Янус определяет сознание Будды 10 страница
Теперь вследствие этих успехов Лабиен продолжил налагать штрафы и грабить храмы и называл себя императором и Парфянским, в последнем случае действуя вопреки римской традиции, так как он брал имя от тех, кого вел против римлян, как будто парфянам, а не своим соотечественникам он наносил поражение. Что касается Антония, то, хотя он был информирован обо всех этих событиях, как, без сомнения, и о происходящем в Италии, все же он в обоих случаях не сумел вовремя принять защитные меры, ибо был настолько опьянен страстью, что не думал ни о союзниках, ни о врагах. Это правда, что Антоний искренне посвящал себя исполнению своих обязанностей, пока находился в подчиненном положении и стремился к высшим почестям, но теперь, войдя во власть, он больше не уделял внимания делам, а следовал роскошному и непринужденному образу жизни Клеопатры и египтян до тех пор, пока не был полностью деморализован. И когда, наконец, он был вынужден лично вмешаться в ход боевых действий, то приплыл к Тиру, чтобы оказать ему помощь, но видя, что остальная часть Сирии уже была занята до его прибытия, предоставил жителей их судьбе под тем предлогом, что он должен был готовиться к войне против Секста; а свою медлительность в отношении последнего оправдывал, ссылаясь на парфян. И таким образом, как он оправдывался, он не оказал никакой помощи союзникам в Азии — из-за Секста, а Италии — из-за своих азиатских союзников, но проплыл вдоль всей Азии и переправился в Грецию. Там, после встречи с матерью и женой, он объявил Цезаря (Гая Октавиана, — Д. Н.) своим врагом и заключил союз с Секстом. После этого он приплыл в Италию, захватил Сипонт, и приступил к осаде Брундизия который отказался прийти с ним к соглашению».[358]
|
|
|
Примечателен отмеченный Дионом Кассием страх Саксы перед пропагандистскими памфлетами-библиями (βιβλίων) Секста, которого Антоний объявил своим союзником.
В начале нашей эры материалом письма служил папирус. Папирус приготовлялся из особого египетского растения, ствол которого состоит из наслоенных одна на другую трубочек. Если ствол отрезать, то можно распластать его на тонкие пластинки; они укладываются на столе друг подле друга и проклеиваются поперечным слоем пластинок. Ввиду такого приготовления папируса можно предвидеть, что он не выдержит сгиба, а поэтому папирус хранился в виде свертков. Листы папируса приклеивались один к одному, причем первый лист носил название προτόκολλον (отсюда и слово протокол). Этот ряд листов папируса навертывался на скалку, и таким образом являлась книга в виде свертка; каждый, кто читал этот сверток, развертывал его. Такая форма книги называлась βίβλος, liber; сберегали эти свертки в круглых коробках.[359]
|
|
|
О Пакоре уважительно отзывается Гораций, упоминая его в паре с воеводой Монасом, отличившемся при разгроме Антония в 36 г.:
Уж дважды и Монез, и дерзостный Пакор
От наших натисков с успехом отбивались,
И воинов своих недорогой убор
Сменив награбленным нарядом, издевались.[360]
В Сирии Пакора любили чрезвычайно, не меньше, чем величайших из когда-либо правивших царей, за его справедливость и снисходительность.[361]
Смерть Пакора Флор сопоставляет со смертью Красса:
«Парфяне после разгрома Красса воспряли духом и с радостью узнали о гражданских беспорядках среди римского народа. При первой возможности они выступили без колебания. Подстрекателем был Лабиен, посланный Кассием и Брутом, с преступной яростью призвавшими на помощь врагов! И те под предводительством Пакора, юноши царской крови, рассеяли гарнизоны Антония. Легат Сакса, не желая попасть в их руки, пронзил себя мечом. В конце концов, с потерей Сирии зло распространилось бы шире, поскольку враги совершили завоевания под видом оказания помощи. Вентидий, другой легат Антония, благодаря невероятному счастью разгромил полчища Лабиена, самого Пакора и всю парфянскую конницу между Оронтом и изгибом Евфрата. Было их более двадцати тысяч. Не обошлось без хитрости полководца, изобразившего панику и заставившего врага подойти ближе к лагерю, чтобы лишить его возможности использовать стрелы. Пакор пал, храбро сражаясь. После того, как его голову пронесли по восставшим городам, Сирия была возвращена Риму без войны. Убийство Пакора уравновесило поражение Красса».[362]
|
|
|
Раз Ород позволил римлянину возглавить одну из армий парфян наряду со своим наследником, значит, у него было к тому веское основание. Для кочевников таким основанием является родство. Обращает на себя внимание тот факт, что Лабиен получил немалую свободу действий и свою сферу ведения боевых действий, четко отграниченную от той, где действовал Пакор с парфянами.[363] Кампания началась ранней весной 40 г. до н. э.[364]
Лабиен доходит до Ионии, громит войско Децидия Саксы.[365] На Восток отправился второй со времени Красса поток римских пленных.
«О целях Лабиена мы ничего не знаем. Об аннексии парфянами всех завоеванных территорий речи идти не могло.[366] Считается, что Сирия должна была остаться за парфянами, а Лабиен с перешедшими на его сторону римскими солдатами сирийских гарнизонов и при поддержке парфян должен был вырвать Азию из-под власти триумвиров. В чьих интересах это должно было случиться — сказать трудно; во всяком случае, вряд ли все бывшие республиканцы смирились с поражением при Филиппах. Их естественным лидером в таком случае мог оказаться Секст (Шестой, — Д. Н.) Помпей, располагавший в то время немалыми силами, и к тому же являвшийся сыном человека, хорошо известного парфянам».[367]
|
|
|
Аппиан: Секст Помпей вел переговоры с парфянами после своего поражения, «надеясь, что на будущее время, в случае войны с Антонием, они охотно примут к себе римского полководца, в особенности сына Помпея Великого».[368]
История борьбы Секста Помпея остается мутной.[369] Гай Фурин назвал войну против Секста Помпея рабской войной (bellum servile). В результате проскрипций, вывода колоний ветеранов, разгрома республиканцев на Востоке, перузинской войны пострадавшие, противники триумвиров, бежали к Сексту:
«Кто боялся за себя, кто был лишен своего имущества, кто совершенно не признавал нового государственного строя — все они скорее шли к нему; кроме них и молодежь, стремившаяся участвовать в войне ради наживы и не придававшая никакого значения тому, под чьими знаменами она сражается, — ведь везде она сражается вместе с римлянами — также и она охотнее всего шла к Помпею, стоявшему, по ее мнению, за наиболее справедливое дело».[370]
Состав армии Секста Помпея ничем не отличался от армий триумвиров.
Тремя десятками лет ранее именно в войне с рабами под руководством Спартака (tertium bellum servile) отличился и стал императором Марк Красс. В источниках Спартака называют фракийцем. Однако в имени его мы можем увидеть суффикс (гипокористик) характерный для имен у парфян. Его называли первым из гладиаторов (princeps gladiatorum).[371] В армию Спартака, насчитывающую около 60000 человек, входили беглые рабы, дезертиры и бродяги всех типов. Спартак смог продержаться два года.[372]
Лабиен продержался немного дольше Спартака и Секста Помпея. Через 30 лет, спустя год (в 39 году до н. э.) Лабиен разбит, взят в плен и казнен. Погиб и наследник парфянского престола Пакор.
Юстин: «По окончании этой войны они вступили в союз с Лабиеном, под командой того же Пакора опустошили Сирию и Азию и с громадными силами напали на лагерь Вентидия, который в отсутствие Пакора разгромил парфянское войско. Вентидий притворился испуганным, долго отсиживался в лагере и в течение некоторого времени терпеливо сносил оскорбления со стороны парфян. Но наконец, направил на них, не ожидавших нападения и торжествующих, часть своих легионов. Рассеянные этим натиском, парфяне отступили в разных направлениях. Пакор думал, что поспешно отступающие парфяне увлекли за собой римские легионы, и напал на лагерь Вентидия, который он считал незащищенным. Тогда Вентидий, выведя оставшиеся [в лагере] легионы, уничтожил весь парфянский отряд вместе с самим царем Пакором.[373]
Ни в одну войну парфяне не потерпели более страшного поражения. Когда весть об этом дошла до Парфии, отец Пакора, Ород, который еще недавно узнал о том, что парфянами опустошена Сирия и захвачена Азия, который гордился Пакором как победителем римлян, теперь, неожиданно услышав о смерти сына и поражении [парфянского] войска, с горя впал в безумие. Много дней он ни с кем не говорил, не принимал пищи, не издавал ни звука, так что казалось, будто он онемел. Затем спустя долгое время, когда его скорбь несколько утихла и к нему вернулся голос, он называл только одно имя — Пакора. Ему казалось, что он видит Пакора, слышит Пакора, говорит с ним, стоит с ним рядом, порой же он горько оплакивал Пакора как погибшего. Наконец после долгой и тягостной скорби на несчастного старца обрушились другие тревоги: он стал беспокоиться о том, которого из своих тридцати сыновей назначить наследником престола вместо Пакора. Многочисленные его наложницы, от которых родилось такое потомство, осаждали старика, каждая хлопоча за своих [близких]. Но в Парфии по велению судеб стало как бы установленным обычаем иметь царями отцеубийц (parricidas), и поэтому царем стал самый преступный из всех [сыновей Орода] по имени Фраат».[374]
Дион Кассий: «Война с Лабиеном и парфянами подошла к концу следующим образом. Сам Антоний возвратился из Италии в Грецию и надолго там задержался, удовлетворяя свои страсти и разоряя города, чтобы они перешли к Сексту в самом плачевном состоянии. В это время он жил в многих отношениях вопреки традициям своей страны, называя себя, например, Новым Дионисом и настаивая, чтобы его так называли другие; и когда афиняне ввиду этого обручили с ним Афину, он объявил, что вступает в этот брак и потребовал от них в качестве приданого четыре миллиона сестерциев. Занимаясь этими делами, он послал Публия Вентидия вперед, в Азию. Этот офицер, не дожидаясь Антония, напал на Лабиена и ужаснул его внезапностью своего появления и своими легионами, ибо Лабиен был без парфян и имел с собой только местных солдат. Вентидий обнаружил, что Лабиен даже не рискует вступать в сражение, вытеснил его из страны и преследовал во главе легких отрядов до самой Сирии. Вентидий настиг его около гор Тавр и помешал ему идти дальше, но в течение нескольких дней они стояли там, не двигаясь, поскольку Лабиен ожидал парфян, а Вентидий свои тяжеловооруженные отряды. Подкрепление, однако, прибыло одновременно к обеим сторонам; и, хотя Вентидий, опасаясь варварской конницы, остался в своем лагере на высоком холме, парфяне, из-за своей численности и из-за того, что однажды уже побеждали, исполнились презрения к своим противникам и бросились на холм на рассвете, не дожидаясь даже соединения с Лабиеном; и когда никто не вышел им навстречу, двинулись прямо вверх. Когда они были на подъеме, римляне помчались вниз и легко сбросили их вниз. Многие из парфян были убиты в рукопашном бою, но еще больше людей покалечило друг друга при отступлении, так как некоторые уже обратились в бегство, а другие все еще наступали; и оставшиеся в живых сбежали, не к Лабиену, но в Киликию. Вентидий преследовал их до лагеря, но остановился, увидев там Лабиена. Последний выстроил свои силы как будто для того, чтобы предложить ему сражение, но понимая, что его солдаты удручены из-за бегства варваров, он не рискнул вступить в сражение, а ночью попытался выйти из окружения. Однако Вентидий заранее узнал об этом плане от дезертиров и, расставив засады, убил многих пробиравшихся из окружения и захватил остальных, оставленных Лабиеном. Последний, сменив свои одежды, временно оказался в безопасности и некоторое время скрывался в Киликии, но был впоследствии захвачен Деметрием, вольноотпущенником старшего Цезаря, которого в то время Антоний назначил управлять Кипром; Деметрий, узнав что Лабиен бежал, приказал искать его и схватил».[375]
За прошедший десяток лет изменилась и жизнь пленных, отказавшихся воевать с соотечественниками. Несмотря на тяжелый ежедневный труд, на пристрастие к алкоголю и конопле, пленные размножились и наплодили потомство, изменившее облик Центральной Азии. Без женщин это было бы невозможно.
Кочевники не умели сами ни осаждать и штурмовать, ни строить города. Меж тем, именно после появления римлян по соседству, значительная часть юэчжи в течение жизни одного поколения становится земледельцами, живущими вокруг тогда же построенных городов (римских лагерей). Эта поразительная и необъяснимая метаморфоза давно вызывает удивление у всех исследователей уклада кочевников Центральной Азии:
«Скифы и сарматы[376] образовывали общества, в которых доминировали кочевники. Поэтому возможности прямого воздействия на них со стороны античной цивилизации в социально-политической, хозяйственно-экономической и даже наиболее автономной культурно-идеологической сферах были весьма ограниченными. В этом отношении между античными, греческим и римским, обществами, с одной стороны, и скифским и сарматскими обществами — с другой, существовали значительные различия. Первые являли собой развитую и к тому же чрезвычайно своеобразную цивилизацию. Вторые находились на стадии классообразования, и лишь наиболее продвинутые из них — на раннеклассовой стадии развития. Античная цивилизация была основана на осёдлой земледельческо-городской жизни».[377]
Речь тут о непреодолимости различия между городом и деревней и, особенно, между городом и кочевым селом. В жизни не так. Иногда эти различия обществ могут сплачивать и притягивать друг к другу. И, когда плотность становится непреодолимой для испускаемого от трения света, происходит взрыв.
Археологи отмечают появление с того же времени нехарактерных для данной местности костниц-оссуариев (погребальных урн), похожих скорее на италийские, чем на местные, а также иные необычные для этих мест захоронения.[378] Их появление не сопровождалось опустошением оазисов и разрушением поселений. Пришельцы не стремились как изначально, так и в дальнейшем к разрушению или даже ограничению хозяйственной основы коренного населения.[379] К тому же времени относится резкое изменение стиля прикладного искусства в регионе.[380]
Примерам нет числа. Благодаря археологам мы можем весьма точно представить быт невозвращенцев и их потомства. Во времена СССР был раскопан целый забытый мир. О явлении под названием советская археология прекрасно рассказал Л. С. Клейн.[381] Сам выбор слова феномен автором красноречив. В другой своей важной книге Клейн одну из главных трудностей современной археологии определяет так: «Название этой книги понятно всем археологам, но вряд ли хоть кто-нибудь из них сможет объяснить его так, чтобы с этим согласились остальные. Оба составляющих термина — археологическая (соотв. археология) и типология (соотв. тип) пока не имеют четких определений».[382]
Именно археологи определили место, область на восток от Маргианы, ядро империи, по выражению Б. Я. Ставиского, откуда невозвращенцы начали создание новой мировой державы античности: Кушанской. Одна из таких областей ядра: Бактрия-Тохаристан (нынешние земли Узбекистана-Афганистана).[383]
Археологию когда-то называли наукой лопаты.[384] Римские военные были очень хорошо знакомы с лопатой. В латинском языке воинская служба метонимически обозначалась словом пот (sudor). Военный всегда был занят.
Тит Ливий: «Потом, видя, что ставятся консульские шатры, что некоторые достают орудия для земляных работ, римляне, хоть и понимая всю смехотворность возведения укреплений в столь отчаянном и безнадежном положении, чтобы не усугубить его еще и по собственной вине, каждый сам по себе, без всяких понуканий и приказаний, принимаются за дело и, разбив у воды лагерь, окружают его валом».[385]
Посещение римского военного лагеря женщиной считалось преступлением. Исидор Севильский само название долговременных лагерей (castra stativa) связывает с воздержанием (casta).[386]
До плена напряжение гарнизонной жизни солдат прерывалось увольнениями. Самым обычным солдатским досугом являлось посещение расположенных в гарнизонном поселке питейных заведений и борделей — лупанаров (lupanar). Парфянское отчество-патроним m’š (tn) [Mẩštan (?)] «Сын Mẩšt’a (?)» возводят к латинскому madeo (я пьян).[387]
До указа обожествленного Гая Фурина не существовало запрета на вступление легионеров в законный брак. У невозвращенцев было почти полвека, чтобы наплодить законное, легитимное (от lex, закон), потомство на востоке.
Легионеры заводили себе женщин-вольноотпущенниц. О таких браках знаем из солдатских эпитафий, в которых подруги легионеров определяются терминами coniunx, uxor, т.е. супруга, а также упоминаются их дети. Солдаты называли женами чаще всего своих бывших рабынь. Рабынь могло быть много. В легионах на действительной службе имели право находиться только римские граждане, но они на срок службы (20 лет) поражались в правах: легионер не имел права вступать в законный брак, поэтому дети военнослужащих, рождённые в период службы, гражданства не имели, равно не приобретали они гражданства, если военный вступал после отставки с их матерью в законный брак.[388]
Солдатская смекалка найдет выход из такой несправедливости. «Легионеры формально обращали в рабство свободных женщин перегринского статуса из окрестного населения (от свободных чужаков не обладавших правами римского гражданства), а затем освобождали их для того, чтобы дети могли получить права римского гражданства. Как известно, дети вольноотпущенниц и отставных легионеров получали права римского гражданства, тогда как для перегринов приобретение этого права было большой проблемой. Встречались среди солдатских подруг и урожденные римские гражданки, невесть как попавшие на далекую границу. Проживали солдатки с потомством в гарнизонных поселках — канабах. Основным источником их существования являлась финансовая поддержка супруга. Не исключено, что для своего пропитания они обзаводились огородами на легионной территории, занимались мелкой торговлей».[389]
Пополнение сыновьями военных рядов римских граждан один из источников силы армий республики и империи. Глядя на историю Русской императорской, РККА и Советской армий, исследователь найдет много удивительных совпадений.[390]
Половой вопрос встал у тысяч молодых мужчин в плену. Потребовалось время, чтобы понять особенности женщин в укладе местных. В чем-то уклад был схож с привычным римским, где дача женщинам и детям образования была данью уважения к ним хозяина — мужа или отца.[391] Однако имелось отличие, выросшее из разницы между пресловутыми феодальным и рабовладельческим способами производства.
С одной стороны, кочевницы были в высокой степени обременены обширным кругом хозяйственных обязанностей и существенных правовых ограничений. С другой стороны, обычное семейное право у кочевников Центральной Азии (особенно у кочевников, не исповедовавших ислам, например у тувинцев, являющихся одним из древнейших по происхождению тюркоязычных народов) издревле предусматривало известную правовую самостоятельность женщины. Если обратиться к этнографическим материалам, характеризующим брак и семью кочевников Центральной Азии и иллюстрирующим обычное семейное право, то мы получаем данные, опять-таки свидетельствующие об относительно высоком положении женщин в семье и обществе.[392]
На первый взгляд кочевницы показались пленным, мягко говоря, свободного нрава. Это первое впечатление от кочевниц характерно для европейцев. Марко Поло сообщает о племенах, где «женщины любятся… а мужья не стыдятся».[393] Однако на деле оказалось не так. Особенность подмечена еще Л. Я. Штернбергом: «Если под нравственностью понимать подчинение известным, общепризнанным в данном обществе правилам, то гиляки отличаются идеальной половой нравственностью, потому что в отношению к лицам, стоящим вне группового полового общения, целомудренная стойкость прямо поразительна. Самая фривольная гиляцкая женщина никогда не позволит себе иметь общение с сородичем своего мужа, если он не в категории ее PU, хотя бы соблазнитель был моложе ее мужа и нравился ей».[394]
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 141; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!