Офицер в рясе был героем-любовником 27 страница

       Из великих князей в Ставке находились: Сергей Михайлович, бывший начальник артиллерийского управ­ления, Георгий Михайловач, состоявший в распоряжении Государя. Особый поезд на вокзале занимал Борис Вла­димирович, Наказной атаман всех казачьих войск. Часто появлялся в Ставке Александр Михайлович, заведывавший авиационным делом; реже Верховный начальник Санитарной части принц А. П. Ольденбургский. Не знаю, в качестве какого чина, но почти всегда находился в Ставке Кирилл Владимирович (Летом 1916 года генерал Алексеев как-то жаловался мне:

           «Горе мне с этими великими князьями. Вот сидит у нас атаман казачьих войск великий князь Борис Владимирович, — потребовал себе особый поезд для разъездов. Государь приказал дать. У нас каждый вагон на счету, линии все перегружены, движение каж­дого нового поезда уже затрудняет движение... А он себе разъ­езжает по фронту. И пусть бы за делом. А то какой толк от его разъездов? Только беспокоит войска. Но что же вы думаете? Мамаша великого князя Мария Павловна, — теперь требует от Государя особого поезда и для Кирилла... Основание-то какое: младший брат имеет особый поезд, а старший не имеет... И Государь пообещал. Но тут я уже решительно воспротивился. С тру­дом удалось убедить Государя».),

а в ноябре 1916 г. {330} появился и Павел Александрович. Великий князь Михаил Александрович всё время находился на фронте.

       В марте 1916 года Свита увеличилась еще одним членом, генералом Н. И. Ивановым, назначенным состо­ять при особе Государя.

       С прибытием в Ставку наследника при нем всё вре­мя находились: воспитатель — тайный советник П. В. Петров, француз Жильяр, англичанин мистер Гиббс, матрос Деревенько и очень часто — доктор Деревенько.

       Свита Государя была в постоянном общении с ним. Лица Свиты присутствовали на высочайших завтраках и обедах, утренних и вечерних чаях; сопровождали Го­сударя в его ежедневных прогулках, участвовали в играх в кости и пр. Нельзя представить, чтобы при таком близком и постоянном общении с Государем они не оказывали на него влияния. Естественно возникает во­прос: что же представляли собой эти люди? Насколько сильно и плодотворно было их влияние? Я отлично со­знаю, как труден данный вопрос, касающийся не только внешнего поведения, но и внутреннего содержания этих людей, но всё же, как сумею, отвечу на него.

       И в Барановичах, и тут, в Могилеве, всё ближе знакомясь со свитой Государя, я не раз задавался вопросом: ужель в своем 180-миллионном народе не мог Государь найти для окружения себя десяток таких лиц, которые были бы не только его сотрапезниками, ком­паньонами на прогулках, партнерами в играх, но и советниками и помощниками в государственных делах? Теперь же его свиту составляли лица по душе добрые, почти все без исключения — благонамеренные, в большей или меньшей степени ему преданные, но у лучших из них недоставало мужества говорить правду и почти у всех — государственного опыта, знаний, мудрости, {331} чтобы самим разбираться в происходящем и предостерегать Государя от неверных шагов.

       Бесспорно, самым ловким, энергичным, распоряди­тельным и настойчивым среди них был генерал Воейков, как самым умным и образованным был проф. С. П. Фе­доров. Но первый имел дурную привычку совсем легко­весно расценивать очень крупные события и грозные тучи принимать за маленькое облачко, а второй избрал своим девизом: «Моя хата с краю». Где дело касалось парада, церемониала, или коммерческого оборота и во­обще материального предприятия, там генерал Воейков оказывался перворазрядным дельцом. В государствен­ных же делах он был недалек и легкомыслен. Предше­ствующая дворцовой служба не могла выработать из него серьезного государственного деятеля, ибо всю свою жизнь он занимался полковыми и личными хозяйствен­но-коммерческими делами. Кроме того, большое често­любие и боязнь за карьеру лишали его в трудных и опасных случаях мужества, прямолинейности и готовно­сти к самопожертвованию.

       Первым в свите — и по положению, и по влиянию на Государя — должен был быть министр двора. Но граф Фредерикс, о котором мы уже имели случай гово­рить, в данное время представлял собою, так сказать, лицо без лица. При наличии министра двора, место министра двора фактически оставалось пустым. И видя это, даже некоторые лица свиты, глубоко уважавшие престарелого графа за его прежние заслуги и за высо­кое благородство его души, теперь жестоко обвиняли его в том, что он в столь ответственную и тяжелую пору не хочет оставить места, которое должен был бы теперь занимать исключительно сильный и энергичный человек.

       Правдивый и прямой адмирал Нилов в последние три года был в немилости у Императрицы за свое от­крыто враждебное отношение к Распутину. Что касается Государя, то его отношение к адмиралу оставалось по-прежнему доброжелательным, но и только. Может быть, {332} тут влияла особая причина. Адмирал был человек с большими странностями. Он много читал, еще больше на своем веку видел, но в беседе с ним чувствовалась какая-то хаотичность его взглядов — религиозных, по­литических, бытовых, которые он к тому же излагал каким-то путанным, заплетающимся языком. Поэтому многие его не понимали и над ним смеялись и тогда, когда он высказывал самые серьезные и дельные мысли. Речь его становилась еще больше непонятной, когда он бывал под хмельком, а такое состояние было у него

более или менее постоянным. Это могло, конечно, лишь забавлять Государя.

       Гофмаршал князь В. А. Долгоруков был бесконечно предан Государю. Его честность и порядочность во всех отношениях были вне всяких сомнений. Попал он в Сви­ту, так сказать, по наследству, так как приходился de jure пасынком, a de facto (как утверждали), сыном обер-гофмаршалу гр. Бенкендорфу. Профессор Федоров часто говорил, что «Валя Долгоруков — ни к черту негодный гофмаршал». Еще менее он годился для чего-либо иного в Царском Селе: чтобы развлекать Государя, — он был слишком скучен и не остроумен; чтобы быть советником, — он был слишком прост умом.                  

       Командир Конвоя, гр. А. Н. Граббе, одним своим видом выдавал себя. Заплывшее жиром лицо, маленькие, хитрые и сладострастные глаза; почти никогда не схо­дившая с лица улыбка; особая манера говорить — как будто шепотом. Все знали, что Граббе любит поесть и выпить, не меньше — поухаживать, и совсем не плато­нически. Слыхал я, что любимым его чтением были скаб­резные романы, и лично наблюдал, как он, при всяком удобном и неудобном случае, переводил речь на пикантные разговоры. У Государя, как я заметил, он был любимым партнером в игре в кости. Развлечь Государя он, конечно, мог. Но едва ли он мог оказаться добрым советником в серьезных делах, ибо для этого у него не было ни нужного ума, ни опыта, ни интереса к {333} государственным делам. Кроме узкой личной жизни и удовле­творения запросов «плоти», его внимание еще приковано было к его смоленским имениям, управлению которыми он отдавал много забот.

       Начальник Походной Канцелярии, флигель-адъютант полковник Нарышкин всегда молчал. Когда же его спрашивали, он отвечал двумя-тремя словами. Како­вы были его дарования, — трудно было судить, но в честности и порядочности его никто не сомневался.

       Из флигель-адъютантов самым близким, как я уже говорил, лицом к Государю был гр. Д. С. Шереметьев, сверстник Государя по детским играм, и однокашник по службе в лейб-гвардии Преображенском полку. Родо­витость и колоссальное богатство, которым владел граф, в связи с такой близостью к царю, казалось бы, давали ему полную возможность чувствовать себя независимым и откровенно высказывать ему правду. К сожалению, этого не было. Гр. Шереметьев не шел дальше формаль­ного исполнения обязанностей дежурного флигель-адъ­ютанта. На всё же прочее он как бы махнул рукой, причем при всяком удобном случае стремился выбраться из Ставки в Петроград или в свое имение в Финляндии, где у него была чудная рыбная ловля.

       Флигель-адъютанту полковнику А. А. Дрентельну не долго пришлось жить в Ставке. Его единомыслие с великим князем Николаем Николаевичем и князем Орло­вым и вражда к Распутину слишком хорошо были из­вестны Императрице. Кажется, через месяц или через два он был сплавлен из Свиты в командиры лейб-гвардии Преображенского полка. Как ни подслащена была пилю­ля, всем было понятно, что Дрентельн принесен в жер­тву за тот же грех, что и великий князь Николай Нико­лаевич и князь Орлов.

       В 1916 году очень часто появлялся в Ставке для замещения министра двора генерал К. К. Максимович, бывший наказной Атаман Войска Донского, а потом Варшавский генерал-губернатор. Несмотря на огромный {334} стаж пройденной в прошлом службы, этот генерал, при несомненной доброте и мягкости характера, представлял всё же на редкость бесцветный тип человека. Кроме внешнего лоска и нарядного вида, ничем он не отличался. Прямо обидно было наблюдать, как первое возражение противника сбивало его в разговоре с толку и он сдавал позиции без бою. Жутко было представить этого чело­века во главе области, края... А между тем он стоял во главе Царства Польского, и в какую еще пору... в 1905-1906 гг.! Но царь и царица, по-видимому, оделяли гене­рала Максимовича полным вниманием и благоволением.

       Из дежуривших в Ставке при Государе флигель-адъютантов упомяну еще о капитанах I ранга Дене и Саблине, полковниках Мордвинове и Силаеве.

       Капитан I ранга Ден выгодно выделялся своим умом, образованностью и открытостью характера. Он был помощником начальника Походной канцелярии, но в Ставке показывался редко, держал себя в стороне от всяких придворных интриг, хотя весьма несочувственно относился к распутинской клике. К сожалению, это был -физически больной человек, с трудом передвигавшийся.

       Красавец капитан I ранга Н. П. Саблин был любимцем царицы и близким человеком к царю. В Ставке держал себя скромно и приветливо, ничем не вызывая подозрений в неблагонадежности. Но адмирал Нилов и про­фессор Федоров неоднократно предупреждали меня: «С Саблиным будьте осторожны—он распутинского толка».

       Полковник лейб-гвардии Кирасирского полка Мор­двинов выделялся своею скромностью и застенчивостью. Это был весьма чуткий, мягкий, отзывчивый человек. Его скромность и материальная необеспеченность не по­зволяли ему играть какую-либо заметную роль.

       То же надо сказать о кавказском гренадере полков­нике Силаеве. Это был толковый, простой и добрый че­ловек, но не имевший никакого влияния при Дворе.

       Такова была ближайшая свита Государя, с которой он проводил большую часть дня, которая, как бы ни {335} сторонился Государь от ее влияния, естественно, не мог­ла не влиять на его взгляды, решения и распоряжения. Если исключить профессора Федорова, то не блистала она ни талантами, ни дарованиями, ни даже сколько-нибудь выдающимися людьми.

Ужель нельзя было найти десять-пятнадцать талантливых людей, которые окружи­ли бы Государя? Конечно, их можно было найти. Значит, Государь или не умел, или не желал окружать себя такими людьми.

           

       Сам Государь представлял собою своеобразный тип. Его характер был соткан из противоположностей. Рядом с каждым положительным качеством у него как-то ужи­валось и совершенно обратное — отрицательное. Так, он был мягкий, добрый и незлобивый, но все знали, что он никогда не забывает нанесенной ему обиды. Он бы­стро привязывался к людям, но так же быстро и отво­рачивался от них. В одних случаях он проявлял трога­тельную доверчивость и откровенность, в других — удивлял своею скрытностью, подозрительностью и осторожностью. Он безгранично любил Родину, умер бы за нее, если бы увидел в этом необходимость, и в то же время как будто уж слишком дорожил он своим покоем, своими привычками, своим здоровьем и для охранения всего этого, может быть, не замечая того, жертвовал интересами государства.

       Государь чрезвычайно легко поддавался влияниям и фактически он всегда находился то под тем, то под другим влиянием, которому иногда отдавался почти без­отчетно, под первым впечатлением. Каждый министр после своего назначения переживал «медовый месяц» близости к Государю и неограниченного влияния на него, и тогда он бывал всесилен. Но проходило некоторое время, обаяние этого министра терялось, влияние на Государя переходило в руки другого, нового счастливца, и опять же на непродолжительное время. В начале марта 1916 г. я был у Главнокомандующего Северным фрон­том генерала Куропаткина.

{336} — Каково отношение Государя к генералу Алексе­еву? — спросил меня Куропаткин.

       — По моему мнению, не оставляет желать ничего лучшего. Генерал Алексеев пользуется полным внимани­ем и доверием, — ответил я.

       — Передайте же Михаилу Васильевичу, — сказал Куропаткин, — чтобы он использовал для дела это вре­мя. Пусть помнит, что это медовый месяц, когда Госу­дарь всё исполнит, что бы Алексеев ни попросил. Но потом медовый месяц пройдет: Государь к нему привыкнет и охладеет. Тогда ему труднее будет добиваться нужного.

       Не решаюсь сказать, в связи с чем — с признанием ли вреда для дела от вмешательства в него посторонних лиц, со стремлением ли оградить себя от лишних влия­ний, или с нежеланием брать на себя труд разбираться в разных мнениях и противоречиях, когда легче согла­ситься со «специалистом», каким для Государя являлся каждый министр в своем министерстве и начальник в своем ведомстве, но у Государя выработался особый прием: при разговоре с известным лицом выслушивать всё, не выходящее из круга полномочий и службы этого лица, и отстранять всё «лишнее», непосредственно не касающееся его ведомства. Вспоминаю один свой разго­вор за столом с проф. Федоровым.               

       — Государь особый человек, — говорил мне Фе­доров, — он всегда полагается на «специалиста» и ему только верит. Вы хорошо знаете Валю Долгорукова. Какой же он гофмаршал?! А у Государя он авторитет в своей области. Вот суп, что сейчас мы с вами едим, — дрянь! А похвалит его Долгоруков, и Государь будет его хвалить, как бы вы ни убеждали его в противном.

       Необходимо отметить еще одну чрезвычайно харак­терную, объясняющую многое, черту в характере Госу­даря, — это его оптимизм, соединенный с каким-то фаталистическим спокойствием и беззаботностью в от­ношении будущего, с почти безразличным и равнодуш­ным переживанием худого настоящего, в котором за {337} время его царствования не бывало недостатка. Кому приходилось бывать с докладами у Государя, тот знает, как он охотно выслушивал речь докладчика, пока она касалась светлых, обещавших успехи сторон дела, и как сразу менялось настроение Государя, ослабевало его внимание, начинала проявляться нетерпеливость, а иног­да просто обрывался доклад, как только докладчик ка­сался отрицательных сторон, могущих повлечь печаль­ные последствия. При этом Государь, обычно, высказы­вал сомнение: «может быть, дело обстоит совсем не столь печально», и всегда заканчивал уверенностью, что всё устроится, наладится и кончится благополучно.

       Таково же было отношение Государя и к событиям. Радостные события Государь охотно переживал вместе с окружавшими его, а печальные события как будто лишь на несколько минут огорчали его.

       Летом 1915 года в начале многолюдного обеда у ве­ликого князя, устроившего торжество по случаю пребы­вания Государя в Ставке, Государю подали телеграмму о смерти адмирала Эссена, командовавшего Балтийским флотом. Потеря адмирала Н. О. фон Эссена была огром­ным несчастьем для государства. Государь не мог не знать этого. Эссен воссоздал Балтийский флот; во время войны он был душой и добрым гением этого флота. Другого Эссена во флоте не было. Государь прочитал телеграмму, сказал несколько теплых слов по адресу почившего, и... этим дело кончилось. Между прочим, об­ратился и ко мне с вопросом:

       — Вы знали адмирала Эссена? Замечательный был человек.

       Я ответил:

       — Прекрасно знал, ваше величество. Это был уди­вительный, незаменимый человек.

       Обед продолжался при отличном настроении Госуда­ря... Я сидел почти против него. Мне было обидно за Эс­сена, жутко за Государя... Свои несчастья: отречение, заточение, ссылку Государь, по отзывам лиц, видевших {338} его в те минуты, переживал спокойно, как будто бесчув­ственно, не то стойко веря в отличное будущее, не то философски игнорируя всё происходящее: всё равно, мол..

       В этой особенности государева характера было несомненно, нечто патологическое. Но, с другой стороны, несомненно и то, что сложилась она не без сознательного и систематического упражнения. Государь однажды ска­зал министру иностранных дел С. Д. Сазонову:

       — Я, Сергей Дмитриевич, стараюсь ни над чем не задумываться и нахожу, что только так и можно пра­вить Россией. Иначе я давно был бы в гробу.

       Это рассказывал мне сам Сазонов в июле 1916 года. Значит, у Государя это был своего рода философский «modus vivendi»: воспринимать и переживать только приятное, что может утешать, радовать и укреплять тебя, и проходить мимо всего неприятного, что тебя озабочивает, расстраивает, огорчает, не задерживаясь на нем, как бы не замечая его. Кто хотел бы заботиться исключительно о сохранении своего здоровья и безмя­тежного покоя, для того такой характер не оставлял желать ничего лучшего; но в Государе, на плечах ко­торого лежало величайшее бремя управления 180-мил­лионным народом в беспримерное по сложности время, подобное настроение являлось зловещим.

       Характером Государя определялись отношения его к лицам свиты, как и лиц свиты к нему. Государь был с ними прост и общителен, всегда ласков и приветлив, изысканно предупредителен и любезен. Но выходило так, что свита существовала для охраны, для развлечения и забавы Государя, а не для помощи ему в государ­ственных делах. Государь по несколько часов в день проводил в беседе с лицами свиты — за утренним, дневным и вечерним чаями, во время прогулок и т. п., но была особая область, которой лица свиты не должны были в этих беседах касаться, — это область государственных дел.

{339} — Вы думаете, — говорил мне в 1916 г. граф Граббе, — что нас слушают, с нами советуются, — ничего подобного! Говори за чаем или во время прогул­ки о чем хочешь, тебя будут слушать; а заговори о серьезном, государственном, Государь тотчас отвернет­ся, или посмотрит в окно да скажет: а завтра погода будет лучше, проедем на прогулку подальше или что-либо подобное...

       — Вы думаете, что Государь когда-нибудь говорит с нами о военных действиях? — спрашивал меня в ок­тябре 1916 г. профессор Федоров, — ничего подобного. Таких вопросов он перед нами не касается.

       Такой порядок имел, может быть, и хорошую и плохую сторону, ибо он устранял возможность вмеша­тельства не ответственных лиц в ответственные дела. Но он имел и дурные последствия, ибо лишал возможно­сти приближенных к Государю лиц выступить там, где их помощь была необходима, где некому было раскрыть глаза Государю.

       Конечно, всё это не означает того, что свита не оказывала никогда и никакого влияния на Государя. Была область придворной жизни, где лица свиты были всемогущи, это — высочайшие приемы, приглашение на высочайшие завтраки и обеды, пожалование наград и других милостей. Действуя хитро, осторожно и настой­чиво, они иногда оказывали решительное влияние и на большие назначения, и увольнения. Могу с несомненно­стью утверждать, что увольнение военного министра ге­нерала Поливанова и назначение на его место генерала Шуваева состоялись под влиянием свиты и особенно адмирала Нилова и профессора Федорова, не симпати­зировавших генералу Поливанову. Как и учреждение ми­нистерства здравоохранения и назначение министром профессора Рейна, потом, вследствие протеста Государ­ственной Думы и Государственного Совета аннулиро­ванные, — состоялись под давлением профессора Фе­дорова. Еще чаще достигал намеченной цели генерал Воейков. Но во всех случаях цель достигалась ловкими, {340} искусными ходами, а не естественным положением дела. Вообще же область государственных дел для лиц свиты Государем тщательно закрывалась.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 162; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!