Янус определяет сознание Будды 5 страница
Горацию еще предстоит пройти все ступени образования, обычного у римской знати: от школы Орбилия в Риме, где он читал Латинскую Одиссею Ливия Андроника, до платоновской Академии в Афинах, своего рода университета, высшей школы для молодой аристократии Рима; одним из одноклассников Горация мог быть сын Цицерона.
Воспитатель Горация Орбилий пользовался известностью чрезвычайно драчливого (plagosus) учителя и часто использовал хлыст (ferula).
Из людей, в детстве окружавших Гая Фурина известны раб-педагог Сфэр и греческий философ Арий, выходец из Александрии. Сфэру после его смерти Гай устроит роскошные публичные похороны; Ария он назначит наместником Египта после разгрома Антония и египетской царицы Клеопатры. Свободнорожденного Гая Фурина учили греческие рабы. Сына раба Горация учили свободные.
На всю жизнь и для Горация, и для Гая, употребление слова margo в письменной речи стало неприемлимым. Детская память о случившемся с людьми Красса уже не отпускала их, не отпускала, как и множество других римлян, до смерти.
Ничего доброго для римлян со словом margo связано быть не могло. Вспоминается русская армейская поговорка: меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют, приписываемая генерал–лейтенанту А. П. Востросаблину. Слово входило в латинский язык из низов общества, воспринималось долго стыдным, грубым, ругательным.[132] В современном русском языке оно живет в словах «маргиналии» и «маргинал»[133].
|
|
|
Есть еще похожие случаи. Вот географическое название в современном русском языке используется как ругательство: на вопрос «Где?», следует ответ: «Где-где… В Караганде!» Или вот: имя Камчатка было кличкой подельника известного московского негодяя Ваньки Каина.[134]
Лишь через десятки лет Овидий, а за ним Лукан выведут слово margo из ряда маргинальных. В плаче Овидия слово margo значит край, конец Рима:
«Если ты, как я прошу, сошлешь меня в менее суровое и более близкое место, то наказание мое станет гораздо легче. Я испытываю крайние [страдания], брошенный среди врагов, и никто не сослан так далеко от родины.[135] Один я, усланный к устьям семиструйного Истра,[136] страдаю под ледяным полюсом паррасийской девы.[137] Кизигов, колхов, матерейские толпы и гетов с трудом удерживают протекающие между нами воды Данувия. И хотя других ты изгнал за более серьезные преступления, никому не достался в удел более отдаленный край, чем мне. Дальше него нет уже ничего, кроме холода, врагов и морской волны, скованной морозом. До этого же места часть Левого Эвксина принадлежит римлянам, ближайшими же землями владеют бастерны[138] и савроматы.[139] Эта земля самой последней стала управляться авзонийскими законами[140] и едва держится на краю твоей державы (Haec est Ausonio sub iure nouissima, uixque haeret in inperii margine terra tui.). Отсюда я смиренно молю тебя сослать меня в безопасное место, чтобы вместе с родиной я не был лишен также и мира; чтобы я не боялся племен, которые едва сдерживаются Истром, и чтобы меня, твоего гражданина, не смогли захватить в плен враги».[141]
|
|
|
Иное стояло за словом marga для пленных. Через века в хинди, таджикском и языке гиссарских парья marg будет значить смерть. То же в пехлевийском, манихейском и других. Боевой клич сарматов, по Аммиану Марцеллину, звучал marhal (неточно вместо marka или marga) и означал, несомненно, «смерть!»[142] С этим значением корень marg еще раз войдет в европейские языки, но уже через кельтов и германцев.
О существовании письменностей у кочевников в конце I века до н. э. ничего не известно.
Это было очень яркое слово. Созвучный латинский глагол marceo (быть увядшим, вялым, сонливым) даже приобрел новое значение (умирать). С этим глаголом в сознании римлян было связано и имя старшего Красса — Марк, Marcus — Вялый.[143] Это было довольно распространенное имя в Риме.
В русском языке слово со значением смерть также может быть кличкой: Чума (лат. pestis).[144]
Марг, Маргиана,[145] эта коренная парфянская земля была лишь отправной точкой, для отсылки и расселения пленных еще далее на восток: держать тысячи чужеземных пленных воинов скученно вблизи административных центров стало возможным лишь после изобретения германцами для черных гереро, а затем англичанами во время Англо-Бурской войны концентрационных лагерей для белых.[146]
|
|
|
К труду писца в греко-римской и ближневосточной культурах отношение сильно различалось.[147] Мужчины-семиты, плененные в Палестине, чаще использовались парфянами в хозяйственных, чем военных целях.
Хозяйственные документы, повествующие нам о важности учета вина в Маргиане того времени, написаны на языке Иисуса Христа, арамейском (предок сирийского языка).[148] Арамейский был языком международного общения на Ближнем Востоке, вытеснив из употребления аккадский язык в Ассирии и Вавилонии. По-арамейски общались послы, купцы и, конечно, харчевники.
В большинстве случаев в римском народном сознании хозяева гостиниц и харчевен — это пришельцы: греки, выходцы с Востока (евреи, сирийцы); на ступенях общественной лестницы стоят они низко: чаще всего — это отпущенники и люди подозрительные. Эти мужчины и женщины пользовались недоброй славой. Законодательством запрещено зачислять в лучшие войсковые части человека, который содержал гостиницу или харчевню; ребенка, прижитого от харчевницы или ее дочери, нельзя внести в число законных детей: и та и другая относятся к женщинам «низким и презренным».[149]
|
|
|
Что хозяева этих заведений не отличались безукоризненной честностью, это несомненно. Гораций честит их обманщиками и злыми негодяями; какой-то посетитель написал на стене одного помпейского трактирчика:
Кабы попался ты нам на такие же плутни, трактирщик:
Воду даешь ты, а сам чистое тянешь вино.[150]
Подобные надписи позже высмеял Марциал:
Ловкий надул меня плут трактирщик намедни в Равенне:
Мне, не разбавив водой, чистого продал вина.[151]
«Ювенал в качестве завсегдатаев харчевен называет разбойников, воров и беглых рабов. Уличные женщины постоянно здесь терлись; люди иногда напивались до бесчувствия, часто случались драки. Содержателей гостиниц и кабачков помещают в одну категорию с ворами, сводниками, азартными игроками. И в их заведениях разыгрываются ужасающие сцены. Но надобно признать, что бедный и простой люд древней Италии этим мошенникам был многим обязан. Прежде всего — горячей пищей».[152]
Виноторговля стала настолько важна для парфянской казны, что это отмечено на монетах. На некоторых из них, например в чекане победителя Антония Фраата IV, изображены то ширококонусная, слегка крылатая гроздь винограда с двумя хлебными колосьями по сторонам, то пара плотных крупных конусовидных виноградных кистей по бокам от стройной амфоры с двумя ручками, на горлышке которой сидит со сложенными крылышками птичка (не римский ли это орел?).[153] Подобное изображение также есть на серебряной гемме золотого кольца легионера, найденном в Израиле (30–100 гг.).[154]
Выражением «Хлеба и зрелищ!» (panem et circenses) много позже назовет Ювенал современные ему устремления римлян. Ювенал противопоставил эти устремления героическому прошлому:
Этот народ уж давно, с той поры, как свои голоса мы
Не продаем, все заботы забыл, и Рим, что когда-то
Все раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки,
Сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает:
Хлеба и зрелищ![155]
Римской толпе будут давать хлеб и зрелища. Но еще ранее подобное случилось с пленными, правда, им наряду с редким хлебом зрелища заменило вино. Хлеб и вино сочетание любопытное. Не припоминаю, чтоб оно было засвидетельствовано на других изображениях до этого времени.
Римские воины знали толк в винах. Винный уксус — смесь кислого вина (acetum) с водой — в римской армии являлся непременным спутником солдата во время марша и на сторожевом посту. Губкой, пропитанной такой смесью, смочили губы распятому Христу.[156]
До плена после службы солдаты могли промочить горло в таверне, находящейся в гарнизонном поселке, дешевым молодым вином из ближайших провинций. Лучшие вина привозили из Италии: lympa с виноградников Везувия, amine — выдержанное белое вино, pradzion с привкусом смолы и т.д. Вина перевозили и хранили в глиняных амфорах и в дубовых бочонках, отдельные экземпляры которых были обнаружены археологами при раскопках временного легионного лагеря в местечке Oberaden на Рейне в 1938 г.
Неизменным успехом у легионеров пользовался кисло-сладкий сбитень (глинтвейн, коктейль) conditum tinctum: 0,5 л. сухого белого вина, желательно, греческого, с привкусом смолы, смешать с 0,5 л. меда в большой емкости; нагревать до кипения, размешивая, снять пену. Затем добавить 30 г. грубо помолотого черного перца, 10 лавровых листов, 10 г. шафрана и 5 вымоченных предварительно в вине фиников без косточек. Поварив эту смесь несколько минут, снять с огня. Долить еще 1,5 л. того же вина. Употреблять охлажденным.[157]
Пленные попали в самый исторический центр виноградарства, [158] что для любителей выпить вина, было утешительно.[159]
Надсмотрщики парфян привлекали пленных к сельхозработам, когда надо было увеличить число рабочих рук. Например, на осенние уборки винограда и заготовку вина. Римские пленные должны были воспринимать такие работы скорее как отдых. Через две тысячи лет подобные трудовые будни воспринимались военными в Советский Армии также почти как долгожданный отпуск.[160]
Несмотря на образ воинственного народа, который парфяне имели на Западе у римлян, с восточными соседями они сосуществовали мирно. Заключались договоры, которые согласно парфянскому обычаю объединяли стороны в феодальной системе и обеспечивали права торговли.[161]
Смысл, значение слова феодализм, изобретенного английскими юристами XVII века, мутно:
«Когда в наших учебниках от характеристики рабовладения переходили к описанию феодализма и пытались объяснить учащемуся разницу между тем и другим, то обычно подчеркивали, что раба можно было убить, а феодально-зависимого крестьянина — лишь продать и купить. Но не в любом серварном обществе раба можно было убить. А купить и продать можно было не всякого феодально-зависимого крестьянина, а лишь крепостного. Даже согласно общепринятым представлениям крепостничество и феодализм не одно и то же».[162]
«Суть различия между рабом и феодально-зависимым крестьянином состоит прежде всего в том, что первый работал в чужом хозяйстве, а крестьянин сам вел хозяйство, причем во многом вполне самостоятельно, то есть был хозяином. Важнейшей хозяйственной ячейкой феодализма было крестьянское домохозяйство, чаще всего называемое крестьянским двором, или домохозяйством».[163] Крестьянин был собственником дома, двора, основных средств производства: жены, детей, тягловых животных, плуга, бороны и т.п. Римские, как и русские селяне, были именно такими. У раба не было ничего; раб был вещью, рабочим.
Принятие пленных бойцов неприятеля на службу — обычное дело у парфян. Если пленные брались на Западе, их использовали в войне на Востоке. И наоборот. Причем у парфян был разный опыт такой вербовки, включая и неудачный за 75 лет до того. Юстин в своих выписках из Помпея Трога рассказывает: «Фраат (у парфян это имя обычно у царей, — Д. Н.) повел с собой на войну греческое войско, которое попало в плен во время войны с Антиохом и с которым он до этих пор обращался высокомерно и жестоко; он забыл о том, что плен не уменьшил их враждебности [к нему], а его возмутительные оскорбления обострили еще больше. Поэтому, когда греки увидели, что боевая линия парфян дрогнула, они перешли на сторону врагов и осуществили долгожданную месть за свой плен, уничтожив в кровавой сече и парфянское войско, и самого Фраата».[164]
Римляне не стали исключением. Однако тем, кто решился сражаться с соплеменниками, надо было доказать парфянам искренность своих намерений.
С точки зрения римлян войско парфян состояло из рабов:
«Войско у них состоит не из свободных, как у большинства народов, а по большей части из рабов. Так как никому не разрешается отпускать рабов на волю и все дети рабов тоже становятся рабами, то масса рабов растет изо дня в день…».[165]
Правильность этого взгляда проверит время.
Те из пленных, кто согласился служить и доказал свою преданность победителям, успешно сражались на стороне парфян под началом помпеянца Квинта Лабиена. С точки зрения большой части пленных, это было предательством: [166]
«Вот как Лабиен оказался у парфян и стал действовать заодно с Пакором. Он был союзником Брута и Кассия, пославших его до сражения к Ороду, чтобы добиться подкрепления, был задержан им на долгое время, в то время как царь ожидал поворота событий, не решаясь присоединить свои войска к их силам, но опасаясь и отказаться. Позже, когда новости о поражении достигли его, и, казалось, победители были намерены не пощадить никого из тех, кто им сопротивлялся, Лабиен остался среди варваров, предпочтя жить среди них, чем погибнуть дома. Теперь, как только Лабиен узнал о деморализации Антония, о его страсти и о его отъезде в Египет, он убедил парфянского царя напасть на римлян. Ибо он заявил, что их армии или полностью уничтожены или ослаблены, а остальные войска мятежны и скоро опять возьмутся за оружие; поэтому он советовал царю подчинить Сирию и соседние районы, ведь Цезарь был занят в Италии борьбой с Секстом,[167] а Антоний потворствовал своей страсти в Египте. Он обещал принять командование в войне и уверил Орода, что если следовать этим путем, то он отделит от Рима многие провинции, поскольку они сами уже отложились от римлян из-за постоянно испытываемых притеснений».[168]
Служить парфянам отказались многие римляне. Им Ород нашел другое применение. Те, кто отказался встать под парфянские знамена или не внушал доверия, несли сторожевую службу на Востоке, на границах Парфянской державы. Сторожевая служба (custodia, страж-custos) представляла собой строительство, охрану и оборону на степных границах опорных стоянок-точек, римских военных лагерей, дорог.
На языке служивших в Советской армии мужчин такая служба называется стройбатом. Пожалуй, ни одна армия, за исключением советской, не строила столько, сколько строили римские легионеры. Строительная традиция римского войска уходит корнями в республиканскую древность, когда строили временные летние лагеря из дерна и земли для кратковременных стоянок (castra aestiva) и зимние лагеря для более длительного постоя — с использованием дерева. Место для лагерей — а нужна была ровная местность прямоугольной формы — подбирали землемеры. Поверхность земли выравнивали, а при необходимости даже насыпали недостающий для требуемой площади грунт.[169]
Вслед за сооружением лагеря легионеры строили дороги. Римляне прежде всего выкапывали на месте будущей дороги широкую канаву глубиной около 1 м, которую заполняли пять слоев покрытия. Нижний опорный слой составляли плотно пригнанные друг к дружке крупные камни. Затем шла поперечная отмостка из плоских плит. Третий слой составляли небольшие камни, связанные цементом. Далее — гравий и, наконец, каменные плиты. В римском шоссе (via calceata) устраивалась колея для колесного транспорта шириной 143 см, ставшая впоследствии образцом для железнодорожной колеи.[170]
Инструменты каменщиков есть на надгробиях легионеров: кирка (dolabra), мастерок (ascia), резец (scalprum), линейка (regula), наугольник (norma), циркуль (circinus).[171]
Середина дороги была значительно выше краев, а для стока воды по краям дороги рылись специальные канавы. Иногда вместо траншеи на месте будущей дороги делалась плотная земляная насыпь, поверх которой укладывались камни. Дорога такого типа называлась agger, ее ширина достигала 15 м, а высота насыпи — до полутора метров. Сеть римских дорог достигала 80000 км. Остатки римских дорог сохранились в швейцарских Альпах, в прирейнских немецких городах Трире, Майнце, Кельне, в египетской пустыне.
«Под именем Tabula Peutingeriana (Певтингерова карта) до нас дошла в единственном экземпляре латиноязычная карта мира, которая, судя по последним палеографическим исследованиям, была изготовлена в конце XII — начале XIII в., но по своей форме и содержанию восходит к первым векам нашей эры. Содержанием карты является весь мир, каким он был известен в позднеантичную эпоху — от Атлантики на западе до Восточного океана, Цейлона и Индии на востоке, от Северного (= Ледовитого) океана на севере до гор в Южной Африке и океана в Южной Азии. Главную достопримечательность карты, ее основное содержание составляют сухопутные дороги, покрывающие своей сетью почти все пространство карты и показывающие не только основные маршруты и соединяющие их поперечные пути, но и находящиеся на них крупнейшие города, станции, узловые пункты, переправы и расстояния между ними.[172] Карта в своей основе, вероятно, представляла официальный справочник дорог Римской империи, предназначенный для государственных служащих, отправляющихся в путь».[173] Римляне строили дороги и в Афганистане.
Граничила Парфия в это время с союзными племенами кочевников-саков (юэчжи китайских источников).[174] Кочевники саки-юэчжи сыграли самую важную роль в укоренении римской эмиграции в Центральной Азии. Ведь именно с ними десятки лет постоянно приходилось искать общий язык стражникам на восточных границах Парфии.
Юэчжи было предложено отождествлять с массагетами (саками, шаками, шакья) еще Клапротом-Ремюза.[175] «Сейчас можно говорить об интереснейших культурных традициях, которые связывают один из домов юечжийских правителей (не исключено, что именно они положили затем основание империи Великих Кушан) со всем кочевым миром Средней Азии и Сибири».[176]
Судьба юэчжи после разгрома их хуннами и бегства на Запад исследована тщательно в последние годы.[177] У юэчжи как и у парфян, было многоженство:
«Каждый из парфян имеет несколько жен, чтобы разнообразить любовные наслаждения, и ни за какое преступление они не наказывают тяжелее, чем за прелюбодеяние. Поэтому они не только запрещают женщинам присутствовать на пирах вместе с мужчинами, но даже видеться с мужчинами. Мяса они не едят, кроме того, которое добывают на охоте. Всю жизнь они проводят верхом на коне: на конях они воюют, пируют, выполняют свои частные дела и исполняют общественные обязанности. Сидя на конях, они переезжают с места на место, останавливаются, торгуют, беседуют. Наконец, внешнее отличие рабов от свободных заключается в том, что рабы передвигаются пешком, а свободные не иначе, как на конях. Общепринятое погребение [состоит в том, что трупы отдают] на растерзание птицам или собакам и в землю зарывают только голые кости. Суеверия и почитание богов у всех [парфян] необычайно развиты. По своему характеру это племя заносчиво, буйно, коварно и нагло, ибо, по их мнению, мужчинам надлежит быть необузданными, а женщинам — кроткими. Всегда они в тревоге и в движении, всегда заняты или внешними войнами, или внутренними распрями. По природе своей они молчаливы, более скоры на дело, чем на слова. Поэтому и счастье и несчастье переживают молча. Правителям подчиняются из страха, а не из уважения. В сладострастии неумеренны, в пище воздержанны. Никаким словам их и обещаниям доверять, нельзя, если только исполнение обещанного не в их интересах[178]».[179]
«Для всех древних и средневековых кочевых обществ Центральной Азии было характерно многожёнство, практиковавшееся во всяком случае среди наиболее состоятельной части общества. О многих жёнах гуннских шаньюев пишут Сыма Цянь и другие китайские историки. Отмечается также, что «[сюнну] берут за себя жён отцов и братьев после смерти последних, опасаясь, что иначе прекратится их род». Марко Поло пишет о монголах: «Всякий берет столько жён, сколько пожелает, хотя бы сотню, коли сможет их содержать... Женятся они на двоюродных сёстрах; умрет отец, старший сын женится на отцовой жене, коли она ему не мать; по смерти брата на его жене». Так же описывает брак у монголов Плано Карпини: «Жён каждый имеет столько, сколько может содержать: иной сто, иной пятьдесят, иной десять, иной больше, другой меньше, и они могут сочетаться браком со всеми вообще родственниками, за исключением матери, дочери и сестры от той же матери. На сёстрах же по отцу, а также на жёнах отца после его смерти они могут жениться. А на жене брата другой брат, младший, после смерти первого или иной младший из родства обязан даже жениться. Всех остальных женщин они берут в жёны без всякого различия н покупают их у их родителей очень дорого».[180]
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 145; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!