РАЗГОВОР ПЯТИ ПУТНИКОВ ОБ ИСТИННОМ СЧАСТИИ В ЖИЗНИ 6 страница

361

слышит», и могти сказать с Павлом: «Написано не чернилом, по духом бога живого на скрижалях сердца плот­ских».

Краски на картине всяк видит, но чтоб рпсунок и жи­вость усмотреть, требуется другое око, а неимеющий оное слеп в живописи. Скрип музыкального орудия каждое ухо слышит, но, чтоб чувствовать вкус утаенного в скрипении согласия, должно иметь тайное понятия ухо, а лишенный оного для того лишен движущей сердце радости, что нем в музыке. В самую пламенеющую усердием душу не ско­ро входит сияние славы божией: «Когда придет время, явишься». Блаженное сие время на многих местах назна­чено. У Исайи: «Тогда отворятся очи слепых и уши глу­хих услышат, тогда вскочит хромой, как олень, и ясен будет язык гнуснивых».

«Собранные господом обратятся и придут в Сион с радостью, а радость вечная над головою их. Тогда волки и агнцы должны пастись вкупе. Светися, светися, Иеруса­лим!..»

Сей-то свет снисшедший сделал схожими на пьяных апостолов: «Иные же ругающиеся говорили, как вином исполнены суть».

Кричит Петр и защищает их; но можно ль уверить застарелое в душах поверье, а иногда и злобное? Пьяны от радости, что уразумели то, чего, все оставив, искали... Увидели с Давидом знаменья и образов событие, чудеса на небеси и на земли прозрели, стали собирать манну.

Манна — значит чудо, то есть что то такое? «И се на лице пустыни манна, как коруанс 12, бело, как лед, на зем­ле узревшие то сыновья Израиля сказали друг другу: «Манна!»», сиречь что есть сие? «Не ведал бо, что было». Говорит Мойсей к ним: «Сей хлеб, его ж завещал гос­подь». Несказанно радостны, что прозрели новое, начали прорицать новое новыми языками.

Сие-то есть быть пророком, или философом, прозреть сверх пустыни, сверх стихийной вражды нечто новое, не-стареющееся, чудное и вечное, и сне возвещать.

«Всяк, кто призовет имя господне, спасется». Спасени­ем душе есть основательная радость и твердая надежда. Дышат таковым же пьянством и сии Павловы слова: «Кто нас разлучит от любви божией?» Но во всех сих препобеждаем за возлюбшего нас. Видите, сколько сильно в сем муже укоренилась радость, что все горести его при­

362

услаждает, ничто ему не страшно, весел и в темнице. Сей есть истинный мир.

Как здравие селение свое имеет не вне, но внутри тела, так мир и счастие в самой среднейшей точке души нашей обитает и есть здравие ее, а наше блаженство.

Здравие тела не иное что есть, как мир телесный, а мир сердечный есть живность и здравие души, а как здоровье рождается после очищения из тела вредной и лишней мокроты, матери всех болезней, так и сердце, очищаемое от подлых мирских мнений, беспокоящих ду­шу, начинает прозирать сокровенное внутри себя сокро­вище счастия своего, чувствуя, будто после болезни, же­лание пищи своей, подобное нашему ореху, зерно жизни своей в пустом молочке зачинающему. Сих-то начинаю­щих себя познавать призывает премудрость божия в дом свой на угощение через служителей: «Придите, ешьте мой хлеб и пейте впно...»

В сию гостиницу и пациент Иерихонский привозится самарянином, зовет и всех сердце свое потерявших: «Приступите ко мне, погубившие сердца, сущие далече от правды»; «приидите ко мне, все труждающиеся...» О сем враче внушает нам сын Спрахов: «Почитай врача.., ибо господь создал его». А кто ж есть тот врач, если не сей: «Исцеляя всяк недуг и всякую язву в людях». Но что исцелял? «Исцеляя сокрушенных сердцем...» Если кто сер­дцем болен, если мыслями недужен, тогда точно сам чело­век страдает. Не тело, но душа есть человек, не корка, но зерно есть орех. Если целое зерно, сохранится и корка в зерне. Кто прозрит сие и поверит? «Очисти прежде внутренность стакана и блюда, да будет и внешнее их чисто». Исцели прежде сердечное сокрушение, не бойся убивающпх тело. Иное телесное здоровье — другое дело веселье и живость сердца.

Сад, оплота лишенный, есть несчастливая душа, счастие свое на песке стихийном основавшая и уверив­шая себя, что можно добро свое сыскать вне бога. Начало премудрости — страх божий, он первое усматривает счастие свое внутри себя. Сие блаженное утро внутри сердца светить начинает, ведущее за собою ведро пресветлого и вечного мира, и если бы оно было тлению подвер­жено, то могло ли родить вечный мир? Может ли душа незыблемое иметь упование на то, что третьего дня сокру­шится? Не вся ли таковая песочная надежда есть мать

363

душевного сокрушения? И как может твердо устоять сер­дце, видя все стихийное, до последней крошки разоряе­мое, а прозреть за слепотою не может то, на чем благона­дежно можно опереться? Сия благонадежная надежда зо­вется у Павла якорем, по сему видно, что все светское добро не есть добро; оно сокрушается даже до самого здравия телесного и успокоить сердца не может.

Доколе душа не почувствует вкуса нетления, дотоле не вкусит она твердого мира и есть мертва.

Сколь многое множество читает Библию! Но без поль­зы сей дом божий заперт и запечатан.

Дух страха божия и дух разума вход отворяет; без сего ключа всяк поропщет, взалчет и обойдет город сей.

Многие приходят к нему с любопытным духом, иные с половиною души, иные с Иудиным сердцем, но без пользы: «Окрест нечестивые ходят». Иные преклоняют ее к защищению своих плотоугодий и со строптивым [она] развращается во вред, выводят пророчества о временной пользе, о частных враках, о тленных предметах, но окрест нечестивые ходят. Сколь мало истинных рачителей, вер­ных искателей и снарядных чтецов, жалуется о сем Иере­мия: «Кому расскажу и кому засвидетельствую, и услы­шит?» «Се не образованные уши их, и слышать не смо­гут!» Се слова господине были у них в поношении и не воспримут! Библия есть совершеннейший и мудрейший орган. Как стрела магнитная в одну северную точку устремляет взор свой, так и сия к оному взпрает и ведет к тому: «Восток имя ему». Сия есть стрела спасения гос­поднего, как говорит Елисей, пособляя собственными сво­ими руками напрягти лук и выстрелить стрелу на непри­ятелей, наложив руки своп на руки царя Иоаса (4-ая Царств, гл.13).

Если язык разит, для чего не назвать его стрелою? Библия есть слово божие и язык огненный.

Исайя: в лице ее говорит: «От чрева матери моей наре­чет имя мое и положит уста мои, как меч остр, и под кровом руки своей скроет меня; положит меня, как стре­лу избранную, и в колчане своем скроет меня, и говорит мне: «Раб мой ты, Израиль, и в тебе прославлюсь»». Сия стрела от вышнего нам послана для врагов.

Слова богопроповедников суть стрелы, о которых Исайя: «Их же стрелы острые суть, и луки их напряже­ны; копыта коней их, как тверд камень, вмени лися; коле­

364

са колесниц их, как буря; ярятся, как львы». Вот один из сих воинов! Оружие воинства нашего не плотское, но сильное богом...

Но как напрягать стрелу сию? Должно уметь и иметь в себе того: «Научащий руки мои на ополчение». Сию-то стрелу сыскали в колчане апостолы — язык огненный. «Языка — его же не зная — услышат».

А как стрела сия парящая взирает к одному только востоку, так и сей орган одному богу песнь воспевает. Очень вздорно и худо разногласит, и сам свое мешает сличное согласие, если стать на нем играть для плоти и крови. Играет и скачет Давид, но перед господом, то есть ради господа, так как и Мелхоле говорит: «Благосло­вен господь, который избрал меня паче отца твоего...» Бу­ду пграть и плясать перед господом. Поощряет и других: «Воспойте к господу. Сей один только благой псалом есть».

Нет сладостнее и действительнее, как бренчать на нем богу, а не стихиям, а не миру; не тленп, но вечности, тогда-то действительно изгонятся бесы из саулов. При­том надобно уметь сличать голоса, вливающие в душевное ухо сладкую симфонию.

При свидетельстве двоих или троих голосов твердый псалом составляется, например: почитай врача, противу потреб чести его, ибо господь создал его. Вот кого ж не господь создал? Тотчас и вздор: для чего ж царь Иудин Аса осуждается ради лекарей? «И не в немощи своей взыскал господа, но врачей», Смотрпте, как дурно сей орган разногласит по человеку! Не спорю, да и сам я рад почитать телесного врача. Притом говорю, что Библия весьма есть дурная и несложная дуда, если ее обращаем к нашим плотским делам, бодущий терновник, горькая и невкусная вода, дурачество, если с Павлом сказать, божие, или скажу сор, навоз, дрянь, грязь, гной челове­ческий, в котором велит бог Иезекиилю скрыть ячменный опреснок. «Так съедят сыновья Израиля хлеб свой не­чистый у язычников, когда рассыплю их» (гл. 4).

У Исаии — стрела избрана, в колчане своем скрытая, а у Иезекииля — в соре навоза скотского скрывается опреснок.

Не сие ли есть таинство утверждающего сердца нам слова божиего, грязью земных дел наших обвитое? Те только одни от змииных угрызений исцелились, кто на

365

вознесенного змия в гору взирали, не те, что смотрели на ползущего по земляному праху.

Так и здесь питаются во время голода пшеницею Иосифовою приступившие к столу и наслаждающиеся вы­сокими умами, а не те, которые жрут гнилую свою мерт­вечину около слова животного. «Окрест нечестивые...»

Там упоминается змий, ползущий и едящий грязь, а у Иезекииля на гноеядцев вот что бог вещает: «Да скудны будут хлебом и водою, и погпбнет человек и брат его, и истают в неправдах своих».

Для чего мы находим там нашу грязь и гной и едим оный, когда все сие богу и божественному его слову един­ственно посвящено? Конечно, мы не узнали себя. Если же скажете, что оное жестоко и трудно читать и разуметь, если вам бог прощает, одно то непростительно, что мы похожи на умницу бабу: сия разумница изволила кушать горчайшую около ореха волошского13 корку, наконец осердившись, начала ругать и смеяться; которые, лишив­шись доброго вкуса, похваляют иностранные плоды.

«Почитай врача... Ибо господь создал его». Но дабы тут не приснились нам наши телесные врачевания, для того там же сплошь говорится сие: «Не от древа ли осладились воды, да познана будет сила его?» Лекарствам плотским какое есть сходство с тем богопоказанным дере­вом, которым Мойсей воду горькую осладил? Если кто сие дерево знает, может вознести змия, отбить грязь от опрес­ноков, осладить библейную воду. Вот лекарь кричит: «По­слушайте премудрость в притчах! Господь создал меня, начало путей своих». Слушай лечение: «Сын, да не пре­минешь, соблюдай же мой совет и мысль, да жива будет душа твоя, и благодать будет на твоей шее! Будет же исцеление (приложение) плотям твоим и уврачевание костям твоим, да ходишь надеясь в мире во всех путях твоих...»

Видите, что лечит сей врач? Душу болезненную. «Мир мой даю вам. Вы друзья мои есть...»

Сего-то доброго друга столь высоко рекомендует сын Сираха: «Друг верен— покров крепок есть; обретший же его обретет сокровище. Другу верному нет измены, и нет мерила доброте его! Друг верен — врачевание житию, и боящиеся господа обретут его». Теперь же скажу: почи­тайте Библию, в рассуждении надобностей ее она есть аптека, божиею премудростью приобретенная, для увраче­

366

вания душевного мира, ни одним земным лекарством неисцеляемого.

В сей-то аптеке Павел роет, копает, силою дерева крестного вооружен, и, убивая всю мертвую гниль и гной, вынимает и сообщает нам само чистое, новое, благовон­ное, божие, нетленное, вечное, проповедуя Христа божию силу.

Церемонисты сердятся, а афинейцы смеются, нам же, званым, Христос есть божия сила и божия премудрость. Если же спросите, для чего сии книги одно пишут нали­цо, а другое тайное, а новое из них выходит? А кто ж се­ет на ниве семя будущее? Да и может ли пахарь сеять зерно нынешнее? Оно, принятое в недро земное, разопре­ет и сотлеет; в тот день выходит из него плод новый с новым зерном. А к сему круг годового времени надобен.

Скажите, возможно ль на молодом сердце вырастить плод ведения божия и познания (сии обое с собою нераз­лучные) самого себя? К сему круг целого человеческого века потребен.

Библия есть человек домовит, уготовивший семена в за­кромах своих. О сем-то хозяине пишется: «Изойдет сея­тель сеять». Она в молодые наши мысли насевает семя нынешнего плотского нашего века, дабы несмысленное наше сердце способно принять могло; сие семя не пустое, но утаивает в себе божию силу.

Оно как непотребное со временем портится в сердце и гибнет, а новое прозябает. Сеется гниющее, восстает благовонное; сеется жесткое, восстает нежное; сеется горькое, восстает сладкое; сеется стихийное, восстает божие; сеется несмысленное и глупое, воскреснет премуд­рое и прозорливое. Все, что только мы имеем, есть то ж и у бога. В сем только рознь, что наша гниль и тень, а его — нетление и истина.

Древний мудрец Эдип 14, умирая, оставляет малолетне­му сыну в.наследие историю именем «Сфинкс»: «Любез­ный сын, вот тебе самое лучшее по мне наследие! Прими малую сию книжку от десницы моей; любп ее, если хо­чешь любить твоего отца; меня почтешь, почитая оную. Носи ее с собой и имей в сердце своем, ложась и вставая. Она тебе плод принесет тот, что и мне, разумей — бла­женный конец жизни твоей. Не будь нагл и бессовестен, ступай тихонько, жизнь есть путь опасный; приучай себя малым быть довольным, не подражай расточающим сердце

367

свое по наружностям. Учись собирать расточение мыс­лей твоих и обращать их внутрь тебя. Счастие твое внут­ри тебя, тут центр его зарыт: узнав себя, все познаешь, не узнав себя, во тьме ходить будешь и убоишься страха, где его не бывало. Узнать себя полно, познаться и задружить с собой сей есть неотъемлемый мир, истинное счастие и мудрость совершенная. Ах, если б мог я напе­чатлеть теперь на сердце твоем познание самого себя!.. Но сей свет озаряет в поздний век, если кто счастлив... Будь добр ко всем. Не обидишь и врага своего, если хоть мало узнать себя потщишься. Но презираю природу твою и радуюсь. Конечно, узнаешь себя, если любить будешь вникать крепко внутрь себя, крепко, крепко... Сим одним спасешься от челюстей лютого мучителя».

Он много говорил, но мальчик ничего не мог понять. Омоча отцовскую руку слезами и принимая книжку, при­лагал ее, будто отца, к сердцу своему; а отец, радуясь как сыновнему усердию, так и разлучению своему от тела, уснул в вечности, оставив на смертном лице образ ра­дости, живой след ублаженной миром души своей.

Добрый сын, малую сию книжечку часто читая, почти наизусть ее знал. В ней написано было, что лютейший и страшнейший урод, именем Сфинкс, во время жизни отца его всех встречающихся ему, кто бы он ни был, мучил и умерщвлял людей. Лицо его было девичье, а прочее все льву приличное. Вся причина убийства состо­яла в том, что не могли решить предлагаемой сим чудови­щем задачи, или загадки, закрывающей понятие о чело­веке. Кто бы ни попался, вдруг задача сия: поутру четвероножный, в полдень двуножный, а ввечеру треножный, скажи мне, какой зверь? Наконец, написано, что Эдип загадку решил, урод исчез, а воссияла в дни его радость и мир. Всю сию опись держал он в сердце своем.

Пришел мудрецов сын в возраст, усилились страсти, а светское дружество помогло ему развратиться. «Сфинкс — какое дурачество,— говорили ему,— пустая небыль! Суеверие!..» Да и сам он уже имел недетский разум; он понимал, что сих зверей ни в Америке, ни в самой Африке, ни в островах японских натура не рож­дает, а в Европе их не бывало. Ни одна натуральная история о них не упоминает, все уже изрядно понимал, чтоб быть прозорливым нетопырем. Нетопырю острый взор в ночи, а бездельнику во зле. Беспутная жизнь сов­

368

сем лишила его сердечной веселости. Тогда первый засев юродивый об уроде истории в сердце его согнил, так как гниет старое пшеничное зерно, на ниве погребенное.

В 30 лет начал входить в себя и узнавать. «Какое бедствие! — говорил он сам с собою.— Я совсем переме­нился. Где девалась радость моя? Я мальчиком был весел, все у меня есть с излишком, одного недостает — веселия. Есть и веселие, и таковым меня почитают, но внешнее, а внутри сам чувствую развалины основания его, боюсь и сомневаюсь. Одно то твердо знаю, что я беден. Что ж мне пользы в добром о мне людском мнении? Вот точ­ный плод презренного мною завета и совета отеческого! Прибыль моя двоит во мне жажду, а мои услаждения сторичным кончаются огорчением. Сфинкс! Чудное дело... Конечно, тут тайна какая-то... Мой отец был мудр и че­ловеколюбив, не лгал и в шутку и не был к сему сроден; нельзя, чтоб он меня хотел обмануть. Конечно, все то правда. А чуть ли я уже не попался зверю тому; меня мучит что-то, но не понимаю, а пособить нельзя. Одно только чудо, что мучусь тем, чего не вижу, и от того, кого не знаю... Несчастное заблуждение! Мучительная тьма! Ты-то поражаешь в самую точку меня, в самую душу мою, опрокинув, как вихрь, хижину, как буря, кедр. Безрассудный мир, прельщающий и прельщаемый! Яд советов твоих есть то семя смерти сердечной, а твоя сласть-то лютейший зверь; она неразумных встречает ли­цом девичьим, но когти ее — когти львовы, убивающие душу, и убийства ее каждый век и каждая страна испол­нена. Продолжать не хочу». Начал прозябать из ложной истории новый и всеполезный дух. Добрый сын при вос­ходящей внутри себя предводительствующей заре, малу-помалу узнав себя, со временем сделался наследником высокого отеческого мира, возгнездившись на храме не­тленной истины как почитатель родителей. Змиененавистный бусел !5, исполнив как отцовское, так и пророчество, сокрываемое тайно образным голубем, средь морских волн на камне стоящем с сею подписью: «На твердости почиваю». Что нужнее, как мир душевный? Библия нам от предков наших заветом оставлена, да и сама она есть завет, запечатлевшая внутри себя мир божий, как ограж­денный рай увеселение, как заключенный кивот сокрови­ще, как жемчуга мать, драгоценнейший жемчуг внутри соблюдающая. Не несмышленая наглость наша, по углам

369

дом сей оценяющая, презирает и знать не ищет. Очень нам смешным кажется сотворение мира, отдых после тру­дов божий, раскаяние и ярость его, вылепление из глпны Адама, вдуновение жизненного духа, изгнание из рая, пьянство Лотово, родящая Сарра, всемирный потоп, стол­потворение, пешешествие через море, чин жертвоприношения, лабиринт гражданских законов, шествие в какую-то новую землю, странные войны и победы, чудное межева­ние и проч., и проч.

Возможно ль, чтоб Енох с Илиею 16 залетели будто в небо? Сносно ли натуре, чтоб остановил Навин солнце? Чтоб возвратился Иордан, чтоб плавало железо? Чтоб дева по рождестве осталась? Чтоб человек воскрес? Какой судья на радуге? Какая огненная река? Какая челюсть адская? Верь сему, грубая древность, наш век просве­щенный.

Нимало сему не удивляюсь. Они приступают к насле­дию сему без вкуса и без зубов, жуют одну немудреную и горькую корку. Если бы к сему источнику принесли с собою соль и посолили его с Елисеем 17, вдруг бы сей напиток преобразился в вино, веселящее сердце. Сии воды до дня сего суть те же елисейские, как только Елисей посвятил их господним словом. Божии слова тотчас пере­стали быть смертоносными и вредными, стали сладкими и целительными душам.

Если кто узнал себя и задружил, если может сказать: «Было слово господне ко мне», «Знаю человека», может и теперь посещать сии же воды. Сии-то источники остав­ляются в наследие от отца Исааку: «Паки ископал Исаак-колодцы водные, которые ископали рабы Авраама, отца его» (гл. 26). Возле сего источника раб Авраамов нахо­дит для Исаака супругу Ревекку.

Толкует обручение сие Осия: «Обручу тебя себе вовек, и обручу тебя себе в правде, и в суде, и в милости, и в щедротах, и обручу тебя себе в вере, и узнаешь господа».

Послушайте, вот раб сына Авраамового: «Обручил вас оному мужу, деву чистую представить Христу».

Испытайте писания: разумей, очищайте, ройте, копай­те; смотри, как роет Исаак: «Отнюдь же оттуда ископал колодец другой, а не спорил о том, и прозвал имя ему пространство, говоря, что ныне распространил господь наш». Разве не слышим призывающего нас живого источ­ника? «Вжаждай, да грядет ко мне...» Бот наследие, по­

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 145; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!