Янус определяет сознание Будды 11 страница
Эту особенность быстро усваивают военные. П. К. Козлов: «Прочие молоденькие тибетки также принарядились, каждая по своему; все они держали себя непринужденно. Жена начальника часто улыбалась со всеми девушками и довольно прозрачно поощряла их к большему сближению. Женщины и девушки так смело заглядывали и вообще осаждали нашу палатку, что Казанкову не представилось труда снять с них несколько фотографий. Говорят, что здесь нравы слабы и женщины держат себя весьма свободно, в особенности по отношению к проезжим через эти места сининским посольским китайцам, которым родители сами приводят своих дочерей. Когда мои молодцы гренадеры или казаки под звуки гармоники плясали «русскую», туземцы приходили в восторг и старались подражать нашим хохлам; затем, местные красавицы, по желанию дородной жены начальника, начали петь песни. Их напевы и манеры пения носят обще-азиатский характер. В песнях, исполненных тибетками в нашу честь, нельзя было не заметить намека столь же лестнаго, столь и прозрачнаго на нашу щедрость».[395]
Назойливость восточных женщин испытал на себе и Марк Антоний сотоварищи:
«Царицы наперебой старались снискать его благосклонность богатыми дарами и собственной красотою».[396] Вся провинция праздновала явление победителя с воистину азиатской роскошью. Особенно пышным был его въезд в Эфес: «Впереди выступали женщины, одетые вакханками, мужчины и мальчики в обличии панов и сатиров, весь город был в плюще, в тирсах, повсюду звучали псалтерии, свирели, флейты, и граждане величали Антония Дионисом — Подателем радостей, Источником милосердия».[397]
|
|
|
«Парфяне имели по нескольку жен (для того), чтобы разнообразить любовные наслаждения; и ни за какое преступление они не наказывали тяжелее, чем за прелюбодеяние. Поэтому они не только запрещали женщинам присутствовать на пирах вместе с мужчинами, но даже видеться с мужчинами».[398]
Парфяне были кочевники и многоженцы. Как и все кочевники, они брали в жены столько женщин, сколько хотели или сколько могли вытерпеть.[399]
Этнографы и археологи СССР дали нам исчерпывающее представление о жизни и быте кочевников той поры, многое из которого дошло до нового времени.[400]
Половые связи между близкими родственниками (до девятого поколения) у кочевников считались кровосмешением и карались сурово.
Даже сейчас среди потомков тюрок кочевников знание своих предков до седьмого — девятого поколения обычное дело.[401] Еще недавно для половых связей с мужчинами у кочевниц существовал барьер в пределах не менее семи поколений. На восьмом поколении по мужской и женской линиям родственные связи теряли свое значение и заменялись семейством. В XIX — начале XX вв. у казахов сохранялась практика дальних браков, браки между близкими родственниками не допускались. Экзогамный барьер был строгий, но вариативность в выборе брачного партнера присутствовала — она колебалась от пятого до тринадцатого поколения, начиная от общего предка.[402]
|
|
|
Мужчины-кочевники рассматривали брак как хозяйственную сделку, в которой жена считалась приобретенной собственностью.[403]
Роящиеся вокруг лагерников молодые кочевницы волновали мужчин. И к их удовольствию легко успокаивали волнение. Надо помнить, что большая часть новобранцев ушла в поход, не имея большого опыта общения с женщинами. Для кочевниц естествление мужчиной значило признание им (ими) ее женой. Для римлянина естествление доступной женщины не значило этого.
Любовные страсти кипели в Тохаристане. Ведь, чтобы добиться взаимности, юэчжийкам приходилось очень стараться. Как в борьбе с соперницами, так и в ублажении своего живого бога(ов). Разовая, случайная, хозяйственная пригодность сачки должна была превратиться в хозяйственую и житейскую необходимость в ней у самца. От сачек требовалась собачья преданность и крепкое здоровье, а со временем и женская солидарность.
|
|
|
Среди римских крестьян, как и среди кочевников, бездетная женщина и мужчина не находили никакого снисхождения, считаясь неполноценными.[404]
В древнеримской и кельтской традиции женщина не мыслилась вне замкнутых рамок семьи, где протекала вся ее жизнь. Это ясно сказано Колумеллой: «Домашний труд был уделом матроны (матрёны, — Д. Н.), потому что отцы семейств возвращаются к домашним пенатам от общественной деятельности, отложив все заботы, будто для отдыха».[405]
Пенаты (Penates) — чисто римские боги домашнего довольствия или кладовой (penus, съестное). Каждая семья имела обычно двух Пенатов, изображения которых, изготовленные из дерева, глины или камня, хранились в закрытом шкафчике возле очага где собирались все члены семьи. Очень похожи на русских Домовых.[406] Домовой, по русскому поверью, — малорослый старик, весь покрытый теплой, косматой шерстью. Будучи оборотнем легко принимает любой образ, чаще всего хозяина дома.[407]
Сервий, толкуя Энеиду Вергилия, пишет:
«Стих 378. I. Благочестивым зовусь я Энеем.
Здесь это сказано не по заносчивости, но говоря это, он помогает узнать себя. Ведь говорить что-нибудь о себе тем, кто его знает, есть заносчивость, а тем, кто не знает, это лишь указание. Или же, во всяком случае, он следует обычаю героев, которые считали позорным как лгать, так и утаивать истину. В конце концов и у Гомера Улисс говорит, что «его слава доходит до неба». Отсюда и этот говорит: «До небес прославлен молвою» [379].
|
|
|
II. …спасенных пенатов / Я от врага увожу [378–379].
Хотя Вергилий использовал различные представления о богах-пенатах, однако же в разных местах он [фактически] касается их всех. Ведь одни, как Нигидий и Лабион, говорят, что боги-пенаты для Энея это Нептун и Аполлон, о которых упоминается: «Быка — Нептуну, быка — тебе, прекрасный Аполлон» (taurum Neptuno, taurum tibi, pulcher Apollo). Варрон говорит, что боги-пенаты — это некие статуэтки, деревянные или мраморные, которые Эней привез в Италию. Об этом же упоминает Вергилий. «Тут изваянья богов — священных фригийских пенатов, / Те, что с собой из огня, из пылавшей Трои унес я» [3, 148–149]. Тот же Варрон упоминает о том, что Эней привез этих Дарданских богов из Самофракии во Фригию, из Фригии — в Италию. Другие же, как Кассий Гемина, говорят, что боги-пенаты из Самофракии назывались teus megalus [великие боги, греч.], teus dunatus [всемогущие боги, греч.], teus hrestus [добрые боги, греч.], о которых Вергилий упоминает в разных местах».[408]
Волосатые дедушки домовые имеют италийское происхождение. Своих стариков потомки римлян не бросали.
«Семейные покровители-предки нынешних тюрок также присутствуют в доме, образуя большую семью. Вот почему от поколенья к поколенью создавались изображения умерших членов семьи и их присоединяли к ранее созданным фигурам. Живые должны были заботиться о своих предках, а последние о потомках. Обращает на себя внимание тот факт, что среди изображений семейных покровителей чаще всего женщины: матери, бабушки и прабабушки. Именно их портреты (несколько десятков) составляли иногда целую «галерею предков».[409]
«Внутри фамилии-семейства, основной хозяйственной ячейки общества, жизнь мужчины и женщины существенно различалась по роду занятий, объекту трудовой деятельности, формам времяпрепровождения, нормам поведения. Август (Октавиан, — Д. Н.) ходил в одежде «только домашнего изготовления, сработанной сестрой, женой, дочерью или внучками», сам факт, что биограф специально упоминает об этом обстоятельстве, указывает на исключительность подобной ситуации в высших социальных слоях этой эпохи. Патриархальные нравы, якобы царившие в семье Августа, выражением которых было домашнее ткачество, Гай противопоставлял распущенности, царившей в других семьях, где одежд дома не ткали. Долгое время в обязанности жены входила выпечка хлеба для домочадцев, пока его производство не переместилось в хлебопекарные мастерские. Но значительно более важной обязанностью женщины, сохранившейся до I в. н. э., считалось обеспечение членов фамилии одеждами и уход за ними. Главное место при этом занимало прядение и ткачество. Организовать труд служанок, надзирать за ними, прясть самой вместе с ними было не только первейшей обязанностью хозяйки, но и, судя по литературным данным, также той стороной женской деятельности, которая по традиции была окружена наибольшим престижем и уважением и придавала ей облик идеальной римской матроны».[410]
«Август (Гай Фурин, — Д. Н.) пишет только о том, что происходит из всаднического рода, древнего и богатого, в котором впервые стал сенатором его отец. А Марк Антоний попрекает его тем, будто прадед его был вольноотпущенник, канатчик из Фурийского округа, а дед — ростовщик. Антоний часто называет его в письмах Фурийцем, стараясь этим оскорбить; но Август в ответ на это только удивляется, что его попрекают его же детским именем. Антоний, позоря предков Августа и с материнской стороны, попрекал его тем, будто его прадед был африканцем и держал в Ариции то ли лавку с мазями, то ли пекарню. А Кассий Пармский в одном письме обзывает Августа внуком не только пекаря, но и ростовщика: «Мать твоя выпечена из муки самого грубого арицийского помола, а замесил ее грязными от лихоимства руками нерулонский меняла».[411]
«В кочевой традиции брак рассматривался не просто как союз двух людей, а как долговременный союз двух семейно-родственных групп, сохраняющийся даже в случае развода или смерти одного из супругов. Предпочтение всегда оставалось за этнически гомогенными браками».[412]
У монголов еще недавно «муж с женой, несошедшиеся характерами, часто расходятся, соблюдая однако, известные правила; если разлад в семье произошел по вине мужа, то последний обязан возвратить жене все то, что она привезла с собой в приданое; если же наоборот, жена должна была оставить мужа по собственной вине, то в таком случае она лишается права на получение своего имущества».[413] Быть виноватой перед мужем было невыгодно.
«Смертность среди новорожденных была чрезвычайно высока. Бессильные в борьбе с ней, тувинцы часто использовали приемы древней магии. Например, чтобы сохранить жизнь новорожденному, его прятали под большой котел, положив поверх котла защитительный ээрен и вылепленную из теста фигурку ребенка в полный рост. Приглашенный шаман камлал над котлом, затем распарывал живот фигурки и зарывал ее вдали от жилища. Таким образом, он ставил защиту ребенку».[414]
«Иногда послед новорожденного, чтобы не сглазить его, зарывали под кровать матери, а тело ребенка омывали теплой водой с солью и маслом, чтобы оно быстро окрепло, окуривали дымом можжевельника (тув. артыш), служившим природным антисептиком, и окропляли водой из целебного источника (тув. аржаан). Сама роженица на несколько дней оставлялась в покое и служила объектом заботливого внимания как со стороны родственников, так и со стороны мужа, который забивал последнего барана, лишь бы предоставить ей хорошее питание».[415]
В римских военных понятиях цвет и порода доступной женщины были не столь важны, так как последствия ее естествления легионера не волновали. Порода женщины становилась важной при объявлении ее женой в Италии, но даже и там он мог просто выбросить нежеланного ребенка. Но расклад был таков, что азиатским девушкам и женщинам трудно было устоять перед соблазном: за время господства греков они привыкли смотреть на европейцев снизу вверх. Подобное произошло во время колонизации Америки. Испанцы и португальцы, как некогда италики в Центральной Азии, давали потомство от индианок и признавали его. Англосаксы же рассматривали индейцев и их женщин как животных.
Семья представляла единство мужа и жены; за жену выплачивался выкуп, считавшийся платой за воспитание и кормление молоком матери. Жена считалась собственностью мужа, он мог ее продать. Семья являлась хозяйственной единицей, в которой глава семьи выступал ответственным перед государством за право пользования земельным наделом, находившимся в наследственном владении. Наследование шло по мужской линии (брат, старший сын), но если после смерти главы семьи не было наследника-мужчины, то наследовала женщина (мать, жена, дочь).[416]
Пленные только тогда осознали эти особенности вполне, когда у лагеря появились новые родственники, жаждущие отметить сделку и рождение приплода. Отмечали, выпивали. Вешали на шею сыновей буллы.
Иногда было так, как повествует Фирдоуси[417] в своем Шахнаме, рассказывая о Рустаме[418] и его сыне Сухрабе:
«Когда царевна с ним уединилась,
Сказал бы ты, что ночь недолго длилась.
Обильною росою напоен —
В ночи раскрылся розовый бутон,
В жемчужницу по капле дождь струился,
И в раковине жемчуг появился.
Еще ночная не редела мгла,
Во чреве эта пери понесла.
Заветный, с камнем счастья талисман
Носил всегда с собою Тахамтан.
Жене он камень отдал: Да хранится
Он у тебя. И если дочь родится —
Мой талисман надень на косы ей,
А если счастье над судьбой твоей
Блеснет звездою на высоком небе
И сына даст тебе чудесный жребий,
К его руке ты камень привяжи
И сыну об отце его скажи.
Пусть будет в Сама ростом и дородством,
Пусть будет мил он солнцу, пусть орла
Средь облаков пронзит его стрела.
Пусть он игрою битву львов считает,
Лица от битв слонов не отвращает».
Так с луноликой[419] он провел всю ночь,
С ней сладкую беседу вел всю ночь.
Когда взошло, блистая, дня светило
И мир лучистой лаской одарило,
Прощаясь, он к груди жену прижал,
И много раз ее поцеловал.
В слезах с Рустамом Тахмина простилась
И в скорбь с тех пор душою погрузилась
Шах благородный к зятю подошел
И с ним беседу по сердцу повел,
Сказал, что ждет Рустама Рахш найденный,
Возликовал дарующий короны,
Он обнял саманганского царя,
За своего коня благодаря.
И Рахша оседлал и ускакал он,
О происшедшем часто вспоминал он.
Но никому об этом Тахамтан
Не рассказал, ушел в Забулистан».[420]
В СССР и современной РФ булле или оставленному порядочной девушке на память за ночь Рустамом камешку правового соответствия нет. Это очень отдаленно похоже на записи об отцовстве в паспорте мужчины и свидетельстве о рождении ребенка у матери. Булла, bulla, плоский, золотой медальон, который, по древнеэтрусскому обычаю, носили в Риме знатные, а впоследствии и все свободнорожденные волчьего племени квиритов на тесьме вокруг шеи. Дети вольноотпущенников (вроде Горация) носили bulla scortea, т. е. кожаную. Первоначально это был талисман, но именно в описываемое время такое значение исчезло. Булла снималась вместе с тогой юнца (toga praetexta) и посвящалась богам.[421]
В русской армии отец-командир называл нижних чинов сынками. То же было и в армии римской: «В литературном языке milites (воины) также назывались praetextati, то есть облаченные в toga praetexta».[422]
Римская целомудренность выиграла и здесь. Неторопливые служаки, поняв, в чем дело, снискали выгоду в разборчивом выборе невест при нравах времен похищения сабинянок. Но если девушка — дочь вождя крупного рода-племени, то риск оправдан. Среди пленных были люди, которые обязаны были оценивать риски, делая это очень хорошо: сотники-центурионы и матерые рядовые, корникуларии-ефрейторы.
За год годом и каждый лагерник оброс женами, детьми, а затем и внуками, которым был нужен отец и дед. Это стало одной из причин того, что римляне стали невозвращенцами. Некоторых особо увлекавшихся доступными женскими прелестями римлян и кельтов со временем ждали любопытные открытия.
На утехи своих мужающих в плену парней сотники смотрели без осуждения — дело житейское. Это не мешало жизни по уставу и выполнению долга. Уходы из лагеря к кочевникам, конечно, были, мы знаем о 92 случаях, но были ли эти уходы самовольными или сопровождались почетными проводами, устроенными товарищами?
Бывало и так, как рассказывает в Энеиде Вергилий:
Илионея словам Латин внимал неподвижно,
Голову низко склонив и блуждая задумчивым взглядом
В землю потупленных глаз. Ни наряд с пурпурным узором
Не занимает его, ни Приамов жезл драгоценный:
Дочери будущий брак владеет думой Латина,
Царь повторяет в душе прорицанье старого Фавна.
Вот предреченный судьбой, из далекой прибывший чужбины
Зять, которого он назовет царем равноправным,
Чьи потомки, в веках грядущих доблестью славны,
Мощью своей покорят весь круг земель населенных.
Радостно молвит Латин: "Да помогут нам боги, исполнив
Все предвещанья свои! Дам я то, что ты просишь, троянец,
И не отвергну даров. И пока Латин на престоле,
Тук изобильных полей и богатства не меньше троянских
Будут у вас. Но пусть, если узы гостеприимства
Хочет Эней меж нами скрепить и союзником зваться,
Сам он без страха придет и пред взором друга предстанет.
Будет пожатие рук залогом мира меж нами.
Вы же царю своему передайте то, что скажу я:
Выросла дочь у меня, но из нашего племени зятя
Выбрать ни знаменья мне не велят, ни в святилище отчем
Голос, который предрек, что жених с берегов чужедальних
Явится к нам и, слив свою кровь с латинскою кровью,
Имя наше до звезд вознесет. Это он мне указан
Роком, — так думаю я и, если правду провидит
Дух мой, желаю того". И, промолвив так, выбирает
Сам он прекрасных коней (их триста в стойлах стояло),
Каждому дарит послу скакуна крылоногого старец,
В пестрых все чепраках и в пурпурных попонах узорных;
Звонко бренчат у коней золотые подвески под грудью,
В золоте сбруя у всех и в зубах удила золотые.
В дар Энею он шлет колесницу с парной упряжкой:
Пышет огонь из ноздрей у коней, что от предков небесных
Род свой ведут — от тех полукровок, которых Цирцея
Тайно добыла, впустив к коням отцовским кобылу.
Эти дары получив, унося порученья Латина,
Прочь уезжают верхом энеады с вестью о мире.[423]
Перемещение римлян по Центральной Азии приобрело любопытный вид. Строительство дорог и лагерей походило на перемещение орды, где вокруг лагеря, в котором жил отряд невозвращенцев (ordo), кучковались большим табором многочисленные жены и дети.[424] Все это человеческое шевеление привлекало торговцев, артистов и проповедников, харчевников.
Слово ordo в языке римских военных значило порядок: часть в составе легиона, порядок званий в легионе, боевые порядки марширующего легиона. Ordo equestris: изначально лица, располагавшие средствами для обеспечения себя конем и всем прочим, необходимым для службы в коннице; в поздний консульский и ранний имперский период представители среднего класса, имевшие в армии более высокий ранг, чем ординарные солдаты, что давало им право подняться до звания центурионов или tribuni даже без наличия опыта военной службы. Ordo senatorius: члены сената, то есть лица, принадлежавшие к правящей элите «совета старейшин» в Риме.[425]
Считается, что персидское «орду» — войско, военный лагерь, — является заимствованием из монгольского XIII века, причем в персидском языке не удается четко разграничить монгольские и тюркские слова.
«У монголов ордой принято было называть особый дворец хана, под управлением особой ханьши; потому китайские писатели часто переводили слово орда гаремом; четыре орды, установленные Чингис-ханом, были назначены для ханьш, которые выбирались из 4-х различных кочевых родов (не монгольских), несменно. При первых 4-х ханах, живших в степях, четыре орды разделены были значительным пространством; Харохорум (Каракорум) тоже был одной из орд, хотя она и превзошла другие политическим значением на коренное, она же и летняя орда Чингис-хана была на долине Саликэр, у горы Гэнтэй. С переселением Хубилая в Пекин, и четыре орды совместились в ханском дворце; но орды в Монголии продолжали существовать под именем 4-х великих орд. Кроме сего ордою называлась ставка хана, (широ-орда (желтая, т. е. золотая орда) была шатер для аудиенций и пиров».[426]
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 171; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!