РАЗГОВОР ПЯТИ ПУТНИКОВ ОБ ИСТИННОМ СЧАСТИИ В ЖИЗНИ 4 страница

Ермолай. А где она находит сие безначальное на­чало и вышнее естество?

Григорий. Если прежде не сыщет внутри себя, без пользы искать будет в других местах. Но сие дело есть совершенных сердцем, а нам должно обучаться букварю сей преблагословенной субботы или покоя.

Ермолай. Победить апокалиптического змия и страшного того зубами зверя, который у пророка Дани­ила все-на-все пожирает, остаток ногами попирая, есть дело тех героев, которых бог в «Книге Чисел» велит Мои­сею вписать в нетленный свой список для войны, минуя жен и детей, не могущих умножить число святых божиих мужей, не от крови, не от похоти плотской, не от похоти мужской, но от бога рожденных, как написано: «Не собе­ру соборов их от кровей...» Те одни почивают с богом от всех дел своих, а для нас, немощных, и той благодати божией довольно, если можем дать баталию с маленькими бесиками: часто один крошечный душок демонский страшный бунт и горький мятеж, как пожар душу жгу­щий взбуряет в сердце 15.

Григорий. Надобно храбро стоять и не уступать места дьяволу: противитесь — и бежит от вас. Стыдно быть столь женою и младенцем, чтоб не устоять нам про­тив одного бездельного наездника, а хотя и против ма­ленькой партии. Боже мой! Какое в нас нерадение о снискании и о хранении драгоценнейшего небес и земли сердечного мира? О нем одном должен человек и мыслить в уедпнении, и разговаривать в обращениях, сидя в доме, идя путем, и ложась, и вставая. Но мы когда о нем дума­ем? Не все ли разговоры наши одни враки и бесовские ветры? Ах, если мы самих себя не узнали, забыв нерукотворенный дом наш и главу его — душу нашу и главу ее — богообразный рай мира! Имеем же за то изрядное награждение: трудно из тысячи найти одно сердце, чтоб оно не было занято гарнизоном нескольких эскадронов бесовских.

И поскольку не обучаемся с Аввакумом стоять на бо­жественной сей страже и продолжать всеполезнейшую сию войну; затем сделалися в корень нерадивы, глухи, глупы, пугливы, неискусны, и вовсе борцы расслабленные на то, чтоб и сама великая к нам милость божия, но нами не понимаемая, так сердцем нашим колотила, как волк овцами. Один, например, беспокоится тем, что не в знат­ном доме, не с пригожим родился лицом и не нежно вос­питан; другой тужит, что хотя идет путем невинного жи­тия, однак многие, как знатные, так и подлые, ненавидят его и хулят, называя отчаянным, негодным, лицемером; третий кручинится, что не получил звания или места, ко­торое б могло ему поставить стол, из десяти блюд состоя­щий, а теперь только что по шести блюд кушать изволит; четвертый мучится, каким бы образом не лишиться (пра­вда, что мучительного), но притом и прибыльного звания, дабы в праздности не умереть от скуки, не рассуждая, что нет полезнее и важнее, как богомудро управлять вне­шнею, домашнею и внутреннею, душевною экономиею, то есть узнать себя и сделать порядок в сердце своем; пятый терзается, что, чувствуя в себе способность к услуге об­ществу, не может за множеством кандидатов продраться к принятию должности, будто одни чиновные имеют слу­чай быть добродетельными и будто услуга разнится от доброго дела, а доброе дело от добродетели; шестой трево­жится, что начала предъявляться в его волосах седина, что приближается час от часу с ужасною армиею немило­сердная старость, что с другим корпусом за ним следует непобедимая смерть, что начинает ослабевать все тело, притупляются глаза и зубы, не в силах уже танцевать, не столько много и вкусно пить и есть и прочее...

343

Но можно ли счесть несчетные тьмы нечистых духов и черных воронов, или (с Павлом сказать) духов злобы поднебесных, по темной и неограниченной бездне, по ду­ше нашей, будто по пространнейшем воздухе, шатающих­ся? Сии все еще не исполины, не самые бездельные, как собачки постельные, душки, однако действительно колеб­лют наше неискусное в битве и не вооруженное советами сердце: самый последний бесишка тревожит наш неук­репленный городок; что ж, если дело дойдет до львов? Открою вам, друзья мои, слабость мою. Случилось мне в неподлой компании не без удачи быть участником раз­говора. Радовался я тем, но радость моя вдруг исчезла: две персоны начали хитро ругать и осмеивать меня, вкидая в разговор такие алмазные слова, которые тайно изо­бражали подлый мой род и низкое состояние и телесное безобразие. Стыдно мне вспомнить, сколько затревожи­лось сердце мое, а больше, что сего от них не чаял; в силу я по долгом размышлении возвратил мой покой, вспомнив, что они бабины сыны.

Афанасий. Что се значит?

Григорий. Баба покупала горшки, амуры молодых лет еще и тогда ей отрыгались. «А что за сей хорошень­кий?..» «За тот дай хоть три полушки»,— отвечал горшеч­ник... «А за того гнусного (вот он), конечно, полушка?» «За тот ниже двух копеек не возьму». «Что за чудо?» «У нас, бабка, — сказал мастер, — не глазами выбирают, мы испытываем, чисто ли звенит». Баба хотя была не подлого вкуса, однак не могла отвечать, а только сказала, что она и сама давно сие знала, да вздумать не могла 16.

Афанасий. Сии люди, имея с собою одинаковый вкус, совершенно доказывают, что они плод райской сей яблони.

Яков. Законное житие, твердый разум, великодуш­ное и милосердное сердце есть то чистый звон почтенной персоны.

Григорий. Видите, друзья мои, сколько мы отро­дились от предков своих? Самое подлое бабское мненьице может поколотить сердце наше.

Ермолай. Не погневайся — и сам Петр испугался бабы: «Беседа выдает тебя, что ты галилеянин».

Лонгин. Но такое ли сердце было у древних пред­ков? Кто может без ужаса вспомнить Иова? Однако со всем тем пишется: «И не дал Иов безумия богу...» Вни­

344

май, что пишет Лука о первых христианах: «Выла в них одна душа и одно сердце...» А что ж то? Какое у них было сердце? Кроме согласной их любви, вот какое: «Они же радовались, потому что за имя господа Иисуса сподо­бились принять бесчестие...» Но вот еще геройское серд­це: «Хулимые утешаемся...»«Радуюся в страданиях мо­их...» Кто может без удивления прочесть ту часть его письма, которое читается в день торжества его? Она есть зрелище прекраснейших чудес, пленяющих сердечное око. Великое чудо! Что других приводит в горчайшее смуще­ние, то Павла веселит, дышащего душою, здоровому желудку подобною, который самую грубейшую и твердей­шую пищу в пользу варит. Не се ли иметь сердце ал­мазное? Тягчайший удар все прочее сокрушает, а его утверждает. О мир! Ты божий, а бог твой! Сие-то значит истинное счастие —.получить сердце, адамантовыми сте­нами огражденное, и сказать: «Сила божия с нами: мир имеем к богу...»

Ермолай. Ах, высокий сей мир, трудно до него до­браться. Сколь чудное было сердце сие, что за все богу благодарило.

Лонгин. Невозможно, трудно, но достоин он и большего труда. Трудно, но без него тысяча раз труд­нее. Трудно, но сей труд освобождает нас от тягчайших бесчисленных трудов сих: «Как бремя тяжкое, отяготело на мне. Нет мира в костях моих...» Не стыдно ли сказать, что тяжко нести сие иго, когда, нося его, находим такое сокровище — мир сердечный?.. «Возьмите иго мое на себя и обретете покой душам вашим». Сколько мы теряем трудов для маленькой пользы, а часто и для безделиц, нередко и для вреда? Трудно одеть и питать тело, да надобно, и нельзя без сего. В сем состоит жизнь телесная, и никто о сем труде каяться не должен, а без сего попа­дет в тягчайшую горесть, в холод, голод, жажду и бо­лезни.

Но не легче ли тебе питаться одним зельем суровым и притом иметь мир и утешение в сердце, нежели над изобильным столом сидеть гробом повапленным, испол­ненным червей неусыпных, душу день и ночь без покоя угрызающих? Не лучше ли покрыть телишко самою ни­щею одеждою и притом иметь сердце, в ризу спасения и одеждою веселья одетое, нежели носить златотканое платье и между тем таскать геенный огонь в душевном

345

недре, печалями бесовских манеров сердце опаляющий? Что пользы сидеть при всяком довольстве внутри крас­ных углов телом твоим, если сердце ввержено в самую крайнейшую тьму неудовольствия из украшенного черто­га, о котором пишется: «Птица обрела себе храмину... основана бо была на камне... камень же был Христос... который есть мир наш... душа наша, как птица, пзбавилася, и сеть сокрушилася... кто даст мне крылья..?»

Что же ты мне представляешь трудность? Если кто попал в ров или бездну водяную, не должен думать о трудности, но об избавлении. Если строишь дом, строй для обеих существа твоего частей — души и тела. Если украшаешь и одеваешь тело, не забывай и сердца. Два хлеба, два дома и две одежды, два рода всего есть, всего есть по двое, затем что есть два человека в человеке од­ном и два отца — небесный и земной, и два мира — пер­вородный и временный, и две натуры — божественная и телесная, во всем-на-всем... Если ж оба сии естества смешать в одно и признавать одну только видимую нату­ру, тогда-то бывает родное идолопоклонение; и сему-то единственно препятствует священная Библия, находясь дугою, всю тлень ограничивающею, и воротами, вводящи­ми сердца наши в веру богознания, в надежду господственной натуры, в царство мира и любви, в мир перво­родный.

И сие-то есть и твердый мир — верить и признавать господственное естество и на оное, как на необорпмый город, положиться и думать:«Жив господь бог мой...» Тог­да-то скажешь: «И жива душа моя...» А без сего как тебе положиться на тленную натуру? Как не вострепетать, вп-дя, что вся тлень всеминутно родптся и исчезает? Кто не обеспокоится, смотря на погибающую существа истину? Таковые пускай не ожидают мира и слушают Исайи: «Возволнуются и почить не могут. Не радоваться не­честивым,— говорит господь бог...» Вот, смотри, кто вос­ходит на гору мира? «Господь — сила моя и учинит ноги мои на совершение, на высокое возводит меня, чтобы по­бедить мне в песне его». Признает господа и пред невидя­щими его поет, а господь ведет его на гору мира. Непри­знание господа есть мучительнейшее волнование и смерть сердечная, как Аввакум же поет: «Вложил ты в главы беззаконных смерть». Сию главу Давид называет сердцем, и оно-то есть главизна наша, глава окружения их. Что за

346

глава? Труд уст их. Что за уста? Доколе положу советы в душе моей, болезни в сердце моем... Труд уст есть то болезнь сердца, а болезнь сердца есть то смерть, вложен­ная в главы беззаконных, а родная смерть сия, душу убивающая жалом, есть смешение в одно тленной и бо­жественной натур; а смешанное сие слияние есть устра­нение от божественного естества в страну праха и пеп­ла, как писано: «И укажет тебе перст».

А устранение есть то грехопадение, как написано: «Грехопадение кто разумеет?» О грехе вот что Сирах: «Зубы его — зубы льва, убивающие душу...» Вот тьма! Вот заблуждение! Вот несчастие!

Видишь, куда нас завела телесная натура, чего наде­лало слияние естеств? Оно есть родное, идолобешенство и устранение от блаженной натуры и неведение о боге. Такового нашего сердца известная есть печаль то, что о ничем, кроме телесного, не стараемся, точно язычники, «и всех бо сих язычников ищут», а если хоть мало под­нять к блаженной натуре очи, тотчас кричи: трудно, труд­но! Сие-то есть называть сладкое горьким, но праведник от веры жив есть. А что ж есть вера, если не обличение или изъяснение сердцем понимаемой невидимой натуры? И не сие ли есть быть родным Израилем, все на двое разделяющим и от всего видимого невидимую половину господу своему посвящающим? О сем-то Павел счастли­вец вопиет: «Которые правилам сим жительствуют, мир на них и милость. Скажи, пожалуйста, чем взволнуется тот, кто совершенно знает, что ничего погибнуть не мо­жет, но все в начале своем вечно и невредимо пребы­вает?»

Ермолай. Для меня сие темновато.

Лонгин. Как не темновато лежащему в грязи не­верия! Продирай, пожалуй, око и прочищай взор; царст­вие блаженной натуры, хотя утаенное, однако внешними знаками не несвидетельствованным себя делает, печатай следы свои по пустому веществу, будто справедливейший рисунок по живописным краскам. Все вещество есть крас­ная грязь и грязная краска и живописный порох, а бла­женная натура есть сама начало, то есть безначальная инвенция, или изобретение, и премудрейшая делинеация, всю видимую фарбу 17 носящая, которая нетленной своей силе и существу так сообразна, будто одежда телу. Называет видимость одеждою сам Давид: «Все, как риза,

347

обветшает...» А рисунок то пядью, то цепью землемерного, то десницею, то истиною: «Красота в деснице твоей...», «Пядью измерил ты...», «Десница твоя воспримет меня», «Истина господня пребывает вовеки». Таковым взором взирал я и на тело свое: «Руки твои сотворили меня...» Минует непостоянную тленности своей воду. «Душа наша перейдет воду непостоянную»; проницает мыслью в саму силу и царство таящейся в прахе его десницы вышнего и кричит: «Господь защитите ль жизни моей, от кого устрашуся? Блаженны, которых избрал и принял ты, гос­поди...» Счастливый, перелетевший в царство блаженной натуры! О сем-то Павел: «По земле ходящие обращение имели на небесах». Сей же мир и Соломон пишет: «Пра­ведных души в руке божией, и не прикоснется к ним мука...»

Сие же тайно образует церемония обрезания и креще­ния. Умереть с Христом есть то оставить стихийную не­мощную натуру, а перейти в невидимое и горнее мудрст­вовать. Тот уже перешел, кто влюбился в сии сладчайшие слова: «Плоть ничто же...» Все то плоть, что тленное. Сюда принадлежит пасха, воскресение и исход в землю обетованную. Сюда взошли колена Израилевы пред госпо­да. Тут все пророки и апостолы во граде бога нашего, в горе святой его, мир на Израиля.

Ермолай. Темно говоришь.

Афанасий. Ты столь загустил речь твою библейным лоскутьем, что нельзя разуметь.

Лонгин. Простите, друзья мои, чрезмерной моей склонности к сей книге. Признаю мою горячую страсть. Правда, что из самых младенческих лет тайная сила и мание влечет меня к нравоучительным книгам, и я их паче всех люблю. Они врачуют и веселят мое сердце, а Библию начал читать около тридцати лет рождения мо­его. Но сия прекраснейшая для меня книга над всеми моими полюбовницами верх одержала, утолив мою дол­говременную алчбу и жажду хлебом и водою, сладчай­шей меда и сота божией правды и истины, и чувствую особливую мою к ней природу. Избегал, избегаю и избе­жал за предводительством господа моего всех житейских препятствий и плотских любовниц, дабы мог спокойно на­слаждаться в пречистых объятиях краснейшей, паче всех дочерей человеческих сей божией дочери. Она мне из не­порочного лона своего родила того чудного Адама, кото-

348

рый, как учит Павел, «созданный по богу, в правде и преподобии и истине» и о котором Исайя: «Род же его кто исповедает».

Никогда не могу довольно надивиться пророчей пре­мудрости. Самые праздные в ней тонкости для меня ка­жутся очень важными: так всегда думает влюбившийся. Премногие никакого вкуса не находят в сих словах: «Ве­ниамин — волк, хищник, рано ест, еще и на вечер дает пищу». «Очи твои на исполнениях вод...» А мне они не­сказанную в сердце вливают сладость и веселье, чем чаще их, отрыгая жвание, жую. Чем было глубже и безлюднее уединение мое, тем счастливее сожительство с сею воз­любленною в женах. Сим господним жребием я доволен. Родился мне мужеский пол, совершенный и истинный че­ловек; умираю не бездетным. И в сем человеке похвалюся, дерзая с Павлом: «Не напрасно тек». Се-то тот госпо­ден человек, о котором писано: «Не отемнели очи его».

Григорий. Если вам не нравятся библейные крошки, то поведем наш разговор другим образом. Целое воскресное утро мы провели о том беседою, о чем всегда мыслить долженствуем. Завтрашний день есть работный. Однак, когда к вечеру соберетесь, то внятнее побеседуем о душевном мире 18. Он всегда достоин нашего внимания, находясь всего жития нашего намеренным концом и при­станищем.

 

 

КОЛЬЦО

Милостивый государь! 1

Идут к вам два разговора, жаждущие вашего лицезре­ния. Удостойте их своего приятия. Они уже прежде рож­дения своего определены доброму вашему духу. Почтение мое к человеколюбному и кротчайшему батюшке Ва­шему, усердие мое к Вам и доброжелательство к целой фамилии Вашей приносит оные. Душа есть mobile регре-tuum — движимость непрерывная. Крылья ее есть мысли, мнения, советы; она или желает чего, или убегает от чего; желая, любит, убегая, боится. Если не знает чего желать, а от чего убегать, тогда недоумевает, со­мневается, мучится, сюда и туда наш шарик качается, мечется и вертится, как магнитная стрела, доколь не устремит взор свой в дражайшую точку холодного севера.

Так и душа, наконец, когда нашла того, кого нигде нет и везде есть, счастлива. Сей один довлеет ее насы­тить, а без сего глотает воздух с поедающим все дни жиз­ни своей землю змием.

Мнения подобны воздуху, он между стихиями не ви­ден, но тверже земли, а сильнее воды; ломает деревья, низвергает строения, гонит волны и корабли, ест железо и камень, тушит и разъяряет пламень.

Так и мысли сердечные — они не видны, как будто их нет, но от сей искры весь пожар, мятеж и сокрушенпие, от сего зерна зависит целое жизни нашей дерево; если зерно доброе — добрыми (в старости наипаче) наслаждаемся плодами; как сеешь, так и жнешь.

Весьма я рад буду, если сия книжечка в прогнании только нескольких дней скуки послужит, но как я дово­лен, если она хоть в капле внутреннего мира поспособст­вует. Вседражайший сердечный мир подобен самым дра-

350

гоценным камушкам: одна крошечка цену свою имеет, ес­ли станем его одну каплю щадить, только можем со време­нем иметь целую чашу спасения.

Разлив мысли наши по одним наружным попечениям, и не помышляем о душе, не рассуждая, что от нее всякое дело и слово проистекает, а если семя злое, нельзя не последовать худым плодам, все нас сирых оставит, кроме сего неотъемлемого сокровища.

Представьте себе смесь людей во всю жизнь, а паче в кончину лет своих, тоскою, малодушием, отвержением утех, задумчивою грустью, печалью, страхом, среди изо­билия отчаянием без ослабления мучащихся, и вспомни­те, что все сие зло и родное несчастие родилось от преслушания сих Христовых слов: «Ищите прежде царствия божия...» «Возвратись в дом твой...» «Царствие божие внутри вас есть...» «Омой прежде внутренность стака­на...»

Но благодарение всевышнему за то, что никогда не бывает поздний труд в том, что для человека есть само­нужнейшее.

Царствие божие вдруг, как молния, озаряет душу, и для приобретения веры надобен один только пункт вре­мени.

Дай, боже, вам читать слово божие со вкусом и при­мечанием, дабы исполнилось на вас: «Блаженны слыша­щие слово божие и хранящие». Другой разговор скоро последует.

А я пребуду,

милостивый государь, Вашего благородия покорнейший слуга, любитель священной Библии, Григорий Сковорода.

Кольцо. Дружеский разговор о душевном мире

Лпца: Афанасий, Иаков, Лонгин, Ермолай, Григорий

Григорий. Перестаньте, пожалуйста, дорогие гости мои! Пожалуйста, перестаньте шуметь! Прошу по­корно, что за шум и смятение? Один кричит: «Скажи мне силу слова сего: знай себя». Другой: «Скажи мне прежде,

351

в чем состоит и что значит премудрость?» Третий вопиет: «Вся премудрость — пустошь без мира». Но знает ли, что есть мир? Тут сумма счастия.

«Слыхали ль вы, братья,— четвертый, вмешавшись, возглашает, — слыхали ль вы, что значит египетское чудо­вище, именуемое сфинкс?» Что за срам, думаю, что тако­го вздору не было и в самом столпотворении. Сие значит не разговор вести, но, поделавшись ветрами, вздувать вол­ны на Черном море. Если же рассуждать о мире, должно говорить осторожно и мирно. Я мальчиком слыхал от зна­комого персианина следующую басенку.

Несколько чужестранцев путешествовали в Индии. Рано вставали, спрашивали хозяина о дороге. «Две доро­ги,— говорил им человеколюбивый старик,— вот вам две дороги, служащие вашему намерению: одна напрямик, а другая с обиняком. Советую держаться обиняка. Не спе­шите и далее пройдете, будьте осторожны, помните, что вы в Индии». «Батюшка, мы не трусы, — вскричал один остряк,— мы европейцы, мы ездим по всем морям, а зем­ля нам не страшна, вооруженным». Идя несколько часов, нашли кожаный мех с хлебом и такое ж судно с вином, наелись и напились довольно. Отдыхая под камнем, ска­зал один: «Не даст ли нам бог другой находки? Кажется, нечтось вижу впереди по дороге, взгляните, по ту сторону бездны чернеет что-то...» Один говорит: «Кожаный мешище»; другой угадывал, что обгорелый пнище; иному ка­зался камень, иному город, иному село. Последний угадал точно: они все там посели, нашедши на индийского дра­кона, все погибли. Спасся один, находясь глупее, но осто­рожнее. Сей по неким примечаниям и по внутреннему предвещающему ужасу притворился остаться за нуждою на сей стороне глубочайшей яруги и, услышав страшный умерщвляемых вой, поспешно воротился в сторону, одоб­рив старинных веков пословицу: «Боязливого сына ма­тери плакать нечего».

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 206; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!