности между двумя частями материала в мыслях, которые породили это сновидение: в детской фантазии спящего кормилица держит его на руках, а в романе герой несет на руках свою возлюбленную. В моем сновидении о нападках Гете на господина М. (см. ниже) содержится такое же «переворачивание», расшифровка которого и позволяет приступить к толкованию сновидения. В нем Гете нападает на молодого человека, господина М.; в действительности же, как показывают мысли, породившие это сновидение, один выдающийся человек, мой коллега, сам подвергся нападкам со стороны неизвестного ему молодого автора. В сновидении я отсчитываю время с момента смерти Гете, а в действительности же отсчет ведется с года рождения пациента, разбитого параличом. Основная мысль в материале сновидения наводит на мысль о том, что на Гете не следует смотреть как на сумасшедшего. Наоборот, намекает сновидение, если ты не понимаешь книги, то это ты — невежда, а вовсе не автор. Более того, я полагаю, что все эти сны, в которых все поворачивается не той стороной, как это казалось вначале, связаны с презрением по отношению к ситуации, когда «поворачиваешься к чему-то спиной»^[264]. (Например, в сне о Сафо спящий отворачивается от своего брата.) Более того, интересно наблюдать, как часто это происходит в сновидениях, в основе которых лежат подавленные гомосексуальные влечения.

Интересно, что переворачивание, превращение в противоположность – это одно из излюбленных выразительных средств в процессах, которые происходят в сновидении, и сфера его применения весьма разнообразна. Оно служит прежде всего для того, чтобы создать образ осуществления желания, противоположного какому-либо элементу в мыслях, породивших это сновидение. «Вот бы наоборот!» – вот наилучший способ выразить отношение моего «Я» к какому-то неприятному элементу в воспоминаниях. Это выразительное средство весьма своеобразным способом способствует цензуре в сновидении, создавая ту степень искажения изображаемого материала, которая оказывает абсолютно парализующий эффект при толковании сновидения. Когда сновидение упорно не хочет раскрывать свой смысл, можно все-таки попытаться «перевернуть» некоторые части его явного содержания, после чего нередко сновидение становится абсолютно понятным.

Кроме инверсии предмета мыслей в сновидении, не следует забывать и о хронологическойинверсии. Искажение в сновидении часто изображает окончание какого-то события или заключительное звено в цепочке мыслей, а в конце сновидения оказывается стартовый момент этой мысли или причины изображаемого события. Кто не принимает во внимание этого технического средства искажающей деятельности сновидения, тот испытает затруднения при толковании сновидений^[265].

Но в некоторых случаях, безусловно, можно выявить смысл сновидения лишь после многократного «переворачивания» всего содержания этого сновидения и его отдельных элементов. Например, сновидение одного юного пациента, который страдал неврозом навязчивых состояний, в скрытой форме содержит воспоминание о детском желании, чтобы его строгий отец умер. Ему снится, что отец отругал его за то, что он поздно вернулся домой…

Психоаналитическое лечение и мысли пациента свидетельствуют о том, что сновидение должно было обозначать следующее: он сердится на отца, и ему кажется, что отец слишком рано возвратился домой. Он предпочел бы, чтобы отец вообще не приходил домой, то есть чтобы он умер. Пациент в детстве во время продолжительного отсутствия отца совершил какой-то проступок и его стращали: ладно-ладно, вот вернется отец…

Если мы хотим установить взаимоотношение между содержанием сновидения и мыслями, которые оно скрывает, мы возьмем в качестве стартового пункта само сновидение и зададимся вопросом, что же обозначают некоторые формальные особенности его содержания по отношению к мыслям в сновидении. Больше всего в этих формальных характеристиках, которые неизменно поражают нас в сновидениях, удивляют различия в степени сенсорной интенсивности, конкретных образов в сновидениях и то, насколько по-разному проявляются конкретные части сновидения или целые сны по сравнению друг с другом.

Различия в интенсивности отдельных элементов сновидения можно измерять по целой шкале, от очень отчетливых до совершенно расплывчатых, и мы совершенно обоснованно можем считать, что некоторые сны гораздо ярче воспринимаются, чем реальность. А другие, к нашей досаде, очень расплывчаты, и мы объявляем эти свойства типичными для сновидений, поскольку и то и другое нельзя сравнивать с нашими впечатлениями от того, что происходит в реальности. Более того, мы обычно называем впечатление, полученное нами от расплывчатого элемента сновидения, «мимолетным», но при этом полагаем, что те элементы сновидения, которые нам запомнились лучше, мы воспринимали в течение большего периода времени. От каких же именно условий зависят эти различия в степени отчетливости восприятия отдельных частей содержания сновидения?

Начнем с того, что обсудим некоторые ожидания, которые обязательно возникнут. Так как в материал сновидения могут вплетаться и реальные ощущения во время сна, можно предположить, что для этих элементов сновидения или тех, которые от них образуются, характерна особая интенсивность или, наоборот, наиболее запоминающиеся и яркие элементы сновидения могут быть связаны с реальными ощущениями во время сна (например, нервными стимулами), которые переживаются человеком более ярко по сравнению с другими ощущениями во время сна. Мои наблюдения этой гипотезы не подтверждают. То, насколько эти ощущения реальны, не имеет отношения к интенсивности образов в сновидении.

Кроме того, можно ожидать, что интенсивность чувственных переживаний (отчетливость восприятия отдельных элементов сновидения) связана с психической интенсивностью соответствующих им элементов мышления, которые его спровоцировали. В них интенсивность предполагает их психическую ценность. Наиболее интенсивные элементы сновидения являются и наиболее важными, они и образуют центральную мысль в сновидении. Но, как нам известно, именно эти элементы, попадая под действие цензуры, не могут проникнуть в его содержание, но зато образованные от них элементы могут это сделать, и их восприятие очень интенсивно, хотя при этом они не обязательно займут центральное место в этом сновидении. Но сравнительный анализ сновидений и связанного с ними материала опровергает и это предположение. Интенсивность элементов первой категории не имеет никакого отношения к интенсивности элементов второй категории; происходит полная «переоценка всех психических ценностей» (в категориях Ницше) между мыслями, породившими сновидение, и самим сновидением. Основную мысль, породившую сновидение, можно выявить в производных, вспомогательных элементах, образованных от мыслей в сновидении, которые кажутся второстепенными по сравнению с более яркими образами этого сновидения.

Получается, что интенсивность образов в сновидении зависит от других двух независимых факторов. Прежде всего, бросается в глаза, что те элементы, с помощью которых выражается осуществление желания, воспринимаются более интенсивно. Во-вторых, в процессе анализа становится ясно, что наиболее яркие элементы сновидения порождают максимальное количество цепочек мыслей, и самые живо воспринимаемые элементы сновидения обусловлены максимальным количеством детерминант. Мы не исказим истины, если выразим эту мысль следующим образом: интенсивнее всего воспринимаются элементы сновидения, при формировании которых произошел максимальный процесс сгущения. Мы предполагаем, что удастся выразить эту детерминанту и другие факторы (например, как они соотносятся с осуществлением желания) в виде единой формулы.

Проблему, которую я только что рассматривал, – причины большей или меньшей интенсивности и отчетливости отдельных элементов сновидения – не стоит путать с другой, которая касается различной степени отчетливости восприятия отдельных сновидений или их фрагментов. В первом случае рассматривается отчетливость/расплывчатость элемента сновидения, а во втором – логичность или путаница. Но нельзя отрицать, что по обоим этим параметрам, которые можно представить в виде шкалы, возрастание или убывание этих свойств происходит параллельно. Часто сновидение, которое мы воспринимаем ясно и отчетливо, содержит интенсивно воспринимаемые элементы; а туманное сновидение состоит из менее интенсивно воспринимаемых элементов. Но проблема, описание которой можно представить с помощью шкалы от чрезвычайной ясности до крайней запутанности, значительно сложнее, чем просто вопрос о том, как происходит колебание интенсивности отдельных элементов сновидения. Далее мы выясним, отчего первую проблему пока обсудить не получится.

Иногда мы можем с удивлением обнаружить, что ясность или отчетливость восприятия в сновидении не имеет никакого отношения к происходящему в этом сновидении, а просто обусловлена его материалом и является его неотъемлемой частью. Например, я вспоминаю про одно сновидение, которое после пробуждения показалось мне настолько очевидным, ясным и логичным, что я под впечатлением от него решил выделить новую категорию сновидений, в которых не действуют процессы сгущения и смещения и которые следует назвать «фантазиями во время сна»^[266]. При более подробном его изучении выяснилось, что в структуре этого редкого сновидения были выявлены все те же пробелы и несоответствия; поэтому я отказался от этой новой категории сновидений. В этом сновидении я рассказывал моему другу (Флиссу) про сложную теорию бисексуальности, которую давно хотел разработать, и, благодаря силе сновидения исполнять желания, содержание этой теории (которое в самом сновидении не фигурировало) показалось нам обоим ясным и не вызывающим сомнений. Вот и получается, что мое восприятие завершенного сновидения оказалось просто частью его существенного содержания. Здесь процессы, управляющие сновидением, словно вторгаются в мои первые мысли при пробуждении и представляют в форме суждения о сновидении мне ту часть его материала, детальное изображение которого было в нем неточным^[267]. Однажды я столкнулся с прямо противоположной ситуацией, когда одна моя пациентка вначале наотрез отказалась рассказать про свое сновидение – «оно слишком туманное и запутанное», потом, постоянно подчеркивая, что не уверена в точности своего изложения, она рассказала, что ей приснились несколько человек – она, ее муж и ее отец; в нем она перепутала отца с мужем и не была уверена, кто есть кто. При сравнении этого сновидения с ее мыслями в ходе анализа стало понятно, что здесь речь идет о довольно распространенной истории со служанкой, которой, должно быть, приснилось, что она ожидает ребенка и лишь сомневается в том, «кто именно отец будущего ребенка»^[268]. Это еще один пример того, как туманность содержания сновидения представляла собой часть того материала, который спровоцировал формирование этого сновидения: фрагмент этого материала предстал в форме сновидения. Сама по себе форма сновидения или то, как оно воспринимается, удивительно часто помогает выявить его скрытый смысл.

Все попытки сгладить содержание сновидения или невинные комментарии по поводу его содержания часто стремятся к тому, чтобы как-то деликатно что-то из него скрыть, но, в сущности, наоборот, помогают раскрыть его. Например, в какой-то момент рассказчик говорит, что «воспоминания о сновидении стерлись», и в ходе анализа мы приходим к его детским воспоминаниям о том, как кто-то подтирался после того, как сходил в туалет. Вот еще пример, который требует подробной фиксации всех деталей. Один молодой человек очень ясно вспоминал об эпизоде из своих детских лет. Он ошибся комнатой и оказался в другой, где пожилая дама и две ее дочери раздевались перед сном. Дальше он говорит: «А дальше я не очень хорошо помню, чего-то не хватает. Потом в эту комнату пришел какой-то мужчина и насильно вывел меня оттуда, а я при этом отбивался». Он напрасно старался вспомнить, в чем заключались его мальчишеские фантазии, на которые совершенно явно указывало это сновидение. А потом все прояснилось, и стало понятно, что все сновидения одной и той же ночи составляют по содержанию своему одно целое: их разделение на несколько частей, группировка и взаимная связь – все имеет свой смысл и обусловливается скрытым их содержанием. При толковании сновидений, состоящих из нескольких частей или относящихся хотя бы к одной и той же ночи, нельзя упускать из виду возможности того, что он уже понимал то, о чем так старался вспомнить, когда говорил о неясных и стертых фрагментах этого сновидения. Он «забыл» об очертаниях половых органов этих женщин, которые готовились отойти ко сну, а в своих инфантильных, сексуально окрашенных воспоминаниях был склонен считать, что тело у женщин устроено так же, как и у мужчин.

У другого человека воспоминания о сновидении обретают похожие очертания. Ему приснилось вот что: «Я пошел в ресторан "Фольксгартен" вместе с барышней по имени К… Потом перед нами открылась темная тропинка… Потом я оказался в гостиной в борделе и там увидел двух женщин, на одной из них была только ночная рубашка и панталоны…»

Анализ. Барышня по имени К. была дочерью его бывшего начальника, и, как он сам признал, появилась в этом сновидении вместо его сестры. Он редко мог поговорить с этой девушкой, но однажды между ними состоялся разговор, в котором присутствовала сексуальная подоплека, словно они хотели сказать друг другу: я – мужчина, а я – женщина. В ресторане, который ему приснился, он побывал только один раз, когда вместе с тремя дамами просто постоял на его пороге, а внутрь так и не зашел. Это были его сестра, невестка и сестра деверя, о которой только что шел разговор. Никто из этих людей не был для него значимым человеком, но все эти три дамы приходились кому-то сестрами. В борделе он был за свою жизнь лишь два-три раза.

Интерпретация этого сновидения строилась на образе темной тропинки, и по ней мы пришли к его мальчишескому любопытству, когда он случайно засмотрелся на половые органы своей сестры, которая была младше его на несколько лет. Через несколько дней он сам вспомнил об этом эпизоде, который он сначала не мог восстановить в памяти и который был связан с его сном.

Разные сны, которые приснились человеку за одну ночь, образуют собой единое целое, то обстоятельство, что они разбились на несколько частей и стали отдельными фрагментами этого сновидения, имеет значение, и само по себе может рассматриваться как фрагмент информации, который всплывает из скрытых мыслей, породивших это сновидение^[269]. Когда совершается толкование сновидений, которые состоят из нескольких основных частей, или, в общем, нескольких сновидений, которые посетили человека за одну и ту же ночь, нужно внимательно проверить, не объединяет ли эти разные сновидения, следующие одно за другим, какое-то общее значение, и в нем на разном материале проявляются одни и те же импульсы. Если это так, то первое из этих возникающих гомологичных сновидений предстает в более искаженном и скромном виде, а следующие за ним проявляются более уверенно и ярко.

Библейское сновидение фараона о сытых и тощих коровах и колосьях относится именно к этой категории. Иосиф Флавий в своей книге «Иудейские древности», кн. II, гл. 5 и 6, рассказывает об этом еще подробнее, нежели в Библии. После рассказа о своем первом сновидении фараон сказал: «После первого сновидения я проснулся в волнении и подумал о том, что же оно может значить; потом заснул снова и мне приснилось нечто еще более странное, что повергло меня еще больше в смятение и страх». Выслушав его рассказ, Иосиф ответил: «Оба сновидения твои, о фараон, имеют одно и то же значение!» Юнг (Jung, 1910b), который в своем «Очерке психологии слуха» повествует о том, как скрытый эротический характер сновидения одной школьницы был понят без всякого дополнительного толкования ее подругами, которые его затем продолжили и дополнили. Он отмечает в связи с этими историями о сновидениях, что: «заключительная мысль в цепочке ряда образов в сновидении содержит именно то, что стремился изобразить первый образ в этом ряду. Под воздействием цензуры этот комплекс дистанцируется как можно дальше, и его заслоняют свежие символические покрывающие образы, смещения, невинные уловки, скрывающие их содержание, и так далее» (там же). Шернеру (Scherner, 1861) хорошо знакома эта особенность изобразительных средств в сновидении, и он на основании своей теории органических стимулов считает, что она представляет собой особую закономерность: «И, наконец, во всех символических элементах сновидения, обусловленных определенными нервными импульсами, фантазия подчиняется непременному закону: в начале сновидения она изображает объект импульса лишь с помощью слабых и туманных намеков, а в конце его, когда иссякла выразительность ее образов, она представляет нам этот стимул в его неприкрытом виде, на этом и завершается это сновидение, которое в этот момент и раскрывает свою истинную органическую причину…»

Отто Ранк (Otto Rank, 1910) согласен с такой формулировкой Шернера. В своей работе он сообщает о сновидении одной девушки, состоявшем из двух отдельных сюжетов, которые посетили ее в течение одной и той же ночи; второе из них закончилось оргазмом. Это второе сновидение позволило провести тщательный анализ без значительного участия самой девушки, а многочисленные точки соприкосновения между обоими сновидениями дали возможность установить тот факт, что первое из них в расплывчатой форме изобразило то же, что и второе, так что последнее, которое завершилось оргазмом, помогло дать исчерпывающее толкование первого. Ранк обоснованно доказывает с помощью этого примера общее значение сновидений, сопровождающихся оргазмом, для теории сновидений в целом.

Но мой опыт доказывает, что ясность или путаницу в сновидениях редко можно интерпретировать с помощью уверенности или сомнений относительно материала этих сновидений. Далее я приведу один фактор образования сновидений, о котором я еще не упоминал и о влияния которого в значительной мере зависит шкала сновидения, с помощью которой можно оценивать его характеристики.

Иногда в некоторых сновидениях, изображающих какую-либо ситуацию или эпизод, наблюдаются разрывы в повествовании, когда рассказчик замечает: «Потом мне вдруг показалось, что это уже не эта, а другая местность, не это, а другое действие». То, что прерывает главное действие сновидения, которое возобновляется спустя короткое время вновь, оказывается в материале придаточным предложением, вводной мыслью. Вместо условного наклонения в сновидениях изображается одновременность: вместо «если» появляется «когда».

И с чем же связано столь распространенное в сновидениях ощущение невозможности пошевелиться, так похожее на страх? Человек хочет шагнуть вперед – и не может сдвинуться с места; хочет что-то сделать, но ему постоянно что-то мешает. Железнодорожный поезд трогается – человек не может его догнать; его обижают, он хочет замахнуться рукой на обидчика, но рука его не слушается, и так далее. Мы встречались с этим ощущением при анализе эксгибиционистских сновидений, но еще не дали им подробного толкования. Просто было бы на это ответить, что во сне имеет место моторный паралич, находящий себе выражение в вышеуказанном ощущении, но такого ответа нам недостаточно. В таком случае можно задаться вопросом, почему же нам не всегда снятся такие ощущения, связанные со скованностью движений; мы могли бы предположить, что это ощущение, всегда связанное с состоянием сна, служит каким-либо особым средствам изображения целям и оно пробуждается, лишь если того требует материал сновидения.

«Невозможность довести дело до конца» проявляется в сновидении не всегда в форме ощущения, а иногда и как фрагмент содержания самого этого сновидения. Следующий пример я считаю особенно уместным для разъяснения значения этой особенности сновидений. Это сокращенное изложение сновидения, в котором меня обвиняют в непорядочности. «Я нахожусь в частном санатории или каком-то другом учреждении. Появляется сотрудник этого учреждения и зовет меня на "исследование" (в немецком языке "Untersuchung" обозначает и судебное следствие, и медицинское исследование). Я понимаю, что обнаружена какая-то пропажа и что исследование вызвано подозрением, что виноват в этом я. (В ходе анализа выясняется, что имеется в виду медицинское обследование). Я знаю, что ни в чем не виноват и что я тут работаю, и потому спокойно следую за ним. У одной из дверей стоит другой сотрудник и говорит, указывая на меня:"Что же вы привели его, это же порядочный человек". Потом я вхожу без сопровождения в большой зал, где стоит много машин, и этот зал напоминает мне ад с орудиями для пыток. За одной из этих адских машин я вижу своего коллегу, который вполне мог бы помочь мне, но он меня не замечает. Потом мне говорят, что я могу уйти. Но я не могу найти свою шляпу и уйти не могу».В этом сновидении, очевидно, проявляется мое желание, чтобы меня признали честным человеком; значит, в душе я имею основания считать иначе. То, что мне позволяют уйти, доказывает мою невиновность, а если в конце сновидения я уйти не могу, то, значит, именно здесь и выражается какой-то подавленный противоречащий этому материал. Если я не нашел шляпы, значит, что я все же не честный человек. Потому «невозможность совершить какое-то действие» в этом сновидении было способом указать на противоречие – мое замечание выше о том, что в сновидениях отрицания «нет» не существует, нуждается в уточнении^[270].

В других сновидениях, где скованность в движении возникает как физическое ощущение, а не только в форме ситуации, то же самое противоречие более определенно выражает то же самое противоречие – чье-то волевое усилие, которое наталкивается на выражение противостоящего ему другого волевого усилия. Ощущение скованности в движениях, таким образом, представляет собой столкновение воли, исходящей из разных источников. Далее мы убедимся, что именно моторный паралич является одним из основных условий психического процесса, который действует во время сновидения. И тот импульс, который передается по моторным каналам, представляет собой не что иное, как волевое усилие; во сне нам кажется, что этот импульс парализуется – это и способствует наилучшему изображению волевого усилия и какого-то «нет», которое ему противостоит. Используя мою трактовку состояний беспокойства и тревожности, легко понять, отчего чувство скованности воли так напоминает тревожное чувство и почему в сновидениях они так часто бывают взаимосвязаны. Страх – это импульс, связанный с либидо; он возникает в области бессознательного и тормозится в области предсознательного^[271].

Далее мы рассмотрим, в чем заключается смысл и значение для психики распространенного в сновидениях суждения: «ведь это только сон». Здесь я только замечу, что эта фраза должна отвлечь внимание спящего от важного фрагмента сновидения. Интересная проблема, связанная с тем, что происходит, когда человеку снится, что ему это только снится, – загадка «сновидения в сновидении» – была разгадана Штекелем (Stekel, 1909, с. 459) при помощи анализа нескольких чрезвычайно убедительных примеров. Цель такого сновидения снова заключается в том, чтобы обесценить такой фрагмент сновидения. Чтобы оно утратило свою реалистичность. Можно предположить, что такое «сновидение» в сновидении содержит какое-то изображение реальности, истинное воспоминание; или, напротив, остальная часть сновидения содержит лишь изображение каких-то желаний спящего человека. Чтобы какое-то содержание проникло в «сновидение» в сновидении, нужно стремление к тому, чтобы изображаемое в таком «вставном сновидении в сновидении» никогда не произошло в действительности. Иными словами, если какое-то событие встроилось в сновидение в качестве «вставного» сновидения, значит, в нем содержится принципиально важная информация о реалистичности этого события – самое мощное утверждение об этом. Процессы, происходящие в сновидении, изменяют смысл происходящего, и так подтверждается предположение о том, что в сновидениях изображается осуществление желания человека.

Г. Образы в сновидениях

Мы уже рассмотрели, каким образом в сновидении изображены взаимоотношения между мыслями, которые его спровоцировали. И при этом мы не раз касались еще одного важного вопроса, а именно какие изменения происходят с материалом сновидений при их формировании. Нам известно, что этот материал, утратив большую часть связей между своими элементами, подвергается процессу сгущения, при этом одновременно процесс смещения его отдельных элементов является причиной психической переоценки всего материала сновидения. Эти проявления смещения, которые мы рассматривали, оказалось замещением одного представления другим, так или иначе соответствующим ему по ассоциации; оно служит целям сгущения: вместо двух элементов в сновидение включается одно среднее, которое их объединяет. О другом виде смещения мы еще не упоминали. Из проведенного нами анализа сновидений становится ясно, что оно действительно происходит и его можно обнаружить, когда происходит при смене вербального способа выражениямыслей в сновидении. В обоих случаях мы имеем дело со смещением в соответствии с цепью ассоциаций, но такой процесс может происходить в различных сферах психики. Результатом смещения первого вида является замещение одного элемента другим, а в результате смещения другого вида вербальное выражение одного элемента замещается другим.

Этот второй вид смещения, который происходит при формировании сновидений, представляет не только значительный интерес для теории сновидений: с его помощью можно объяснить, откуда появляется фантастический и абсурдный характер сновидений, скрывающий их подлинный смысл. Благодаря такому смещению нейтральное и абстрактное выражение мысли, которая порождает сновидения, заменяется более пластичным и конкретным. Смысл и цель такой замены очевидны. Все, что можно изобразить в виде картинки, это нечто такое, что можно изобразить в сновидении; а при абстрактном выражении мыслей в сновидении мы бы столкнулись с такими же проблемами, как и при попытке иллюстрировать содержание политической статьи в газете. Но от этого могут выиграть не только возможность изобразить нечто в сновидении, но и сами процессы сгущения и цензуры. Мысль бесполезна для сновидения, пока она выражается абстрактно; но как только она переводится на язык зрительных образов, противопоставления и идентификации, между новой формой выражения и материалом сновидения, необходимых для осознания процессов в этом сновидении, которые при этом образуются, если их еще до того не было, могут быть выявлены гораздо проще. Так происходит оттого, что в любом языке конкретные формы, в силу истории своего развития, несут в себе гораздо более богатые ассоциации, чем те, которые представляют собой абстрактные понятия. Мы можем предположить, что большая часть вспомогательной работы при образовании сновидения, которое стремится свести отдельные мысли к их максимально лаконичному и однородному выражению, происходит именно так – путем соответствующего словесного преобразования отдельных мыслей. Любая мысль, форма выражения которой может быть зафиксирована по другим причинам, будет действовать в качестве детерминанта и фактора выбора возможных выразительных средств, связанных с другими мыслями, и это, вполне вероятно, и происходит в сновидении с самого начала – то же самое происходит и при сочинении стихов. Если стихи рифмованные, то вторая строка должна удовлетворять двум условиям: содержать необходимый смысл, а словесное выражение этого смысла должно рифмоваться с предыдущей строкой. В самых выдающихся стихотворениях, безусловно, мы не замечаем, как именно подбиралась рифма, в таких стихотворениях две мысли словно сами с самого начала нашли свое вербальное воплощение, на основе которого и срифмовались друг с другом, претерпев лишь самые небольшие изменения.

В некоторых случаях изменение подобного рода способа выражения оказывает еще более непосредственное воздействие на процесс сгущения, когда находится такая форма слов, которая предполагает многозначность и способствует передаче нескольких мыслей в сновидении. При этом вся мудрость, заключенная в словах, находится в распоряжении процессов в сновидении. Не стоит удивляться той огромной роли, которую слова играют в формировании сновидений. Слово как ядро различных представлений может воплощать самые различные значения, а в неврозах (навязчивых представлениях, фобиях) не реже, чем в сновидениях, беззастенчиво используется потенциал слов для процессов сгущения и маскировки^[272]. Можно легко продемонстрировать, что искажение в сновидениях также успешно использует смещение средств выражения. Если одно многозначное слово используется вместо двух однозначных, то в результате мы можем оказаться сбитыми с толку; а если наш привычный, взвешенный способ выражения мыслей заменить на язык картинок и зрительных образов, то мы перестаем понимать, что происходит, особенно в том случае, если сон не подсказывает нам, следует ли понимать его элементы буквально или в образном смысле, связаны ли они с материалом мыслей в сновидении непосредственно или с помощью вплетенной в сновидение фразеологии. При толковании каждого элемента сновидения чаще всего возникают следующие сомнения:

а) следует ли понимать его в положительном или в отрицательном смысле (отношение противоречия);

б) толковать ли его исторически (как воспоминание) или символически;

в) должно ли его толкование опираться на его словесное выражение. Но справедливо будет заметить и помнить о том, что, несмотря на всю неоднозначность сновидения, результаты процессов, происходящих в сновидении, не нацелены на то, чтобы их осознали, и они кажутся тем, кто стремится истолковать сновидение, не более сложными, чем иероглифы для египтологов, которые умеют расшифровывать их.

Я уже привел несколько примеров сновидений, в которых только многозначность выразительных средств обеспечивает целостность их содержания (например, «Она все же открыла рот, как надо» в сновидении про инъекцию Ирме, «Я все же не могу уйти» в последнем моем сновидении и т. д.). Сейчас я расскажу про сновидение, в анализе которого на первом плане стоит конкретизация абстрактной мысли. Различие между таким толкованием и толкованием при помощи символики явно прослеживается. При символическом толковании сновидения ключ для символизации выбирается интерпретатором произвольно; а в нашем методе толкования вербальной маскировки смысла эти ключи известны, и мы понимаем, что это такое, благодаря обоснованным выявленным примерам использования языка. Если у кого-то есть правильное представление в данный момент, то можно расшифровать подобные сновидения полностью или частично. Независимо от того, какую информацию предоставил нам тот, кому такое сновидение приснилось. Одной моей знакомой даме приснился вот какой сон: «Она в оперном театре. Идет опера Вагнера; представление затянулось до без четверти восемь утра. В партере расставлены столы с едой и напитками для публики. За одним из столов сидит ее кузен, только что вернувшийся из свадебного путешествия со своей молодой женой; вместе с ними какой-то аристократ. Про него говорят, что молодая женщина привезла его с собой из свадебного путешествия, как привозят новую шляпку. В партере поставили высокую башню с платформой наверху, окруженной железной решеткой. Там стоит дирижер, лицом напоминающий Ганса Рихтера. Он быстро двигается на этой платформе, с его лица сбегает пот, он дирижирует оркестром, который сидит внизу, у подножия этой башни. Сама эта дама сидит со своей подругой (тоже моей знакомой) в ложе. Ее младшая сестра подает ей из партера большой кусок угля и говорит, что она не знала, что это так затянется и что она, наверное, очень озябла. (Как будто ложи отапливаются во время долгого представления.)»

Хотя сновидение посвящено конкретной ситуации, в нем много бессмыслицы: дирижер, управляющий оркестром с башни в партере, сестра с угольком в руке! Но поскольку я кое-что знал о взаимоотношениях этой дамы с ее близкими, я смог интерпретировать некоторые фрагменты этого сновидения и без ее помощи. Я знал, что она неравнодушна к одному музыканту, карьера которого преждевременно оборвалась из-за душевной болезни. Я решил истолковать образ башни в партере метафорически и вывел заключение, что человек, которого ей хотелось видеть на месте Ганса Рихтера, по положению выше всех остальных членов оркестра. Эта «башня» представляет собой сложную композицию: ее высота олицетворяет величие этого человека, а решетка, за которой он мечется, как зверь в клетке, это намек на звучание его имени^[273], символизирует его будущее. Обе эти идеи слились в одно слово – «Narrenturn» – «Башня дурака».

Выявив таким образом выразительные средства этого сновидения, можно попытаться воспользоваться этой подсказкой и понять, откуда взялся второй абсурдный образ – уголек, который ей протягивает ее сестра. «Уголь», должно быть, означает «тайную любовь»:

Kein Feuer, keine Kohle
Kann Brennen so heiss
Als wie heimliche Liebe
Von der niemand nichts weiss^[274].

Они с подругой сидят в ложе театра («засиделись в девках» – «sitzen geblieben»); ее младшая сестра еще может выйти замуж, она подает ей уголек: «Она не знала, что так… затянется». Чтоименно затянется, об этом в сновидении ничего не говорится; в рассказе мы бы добавили: спектакль, а в этом сновидении мы можем счесть эту фразу многозначной и добавить: «пока она выйдет замуж». Толкование «тайная любовь» подкрепляется тогда упоминанием о кузене, который сидит в партере с женой, и открытой любовной связи, которую этой даме приписывают. Противоречия между тайной любовью и той, о которой все знают, между ее страстью и холодностью молодой женщины задают тон этого сновидения. Но между ними существует связующее звено – «высокое положение» – между аристократом и тем музыкантом, когда-то подававшим большие надежды^[275].

В результате нашего исследования обнаруживается и третий фактор^[276], чью роль в превращении мыслей, породивших сновидение, в его материал нельзя недооценить: а именно как конкретный психический материал репрезентируется в визуальных образах сновидения. Среди разнообразных ассоциаций с мыслями, которые порождают сновидения, выбирается именно та, которую можно представить визуально, и сновидение преодолевает любые трудности, чтобы преобразовать какую-либо абстрактную мысль в другую словесную форму – даже самую необычную – при условии, что этот процесс может облегчить ее репрезентацию и тем самым преодолеть психологическую ограниченность мышления. Подобное переливание содержания мысли в другую форму может при этом способствовать и процессу сгущения, образуя связи, которые иначе не могли бы существовать, по отношению к другим мыслям, а способ выражения этих мыслей второй группы уже мог претерпеть изменения, чтобы соответствовать первой группе мыслей в процессе их формирования.

Герберт Зильберер (Herbert Silberer, 1909) подсказал хороший способ непосредственного наблюдения за трансформацией мыслей в зрительные образы в процессе формирования сновидений, с помощью которого можно изучать этот конкретный фактор изолированно. Если в сонном и усталом состоянии он ставил перед собой какую-то задачу интеллектуального характера, то часто замечал, что при этом мысль ускользала от него, но вместо нее появлялся какой-то зрительный образ, в котором он потом мог распознать мысль, вместо которой этот образ появился. Зильберер называет это явление не совсем удачно – «аутосимволические» образы. Здесь я приведу несколько примеров из работы Зильберера (там же), а затем, поскольку меня интересуют некоторые их особенности, вернусь к ним позднее.

Пример 1. — Мне нужно было отредактировать один недоработанный абзац в эссе.

Символ. – Я увидел себя полирующим деревянный брусок.

Пример 5. — Меня занимали мысли метафизического характера, связанные с определенным исследованием, которое я проводил. Мне хотелось проникнуть мыслью в некоторые высшие формы сознания и уровни существования в рамках экзистенциального исследования.

Символ. – Я поддел длинный нож под торт, словно пытаясь отрезать себе его кусок.

Интерпретация. – Движение моей руки с ножом символизировало ход моей мысли в том направлении, которое меня интересовало… вот так объясняется символизм. За столом я часто разрезаю торт и раздаю его кусочки. Делаю я это с помощью длинного гибкого ножа – и в обращении с ним следует соблюдать осторожность. Особенно, когда несешь уже отрезанные кусочки торта после того, как их с таким трудом разрезали; этот нож нужно аккуратно подвести под каждый кусочек («…меня занимали мысли… чтобы понять формы…»). Но в этом зрительном образе присутствует еще и другая символика. Мне приснился не просто торт, а торт «Добош»^[277] – а в нем очень много тонких сочней, и, когда разрезаешь его, нож проходит через множество слоев («…проникнуть мыслью в некоторые… уровни существования»).

Пример 9. — Я утратил нить мысли. Хотел найти ее снова, но должен был признать, что забыл, с чего начал.

Символ. – Я вижу форму с типографским шрифтом, набранным для печати, часть которого рассыпалась.

Если задуматься о том, какую роль играют шутки, цитаты, песни и пословицы в интеллектуальной сфере жизни образованных людей, мы полностью согласимся с тем, что все это используется и в сновидении как средство выражения мыслей. Например, что значат приснившиеся человеку карты с изображением каких-то овощей? Они напоминают об идиоматическом обороте «Kraut und Ruben» (буквально «капуста и редька»), который обозначает «неразбериха». Удивительно, что про такой сон мне рассказали лишь однажды. Универсальный символизм сновидения проявился лишь в отношении некоторых сюжетов сновидения, на основе знакомых ассоциаций и вербальных замещающих элементов. Более того, значительная часть этого символизма проявляется и в сновидениях пациентов, страдающих психоневрозом, в легендах и народных обрядах^[278].

Конечно, при более подробном рассмотрении этого вопроса нам придется признать, что в сновидении при этом не происходит ничего особенного. Для достижения своих целей, в данном случае для создания образов, которые обойдут цензуру, оно следует лишь по тому пути, который уже существует для него в сфере бессознательного, и избирает те формы превращения вытесненного материала, которые могут проникнуть в сознание с помощью шуток и намеков, чем заполнено сознание людей, страдающих неврозами.

Здесь мы по-новому понимаем толкование сновидений Шернером, ценность которого я уже отмечал выше. Фантазии, направленные на собственное тело того, кому снится сон, существуют не только в области сновидений. В ходе психоанализа мне удалось выяснить, что такие фантазии присутствуют в сознании невротиков и провоцируются их сексуальным любопытством, когда в пубертатный период их внимание направлено на гениталии представителей другого пола и иногда и однополых с ними людей. Но, как подчеркивали Шернер (Scherner, 1861) и Фолькельт (Volkelt, 1875), образ дома – не единственный символ для изображения человеческого тела как в сновидениях, так и в бессознательных фантазиях невротиков. Я знаю пациентов, в фантазиях которых сохраняется архитектурная символика тела и половых органов (половое любопытство вообще выходит далеко за пределы внешних сексуальных проявлений), когда колонны и стропила означают ноги (как в «Песне песней»), выходы – отверстия в теле, водопроводные сооружения – мочеиспускательные органы и так далее. Но в мире растений или на кухне тоже можно найти много символов, за которыми скрываются сексуальные образы^[279], столь же охотно избирается для сокрытия сексуальных элементов круг представлений, относящихся к растительному царству или кухне. В первом случае немалую роль играют обороты речи и сравнения, дошедшие до нас из глубокой древности («виноградник» Господень, «семя» и «сад» невинной девушки в «Песне песней»). И самые отвратительные, и самые интимные аспекты сексуальной жизни могут выражаться с помощью внешне невинных намеков на то, что происходит на кухне, а симптоматика истерии была бы практически недоступна для интерпретации, если бы мы забыли о том, что сексуальная подоплека может скрываться за образами самых обыденных и привычных предметов. Дети, страдающие неврозом, не выносят вида крови и сырого мяса, от яиц и макарон у них бывает рвота, естественный для человека страх перед змеями достигает у невротиков невиданного масштаба – и за всем этим скрываются сексуальные мотивы; всюду, где невроз прибегает к такого рода маскировке, он следует тем путем, по которому когда-то, в ранние периоды культуры, шло все человечество и следы которого еще сохранились в нашем языке, в суевериях и обычаях.

Я привожу здесь подробно уже знакомое нам «цветочное» сновидение моей пациентки, в котором выделяю все сексуально окрашенные фрагменты. Прекрасное на первый взгляд сновидение совершенно разонравилось моей пациентке после его толкования.

(а) Первая часть сновидения: «Она идет в кухню к двум служанкам и отчитывает их за то, что они не могут справиться "с такими пустяками". Она видит, что стол в кухне завален посудой; служанки идут за водой и для этого должны погрузиться в реку, которая подступает к дому или течет по двору»^[280].

(б) Главная часть сновидения^[281]: «Она спускается вниз (высокое происхождение) и перелезает через какие-то странные ограды или заборы, сплетенные из сучьев в виде небольших квадратов, как ступеньки. (Сложный комплекс, объединяющий два места; чердак дома ее отца, где она играла с братом, объектом ее позднейших фантазий, и двор дяди, который часто ее дразнил.) Они не приспособлены для того, чтобы по ним ходили: она все время ищет, куда ей ступить, и радуется, что нигде не цепляется платьем и что при этом у нее приличный вид. (Желание, контрастирующее с реальным воспоминанием о дядином доме, где она ночью, во сне, часто сбрасывала с себя одеяло и обнажалась.) В руках (как у ангела – стебель лилии) у нее большая ветка, похожая на целое дерево: она густо усеяна красными цветами, пышными и крупными. (Невинность, менструация, дама с камелиями.) Она думает почему-то о цветах вишневого дерева, но нет, цветы похожи на махровые камелии, которые, правда, на деревьях не растут. Во время лазаний у нее в руках сначала одна ветка, потом две и снова одна (соответственно нескольким лицам, объектам ее фантазии). Когда ее спуск окончен, нижние цветы уже почти все завяли. Внизу она видит слугу: у него в руках такая же ветка, и он словно "чешет" ее, то есть деревяшкой соскабливает густые пучки волос, которыми он порос, как мхом. Другие рабочие срубили несколько таких же веток в саду и выбросили их на улицу, где они и валяются; прохожие подбирают их. Она спрашивает, можно ли ей тоже взять такую. В саду стоит молодой человек (совершенно незнакомый ей); она подходит к нему и спрашивает, как пересадить такие ветки в ее собственный сад. (Сук, ветка издавна символизируют пенис, а слово "ветка" напоминает звучание фамилии этой пациентки.) Он обнимает ее, но она сопротивляется и выражает свое возмущение. Он говорит, что в этом нет ничего такого, что это можно делать. (Относится к предосторожностям в брачной жизни.) Он заявляет, что может пойти с ней в другой сад, чтобы показать ей, как нужно пересаживать ветки, и говорит ей что-то, чего она толком не понимает: мне и так недостает трех ярдов (впоследствии она говорит: квадратных метров) или трех клафтеров земли. Ей кажется, что он потребует у нее награды за любезность, что он намерен вознаградить себя в ее саду, или же обойти закон, или извлечь для себя какую-то выгоду, не нанося ей ущерба. Показывает ли он ей потом что-нибудь или нет, она не поняла».

Этот сон, который я привожу здесь из-за его символических элементов, может быть описан как биографический. Такие сны часто посещают пациентов во время психоанализа, но за его рамками это редко происходит^[282].

У меня в распоряжении^[283] есть много подобных материалов, но их рассмотрение погрузит нас в область невротической симптоматики. Все это приводит нас к единому выводу о том, что нет необходимости предполагать, что в сновидениях существует какой-то свой особый символизм, а что там задействована та же деятельность сознания, которая использует символику области бессознательного, поскольку именно эти символы лучше всего удовлетворяют требованиям формирования сновидений для построения образов в них, и потому, что они, как правило, обходят существующую в них цензуру.

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 255; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!