Офицер в рясе был героем-любовником 24 страница

       В начале I-го часа дня собрались приглашенные к царскому завтраку в той же царской палатке. Ждали царского выхода, который должен был принести нам разрешение наших ожиданий и опасений. Вот показалась из вагона грузная фигура кн. Орлова, направившегося к нашей палатке. Не более, как через минуту вышли Государь и Самарин. Князь Орлов подошел ко мне со словами: «Поздравляю: Самарин назначен! Давайте по­целуемся!» И мы на глазах Государя и всех присутству­ющих крепко расцеловались. Государь, глядя на нас, улыбнулся. Наверно он, как и большинство присутству­ющих, понял нас. После приветствия Государя я поздра­вил Самарина, пожелав ему успеха в новой должности.

       После завтрака Самарин захотел побеседовать со мной. Мы уселись на лавочке, против вагона царского поезда, в котором помещался князь Орлов. Самарин по­ведал мне, что он ехал в Ставку с намерением отка­заться от предложения в виду той массы трудностей, с которыми в данное время соединено прохождение обер-прокурорской должности.

       — Я прямо заявил Государю, — говорил мне Са­марин, — между вами, ваше величество, и обер-проку­рором в настоящее время существует {292} средостение (Распутин), которое для меня делает невозможным исполне­ние по совести предлагаемой должности.

       Государь ответил:

       — А я всё же настойчиво прошу вас принять долж­ность.

       — Тогда я, — продолжал Самарин, — сказал Го­сударю: я не считаю себя вправе не исполнить вашего желания — оно для меня закон, но прошу для себя одной милости: когда несение должности станет непо­сильным для меня, разрешите мне тогда просить вас об освобождении от нее.

       — Это ваше право, — ответил Государь.

       Дальше мы беседовали о церковных делах, о пред­стоящей Самарину церковной деятельности. Помню, Са­марин сказал:

       — Знаете, с чего я хотел бы начать исполнение обер-прокурорской должности? С упразднения обер-прокурорской власти.

       — Вот уж не время, — возразил я, — теперь такой сумбур всюду, такие всюду трения, и вы хотите в эту пору бросить наших архиереев одних. Плохую услугу вы окажете церкви. Это надо будет сделать, но только не сейчас.

       Расставшись с Самариным, я зашел к князю Ор­лову. Он сообщил мне, что граф Фредерикс только что очень решительно говорил с Государем о Распутине, и Государь будто бы решил удалить Распутина от Двора.

       Великий князь, заметив, что я после завтрака остал­ся с Самариным, решил подождать меня. Оказывается, он еще не знал о назначении Самарина. Государь ничего не сказал ему за завтраком, а Орлов не догадался шеп­нуть ему. Увидев меня, когда я возвращался от князя Орлова, великий князь постучал в окно. Я вошел в его вагон. Там сидел и великий князь Петр Николаевич.

       — Ну что? — обратился ко мне Николай Никола­евич.

{293} — Самарин назначен, — ответил я.

       — Верно?

       — Да. Я только что беседовал с ним и с князем Ор­ловым. Последний, кроме того, сообщил мне, что граф Фредерике сегодня решительно говорил о Распутине, и Государь согласился, будто бы, удалить Распутина от Двора.

       — Нет, это верно? — воскликнул великий князь.

       — Так точно. Я передаю слышанное мною от са­мого князя Орлова, — подтвердил я.

       Великий князь быстро вскочил с места, подбежал к висевшей в углу вагона иконе Божией Матери и, пере­крестившись, поцеловал ее. А потом так же быстро лег неожиданно на пол и высоко поднял ноги.

       — Хочется перекувырнуться от радости! — сказал он смеясь.

       Затем я передал слышанный от Самарина его раз­говор с Государем. Когда я кончил, великий князь обра­тился к брату:

       — Ты, Петр, посиди тут с о. Георгием, а я сбегаю на пять минут к Государю. Взяв шашку, великий князь быстрыми шагами направился к Царскому поезду. Ми­нут через 10-15 он вернулся в вагон.

       — Я поблагодарил Государя, — обратился он к нам. — Я сказал ему: вы и не представляете, ваше вели­чество, какое великое дело вы решили сделать.

Мы все любим вас и готовы всё сделать для вас, но будем со­вершенно бессильны спасти Вас, если вы сами не будете заботиться об этом.

       Великий князь под великим делом разумел не столь­ко увольнение Саблера, сколько обещанное Государем графу Фредериксу «разжалование» Распутина. Государь сделал вид, будто он не понял великого князя и отве­тил ему:

       — Я сам рад, что уволил Саблера.

       — С Государем можно работать: он поймет и {294} согласится с разумными доводами. Но Она... Она всему ви­ной. И только один может быть выход: запрятать Ее в монастырь, — тогда всё пойдет по-хорошему, и распутинщины не станет. А Государь легко примирится и успокоится, — закончил великий князь.

       На другой день утром Самарин долго сидел у меня в купе. Я, насколько мог, познакомил его с положением церковных дел и с ближайшими его сотрудниками по Синоду и его канцелярии. А вечером, после всенощной, отслужил ему молебен. В эту же ночь он уехал из Барановичей.

       Через несколько дней Саблер получил очень трога­тельное собственноручное письмо Государя, извещавшее его об освобождении от должности.

       Как смог Государь устоять против Императрицы, не желавшей смены Саблера, объяснить это я не сумею. В Ставке же еще долго говорили об отставке Саблера, вспоминая беспримерные, непонятные для непосвящен­ных трудности, с которыми она проходила.

       У великого князя прибавился еще один враг.

       После смены под давлением, более того, — можно сказать, — по требованию Верховного, целого ряда ми­нистров, усилились разговоры о всё растущем влиянии великого князя. Враги по-своему комментировали эти слухи. Императрица всё более настораживалась... Ей ка­залось, что намеренно убирали самых верных ее слуг...

В правых кругах думали, что увольняются министры «правые» и назначаются «левые». С несомненностью ут­верждаю, что при выборе министров Верховный об од­ном заботился, чтобы избираемые отличались талантли­востью, честностью и пользовались доверием общества. «Правизна» и «левизна» не играли у него никакой роли: и первую он не ставил в особую заслугу и второй не бо­ялся. Если генерал Поливанов считался «левым», то Хвостов был определенно «правый». А великий князь одинаково приветствовал назначения того и другого.

 

{297}

 

XVI

 

Последние дни Барановичской Ставки.

Увольнение Верховного

 

       Установившийся с первых дней нашего пребывания в Барановичах «монастырский» уклад жизни в Ставке, в конце концов, тяжелее всего пришелся самому великому князю. Другие чины Штаба ездили в отпуска и виделись со своими семьями; к ним приезжали семьи, а у неко­торых семьи жили в железнодорожном городке или в местечке. Несемейные, да и семейные могли находить кой-какие удовольствия в местечке, где во время пре­бывания Штаба наладились разные рестораны, кофей­ни, кинематографы и иные учреждения. Почти один только великий князь высиживал целые дни и ночи в своем вагоне, как заключенный в отдельной камере, и знал только одно развлечение — ежедневную поездку верхом или на автомобиле по окрестностям Барановичей. За целый год он всего один раз на несколько минут виделся с женой на вокзале, когда та проезжала через Барановичи в Киев.

Разлука с женой была для него чрезвычайно тяжела, ибо он был редкий семьянин, все­цело преданный жене. Тяжелые переживания, которыми хотелось поделиться с глазу на глаз с самым близким человеком, теперь еще более увеличивали тяжесть раз­луки. Конечно, великий князь никому на это не жало­вался и, как бы ни была тяжела для него дальнейшая разлука, сам не изменил бы установившегося порядка, по которому черту великокняжеского поезда женщина не переступала. Я понимал, что свидание с великой кня­гиней доставило бы великому князю величайшую ра­дость. Поэтому в июльский приезд Государя в Ставку я откровенно объяснил кн. Орлову создавшееся положе­ние, причем высказал свое мнение, что хорошо было бы, если бы Государь так или иначе посоветовал великому {298} князю вызвать в Ставку ко дню своего Ангела (27 июля) великую княгиню.

       На другой день кн. Орлов передал мне, что Госу­дарь ничего не имеет против свидания великого князя с женой, но считает, что лучше им встретиться где-либо вне Ставки, например, в Гомеле, куда великий князь может выехать под каким-либо предлогом. Однако, ве­ликому князю в этот же день Государь сказал другое: он спросил великого князя, почему к нему не приезжает великая княгиня, а затем посоветовал ему вызвать ее ко дню именин. Конечно, великий князь ухватился за царское предложение, и за несколько дней до 27 июля великая княгиня прибыла в Ставку.

       Жизнь наша после этого изменилась в одном отно­шении: великий князь только обедал с нами, а завтракал у себя в вагоне с женой и братом.

       Приближался день Ангела великого князя. Чтобы оттенить этот день, я выписал из Петрограда чуд­ный хор своей домовой церкви с искусным регентом А. П. Рождественским. Хор пополнился певчими Ставки. Всенощную 26 и обедню 27 июля пропели восхититель­но. Вечером же 27-го в помещении кинематографа хор дал светский концерт, блестяще исполненный. Любитель пения, великий князь, был в восторге. Потом всем пев­чим были высланы от великого князя специально

изго­товленные художественной работы золотые жетоны с его инициалами.

       Кажется, на другой день, 28 июля, великая княгиня выехала в Петроград, куда в это же время направилась и ее сестра, супруга великого князя Петра Николаевича, великая княгиня Милица Николаевна с детьми. Великие княгини поместились там в квартире великого князя Петра Николаевича, на Фонтанке.

       В Ставке великая княгиня не скрывала своих чувств к Императрице и откровенно высказывалась, что считает {299} ее виновницей всех наших неурядиц. Мысль о необходи­мости поместить Императрицу в монастырь не раз по­вторялась ею. Решительная и острая на язык сестра ее, великая княгиня Милица Николаевна, не могла быть ни более снисходительной к Императрице, ни более сдер­жанной. В Ставке, в свите великого князя рассказывали, что во время этого пребывания великих княгинь в Пет­рограде князь Орлов ежедневно бывал у них. Что они часто и несдержанно говорили с Орловым об Императ­рице, — не может быть сомнений. Но также несомненно, что теперь как за князем Орловым, так и за великими княгинями зорко следили. Ежедневное посещение вели­ких княгинь Орловым и содержание бесед на Фонтанке быстро становилось известным Императрице, которая начинала принимать болтовню за настоящее дело.

       Начала собираться гроза. А Ставка, совсем не подо­зревая того, продолжала жить своей жизнью, болея пе­чалями фронта, и совершенно не ожидая, что гроза может придти с севера.

       31 июля в Барановичах происходило небольшое тор­жество — закладка придела местного приходского хра­ма. Жители Барановичей, благоговевшие перед Верхов­ным, решили устроить при своем храме придел в честь Св. Николая, Христа ради юродивого, чтобы увекове­чить память о пребывании в Барановичах великого кня­зя и его Ставки. Собрали деньги и начали спешить с закладкой. Приглашенный на торжество великий князь сам назначил день закладки — 31 июля. В назначенный час прибыл в церковь великий князь с братом, адъютан­том и доктором Маламой. Я начал положенный чин. Когда настал момент класть основной камень, я взял приготовленную из цемента, вместо камня, четырех­угольную плиту. Но лишь только я поднял ее, как она развалилась на мелкие куски. С закладкой спешили и поэтому не успели высушить плиту. В факте развала плиты нет ничего чудесного, но совпадение {300} последующих событий с развалом плиты и знаменательно, и уди­вительно. Великий князь вдруг изменился в лице. Сум­рачным он вышел из церкви, сумрачным и приехал домой.

       — Великий князь совсем расстроен, — он считает историю с камнем дурной приметой, — сказал мне док­тор Малама, когда я вернулся домой. За завтраком я нарочно повел речь о происшествии с камнем, случив­шемся по неосмотрительности строителей, наскоро сма­стеривших плиту и не успевших высушить ее. Мои дово­ды, однако, мало успокоили князя.

       В один из следующих дней, — кажется, 7 августа, — между 10 и 11 часами утра ко мне в купе быстро во­шел великий князь Петр Николаевич.

       — Брат вас зовет, — тревожно сказал он. Уже то, что не адъютант или камердинер, а сам великий князь пришел за мной, свидетельствовало о чём-то особенном. Я тотчас пошел за ним. Мы вошли в спальню великого князя Николая Николаевича.

Великий князь полулежал на кровати, спустивши ноги на пол, а голову уткнувши в подушки, и весь вздрагивал. Услышавши мои слова:

       — Ваше высочество, что с вами?

       Он поднял голову. По лицу его текли слезы.

       — Батюшка, ужас! — воскликнул он. — Ковно от­дано без бою... Комендант бросил крепость и куда-то уехал... крепостные войска бежали... армия отступает...

       При таком положении что можно дальше сделать?!.. Ужас, ужас!..

       И слезы еще сильнее полились у него. У меня самого закружилось в голове и задрожали ноги, но, собрав все силы и стараясь казаться спокойным, я почти крикнул на великого князя.

       — Ваше высочество, вы не смеете так держать се­бя! Если вы, Верховный, упадете духом, что же будет {301} с прочими? Потеря Ковны еще не проигрыш всего. Надо крепиться, мужаться и верить... в Бога верить, а не падать духом.

       Великий князь вскочил с постели, быстро отер слезы.

       — Этого больше не будет, — уже мужественно сказал он и, обняв, поцеловал меня.

       К завтраку он вышел совершенно бодрым, точно ничего не случилось.

       — Вы стали веселее, — обратился к нему за столом начальник Штаба.

       — Будешь, батюшка, веселее после того, как отчи­тал тебя о. Георгий, — ответил великий князь. Началь­ник Штаба улыбнулся.

       Падение Варшавы, а затем Ковны сильно отодви­нуло на восток линию нашего фронта. Барановичи для Ставки больше не годились. Начали приискивать новое место для Ставки. Выбор колебался между тремя пунк­тами: Витебском, Оршею и Могилевым. Был голос и за то, чтобы генерал-квартирмейстерскую часть с Верхов­ным и начальником Штаба поместить в имении, возле небольшой железнодорожной станции, а остальные ча­сти Штаба в соседнем городке. Остановились на Моги­леве, как наиболее спокойном и центральном пункте.

       9-го августа мы покинули Барановичи, в которых так много было пережито, перечувствовано, выстрада­но, и двинулись в Могилев. Утром 10-го мы были в Мо­гилеве.

       Великий князь с братом и начальником Штаба по­местились в губернаторском дворце.

       Управление дежурного генерала, я с своей канцелярией, часть свиты великого князя и начальник военных сообщений — в здании окружного суда, находившемся {302} в нескольких шагах от дворца; прочие чины и управле­ния — в разных гостиницах и зданиях в городе.

       Не успели мы еще осмотреться кругом и разме­ститься по комнатам, как совершилось событие, кото­рого никто в Ставке не ожидал.

       В тот самый день, как мы прибыли в Ставку, 10 августа, в 10-м часу вечера, совершенно неожиданно прибыл к великому князю военный министр, генерал По­ливанов. Пробыв около часу у великого князя и не по­видавшись с начальником Штаба, он отправился к по­езду, с которым тотчас отбыл к генералу Алексееву. После ухода генерала Поливанова Верховный с бра­том, великим князем Петром Николаевичем, и князем

Д. Б. Голицыным просидели почти до шести часов утра. В эту же ночь совершенно неожиданно пала самая любимая лошадь великого князя, прослужившая ему 23 года.

       11-го в 9 ч. утра я пришел во Дворец к утреннему чаю.

       Таинственное посещение военным министром вели­кого князя уже стало достоянием свиты. Каждый ста­рался объяснить по-своему. Все сходились в одном, что министр приезжал по какому-то чрезвычайному делу. Некоторых не меньше занимала гибель лошади великого князя. Сидевший против меня за чайным столом генерал Петрово-Соловово всё время молчал, упорно, с какой-то скорбью в лице, глядя на меня. Я, наконец, не выдержал его пронизывающего взгляда и обратился к нему: «Что вы так на меня глядите?» Он опустил глаза, а затем через несколько минут, сделав мне знак, чтобы я следо­вал за ним, встал из-за стола. Мы вышли на обращенный во двор балкон.

       — Знаете ужасную новость? — спросил меня Пет­рово и, не дождавшись ответа, продолжил — великий князь уволен от должности Верховного. Янушкевич и {303} Данилов тоже будут уволены. Государь теперь Верхов­ным. Генерал Алексеев будет у него начальником Штаба. Поливанов поехал к генералу Алексееву.

       Неожиданность, потрясающая сенсационность сооб­щения совсем ошеломили меня; у меня буквально руки опустились. Можно было ожидать всего, только не это­го. Мало сказать — тяжелым, гнетущим, — нет, злове­щим представилось мне это событие.

 

       При том мрако­бесии, которое, опутав жизнь царской семьи, начинало всё больше и сильнее расстраивать жизнь народного ор­ганизма, великий князь казался нам единственной здо­ровой клеткой, опираясь на которую этот организм смо­жет побороть все злокачественные микробы и начать здоровую жизнь. В него верили и на него надеялись. Теперь же его выводят из строя, в самый разгар борьбы...

       Заметив, какое впечатление произвело на меня со­общение, Петрово-Соловово сам взволновался, хотя он раньше пережил горечь события. Мы молча, со слезами на глазах, простояли несколько минут. Успокоившись, Петрово рассказал мне некоторые подробности визита генерала Поливанова. Меня очень интересовало, как сам великий князь отнесся к известию. Оказалось, что вели­кий князь своим спокойствием удивил окружавших его. Вышедши от великого князя, генерал Поливанов сказал:

       — Я поражен величием духа этого человека. Я благоговею перед ним!

       Генерал Петрово-Соловово просил меня сохранять сообщенное в полной тайне. Пока, кроме великого князя Петра Николаевича, генерала Голицына и начальника Штаба, никто о происшедшем не знает и не должен знать.

       Завтрак происходил в столовой дворца. Сидели за маленькими столиками. Как и в Барановичах, с великим князем за столиком сидели ген. Янушкевич и я.

{304} Великий князь вышел к завтраку бодрым или, пра­вильнее, бодрящимся. Разговор за столом, однако, не клеился.

       Великий князь больше молчал, — что всегда явля­лось признаком переживания им чего-то тяжелого, — от времени до времени прерывая свое молчание обра­щенными к начальнику Штаба вопросами:

       — Как вы думаете: ЛяГиш (Французский военный агент при Ставке.) не знает? А Виль­ямс (Английский военный агент.)... тоже не знает?.. Что-то ЛяГиш смотрит подо­зрительно...

       Мне, конечно, было не по себе и, вероятно, я не сумел скрыть своего настроения, потому что великий князь несколько раз обращался и ко мне:

       — Вы сегодня не такой, как всегда. Что с вами?.. Нет, не скрывайте: что-то у вас не ладно!

       Я, конечно, утверждал, что у меня всё благополучно. Завтрак закончился скорее, чем всегда, а казалось, что он тянулся целую вечность.      Уходя из столовой, ве­ликий князь сказал мне:

       — Зайдите ко мне на несколько минут!

       Я пошел вслед за ним. Когда мы вошли в его ка­бинет, он, взяв меня за руку, ласково сказал:

       — Голубчик, что с вами?

       — Я всё знаю, — ответил я.

       — Что вы знаете? — спросил великий князь.

       — Вы не Верховный...

       Слезы при этих словах покатились у меня из глаз.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 142; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!