На небе ни луны, ни звёзд. Ночь тёмная, глухая. Часовой возле станции неторопливо ходит взад-вперёд по засыпанному снегом перрону.
С четверть часа, наблюдая за часовым из-за плетня, Генка считал его шаги. Затем сделал перебежку и скатился в хорошо знакомую бомбовую воронку. После второй перебежки он следил за часовым уже с другой стороны железнодорожного полотна.
Столь же благополучно под прикрытием обгорелых вагонов он прошмыгнул мимо минного поля. Потом спустился под насыпь и вышел к тому месту, где заводской забор был повален. Через этот пролом разгуляевцы ходили на завод за дровами. До заветной дыры Генке оставалось пройти метров двадцать, когда он заметил под ногами санный след. Закрытой досками дыры с грозной предупреждающей надписью в заборе больше не было. На её месте зиял ещё один пролом, не менее широкий, чем первый, а санный след сворачивал в этот пролом.
Почувствовав неладное, Генка рванулся вперёд и обнаружил, что минное поле до того самого места, где ещё недавно лежала погибшая лошадь, во всю ширину пролома в заборе истоптано множеством ног. И… никакой лошади.
Лишь на другой день Генка узнает, что оголодавшие немцы, тоже, как видно, не забывавшие про взорванную лошадь, под дулами автоматов заставили местных жителей ступить на минное поле, отодрать вмёрзший в землю остаток лошадиного тела и вывезти его отсюда на санях.
Надо было возвращаться домой с пустыми руками. Но тут Генка вспомнил про лошадиную ногу.
Сам Генка этой ноги никогда не видел и знал о ней лишь со слов матери. А с этих слов выходило, что лошадь и оторванная нога разлетелись в разные стороны. Значит, ногу следовало искать ближе к забору.
|
|
|
Такое умозаключение ободрило Генку. Ему казалось, что шансов нарваться на мину вблизи забора меньше, чем в стороне от него. И от того места, где недавно покоилась лошадиная голова, он начал разгребать нетронутый снег ладонями наискосок по направлению к забору. От такой работы через минуту он взмок так, будто находился в бане. Бросить бы ему это занятие и вернуться домой. Но какая-то упрямая сила заставляла его пригоршня за пригоршней пробивать проход в уже слежавшемся зернистом снегу.
И ему повезло. Метра через три его рука благополучно зацепила верёвку, которой были спутаны лошадиные ноги…
Второй раз за ночь из-за колеса товарного вагона Генка наблюдал за ходившим по перрону часовым, выжидая момент, чтобы пересечь железнодорожные пути в обратном направлении. Теперь он должен был действовать особенно осторожно, поскольку за его плечами был груз, с которым как налегке не побегаешь. А часовой, как назло, топтался на месте.
Но вот, вприпрыжку рванувшись к двери станционного здания, часовой вытянулся и замер. Дверь распахнулась, и из неё на перрон вытолкнули высокого человека в распахнутой шинели, с непокрытой головой и связанными за спиной руками. Зацепившись за порог, человек этот едва устоял на ногах. Вслед за ним на перроне показались двое: столь же высокий немецкий офицер и низкорослый автоматчик. Удержав человека со связанными руками от падения, толчком в спину офицер направил его на тропинку. Они так и пошли: впереди человек в расстёгнутой шинели, за ним офицер в фуражке, а за офицером – солдат с руками на «шмайссере». Спустившись с перрона, вся троица быстрым шагом прошла ещё с полсотни метров вдоль железнодорожного полотна, а потом пересекла пути. Обогнув лежавшую поперёк рельсов платформу, троица остановилась. Тот, что был в расстёгнутой шинели, громко и сбивчиво заговорил по-немецки. Его речь оборвала автоматная очередь.
|
|
|
Офицер подошёл к расстрелянному и столкнул его тело ногой под откос…
-- Господи, живой! – горячо прошептала Полина Петровна, пропуская Генку через порог в тёплую темноту летней кухни. – Не знала, что и думать. Что так долго-то?
-- Ждать пришлось, -- снимая с плеча мешок, ответил Генка.
-- Стреляли-то не в тебя? – спросила из темноты Галина Петровна.
|
|
|
-- Нет, тётя Галя, не в меня.
Мать налила кипятку и подала Генке вместе с кружкой лепёшку из отрубей:
-- Согрейся, сынок.
Сев на кровать, Генка кусал лепёшку и прихлёбывал кипяток. Грел о кружку ладони. Мать подошла, присела рядом, погладила по волосам. Через морозный узор на стекле проступал тёмно-синий январский рассвет.
-- Тётя Галя, они его застрелили, -- сказал Генка.
-- Кого?
-- Того немца, что в ваш дом не пустили.
-- «Чумного» что ли?
-- Да.
-- А ты его, никак, пожалел?
-- Не знаю… может, и пожалел.
-- Не рановато ли?..
Глава двадцать седьмая
Утро свободы
-- Наши-то… уже в Городище!
-- Не может быть!..
-- А вот и может.
-- Кто сказал?
-- Да тихо ты!.. У колодца только что гутарили. Люди знают.
Так это было или не так, но уже к полудню не было в Разгуляевке человека, который не «знал» бы о том, что наши автоматчики в белых маскхалатах – то ли два человека, то ли целый взвод, то ли на лыжах, то ли в обычных валенках – появлялись ночью на окраине Городища. Все сходились на том, что это были разведчики. Говорили, что они взяли «языка». И не какого-то там рядового фрица, а то ли майора, то ли даже полковника. Некоторые уверяли, что по дороге они «сняли» нескольких немецких часовых. А почему не было слышно стрельбы? Да потому, что разведчики действуют скрытно и без крайней необходимости пользуются только ножами. А один у них такой здоровяк, что глушит немецких часовых одним ударом своего кулака. Да так, что те даже пикнуть не успевают.
|
|
|
-- Не может быть!
-- А вот и может. Люди знают.
Только рассвело, в сарай прибежала Полина Петровна:
-- У вас Сергея нет?
-- Нет.
-- И не было?
-- Не было. А что случилось?
-- Дома не ночевал.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 183; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!