Беспокойство о внутреннем мире

Когда мы увязаем в критике, обвинениях или гневных мыслях, нам трудно обустроить здоровую внутреннюю среду. ННО помогает создавать более мирное настрое­ние, предлагая сосредоточиться на том, чего мы хотим на самом деле, а не на том, что не так с другими или с нами.

Одна из участников тренинга однажды рассказала о глубоком личном прорыве во время трехдневного обучения. Одна из целей, которые она себе поставила, заключалась в том, чтобы проявить большую заботу о себе, но на второе утро она проснулась с сильнейшей головной болью. «Обычно первая вещь, которую я в таких случаях делаю, — это попытаться понять, что я сделала не так. Я съела что-то несвежее? Я слишком перенервничала? Я позволила себе то, я наделала это? Но раз уж я взялась изучать ННО, чтобы проявить к себя немного заботы, то теперь я спросила: «Что мне нужно прямо сейчас сделать с этой головной болью?»

Я села и начала очень медленно вращать головой, потом встала и походила, и сделала еще несколько про­цедур, чтобы мне полегча­ло, — вместо того, чтобы корить себя. Моя головная боль утихла до такой степени, что я смогла пойти на тренинг. Это было огромным, огромным прорывом для меня. Когда я проявила эмпатию к своей головной боли, я поняла, что вчера не уделила себе должного внимания, и головная боль была способом моего тела сказать мне: «Тебе нужно больше внимания».

Я оказа­ла себе то внимание, в котором нуждалась, — и в итоге смогла пойти на тренинг. У меня всю жизнь головные боли, и это был замечательный поворотный момент».

Участник другого тренинга спросил, как можно ис­пользовать ННО, чтобы освободиться от вспышек гне­ва за рулем автомобиля. Эта тема мне была хорошо зна­кома! Много лет подряд моя жизнь была связана с по­ездками на машине по всей стране, и я был совершенно вымотан жестокими мыслями, которые то и дело про­носились у меня в голове. Каждый, кто ехал не так, как я, был моим заклятым врагом и злодеем. В моей голове загорались мысли: «В чем дело с этим чертовым пар­нем?! Он что, не смотрит, куда едет?» В таком настрое­нии я хотел только одного: примерно наказать другого водителя, а поскольку я не мог этого сделать, гнев охва­тывал все мое существо и требовал дани.

В итоге я научился переводить свои суждения в чув­ства и потребности и давать себе эмпатию: «Черт, это просто потрясает — то, как они ездят. Как бы я хотел, чтобы они понимали, насколько опасны их действия!» Хм-м! Я был поражен, насколько менее напряженной становилась ситуация, когда я просто осознавал свои чув­ства и нужды, вместо того, чтобы обвинять других.

Позже я решил практико­вать применение эмпатии к другим водителям — и был вознагражден при первом же опыте. Я оказался позади автомобиля, который ехал значительно медленнее до­зволенной скорости и тормозил на каждом перекрестке. Шипя и ворча: «Что это за черепаший темп?» — я за­метил, что сам у себя вызываю напряжение, — и поспе­шил переместить внимание на размышления о чувствах и нуждах этого водителя. Я ощущал, что этот человек был растерян, чувствовал смущение и очень хотел, что­бы те, кто едет за ним, проявляли немного терпения. Когда дорога расширилась и я смог его обогнать, я увидел за рулем восьмидесятилет­нюю старушку с застывшим выражением ужаса на лице.

Я был рад, что моя попытка эмпатии удержала меня от гудков или моих обычных жестов, которыми я выказы­ваю неудовольствие тем людям, чье вождение меня не устраивает.

Замена диагноза на ННО

Много лет назад, только что потратив девять лет моей жизни на учебу и дипломы, необходимые для работы психотерапевтом, я услышал диалог между израиль­ским философом Мартином Бубером и американским психологом Карлом Роджерсом, где Бубер спрашивал, каждый ли может провести сеанс психотерапии в роли психотерапевта. Бубер в это время находился в США и вместе с Карлом Роджерсом был приглашен на дебаты с участием группы врачей в психиатрической больнице. В этом диалоге Бубер описывал тот личностный рост, который происходит при встрече двух людей, вы­ражающих себя уязвимо и искренне в том, что он на­звал отношениями «я — ты». Он считал, что такой тип искренности вряд ли возникнет при таком обще­нии, когда один из людей — психотерапевт, а второй — пациент. Роджерс согласился, что такая аутентичность могла бы быть предпосылкой к росту. Он утверждал, однако, что опытные психотерапевты могли бы выйти за рамки собственной роли и установить с пациентом аутентичные отношения.

Бубер был настроен скептически. Он считал, что, даже если бы психотерапевты оказались способны во­йти в аутентичный контакт с пациентами, взаимность этого контакта была бы невозможна до тех пор, пока пациенты воспринимали себя как пациентов, а психо­терапевтов — как психотерапевтов. Он наблюдал, как сам процесс назначения встреч и оплаты за то, что тебя «чинят», исключал вероятность аутентичных отноше­ний, развивающихся между двумя людьми.

Этот диалог разъяснил мне мое давнее двойствен­ное отношение к клинической отстраненности — свя­щенному правилу в аналитической психотерапии, ко­торую мне преподавали. Привнесение в психотерапию собственных чувств и потребностей всегда рассматри­валось как признак патологии со стороны врача. Ком­петентные психотерапевты должны были оставаться вне процесса терапии и функционировать как зеркало, на которое пациенты спроецировали свои переносы, затем отрабатываемые при помощи психотерапевта. Я понял теорию, стоящую за сохранением всех вну­тренних процессов психотерапевта вне анализа и при­нятием мер против опасности обращения к внутрен­ним конфликтам за счет пациента. Однако мне всегда было неуютно поддерживать необходимую эмоцио­нальную дистанцию, а кроме того, я верил в преимуще­ства введения самого себя в процесс.

Так я начал экспериментировать, заменяя клиниче­ский язык языком ННО. Вместо того, чтобы интерпре­тировать то, что говорили мои пациенты, в соответ­ствии с теориями, которым меня обучили, я старался проникнуться их словами и слушать с эмпатией. Вме­сто того, чтобы диагностировать их, я показывал, что происходило со мной. Поначалу было страшновато. Я волновался о том, как коллеги будут реагировать на аутентичность, с которой я вступал в диалог с пациен­тами. Однако результаты настолько радовали и меня, и пациентов, что я вскоре отбросил все колебания. Сей­час, 35 лет спустя, концепция полного погружения себя в отношения «врач — пациент» больше не кажется ересью, но когда я начал практиковать таким образом, меня часто приглашали на встречу с группами психо­терапевтов, которые хотели видеть, как я справлюсь с де­монстрацией им этой новой роли.

Однажды меня пригла­сили на большой конгресс врачей в государственной психиатрической больнице, чтобы показать, как ННО может помочь в консультирование тяжелобольных. После моего часового выступления «гае предложили провести беседу с пациентом, чтобы тяцути оценку и рекомендации для лечения. Я говорил с 29-летней ма­терью троих детей около получаса. После того, 1сак она вышла из комнаты, группа, ответственная за ее лечение, изложила свои вопросы. «Доктор Розенберг, —- начал ее психиатр, — пожалуйста, поставьте дифференци­альный диагноз. По вашему мнению, эта женщина про­являет шизофреническую реакцию или действительно это случай психоза, вызванного препаратом?»

Я сказал, что подобные вопросы вызывают у меня чувство дискомфорта. Даже во время учебной стажировки в психиатрической больнице я никогда не чув­ствовал уверенности, распределяя людей по диагно­стической классификации. С тех пор я прочел исследо­вание, указывающее на некоторые расхождения среди психиатров и психологов относительно этих терминов. В исследовании делался вывод, что диагнозы пациентов в психиатрических больницах больше зависят от учеб­ного заведения, в котором учился психиатр, нежели от самих пациентов.

Я отказался бы, — продолжал я — применять эту классификацию, даже если бы ею предполагали вос­пользоваться в дальнейшем, потому что я не видел, что­бы это приносило пользу пациентам. В медицине тела точный диагноз часто является руководством к лече­нию, но я не чувствовал той же зависимости в области, которую мы называем душевной болезнью. Мой опыт говорил, что в больницах большая часть времени вра­чей уходит на размышления над диагнозом. Поскольку отведенный мне час подходил к концу, психиатру, от­вечающему за этот случай, лучше было бы обратиться к другим специалистам за помощью в выработке плана лечения. И часто такая просьба была бы проигнориро­вана в пользу бесконечного пререкания относительно диагноза.

Я объяснил психиатру, что ННО побуждает меня не думать, что не так с пациентом, а задавать вопросы: «Что чувствует этот человек? В чем она или он нужда­ется? Что я чувствую в ответ, и каковы потребности, стоящие за моими чувствами? Какое действие или ре­шение я просил бы у этого человека, чтобы верить, что это поможет ему быть счастливее?» Поскольку наши ответы на эти вопросы очень многое говорят о нас са­мих и о наших ценностях, мы будем чувствовать себя гораздо уязвимее, чем если бы мы были должны просто диагностировать другого человека.

В другой раз меня вызвали продемонстрировать, как можно научить процессу ННО людей с диагнозом «хроническая шизофрения». В присутствии 80 психо­логов, психиатров, социальных работников и наблюда­ющих медсестер на сцене было собрано 15 пациентов с этим диагнозом. Я представился и начал объяснять цель ННО, и один из пациентов выказал реакцию, кото­рая выглядела не соответствующей тому, что я говорил. Зная, что ему был поставлен диагноз хроническая ши­зофрения, я уступил клиническому мышлению, пред­полагая, что его отказ понимать меня происходит из-за его помешательства. «Кажется, вам трудно следить за тем, что я говорю»,— заметил я.

И тут вмешался другой пациент. «Я понимаю, что он говорит», — взялся он объяснять уместность слов первого пациента в контексте моего рассказа. При­знав, что человек был в здравом рассудке, а я просто не уловил связи между нашими мыслями, я был встре­вожен той непринужденностью, с.которой приписал ему ответственность за расстройство в коммуникации. Я предпочел бы изложить собственные чувства, сказав что-нибудь вроде: «Я смущен. Я хотел бы видеть связь между тем, что я сказал, и вашим ответом, но я не вижу. Не могли бы вы объяснить, как ваши слова соотносятся с тем, что я сказал?»

За исключением этого краткого экскурса в клиниче­ское мышление сессия с пациентами прошла успешно. Специалисты, впечатленные ответами пациентов, по­интересовались, считаю ли я их необычайно сплотив­шейся группой пациентов. Я ответил, что, когда я избе­гаю диагностировать людей, а сохраняю контакт с жизнью, идущей в них и во мне, люди обычно реагируют положительно.

Один из сотрудников попросил провести подобную сессию как учебный опыт с несколькими из психологов и психиатров в качестве участников. Пациенты на сце­не уступили место нескольким добровольцами в ауди­тории. Работая с врачами, я столкнулся с трудным мо­ментом, разъясняя одному психиатру различие между интеллектуальным пониманием и эмпатией в ННО. Всякий раз, когда кто-то в группе выражал чувства, он предлагал свое понимание психологической динамики, а не эмпатию. Когда это случилось в третий раз, один из пациентов в аудитории крикнул: «Как вы не понимае­те, вы же опять это делаете! Вы интерпретируете то, что она говорит, вместо того, чтобы эмпатизировать ее чувствам!»

Принимая навыки и сознание ННО, мы можем по­могать другим в атмосфере искренности, открытости и взаимности, а не культивировать такие профессиональ­ные отношения, в которых определяющую роль играют эмоциональная отстраненность, диагноз и иерархия.

Итоги

ННО улучшает наше общение с самими собой, помогая нам переводить свои негативные сообщения в чувства и потребности. Способность выявлять собственные чув­ства и потребности и эмпатизировать им может освобо­дить от депрессии. Мы можем заменить «уничтожаю­щий мечты» язык на язык ННО — и признать наличие выбора во всех своих действиях. Показывая, как фокуси­роваться на том, чего мы на самом деле хотим, — вместо растраты внимания на недостатки у себя и у других, — ННО дает нам инструменты и понимание для создания более мирного состояния ума. С помощью ННО психо­логи и психотерапевты могут создавать взаимные и ау­тентичные отношения с пациентами.

 

ННО в действии >>

Анализ негодования и осуждения

Один из обучавшихся ненасильственному обще­нию поделился следующей историей:

Я только что возвратился с моего первого кру­глосуточного тренинга по ННО. Дома меня жда­ла приятельница, которую я не видел два года. Я впервые встретился с Айрис, которая 25 лет проработала школьным библиотекарем, во вре­мя двухнедельной поездки на природу, кульми­нацией которой стал трехдневный пеший поход в Скалистых горах. Выслушав мое восторженное описание ННО, Айрис сказала, что до сих пор помнит резкие слова одной из наших инструк­торов в той поездке в Колорадо шесть лет на­зад. Я хорошо помнил ее: дикарка Лив, веревка в крепких ладонях, гибкое тело на фоне скалы; она разбиралась в следах зверей, выла в темноте, танцевала, когда радовалась, резала правду-матку и провожала наш автобус, когда мы махали руками на прощанье. На одной из сессий «тет-а-тет» Лив сказала Айрис буквально следующее: «Ай­рис, я не в состоянии выдерживать таких, как вы: всегда и всюду такая славная и сладкая, всегда кроткая маленькая библиотекарша. И зачем вам только все это нужно?»

Шесть лет Айрис слышала голос Лив в своей голове, и шесть лет она мысленно отвечала Лив. Нам обоим не терпелось выяснить, как сознание ННО соприкоснется с этой ситуацией. Я взял на себя роль Лив и повторил ее заявления Айрис.

Айрис:	(забыв об ННО, слышит критику и оскорбительный выпад) Вы не имее­те никакого права говорить так со мной. Вы не знаете, какая я, какой я библиотекарь! Я серьезно отношусь к своей профессии, и чтоб вы знали, я считаю себя преподавателем, точно таким же, как любой учитель...
Я:	(с сознанием ННО, слушая ее с эмпатией так, будто я — это Лив) Мне кажется, что вы сердиты, потому что хотите, чтобы сначала я узнала, какая вы, а потом уже критиковала. Верно?
Айрис:	Правильно! Вы даже не представляе­те, чего мне стоило просто записать­ся на этот поход. Смотрите! Вот она я: со всем справилась, верно? Я не отказывалась ни от чего за эти че­тырнадцать дней и все одолела!
Я как Лив:	Я слышу, что вы чувствуете боль и хотели бы, чтобы вашу отвагу и ста­рания признали и оценили?

 

Следует еще несколько реплик, после чего Айрис демонстрирует перемены; эти перемены особенно заметны на физическом уровне, если человек чувствует, что его «услышали», ощу­щая от этого удовлетворение. Например, в такой момент человек может расслабиться и начать дышать глубже. Это часто указывает на то, что человек получил соразмерную эмпатию и теперь в состоянии сместить внимание с той боли, кото­рую выказал. Иногда он готов услышать чувства и потребности другого человека. Или бывает так, что требуется еще одни раунд эмпатии, чтобы проявить внимание к другому очагу боли. В си­туации с Айрис я видел, что, прежде чем она бу­дет в состоянии услышать Лив, необходимо уде­лить внимание еще одному очагу. Айрис шесть лет имела возможность корить себя за то, что не смогла дать благородной отповеди на месте, это не могло пройти бесследна После первых же пе­ремен она немедленно ринулась вперед:

 

Айрис:	Черт, я должна была сказать ей все это еще шесть лет назад!
Я:	(уже как я, сопереживающий друг) Ты так расстраиваешься, потому что тебе жаль, что ты не смогла тогда подобрать ясный ответ?
Айрис:	Я себя чувствую такой дурой! Я же знаю, что я — не «кроткая маленькая библи­отекарша», но почему же я ей этого не сказала?
Я:	То есть, тебе жаль, что у тебя не было достаточного контакта с собой, чтобы ска­зать это?
Айрис:	Да. И я ужасно злюсь на себя! Мне жаль, что я позволила ей помыкать мной.
Я:	Тебе хотелось бы быть поувереннее в себе?
Айрис:	Точно, мне следует помнить, что я имею право быть такой, какая я есть.

Айрис несколько секунд молчит. Она выража­ет готовность практиковать ННО и снова услышать то, что сказала ей Лив, но иным образом.

Я как Лив:	Айрис, я не в состоянии выдержи­вать таких, как вы, всегда и всюду та­кая славная и сладкая, всегда кроткая маленькая библиотекарша. И зачем вам только все это нужно?
Айрис:	(прислушиваясь к чувствам, потреб­ностям и просьбами Лив) О Лив, это звучит так, будто вы действительно расстроены... вам жаль, что я... пото­му что я...

 

Здесь Айрис спотыкается на обычной ошибке. Используя местоимение «я», она приписывает чувство Лив Айрис, а не каким-то желаниям соб­ственно Лив, которые и порождают это чувство. То есть не «вы расстроены, потому что я то-то и то-то», а «вы расстроены, потому что хотели от меня чего-то другого».

Я:	(пробует заново) Ладно, Лив, вы в самом деле расстроены, потому что вы хотите... гм... хотите...

Поскольку я в своей роли старался искренне прочувствовать Лив, я ощутил внезапную вспышку понимания того, чего я (как Лив) так жаждал: «Соединенности!.. Вот чего я хочу! Я хочу чувствовать, что в соединении... с тобой, Айрис! И я так расстроен всей твоей славностью, сладостью и правильностью, которые разделяют нас, что хочу просто смять и скомкать все это — чтобы я мог в самом деле дотянуться до тебя!»

Мы сидели, немного ошеломленные этой вспышкой, а потом Айрис сказала: «Бели бы я знала, если бы она сказала, что на самом деле ей нужна подлинная связанность со мной... Черт, я хочу сказать, это же почти любовь*. Она так и не встретилась с Лив, поэтому не смогла проверить истинность пришедшего понимания, но после этой сессии ННО Айрис решила свой наболев­ший внутренний конфликт и обнаружила, что теперь ей легче принимать чужие слова, которые прежде ей непременно показались бы «оскорби­тельным выпадом».

Чем больше вы цените благодарность, тем меньше вы — жертва негодования, депрессии и отчаяния. Благодарность будет действовать как эликсир, кото­рый постепенно разрушит твердую раковину вашего эго — потребность обладать и управлять — и превратит вас в щедрое существо. Чувство благо­дарности производит истинную духов­ную алхимию, делает нас великодушны­ми: возвеличивает нашу душу.

Сэм Кин

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

---

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 172; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!