ЗЕРКАЛЬНЫЕ МИСТЕРИИ, внеглавье 4 страница
– Маэстро, почитай стихи… Свои…
Я почитал.
– Ещё. Пожалуйста…
Я почитал ещё… И ещё… И ещё…
Помолчали.
Ты знаешь, – сказал он, – я всегда мечтал быть поэтом. …Но со стихами у меня не ладилось; не ладилось – и всё тут! Это я уж потом понял, что быть поэтом – это вовсе не значит обязательно писать стихи, или картины, или музыку… Можно светить на тёмной дороге и иначе. …А среди тех, кто пишет стихи, картины, музыку – так мало настоящего, подлинного… Ну просто уму непостижимо, до чего обильно развелось плодовитых и успешных пустышек! Тебе, маэстро, часто придётся с ними сталкиваться. Мне жалко тебя…
– Вот ещё…
– Ты сильный. Но сила твоя – стеклянная, – тебя легко разбить. Ты уж поберегись…
Я молчал.
– Поэты – светлячки на Тёмной Дороге, по которой идут мёрзнущие и стенающие. …Казалось бы: ну много ли от светлячка света? Но гаснет из них один, и сразу же очевидность: стало темней… – Миша резко развернулся ко мне: – Маэстро, я прошу тебя… У тебя впереди столько соблазнов и пакостей, столько всяческих очарований и давилен… Ты уж сохрани в себе поэта… – пожалуйста, сохрани! – будь осторожней!..
Какая-то старушка, проходя мимо, в испуге шарахнулась в сторону.
– Миша, успокойся… Что ты, право… Давай лучше покурим.
Миша улыбнулся.
Мы закурили. Черноярцев пыхтел трубкой, я – папиросой; над деревьями поднимался молодой изумрудный дым весенней зелени.
|
|
|
– Сева, хочешь песенку?..
– Ага… Давай…
– Когда-то я был знаком с одним человеком, – вот уж двадцать лет как его нету, – с женщиной, она писала для меня песенки… Я пою их иногда…
Миша запел, вполголоса. И пока он пел, я успел докурить папиросу, а заодно – и понять: мне совсем неизвестен этот человек… яркий, чудесный и очень хрупкий человек… Но мне так хочется узнать, почувствовать! – прикоснуться к его огромному горячему сердцу, и всегда – всегда… – ощущать Мишино присутствие рядом, даже когда его рядом не будет.
Песенка окончилась. (Я поместил её в конце главы; только текст, а мелодия – очень простая: расслабьтесь – и она зазвучит. Здесь, в Книге, их три – три песни: в конце этой главы, в начале – как эпиграф, и – как эпилог…) Миша пел иногда и другие песни – той женщины… имя которой я не стал узнавать. Мне они всегда нравились.
…Я сбегал в театр и принёс нам по чашке чая. Чай – он это умеет! – придал нашему разговору плавный и раздумчивый характер. Черноярцев рассказал о Саянских пещерах; о Бахроме-Коридоре, где размягчается любая тяжесть и человек способен почувствовать своё отражение в любом существе, в любом мгновении. А ещё он рассказал об Аральском Песчаном Цветке...
|
|
|
-
…Раз в пятьдесят лет, на острове .........., расцветает Песчаный Цветок. Он показывается-проступает в разных частях острова и всего на несколько мгновений, но цветёт – целый год. Цветок – ключ, но ключ этот насущен не для всякого, а только для того, кто упорно движется по тропинке раскрытия своих глубинных возможностей; движется – и не раскрывается, – не находит сил размягчить закаменелых парусов своего духа, обвисших и затяжелелых ещё в прежних существованиях-пребываниях.
Достаточно всего один раз сокоснуться взглядом с Песчаным Цветком – и глубинные возможности упорного раскрываются, мгновенно и полнокровно. Только – есть условие: это должно произойти неожиданно, случайно; нуждающийся в раскрытии не должен ничего знать ни о самом Цветке, ни о его силе.
-
– Может быть, тебе это пригодится…
Я рассмеялся:
– Мне же теперь известно о Цветке! Как я смогу им воспользоваться?
– А тебе и не нужно, – ты обойдёшься и без него. Но, возможно, Цветок понадобится кому-то из тобой опекаемых.
– Каких ещё опекаемых?
– Ну, это что-то вроде учеников…
– Миша, у меня нет учеников! И – ну их! С собой бы разобраться.
– Ну их… Появятся! И довольно скоро. …Ишь, расхихикался… Запомни: следующий год цветения Цветка – двухтысячный.
|
|
|
– Ты сегодня озверевший какой-то. То пророчишь мне духовные катаклизмы, то – учеников… Ещё чаю принести?
– Давай.
Я сбегал за чаем. Пока он грелся – заглянул на сцену. Всё оставалось по-прежнему: бегающий режиссёр, скучающие полусонные актёры, панки в уголке… Не было только того, кто елозил шпагой кулису, но зато в самой кулисе имела место изрядная дыра.
Вернулся.
Черноярцев рассматривал мятый обрывок прошлогоднего календаря с репродукцией картины Бубнова «утро на Куликовом Поле».
– Вот чего я не знаю, – вздохнув, сказал он, – так это с какого ума им вздумалось устроить побоище именно на Куликовом Поле…
– Кому – «им»?..
Я поставил бокалы с чаем на асфальт и подсел к Мише.
– Историкам… Это ж надо: побоище на Куликовом Поле! Да там отродясь никто не воевал: это священное поле; на нём никто не осмелился бы не то что – массовую резню устроить, а и обыкновенную драку до первой крови!
– Расскажи, – попросил я.
- Да что рассказывать… Старое место, очень старое. Ещё лет триста-четыреста назад помнили об этом, теперь – забыли… Когда-то Куликово Поле было почитаемо всеми окрестными народами, – всегда, – ещё до того, как к здешним местам прибились люди из северной земли. Здесь собирались мудрейшие-и-сильнейшие, здесь проводились мистерии в каждое равноденствие и солнцестояние. …Кстати: под Куликовым Полем – глубоко под землёй – до сих пор сохранились галереи и залы для Лунных Мистерий. Да…
|
|
|
– Сходим?
– Можно и сходить… Только – зачем?
– А то что в камне? – преобразующее…? – оно же должно было сохраниться! Или – фрагменты, кусочки, капельки…
– Вот ты о чём… Ладно, сходим. Чем бы дитя ни тешилось…
– Ты это брось! Знаешь, как туда попасть?
– Знаю. Но имей в виду: эти самые «фрагменты» есть и на поверхности. Вовсе не обязательно тревожить змей и чёрный народец.
– О чёрном народце я слышал… Познакомь!
Миша расхохотался:
– Маэстро, ты неугомонен! Я тебе что – экскурсовод?
– Миша, не вредничай.
– Да ты можешь и сам – сходить, познакомиться… и пятое, и десятое… Поменьше разновсяковой ерундой занимайся, навроде этого замшелого театрального заведения, и – всё что угодно! Я подскажу – как, а дальше ты сам.
– Ладно… Но чем тебе так театральная студия не угодила? Ну – не Камерный, не МХАТ… но люди получают свою порцию удовольствия, тусуются в экзотическом ракурсе.
– А искусство?
– Да, здесь его нет… Но при чём тут «гадюшник»?
– Голубчик, ты присмотрись повнимательнее! Конечно, по большей части сюда приходят люди, которым скучно жить. Но – хоть и редко – приходят и такие, кто ищет здесь ИСКУССТВО, в ком затрепетало, позвало! И что?.. Вместо стартовой площадки для взлёта – они попадают яму ароматной полубогемной клоаки… и – гибнут. Ладно, кто-то почувствует опасность – уйдёт, а кто-то – погибнет. Понимаешь?
– Ну, я-то здесь по своим делам. Скоро закончу – уйду.
– Ты-то по своим, а – они? Те два молодых человека, которых мы встретили у выхода…
– ?
– Волосатенькие такие, худенькие…
– А! Валера и Игорь.
– Так вот: они уже с печатью. С печатью, если и не физического, то – а это страшнее! – духовного разрушения. И не они одни. Нет, маэстро, здесь гнилое местечко. …Пойдём, кстати, отсюда; отнеси кружки и пойдём.
Черноярцев повёл меня через частные дома к пустырю; я ещё не знал тогда, что этот пустырь – Долина Тёплых Туманов. Он повёл меня берегом реки…
Мы шли, никуда не спеша, разговаривая обо всём, что попадалось взгляду: об ивах, облаках, пустых консервных банках, жучках… Шли себе и шли. Шли, пока не уткнулись в небольшой пригорок, над которым поднимались две небольшие липы с переплётшимися ветвями. Черноярцев остановился.
– Ты свободен сегодня ночью?
– Да… Да, конечно.
– Приходи сюда. К трём часам.
– Именно к трём?
– Именно.
– Хорошо.
– Тогда – до ночи. Сейчас мне нужно идти.
– Ладно. Пока.
Я повернулся и ушёл.
По дороге – то и дело – лезли в голову мысли о театральной студии. Мне там было не то что бы уютно, но – без явного напряжения. Повстречались среди студийцев и люди, к которым протянулась искренняя симпатия. …Да, это была, скорее, пародия на искусство, но – не унылая, без надрыва. …А может быть, всё проще: я слишком увлёкся своими расчетами и маленькими экспериментами? – не заметил? Или – Черноярцев сгустил краски?..
-
(Из студии я ушёл через несколько месяцев, уже убедившись, что Миша прав. Но, помимо того, мне довелось – через определённые отрезки времени – ещё дважды побывать там.
Студия стала уже бюджетной организацией, с громким названием «Муниципальный Театр Русской Драмы», и я оказался в этой драме на должности завлита. Кошмар! Без преувеличений: жадная до чужой энергии ароматная клоака, наотмашь калечившая и тупившая! Несмотря на некоторую привязанность к зарплате – продержаться утерпелось только три месяца.
Во второй раз – пригласили поставить спектакль. Это было интересно! Подумалось: вдруг встряхну всю эту пакостную жижицу, отмою от неё, приведу в чувство. …Нет, не отмыл и не привёл. Куда там… )
-
В три часа я был у пригорка. Накрапывал дождик. Миша появился со стороны… (Да не знаю я, откуда он появился! – как всегда: невесть откуда…)
– Пошли.
– Куда?
– Вон под те деревца.
И мы вошли под сросшиеся деревца…
…ГОРОД. Это был тот же самый город – город Тула, только совсем безлюдный, совсем-совсем.
Непонятно какое время года… По сухим холодным улицам, мерцая, неспешно прокувыркивались обрывки газет, окурки, рваные пакеты, разномастные причудливые куски непонятных тряпок. Ночное небо – ясное, спокойное, но – совершенно беззвёздное. Фасады домов накренились, изогнулись… от них – переливами – исходило свечение: мягкое, многоцветное, наполняющее дома до последнего пятнышка, до последнего штриха… выступающее из каждой прощелины… Фонари, запрокинутые лампами в небо, отливали сиреневым…
– Где мы, Миша?
– Ты что, не узнаёшь свой город? – …улыбнулся, посмотрев на меня с подчёркнутым удивлением.
– А где люди?..
– А что им тут делать? Нечего им тут делать! Это пространство твоего города без людей. Пошли, пройдёмся, пока есть время; нас сюда пустили совсем на немножко…
Я шагал по ворсистому, словно ковёр, асфальту и – от шага к шагу – нарастало ощущение, что город оборачивается вокруг меня, закутывает собою, поднимает – рассматривая и вглядываясь – на ладонях. Отовсюду – сверху, снизу, со всех сторон – слышался шёпот. Обрывки бумаги, веющиеся нитки, паутина – порхая – прилипали к лицу и одежде, планировали в руки… Возникало понимание: с тобой знакомятся.
Из арки выскочила кошка. Остановилась, уставившись на нас с тревожным, как мне показалось, возмущением. Потом – мявкнула, подбежала к Черноярцеву и прыгнула – с разбега – к нему на руки. Зажмурилась.
– Это пространство, – сказал Миша, поглаживая кошку, – существует уже давно. Здесь перебывало много всего: городов, морей, пустынь… грохочущей ерундени… и вновь – городов… На этом месте. С очень-очень далёких времён. Со всегда. …Всё собралось, всё запомнилось здесь. Ты закрой глаза, обеззвучься…
Я закрыл глаза, расслабился, глубоко вдохнул и – выдохнул…
…То, что наплыло, то, что накатило, что пронеслось, взмётывая и ероша сознание, сквозь меня – описывать не берусь: не получится ничего… Будто бы проглотил я миллион лет разом! – а то и миллион миллионов… : вся история этого места – от начала и до конца – всеми своими углами, округлостями, запахами, красками, бедами, надеждами, изкричанием, тишиной – прошла сквозь меня навылет; прошла, но и – не ушла: пригласилась, озарилась вхождением, привнеслась. …Как опишешь такое?
Меня закрутило… Понесло… понесло…
Крик кошки. Резкая боль. Я открыл глаза.
– Эк она… – Миша с любопытством разглядывал моё лицо. Кошка, по-прежнему восседавшая на его руках, вид имела – сердитый и была несколько вздыбленна.
– По мордам она тебя съездила, – Миша достал из кармана грязноватую тряпицу и отёр с моей щеки кровь. – Так нельзя, маэстро. Надо контролировать происходящее; вспышка неконтролируемого соединения может и в порошок стереть.
Мы стояли у пригорка, рядом со сплетёнными липами.
– …Нас выбросило, или это ты меня уволок?
– Мы, – сказал Черноярцев.
– Пошли обратно!
Я шагнул к липам.
– Сейчас нельзя, маэстро. Успокойся. Отложи на потом.
– Так тропка же закроется!
– Ну зачем тропка? К чему?.. Ты теперь всегда, в любое время, когда захочешь, сможешь почувствовать и услышать ГОРОД. …Но лучше – на рассвете.
Я присел на ржавое жестяное ведро и закурил. Миша сел рядом; прижал поплотнее кошку, прижался к ней щекой.
– А кошку-то зачем уволок? Как она обратно…
– У-у… Кошка – не мячик на ножках; кошка гуляет, где вздумается и пролезет всюду. Ты за неё не беспокойся.
Миша вдруг расхохотался и боднул меня легонько головой в плечо:
– Маэстро, ты похож сейчас на одурелого с после дождичка воробья! Умылся бы, что ли… Пойдём, тут недалеко колонка.
Кошка спрыгнула с рук; потянулась, зевнула.
– Спасибо, – сказал я ей. – Спасибо, милая...
Кошка зевнула ещё раз.
-
Дома матушка повозмущалась некоторое время по поводу изрядных царапин, но – недолго. День был будний, и она спешила, спешила, спешила…
– Смажь как следует йодом! – крикнула от дверей.
– Непременно!.. – ответил я и плюхнулся на постель.
Стоило закрыть глаза – город сразу пришёл: такой, какой он есть… такой, какой он есть на самом деле…: ГОРОД.
-
Мишина песенка:
надо мной качнулась ветка
ветка с тёплыми листками
надо мной качнулась ветка
закачалась подо мной
я иду по этой ветке
ветке с тёплыми листками
очень быстро очень просто
и – конечно – далеко
всё что может быть на свете
под землёй и над волною –
подо мной и надо мною
и – конечно же – во мне
кто-то кружится и пляшет…
кто-то вьюжится и ищет…
кто-то пища…. кто-то мячик…
кто-то облако в траве…
я – иду
и я – качаюсь
над собой и под собою
веткой с тёплыми листками
без начала и конца
––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––
ПЕТУШОК
С Петушком я познакомился в Туле, в девяностом году.
-
…Зима. Ночь. Я расположился в заброшенном двухэтажном доме – на окраине, под снос; разложил костёр, вскипятил воды под чай, испёк картошки. И только, понимаете ли, разлакомился приступить к позднему ужину, как от оконного проёма послышался тонкий хрипловатый голосок:
– Не могли бы вы меня покормить? Кушать хочется… холодно… Извините, пожалуйста.
От костра я не видел в темноте говорившего, но никакой угрозы или, хотя бы, напряжения в возникшей ситуации не почувствовал. Ты сидишь у огня, у тебя есть пища… у другого – нет ни огня ни пищи… надо делиться. Разве не так?
Я махнул рукой, приглашая, – и в окно влез здоровенный лохматый мужчина, при изрядной бородище. Одет он был явно не по сезону: неутеплённое пальтецо, короткая зелёная шапчонка, явно летние брюки и явно не зимние ботинки.
– Я вижу, тридцатиградусный мороз вас не смущает?
Предложил чаю.
– Да по-разному… – тоненько прохрипел мой гость, облапив большущими ручищами кружку с кипятком.
– Ну, по-разному, так по-разному… – я выложил на газетный лист картошку, лук, насыпал соли. – Давайте есть. Приятного аппетита!
Мужчина взял картошину, посыпал солюшкой и, не счищая обугленной корки, целиком отправил в рот.
– …Пётр. Меня Пётр зовут, – чавкнул он, улыбаясь.
– Всеволод…
– А вы тут живёте, Всеволод?
Не переставая жевать, Пётр с интересом поогляделся.
– Нет. У меня есть более комфортное обиталище.
– А-а… Выгнали?
Я рассмеялся:
– Да никто меня не выгонял. Всё гораздо проще: брожу ночами по городу, часто брожу, – разговариваю, общаюсь с ним. Понимаете? Иногда – останавливаюсь там, где позовёт, куда потянет, откуда пахнёт уютом. Вот и теперь…
– Понимаю!
Я присмотрелся к выражению его лица, и мне понравилось подвижное, будто бы – переливающееся, сочетание простодушия и глубины.
– Это приятно. – Это действительно было приятно: понимание – редкость. Слишком часто, пообщавшись, поговорив с кем-то, мне доводилось ловить за спиной упоминание о дурдоме. – За психа не посчитали?..
– Да что вы! Ну! Вот ещё!
– Приятно, приятно… Чайку?
– Ага… Вы мне его покажете?
– Кого – его…?
– ГОРОД. Я здесь уже два дня, и – ну никак! – не могу нащупать перехода. Не слышу… Прямо барьер какой-то!..
– Вы что – серьёзно? Вы действительно этого хотите? Зачем?..
В первый раз я встретил в Туле человека, который знал, что есть город и ГОРОД. Это вызвало во мне немалое ошеломление.
– Нужно. Очень нужно.
– Нет, я могу показать вам тропинку, Пётр… но сумеете ли вы по ней пройти… Вы – умеете?
– Да. Меня мой Наставник учил. Миша.
– Кто?!
– Миша… Ткач…
– Черноярцев?
– Да… Вы что, знаете Мишу?.. Вот здорово!
– Да уж куда здоровее. Это он вас в Тулу отправил?
– Погодите… Вы – маэстро? Миша говорил, что я обязательно встречу вас здесь! Ну, просто чудесно!
Мы перешли на «ты», подложили в костёр несколько старых досок и углубились в подробную беседу. Выяснилось, что месяца два назад, где-то на задворках Ненецкой автономии, Миша – сурово и решительно – развернул Петра в Тулу. Зачем – не объяснил; тот должен был сам узнать – зачем… Пётр добирался почти два месяца: на электричках, на попутках, пешком; намёрзся и наголодался досыта, два раза попадал под какие-то облавы с перестрелками… И, наконец, добрался, – по-прежнему не зная: зачем…
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 206; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!