Подготовка текста и перевод Т. Ф. Волковой, комментарии Т. Ф. Волковой и И. А. Лобаковой 53 страница
Царь же извѣт сотвори об нѣй казанцем, глаголя, яко: «По вашему научению сотвори сия царица мнѣ». Они же кляхуся, глаголюще, не вѣдуще сего. И даша ему волю, яко хощетъ с нею. И за сие зло разгнѣвася на них царь и ятъ царицу, и к Москвѣ ю посла, яко прелютую злодѣицу, и со младымъ лвовищем, сыномъ ея, и со всею царскою казною ихъ.
Царь же учинил о ней допрос казанцам, говоря им так: «По вашему наущению содеяла это со мной царица». Они же клялись ему, говоря, что ничего об этом не знали. И предоставили они ему самому решать, что делать с нею. И за это зло разгневался на них царь и, схватив царицу, отправил ее в Москву, словно лютую злодейку, вместе с молодым львенком, сыном ее, и со всей царской их казной.
Казанцы же, извѣдаша извѣстно о ней, и не глаголаста со царемъ вопреки, что царица слово свое и клятву свою преступи, но и подустиша его на ню и волю ему даша известь царица невозбранно из Казани, яко да не все царство погибнетъ единыя ради жены: «Яко мы составляхомъ и глаголахомъ миръ и любовь и како бы скорѣе скорби и печали минути, она же воздвизаше брань и мятеж. И вправду сего изгнания достойна есть».
Казанцы же, убедившись, что все это правда, не стали перечить царю, поскольку царица нарушила свое слово и клятву, но еще и подталкивали его к этому, позволив ему беспрепятственно вывезти царицу из Казани, дабы не погибло все царство из-за одной женщины, так говоря: «Мы установили и провозгласили мир и любовь, чтобы скорее избегнуть скорби и печали, она же разжигает войну и мятеж. Поэтому действительно она заслужила это изгнание».
|
|
|
О СМЕРТИ СЕИТОВѢ И ВСЕГО РУСКАГО ПЛѢНА ИСПУЩЕНИЕ ИЗ КАЗАНИ. ГЛАВА 37
О СМЕРТИ СЕИТА И ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ В КАЗАНИ ВСЕХ РУССКИХ ПЛЕННИКОВ. ГЛАВА 37
По царице же сеита своего казанцы, книгам учителя ложнаго закона Махметова, сами руками своими яша и отдаша его царю, приведше, яко худа и непотребна, и возмущающа всѣмъ народомъ, и во единъ совѣтъ не совѣщающася, и царю не покаряющася. И повелѣ царь того же часа главу ему отсѣщи, а богатство его все в казну самодержцу взяти, переписав.
Вслед за царицею казанцы своими руками схватили и отдали царю сеита своего, толкователя книг ложного Магометова закона, приведя его как худого и непотребного, подстрекающего народ, не пожелавшего советоваться с остальными и не покоряющегося царю. И повелел царь в тот же час отрубить ему голову и все его богатство, переписав, забрать в казну самодержцу.
И весь в Казани бывший руской полонъ, много избравше за 30 лѣтъ низовскиа земли, числом более 100 000 мужей и женъ, и отрок, и девицъ, на Русь отпустиша. А инии же, застарѣвшиися, прелстишася мнози, и они осташася, не хотяще паки обратитися ко Христовѣ вѣре и до конца отчаявшеся своего спасения, и свѣт отвергоша истинныя вѣры и тму возлюбиша.
|
|
|
И отпустили на Русь всех находившихся тогда в Казани русских пленников, которых много — более ста тысяч человек: мужчин, женщин, отроков и девиц — было захвачено за тридцать лет на низовской земле. Многие же, состарившиеся в плену и изменившие своей вере, остались, не желая снова обращаться в христианскую веру и окончательно потеряв надежду на свое спасение, и отвергли свет истинной веры, и возлюбили тьму.
О ИЗВЕДЕНИИ ЦАРИЦЫ И СЫНА ЕЯ. ГЛАВА 38
О ТОМ, КАК ВЫВОДИЛИ ИЗ КАЗАНИ ЦАРИЦУ И ЕЕ СЫНА. ГЛАВА 38
Егда же ведомѣй быти царицы из Казани, посла по нѣй царь великаго воеводу московского, князя Василья Сребренаго, и 3 000 вооруженных вой с ним, 1000 огненых стрелцовъ. И воевода, вшед во град, и взя царицу и с царевичем ея, яко смирну птицу въ гнѣздѣ со единым малым птенцем, в полатах ея и в пресвѣтлых свѣтлицах, не трепещуще, ни биющеся, со всѣми любымыми рабынями ея и великородными женами и отроковицами, жившими с нею в полатѣ. Не вѣда же царица изымания своего: аще бы вѣдала, то сама бы ся убила.
|
|
|
Когда выводили царицу из Казани, послал за нею царь знатного московского воеводу, князя Василия Серебряного, и с ним три тысячи вооруженных воинов и тысячу пищальников. И, войдя в город, взял воевода царицу с царевичем в покоях ее, пресветлых светлицах, словно смиренную птицу с единственным малым птенцом в гнезде, ни трепещущую, ни бьющуюся, и вместе с нею всех любимых ее рабынь, и знатных женщин, и отроковиц, живших с нею во дворце. Не знала царица, что будет схвачена, если бы знала об этом, то убила бы себя сама.
Вшед же к ней воевода с велможами, одѣян во златую одежду, и став пред нею, и сня златый вѣнец со главы ея, рекъ к ней слово тихо и честно: «Поимана еси, волная царица казанская, великим нашим Богомъ Иисусом Христомъ, им же царствуютъ на земли вси царие, служаще ему, и князи власти содержатъ до воли его, и богатии величаются, и силнии похваляются и храбруютъ. Той Господь надо всѣми единъ царь царем, и царству его не будет конца. И той и нынѣ отъемлетъ царство твое от тебе и предает тя в руце великому и благочестивому самодержцу всеа Русии, его же повелѣнием приидох аз, раб его, посланъ к тебѣ. Ты же готова буди с нами пойти».
|
|
|
И вот, облаченный в расшитую золотом одежду, вошел к ней воевода с вельможами и, встав перед нею и сняв с ее головы золотой венец, обратился к ней с тихими и почтительными словами: «Пленена ты, вольная казанская царица, великим нашим Богом Иисусом Христом, благодаря которому царствуют на земле, служа ему, все цари, по чьей воле и князья пользуются властью, и богатые прославляются, и сильные похваляются и показывают свою храбрость. Тот Господь — единственный царь над всеми царями, и царству его не будет конца. И тот ныне отбирает царство твое от тебя и передает тебя в руки великому и благочестивому самодержцу всея Руси, повелением которого пришел я, раб его, посланный к тебе. Ты же готова будь идти с нами».
Она же разумѣ переводников толкомъ слово его, и против его слова, воспрянув от высокаго мѣста своего царского, на нем же сѣдяше, и ста, поддержима под руце рабынями ея, и умилно, и с тихостию отвѣща рѣчью варварскаго языка своего: «Буди воля Божия и самодержца московскаго». И то слово изрекши, и заразися от рукъ рабынь, поддержащих ю, о свѣтличный мостъ и возопи великим гласом плачевным, подвизающе с собою на плач и то бездушное камение. Тако же и честныя жены и красныя девицы, живущия с нею в полатѣ, яко многия горлицы и загозицы, жалобно плачевныя гласы горкия во весь градъ испущаху, издираху лица своя красныя и власы рвущи, и руце и мыжцы своя кусающе.
Она же поняла через переводчиков его речь и в ответ на его слова вскочила со своего высокого царского места, на котором восседала, и, встав, поддерживаемая под руки своими рабынями, отвечала ему на своем варварском языке тихо и умильно: «Да будет воля Божья и самодержца московского». И, произнеся эти слова, бросилась она из рук рабынь, поддерживавших ее, на пол своей светлицы и возопила, громко рыдая, заставляя плакать вместе с собой даже бездушные камни. Также и честные жены, и красные девицы, живущие при ней в покоях, словно многочисленные горлицы и кукушки, жалобно горькими рыданиями оглашали весь город, раздирая прекрасные свои лица, вырывая волосы и руки свои кусая.
И восплакася по ней весь двор царевъ: велможи и властели вси, и царския отроцы. И слышащеи плач той стицахуся ко цареву двору, такоже плакахуся и кричаху неутѣшно. И хотяху воеводу жива поглотити, аще бы мочно, и войско бы его камением побити. Но не даша имъ воли властели ихъ, и биюще ихъ шелыгами и батоги, и дреколием, разгоняху их по домам.
И зарыдал по ней весь царский двор: и вельможи, и все управляющие, и царские отроки. И стали стекаться к царскому двору услышавшие этот плач, также крича и плача неутешно. И если бы было можно, то заживо хотели бы они растерзать воеводу и войско его побить камнями. Но не позволили им их правители; избивая их плетками, батогами и дубинками, разгоняли они их по домам.
И похватиша царицу от земли ту стоящии с воеводою ближнии ея велможи, мало не мертву. И едва отлияша ю водою и утѣшаху ю. И умоленъ бысть той воевода царицею, да еще мало помѣдлит царица в Казани. Онъ же царя и воеводъ спросися, даде ей десять дней пребыти в Казани в полатах своих за крѣпкими стражми, да не убиет сама себя, давъ ея брещи велможам казанскимъ и самъ, почасту ходя, назираше во царевѣ дворѣ и в ыных полатах не просто, но брегомо от вой своих, да не нѣкакое зло изневѣстно казанцы учинят над нимъ лукавствомъ своимъ.
И подняли царицу с земли стоявшие тут с воеводами приближенные ее вельможи чуть живую. И едва удалось отлить ее водой и утешить. И умолила царица того воеводу, чтобы позволил ей ненадолго задержаться в Казани. Он же, посовещавшись с царем и воеводами, разрешил ей еще десять дней пожить в Казани в своих покоях под строгой охраной, чтобы не убила она себя, поручив сторожить ее казанским вельможам, и сам, часто приходя, наблюдал за царским дворцом и другими палатами, не в однночку, но охраняемый своими воинами, дабы не причинили ему казанцы по своему лукавству какого-нибудь неведомого зла.
И переписавше цареву казну всю до единаго праха и запечатав самодержцевою печатью. И наполни до угружения дванадесять ладей великих златом и сребромъ и сосуды, сребреными и златыми, и украшеными постелями, и многоразличными одѣяньми царскими, и воинскими всяцеми оружии, и высла из Казани преже царицы со инем воеводою в новой градъ. И пославъ за казною ихъ хранителя казеннаго, скопца царева, да той сам пред самодержцемъ книги счетныя положитъ.
И переписал он царскую казну до последней пылинки и запечатал самодержцевой печатью. И наполнил до отказа двенадцать больших ладей золотом, и серебром, и сосудами, серебряными и золотыми, и нарядными постелями, и различными царскими одеждами, и всяким воинским оружием и выслал их из Казани прежде царицы с другим воеводою в новый город. И вслед за казной послал хранителя казны — царского скопца, дабы сам он положил перед самодержцем учетные книги.
По десяти же днех пойде воевода из Казани, за ним поведоша царицу ис полаты ея вослѣд воеводы, несуще ю под руце, а царевича, сына ея, на руках пред нею несяху пѣстуны его. И упросися царица у воеводы проститися у гроба царева. Воевода же отпусти ю за стражми своими, а сам ту же у дверей стояше недалече.
Когда же минуло десять дней, пошел воевода из Казани, вслед же за воеводой под руки повели царицу из палаты ее, а царевича, сына ее, несли перед нею на руках пестуны его. И выпросила царица у воеводы разрешение проститься с гробом царя. Отпустил ее воевода со стражами своими и сам тут же, у дверей, стоял неподалеку.
Вшед же царица в мечеть, гдѣ лежаше царь ея умерший, и сверже златую утварь з главы своея, и раздра верхния ризы своя, и паде на землю у гроба царева, власы своя терзающе и ноготми лице свое деруще, и в перси биюще. И воздвигше умилный глас свой и плакаше, горко вопия, глаголя: «О милый мой господине, царю Сап-Кирею, виждь нынѣ царицу, юже любил еси паче всѣх женъ своихъ: се ведома бываю въ плѣнъ иноязычными воины, на Русь, с любимым сыном твоим, яко злодеица, не нацарствовавшиеся с тобою и много лѣтъ не нажившеся! Увы мнѣ, драгий мой животъ, почто рано зайде красота твоя от очию моею под темную землю, оставив мя вдовою, а сына своего сиротою и младенца еще? Нынѣ — увы мнѣ! — гдѣ тамо живеши, да иду тамо к тебѣ, да живу с тобою! Почто нынѣ остави нас здѣ? Увы намъ, не вѣси сего! Се бо предаемся в руце ненадѣемым супостатом, московскому царю. Мнѣ же убо единой не могуще противитися силѣ и крѣпости его и не имѣх помогающих мнѣ, и вдахся воли его. Увы мнѣ! Аще от иного царя коего плѣнена бых была — единаго языка нашего и вѣры моея, то шла бы тамо не тужаще, но с радостию, без печали. И нынѣ же, увы мнѣ, мой милый царю, послушай горкаго моего плача и отверзи темный свой гроб, и поими мя к себѣ живу, и буди нам гроб твой единъ — тебѣ и мнѣ, царская наша ложница и свѣтлая полата!
Царица же, войдя в мечеть, где лежал ее умерший царь, сорвала с головы своей золотой убор, и разодрала верхние свои одежды, и пала на землю возле царского гроба, терзая на себе волосы, раздирая ногтями лицо свое и колотя себя в грудь. И запричитала она жалобно и заплакала, горько рыдая и говоря так: «О милый мой господин, царь Сафа-Гирей, взгляни на царицу, которую любил ты больше всех жен своих: вот ведут меня с любимым сыном твоим в плен, на Русь, иноземные воины как злодейку, ненацарствовавшуюся и много лет не пожившую с тобой! Увы, жизнь моя дорогая, зачем рано зашла красота твоя от глаз моих в темную землю, оставив меня вдовою, а сына твоего, еще младенца, сиротою? Теперь — увы мне! — где ты обитаешь, туда и я пойду, чтобы жить с тобою! Зачем теперь оставил нас здесь? Увы нам, не ведаем того! Отдаемся ведь мы в руки жестоким супостатам, московскому царю. Не могла я одна противиться силе его и крепости, и не было того, кто бы помог мне, потому и подчинилась я воле его. Увы мне! Если бы была я взята в плен другим царем — одного с нами языка и одной веры, то шла бы туда не тужа, но с радостью и без печали. Теперь же — увы мне! — царь мой милый, услышь горький мой плач, и открой темный свой гроб, и возьми меня, живую, к себе, и пусть будет нам гроб твой один на двоих — тебе и мне — царская наша спальня и светлая палата!
Увы мнѣ, господине мой царю, не рече ли тебѣ иногда з болѣзнию души болшая твоя царица, яко добро тогда будет умершим и неродившимся, и се не збыло ли ся тако? Ты же ничего не вѣси нынѣ, нам прииде, живым, горе и болѣзнь. Приими, драгий господине царю, юную и красную царицу свою, и не гнушайся мене, яко нечисты, да не насладятся иновѣрнии красоты моея и да не буду лишена от тебя конечнѣ, и на землю чюжду не иду, и в поругание, и в посмѣх, и во иную вѣру, в незнаемыя люди и въ язык чюж! Увы мнѣ, господине, кто тамо ми пришедши, плач мой утѣшит и горкия слезы моя утолит, и скорбь души моей возвеселит? Или кто посѣтитъ мя? Нѣсть никого же. Увы мнѣ, кому тамо печаль мою возвѣщу: сыну ли нашему? — но той еще млечныя пищи требуетъ; или отцу моему? — но той отселѣ далече есть; казанцем ли? — но онѣ чрез клятву самоволием отдаша мя.
Увы мне, господин мой царь, не сказала ли тебе некогда с душевною болью старшая твоя царица, что будет вскоре лучше умершим и неродившимся, и не сбылось ли это? Ты же ни о чем ныне не ведаешь, к нам же, живым, пришли горе и скорбь. Прими, дорогой господин царь, юную и прекрасную свою царицу и не гнушайся меня, как нечистой, да не насладятся иноверцы моей красотой, и не потеряю я тебя окончательно, и в чужую землю на поругание и на смех, в иную веру, к неизвестным людям, в чужой народ не пойду! Увы мне, господин, кто там, придя ко мне, утешит меня в плаче, и горькие слезы мои осушит, и скорбь души моей развеет? Разве кто-нибудь посетит меня? — Нет, никто. Увы мне, кому там печаль свою поведаю: сыну ли нашему? — Но он еще молочной пищи требует; или отцу моему? — но он далеко отсюда; казанцам ли? — но они, преступив клятву, самовольно отдали меня.
Увы мнѣ, милый мой царю Сап-Кирею, не отвѣщаеши ми ничтоже, горкия твоея царицы! Не слышиши ли, се при дверех здѣ немилостивыя воины стоят и хотят мя, яко звѣрие дивии серну, восхитити от тебе. Увы мнѣ! Царица твоя бѣх иногда, нынѣ же горкая плѣнница! И госпожа именовахся всему царству Казанскому, нынѣ же убогая и худая раба! И за радость и за веселие плач и слезы горкия постигоша мя, и за царскую утѣху сѣтование болѣзненое и скорбныя бѣды обыдоша мя, иже бо плакатися не могу, ни слезы текутъ из очию моею, ослѣпоста бо очи мои от безмѣрных и горкихъ слез моихъ, и премолче глас мой от многаго вопля моего».
Увы мне, милый мой царь Сафа-Гирей, не отвечаешь ты мне ничего, горькой твоей царице! Не слышишь разве, что стоят здесь у дверей немилосердные воины и хотят похитить меня у тебя, словно дикие звери серну? Увы мне! Некогда была я твоей царицей, ныне же — горькая пленница! Звали меня раньше госпожой всего царства Казанского, ныне же я — жалкая и нищая рабыня! И за радость и за веселие обрушились на меня плач и горькие слезы, а за царские мои утехи охватили меня горькие обиды и тяжкие беды, так что и плакать я не могу и слезы уже не текут из глаз моих, ибо ослепли глаза мои от безмерных и горьких слез и пресекся голос мой от долгого рыдания моего».
И ина таковая же многа причиташе царица и кричаше, лежащи у гроба, на земли, яко часа два убивающися, яко и самому воеводе приставнику прослезитися, и уланомъ же и мурзамъ и всѣм предстоящимъ ту многимъ людемъ плакати и рыдати. Приступиша же к ней царевы отроцы повелѣниемъ приставника со служившими рабынями ея и подняша ю от земли, мертву изполу. И видѣша ту вси людие открыто лице ея, кроваво все от охотнаго драния, и от текущих слез ея нѣсть красоты, и от обычных ея велможъ болших, всегда входящих к ней, от земскихъ людей никто же нигдѣ видѣ. Ужасе же ся воевода приставник, яко не убреже ея, бѣ бо образом царица та зѣло красна и в разумѣ премудра, яко не обрѣстися таковой красной в Казани в женах и в дѣвицах, но и в руских во многих на Москвѣ во дщерях и в женах болярских и княжых.
И долго еще так причитала царица и восклицала, лежа часа два, убиваясь, у гроба на земле, так что и сам приставленный к ней воевода прослезился, также и уланы, и мурзы, и все находившиеся там люди плакали и рыдали. Наконец, по повелению блюстителя ее, подошли к ней царские отроки с прислуживающими ей рабынями и, полумертвую, подняли ее с земли. И увидели тогда все люди открытым лицо ее, изодранное ею до крови, и не было в нем красоты от текущих слез — никто ведь и нигде не видел раньше ее лица: ни знатные вельможи, обычно входившие к ней, ни земские люди. Ужаснулся тогда приставленный к ней воевода, что не уберег ее, ибо была та царица очень хороша лицом и умна, так что не было ей равной в Казани по красоте среди женщин и девиц, да и в Москве среди русских — дочерей и жен боярских и княжеских.
О УТѢШЕНИИ СЛОВЕС ВОЕВОДЫ КО ЦАРИЦЫ И О ПРОВОЖЕНИИ ЕЯ ОТ НАРОДА КАЗАНСКОГО. ГЛАВА 39
О ТОМ, КАК УТЕШАЛ ВОЕВОДА ЦАРИЦУ И КАК ПРОВОЖАЛ ЕЕ КАЗАНСКИЙ НАРОД. ГЛАВА 39
Воевода же приставник пришед близ к ней и болшия велможы казанския и увѣщаваху царицу ласковыми словесы сладкими, да не плачетъ, да не тужитъ. Глаголаша ей: «Не бойся, госпоже царице, и престани горкаго сего плача, не на безчестие бо, ни казнь и смерть идеши с нами на Русь, но на великую честь к Москвѣ ведем тя, и тамо госпожа многим будеши, якоже и здѣ была еси, в Казани. Не отъиметъ воли твоея самодержецъ, милость велику покажетъ тебѣ, милосердъ бо есть ко всѣмъ. И не возпомнит зла царя твоего, но паче возлюбит тя и дастъ ти на Руси нѣкия грады свои вмѣсто Казани царствовати в нихъ. И не оставит тя до конца быти в печали и в тузѣ и скорбь твою и печаль на радость преложитъ. И есть на Москвѣ много царей юныхъ по твоей верстѣ кромѣ Шихалѣя царя, кому поняти тя, аще восхощеши за другаго мужа посягнути: Шихалей убо царь уже стар есть, ты бо млада, аки цвѣт красный цвѣтешъ или ягода вишня, наполнися сладости. И того ради царь не хощет тебе поняти за себя. Но и той есть в воли самодержца: все, якоже что хощетъ, то и сотворит о тебѣ. Ты же не печалися о том, ни скорби».
Окружили царицу воевода-блюститель и знатные казанские вельможи и увещевали ее ласковыми сладкими словами, чтобы не плакала она и не тужила. Говорили они ей: «Не бойся, госпожа царица, и перестань горько плакать, ведь не на бесчестье и не на казнь и смерть идешь с нами на Русь, но на великую честь ведем тебя в Москву, и будешь ты там для многих госпожа, как и здесь была, в Казани. Не отнимает у тебя свободу самодержец, окажет он тебе великую милость, ибо милосерден он ко всем. И не припомнит он тебе зло царя твоего, но еще больше полюбит тебя и даст тебе на Руси какие-нибудь города свои вместо Казани, чтобы ты в них царствовала. И не даст он тебе до конца пребывать в печали и тоске и скорбь твою и печаль в радость превратит. Есть в Москве много и царей юных, равных тебе, кроме Шигалея, кто сможет взять тебя в жены, если захочешь еще раз выйти замуж: ведь царь Шигалей уже стар, ты же молода: как цветок прекрасный, цветешь и, как вишневая ягода, наполнилась сладостью. Поэтому и не хочет царь взять тебя в жены. Но и он во власти самодержца; все, что тот захочет, то он с тобой и сделает. Ты же не печалься о том и не скорби».
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 232; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!