Офицер в рясе был героем-любовником 23 страница

       Великий князь вообще был сторонником самого вни­мательного отношения к общественному мнению, кото­рое лучше, чем кто-либо другой, может выражать народные запросы и уяснять действительные народные нужды. Великий князь отнюдь не принадлежал к той, — к сожалению, очень многочисленной у нас, — категории людей, которые мыслили: так было, следовательно, так и должно быть. Он не боялся даже самых либеральных новшеств и реформ, если только был уверен, что они могут послужить к благу и к счастью родного народа. Глубокая и какая-то восторженная любовь к России де­лали его таким, а не иным.

       В данную пору великий князь в особенности считал, что необходимо, с одной стороны, так или иначе успо­коить общественное мнение, взволнованное нашими не­удачами; с другой стороны, — обновить и оздоровить аппарат государственной власти, обязанной теперь дей­ствовать осторожнее и мудрее, чем когда бы то ни было.

       Сухомлинова мне было жаль, как человека, от ко­торого я кроме хорошего ничего не видел. Но я понимал, что дальнейшее его пребывание у власти стало невоз­можным: прошлое — наша неподготовленность к войне — было против него; настоящее — организация произ­водства необходимых боевых материалов, не удавалось ему. Общественное мнение, под влиянием чего бы оно ни слагалось, всё более и более складывалось не в его пользу. Он должен был уйти: и для общественного блага, и для общей пользы.

       Щегловитова и Маклакова я знал больше по слухам. По указанным выше причинам Ставка к ним не благо­волила, и увольнение их восторженно приветствовалось. Для меня лично яснее всего была необходимость {281} изменения той церковной «политики», которую вел тог­дашний всесильный своим влиянием на Императрицу Александру Федоровну обер-прокурор Св. Синода В. К. Саблер. Я думаю, что В. К. Саблер решительно из всех, и до него и после него бывших обер-прокуроров Синода, представляет для историка самый интересный тип.

       Саблер не обладал ни умом Победоносцева, ни не­преклонной волей князя Голицына, ни властностью Про­тасова, прежних обер-прокуроров. Он пробыл обер-прокурором всего четыре года и, однако, он, как ни один из его предшественников и преемников, оказал решительное влияние на склад и характер всей цер­ковной жизни предшествовавшего революции времени. В. К. Саблер был оригинальнейшим обер-прокурором. Он всегда был другом архиереев, за что последние, — по крылатому выражению влиятельнейшего среди них, — Антония Храповицкого, — «борова поставили бы во епископы», если бы это потребовалось для удовольствия Владимира Карловича. Но он был другом и всего ду­ховного и особенно монашеского чина. Его приемная всегда была переполнена монахами и монахинями, игу­менами и игуменьями, архимандритами и протоиереями. Они принимались в первую очередь. Игумены, архи­мандриты и протоиереи приветствовались троекратным лобзанием. Наблюдатель, правда, мог при этом заметить, что лобзание происходило на таком расстоянии, что даже кончики усов Владимира Карловича не касались лика отцов. Но... звуки поцелуев всё же раздавались. К игу­меньям, игуменам и архимандритам Владимир Карлович обращался не иначе, как «мать честная», «отче святый» и т. п. Посещая монастыри, Владимир Карлович выстаи­вал шестичасовые монастырские службы, во время кото­рых усердно ставил свечи, отбивал поклоны, вообще являл пример самого истового благочестия. Речь В. К., с кем бы он ни разговаривал, была пересыпана священ­ными изречениями и словами, — даже от нее пахло {282} елеем и ладаном. Ревность к делу у В. К. не оставляла желать большего. Он был занят каждый день и всё время — с утра за полночь: очень часто он принимал посетителей после 12 ч. ночи. Он всё время был в суете и работе и всё время, казалось, дышал церковно­стью. Какого же еще можно было желать обер-прокурора? Императрица и царский духовник, протоиерей А. П. Васильев, так и считали, что лучшего обер-прокурора Св. Синода, чем В. К. Саблер, и не может быть.

       Влияние В. К. Саблера на русскую церковную жизнь началось гораздо раньше, чем он стал обер-прокурором. Ведь он большую часть своей многолетней службы про­вел в Синоде, сначала в должности управляющего канце­лярией Св. Синода, а затем товарища обер-прокурора, всемогущего К. П. Победоносцева. Последний совершен­но доверился своему товарищу, и в направлении множе­ства синодальных дел В. К. в течение многих лет был полновластным хозяином. Чем же ознаменовалось хозяй­ничанье Владимира Карловича?

       Когда историк начнет изучать по синодальному ар­хиву, если только он уцелел, жизнь русской церкви перед революцией, он будет поражен безмерным коли­чеством наградных дел. Награды сыпались как из рога изобилия.

Архиереи, архимандриты, игумены, священни­ки были засыпаны всевозможными наградами. Викарии награждались такими орденами, каких раньше с трудом удостаивались архиепископы. Сорокалетние архиереи возводились в архиепископы, награждались крестами на клобуки, — наградой, которой раньше сподоблялись лишь престарелые архиепископы. Митра для белого ду­ховенства стала почти обычной наградой и т. д., и т. д.

       Интересен самый процесс награждения. При В. К. чрезвычайно разрослась категория спешных дел, «в первую очередь». Историк поразится, когда увидит, что в эту пору самыми спешными делами были наградные: «о награждении такого-то архимандрита орденом {283} Св. Анны 2 ст.», «такой-то игуменьи наперсным крестом» и т. п. Чиновники Св. Синода рассказали бы множество случаев, какая часто спешка, суматоха поднималась, как останавливали все другие дела, чтобы немедленно дви­нуть дело о награждении какого-либо иеромонаха напер­сным крестом, архимандрита орденом и т. д. Историк должен будет отметить тот факт, что в эпоху В. К. Саб­лера Св. Синод главным образом занимался наградными и бракоразводными делами.

       Множество наградных дел и спешность, с которой они велись, должны были бы свидетельствовать о какой-то особенной, шедшей в церкви работе, о беспримерном обилии выдающихся архипастырей и пастырей, об осо­бом расцвете церковной жизни и, в особенности, двух ее сторон: архиерейской и монашеской, ибо награды главным образом падали на долю отрекшихся от мира иноков.

       Конечно, ничего подобного не было. Если можно говорить о каком-либо обязанном мощному содействию и покровительству В. К. расцвете, то только о болезнен­ном расцвете так называемого «ученого» монашества, в руках которого и раньше была иерархическая власть русской церкви, а теперь оказалось и духовно-учебное дело. В «царствование» В. К. развилась какая-то эпиде­мия пострижении студентов духовных академий, постри­жении без счету, выбору и разбору, своего рода скачек к архиерейскому омофору. Это безнравственное и урод­ливое явление в последнее время привело к измельчанию архиерейства, омирщению монашества, развалу руко­водимых монахами духовных учебных заведений.

       Если же касаться всей вообще церковной работы этого периода, то надо сказать, что отсталость, безжиз­ненность и малопродуктивность были отличительными ее признаками, особенно заметными при сравнении с по­следней порой огромного роста и развития других сто­рон русской жизни.

{284} При некоторых своих несомненных хороших каче­ствах ума и сердца, В. К. как будто не понимал, что если всякая работа вообще, то церковная в особенности дол­жна быть строго продумана и всегда серьезна. Он при­надлежал к числу людей, для которых интересна сервировка стола, а не яства, что на столе; которых новая лампадка в иконостасе или киот больше радует, чем новая, свежая и сильная богословская мысль; которых пропуск нескольких стихир или псалмов за всенощной в духовной семинарии обеспокоит больше, чем безобразная постановка в этой семинарии богословской науки, чем грозящая гибелью распущенность этой школы.

       Из В. К. Саблера, может быть, вышел бы хороший художник, поэт, еще лучший анекдотист-рассказчик, на­верное — отличный старообрядческий начетчик, а судьба поставила его у кормила церкви в самую серьезную пору жизни русского народа, когда начавший чрезвычайно быстро развиваться народный организм требовал особенного ухода и попечения со стороны своей матери-церкви.

       В. К., насколько я понял его, не обладал необходи­мыми для крупного государственного деятеля качества­ми: глубиною, серьезностью и прозорливостью. Он на всё смотрел как-то легко и просто: пусть будет книга самая пустая, но лишь бы в красивой обертке; пусть совсем загниет жизнь в монастыре, но лишь бы там красиво служили; пусть «святой» отец будет с пустыми головой и сердцем, но лишь бы вид его был «ипостасен»: важен на вид, сановит — в церковном смысле, непре­менно при длинной бороде и таких же волосах; будь что будет с галицийскими униатами, но лишь бы присоеди­нить их, а главное: «получить два-три домика около Св. Юра» и т. п. Это был какой-то не то шутник, не то — искатель приключений на высоком посту обер-прокурора Св. Синода.

       Характерна еще одна особенность В. К. Саблера.

{285} Казалось, где найти большего благодетеля для архиере­ев и всего духовного чина, чем Саблер? Когда только и как только ни целовал он владык и «честных отцов»! И, несмотря на это, даже во времена деспотично-власт­ного Протасова и отдельные владыки на своих кафедрах, и все чины Св. Синода за синодальным столом были более независимы и безопасны, чем в «царствование» Саблера. Никогда — ни раньше, ни позже — не было столько архиерейских перемещений и, кажется, даже увольнений на покой, как при нем.

       Время пребывания Саблера у власти ознаменова­лось: а) страшным упадком во всех отношениях, кроме количественного, так называемого «ученого» монаше­ства, широко открывавшего двери для всяких искателей приключений; б) понижением умственного и нравствен­ного уровня в архиерействе; в) расстройством и упад­ком духовно-учебных заведений, в особенности духов­ных семинарий и академий;

г) омирщением монастырей; д) огромным понижением образовательного, — при огромном повышении общего образования в России, — уровня в среде сельского белого духовенства — разви­тием «фельдшеризма» в пастырстве вместо «доктор­ства»; е) общей отсталостью церковной жизни и работы; ж) совершенным неиспользованием огромных монастыр­ских и других церковных богатств, всё время оставав­шихся под спудом, пока ни разграбили их большевики.

       Сторонники Саблера укажут на его добрые дела, наиболее видное из которых — учреждение издатель­ства при Св. Синоде. Я совсем не хочу отрицать ни некоторых добрых качеств, ни добрых дел Саблера, но считаю, что положительное, сделанное им для церкви, было столь мелко и ничтожно в сравнении с тем, что можно и должно было сделать при наличии тех сил и средств, которыми тогда располагала церковь, что об этом положительном и говорить не стоит. Самое же {286} главное в том, что тон, взятый Саблером, самый харак­тер его работы были разрушительны для церкви.

       Учитывая всё это, я имел основание желать, чтобы скорее кончилось «благодетельное» правление его: пора ему и кончить, раз сделано им столько, что история уже не может забыть его. Вспоминался мне думский эпизод. В конце 1913 или в начале 1914 года присутствовал я на Думском заседании, когда там обсуждались церков­ные дела. Среди других ораторов выступил Пуришкевич с громовою, как всегда, речью. В разгаре речи он вдруг обратился к крайним левым.

       — Вот, кому вы должны поставить памятник Владимиру Карловичу Саблеру!.. И при этом он указал рукой на сидевшего в министерских рядах В. К. Саблера.

       — Он один сделал для вас больше, чем все вы.

       Мне тогда было искренно жаль Саблера. Уж слиш­ком жестоко было слово.

       14 июня 1915 г. в воскресенье в Ставке под пред­седательством Государя состоялось заседание Совета Министров. Сюда прибыли почти все министры с И. Л. Горемыкиным во главе. В числе прибывших были два новых министра: внутренних дел князь Н. Б. Щербатов и военный генерал А. А. Поливанов. Отсутствовал поче­му-то один только обер-прокурор Св. Синода Саблер. Вакансия министра юстиции после увольнения Щегловитова еще не была замещена. Совет Министров, под председательством Государя, должен был обсудить соз­давшееся после неудач на фронте положение.

Накануне заседания ко мне заходили министры: Кривошеий и Поливанов. Первый более всего интересо­вался генералом Янушкевичем и Даниловым, их отно­шением к делу, отношением к ним армии и пр. Была у нас речь и о Саблере. Выслушав мое мнение, Кривошеий сказал:

       — Что касается моего мнения, то оно определенно; уже то одно, что он — Карлович, делает недопустимым {287} дальнейшее его пребывание в должности обер-прокурора Св. Синода.

       С генералом Поливановым мы говорили о Сухомли­нове.

       — Я считаю Владимира Александровича (Сухомлинов.) очень хорошим человеком, — сказал между прочим Поливанов, — но он слабохарактерен и как-то легкомысленен. Вот он и стал жертвой слабохарактерности и оптимизма.

       При прощании я благословил генерала Поливанова образом Архистр. Михаила.

       — Всюду буду носить с собою этот образок, — сказал Поливанов, принимая благословение.

       После обедни, за которою в храме был Государь, великий князь и некоторые из Министров, великий князь говорит мне:

       — С вами хочет переговорить Горемыкин, — вы ориентируйте его.

       Идучи к высочайшему завтраку, я встретил князя Орлова, который сообщил мне, что вчера вечером и сегодня утром он успел побывать у всех министров и переговорить с ними о Саблере; они все согласны, что нужен другой обер-прокурор.

       Завтрак был собран в палатке около царского по­езда и на этот раз был очень многолюдным: кроме Свиты Государя и старших чинов Штаба, к нему были приглашены все министры. Ждали прихода Государя. В это время подошел ко мне Горемыкин и, взяв меня под руку, приветливо сказал:

       — Великий князь сказал мне, что вы можете ввести меня в курс дела. Я церковной жизни хорошо не знаю и потому не имею определенного взгляда на деятельность настоящего обер-прокурора. Скажите, пожалуйста, как вы смотрите на него.

       Я ответил, что считаю В. К. Саблера очень добрым {288} и милым человеком, но, по совести, не могу согласиться с его тактикой и направлением всей его церковной дея­тельности. Я думаю, что в настоящее время нужна для Церкви совсем иная, более широкая и серьезная работа, чем та, которую ведет Саблер. Руководимая им церковь не крепнет, а слабеет.

Свои слова я иллюстрировал фактами, указав и на Галицийское воссоединение.

       — По совести скажу: избавьте Церковь от такого обер-прокурора! — закончил я свой ответ.

       За завтраком я сидел между министрами: кн. Ша­ховским, министром торговли и промышленности, и Щербатовым. С последним мы часто разговаривали о текущих событиях. Когда речь зашла о Распутине, а потом о Саблере, и я, должно быть, увлекся, кн. Щер­батов шепнул мне: «Тише! Нас уши слушают». Невда­леке от нас сидел генерал Воейков. Я подумал, что князь Щербатов имеет его в виду. Оказывается, Щербатов имел в виду министра Шаховского. 13 июня 1915 г. Императрица писала Государю: «Наш друг (т. е. Распутин) обедал опять с Шаховским».

       После завтрака, пока Государь около палатки раз­говаривал с приглашенными к столу, лакеи быстро уб­рали посуду с остатками завтрака, а столы покрыли сукном. Сейчас же началось заседание под председатель­ством Государя. Кроме министров, в нем участвовали Верховный, начальник Штаба и, кажется, генерал квар­тирмейстер.

       И великий князь, и некоторые из министров думали, что на этом же заседании разрешится вопрос о Саблере. Но он теперь не был затронут. Вечером же стало из­вестно, что, после беседы Государя с великим князем и Горемыкиным, увольнение Саблера в принципе решено и намечен преемник — А. Д. Самарин, кандидатура ко­торого была выдвинута великим князем и кн. Орловым. Вопрос теперь сводился к тому, согласится ли или не согласится Самарин принять должность обер-прокурора {289} Св. Синода.

       Сообщив мне эту новость, кн. В. Н. Орлов добавил: «Должны мы были выехать от вас завтра или после завтра, но теперь задержимся недели две». — «Почему?» — спросил я. «К madame (т. е. к Императрице Александре Феодоровне.) нельзя скоро на глаза показаться. Вы думаете, она простит отставку Саблера!»

Действительно, Государь пробыл в Ставке еще около двух недель, ничего не делая, и в Петроград вернулся лишь 27 или 28 июня. (хорошенько же Она Его наказала! ldn-knigi) В это пребывание в Ставке, кажется, 15 июня, Государь сообщил мне, что ее величество желает, чтобы в один из ближайших дней во всей России было устроено всенародное моление о победе, с крестными ходами. «Я думаю, — сказал Го­сударь, — хорошо бы сделать это 29 июня, в день Св. ап. Петра и Павла». Я возразил: во-первых, Синод и епархиальные начальства не успеют сделать все нужные распоряжения и оповестить всех, а во-вторых — день Св. ап. Петра и Павла не подходят для этого. Гораздо лучше 8 июля, день Казанской Иконы Божией Матери. Русский человек во всех своих нуждах обращается преж­де всего к Божией Матери. Государь согласился со мною, и 8 июля 1915 г. было назначено днем всенародного моления.

       Теперь же стало известно о назначении министром юстиции члена Государственного Совета А. А. Хвостова, пользовавшегося репутацией умного, дельного, безуко­ризненно чистого человека.

       Государь уехал из Ставки, чтобы в скором времени снова прибыть сюда. Тогда же должен был явиться в Ставку и Самарин.

       Хотя, по-видимому, вопрос о Саблере был решен окончательно, однако, в Ставке не были спокойны. Го­сударь едет в Петроград, а там Императрица, благо­воление которой к Саблеру и нерасположенность к Са­марину известны; там Распутин, покровитель Саблера...

{290} Положим, при Государе кн. Орлов, полк. Дрентельн, которые настороже... Но они бессильны перед влиянием Императрицы. Кроме того, еще неизвестно, согласится ли Самарин принять назначение. При влиянии Распутина на Царскую семью и на церковные дела для честного и благородного Самарина обер-прокурорская должность ничего, кроме трений, обещать не может. Такие сомне­ния очень беспокоили Ставку.

       Между тем, в первых числах июля я получил от одного из своих товарищей по Академии, очень близкого к синодальным сферам, А. Н. Гайдука, письмо. Он из­вещал меня, что в Петрограде ходят настойчивые слухи об увольнении В. К. Саблера от должности обер-прокурора, что он уже начал, было, готовиться к сдаче дел и перестал интересоваться текущими делами, но на днях, вернувшись из Царского Села, он объявил в Синоде, что все слухи об его отставке — вздор: Государь принял его чрезвычайно милостиво, был особенно любезен, об осво­бождении от должности и помину не было. Теперь Саблер опять весел и снова принялся за дело.

       Государь прибыл в Ставку после 12 июля. Перемены решения о Саблере не последовало. Ждали приезда Са­марина. Стало известно, что Самарин прибывает 18-го утром.

       Накануне великий князь, пригласив меня в свой ва­гон, говорит мне:

       — Завтра утром прибывает Самарин. Выезжайте на вокзал к его приезду. Постарайтесь переговорить с ним наедине. Властно, по-пастырски скажите ему, что он не имеет права отказываться от предложения. Если начнет упрямиться, пригрозите ему судом Божиим.

       Мне, однако, не пришлось выезжать. За высочай­шим обедом кн. Орлов сообщил мне, что Государь при­казал флигель-адъютанту полковнику гр. Д. С. Шере­метьеву встретить Самарина на вокзале и привезти его прямо в императорский поезд. Мне выезжать нельзя, {291} чтобы не обратили на это внимания, — за нами зорко следят. А гр. Шереметьеву, который на нашей стороне, он, Орлов, уже дал соответствующие указания, чтобы повлиять в нужном направлении на Самарина. После обеда я передал великому князю свой разговор с князем Орловым. Тот согласился с резонностью соображений последнего. 18-е июля было днем особых наших волне­ний. Великий князь очень боялся за исход дела, так как ходили слухи о решении Самарина категорически отка­заться от предложения, и с нетерпением ждал развязки. Но вот проехал Самарин с Шереметьевым. Я встретил их, возвращаясь из своей канцелярии. Мы любезно рас­кланялись.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!