From Southampton – Cherbourg – Queenstown 25 страница
Она ошиблась.
Она все же увидела его улыбку – в обстоятельствах, при которых ее не могло возникнуть по определению.
Это случилось в конце мая, а могло произойти в начале или середине июня, в любую из белых ночей. Но Илья выбрал именно май, двадцать девятое. Искать смыслы в нумерологии – дело неблагодарное, а для Елизаветы с ее скудными познаниями в мистике и вовсе неподъемное. Вот если бы найти золотозубую гадалку на картах Таро!.. Ту, из зимнего парка аттракционов, которая предсказала когда‑то Карлуше лучезарное будущее. Уж она бы все подробно объяснила Елизавете – и про сакральную комбинацию двойки и девятки, и про таинственные вибрации Универсума. Но каким образом можно обнаружить эту чертову цыганку из Трансильвании? – тем более что ее никогда и нигде не случалось, так же, как самого парка. Странно – Елизавете приходится прилагать все больше усилий, чтобы убедить себя про никогда и нигде; стоит только начать думать о парке аттракционов, начать вспоминать, как контуры его становятся все отчетливее, а детали – резче. Но все равно, вне зависимости от деталей, – цыганки под рукой нет. И приходится довольствоваться вполне прозаическими объяснениями:
этот день что‑то значил в судьбе Ильи. Был связан с ним и с кем‑то еще.
Или просто – следовал за Днем пограничника, когда город заполняли толпы бесчинствующих молодых и не очень людей в зеленых шапках, синих беретах и тельниках. День пограничника в Елизаветиной интерпретации выглядел как Д‑Д‑День П‑П‑По‑ооооо!граничника‑аааааа! и, несомненно, являлся не самым светлым днем календаря. Репетицией конца света, проводящейся раз в год и с завидным постоянством. Присутствие на репетиции толстых жаб совершенно нежелательно – того и гляди заедут по хребтине зеленой шапкой. Это в детстве Елизавете нравились массовые гулянья погранцов, а стихийно возникающие мордобои, стычки с милицией, словесные перепалки и купание в городских фонтанах вызывали живейший интерес. Но, став девушкой‑подростком, она взяла за правило на улицу в этот день не высовываться и, по возможности, вообще не приближаться к окнам. А проводить его в тихих раздумьях о человеческой природе вообще и о природе зеленых шапок в частности. Шапки , будучи призванными на службу, наверняка проявляли мужество и стойкость в защите государственных интересов. Бегали со своими овчарками‑медалистками по контрольно‑следовой полосе, ловили нарушителей, терпели холод и зной, часами сидели в секретах у корневищ дуба, вяза, карельской березы и тутовника. Заслоняли телом от вражеской пули командира погранотряда, приехавшего на заставу с плановой инспекцией. И совершали еще много чего героического, достойного орденов, медалей, очередного звания и внеочередного отпуска на родину. Все эти подвиги абсолютно не монтировались с праздничными безобразиями, которые шапки творили впоследствии. В девственном сознании Елизаветы уж точно.
|
|
|
|
|
|
Зато Карлуше День пограничника нравился бесконечно. 28 мая его обычный репертуар обогащался песнями «На границе тучи ходят хмуро», «В то утро, у Бреста», а также балладой Высоцкого о ничейной полосе и народной балладой о герое‑пограничнике старшине Карапупе. С ними и с «WELTMEISTERʼoм» Карлуша выкатывался на улицу, прямо в объятия зеленых шапок. Хоровое пение прерывалось хоровым же распитием крепких спиртных напитков и индивидуальными заказами на исполнение популярных композиций. Денег за это Карлуша не брал принципиально, да и как можно брать их с защитников Отечества? А вот если товарищи офицеры поднесут старику водочки, это будет просто великолепно. За вас, товарищи офицеры, hurra! Es lébe! [20]
Прозит!!!
Домой Карлуша неизменно возвращался на рогах. Ровно в полночь он тихонько царапался в дверь, за которой его ждала Елизавета, до зубов вооруженная словами укоризны.
|
|
|
– Опять?! – горестно восклицала она, обращаясь не к Карлуше даже, а к аккордеону «WELTMEISTER».
– Не опять, а снова, мой блюмхен, – заплетающимся языком парировал Карлуша. – Сегодня случился великий праздник! Наступил согласно календарю и моим молитвам.
– Что еще за праздник? Новый год, Пасха? Второе пришествие Христа?
– День доблестных защитников нашей Родины! И не просто защитников, а элиты вооруженных сил! Голубой крови, белой кости! Тех, кто стоит на передовых рубежах и первым готов отразить удар внешнего врага! Тех, кто не пощадит живота своего…
На этом месте пламенной речи Елизавета традиционно прерывала Карлушу:
– О какой родине ты говоришь? О России или о Германии?
– О родине… вообще. О родине как о философском понятии… И не надо приплетать сюда отдельные страны и национальности.
– Вот что я скажу тебе, Карлуша: ты мимикрант!
Подведя таким образом неутешительный итог беседе, Елизавета отправлялась в свою комнату. А Карлуша полз к себе, чтобы наутро проснуться с раскалывающейся головой и угрызениями совести, заглушить которые можно было лишь одним способом: весь день разговаривая на немецком.
Теперь его нет. И даже если бы Елизавета согласилась на то, чтобы День пограничника с размахом отмечался 365 дней в году, Карлуша все равно не вернется.
|
|
|
…Отношение Ильи к зеленым шапкам , как к капле воды, в которой отражается натура человека, выяснить не удалось. А именно это она собиралась сделать, пережив двадцать восьмое мая и отправившись к Илье двадцать девятого. Кроме того, у нее в запасе имелось еще несколько вопросов относительно военных в широком смысле слова.
• правда ли, что геи не могут устоять перед людьми в униформе и она их страшно возбуждает?
• правда ли, что в своих сексуальных фантазиях геи чаще представляют военных, чем штатских?
• правда ли, что в своих сексуальных фантазиях геи чаще представляют моряков, чем военнослужащих других родов войск?
• чья форма эротичнее – русская или иностранная, к примеру – королевского военно‑морского флота Великобритании?
• были ли у Ильи знакомые моряки?
• а пограничники?
• а офицеры федерального агентства правительственной связи и информации?
Не было никаких причин, чтобы не задать Илье эти животрепещущие вопросы, ответы на которые со временем займут достойное место в пантеоне бесполезных знаний.
И вообще, все было, как всегда.
Илья, кресло, небо за окном. Единственное, что не было таким, как всегда, – свет, льющийся из‑за стекол. Он делал потолки выше, а саму комнату больше и чище. Поначалу Елизавета отнесла этот свет к обычному, солнечному.
Солнечным он и оказался.
И каким‑то совсем не питерским. Отличительная черта питерского солнечного света – вечная неуверенность в себе. А этот был другим. Der anderer. [21] Или все‑таки die ? Проклятые артикли, но сути дела это не меняет.
– Сегодня хороший день, – сказала Елизавета, как обычно устроившись на полу, сложив ноги по‑турецки и подоткнув юбку со всех сторон. – Видишь, сколько солнца?
– Сегодня особенный день, – откликнулся Илья. – Вообще‑то, это вчерашний должен был стать особенным, но ты не пришла.
– Вчера был День пограничника.
– Ты его отмечаешь?
– Я его терпеть не могу. Полуголые пьяные мужики шарашатся по городу, орут, дерутся и пугают всех вокруг. Кому же это понравится?
– Никому.
– Меня это раздражает.
– Меня тоже. Не люблю недосказанности. Вот если бы мужики были совсем голые – тогда да. Я бы на это посмотрел.
– Правда, что ли?
– Нет, – Илья задумался, но лишь на секунду. – Теперь уже нет.
Да здравствует абсолютная честность! Es lébe!..
Елизавета хотела было с места в карьер начать задавать вопросы об отношениях геев и людей в форме, и чем они обычно заканчиваются: порнографическим home video, соединением любящих сердец или грандиозной дракой и поножовщиной в припортовом кабаке. Но что‑то остановило ее. Что‑то, что моментально перевело заготовленные ею праздные вопросы в разряд вселенской глупости и такой же пошлости.
Ведь Илья сказал: «это вчерашний должен был стать особенным, но ты не пришла». Она не пришла – и день потерял свою особенность. Зато сегодняшний, в котором она появилась, ее приобрел! Это было похоже на комплимент. Да нет, ни один комплимент, даже самый изысканный, даже «девушка, я мечтал о вас всю жизнь» и в подметки не годился тому важному, что было произнесено Ильей! А сказанное…
Что означало сказанное?
Признание особого (особенного!) места Елизаветы Гейнзе в жизни Ильи. Разве не этого она так долго добивалась? Целых полгода, сжав зубы и натирая мозоли на ладонях, она вручную, без лебедок и экскаваторов, разбирала стену непонимания между ними, стену враждебности.
Кирпич за кирпичом.
Потом, когда в стене появился небольшой пролом, она принялась за его расширение. Худышке Вайноне Райдер на это потребовалась бы неделя. Стройняшке Кэтрин‑Зэте и примкнувшим к ней Пирогу с Шалимаром – дней десять, не больше. У Праматери Всего Сущего на подобную операцию ушло не больше минуты: она бы просто протаранила стену, даже не заметив ее существования. Но Праматерь – особый случай в истории человечества. А Елизавета – самая обычная девушка. И потому еще три месяца она трудилась над проломом, чтобы протиснуть внутрь свое трепетное и безгрешное, хотя и отягощенное лишними килограммами тело. Но там, за оградой, лишние килограммы совершенно не важны.
Там ее ждет Илья.
Илья – великолепный, как Франческо Сфорца, флорентийский кондотьер (да‑да, Елизавета видела его портрет, и он впечатляет!). Илья – великолепный, как Харрисон Форд в роли Индианы Джонса; как Венсан Перес в роли Александра. Три ха‑ха! Все они и в подметки Илье не годятся.
Илья – просто великолепный.
Сам по себе.
Он ждет ее с той стороны стены, в пейзаже, достойном кисти Брейгеля, совсем не Рубенса. Ведь если допустить, что пейзаж писал Рубенс, то тут же появится Праматерь (куда ж без нее!) и испортит всю малину. Нет, в их общем с Ильей пейзаже не будет никого, кроме их двоих. И еще всего того, чему Илья обязательно научит неопытную, незрелую и жутко закомплексованную Елизавету.
Не в том смысле, в котором почти наверняка подумала бы Пирог и наверняка Шалимар.
Это совсем другой смысл, высокий, высоко парящий над землей. Как аэростат, как дирижабль, с судьбой намного более счастливой, чем судьба разбившегося дирижабля «Италия». Когда Елизавета была непонятливой дурой, жестокой и злой, она мечтала подобраться к Илье на аэростате, на дирижабле – и только для того, чтобы застать его врасплох. Теперь ясно – заставать, и тем более врасплох, никого не надо.
Она приглашена!
Она приглашена на борт дирижабля со счастливой судьбой, и Илья стоит на капитанском мостике, одной рукой упираясь в шпангоут, а другой – в трос внутренней подвески. Вместо бейсболки на нем кожаный шлем; вместо халата – кожаная куртка; он волшебным образом поправился и больше не выглядит худым и изможденным. Напротив – он сильный и гибкий. Он готов показать Елизавете удивительный мир, лежащий внизу. Этот мир пока еще не проявлен, скрыт от глаз, единственный населенный пункт, который можно разглядеть, – Кортина‑дʼАмпеццо: россыпь домов, прилепившаяся к склонам гор. Но скоро к нему добавятся другие – в горах, долинах, на побережьях и просто – на пересечении дорог. Илья уже побывал там и теперь собирается познакомить с ними Елизавету.
Но еще более волнующим представляется Елизавете знакомство с другими пассажирами и членами экипажа, сплошь незаурядными и потрясающими людьми. Хотя самый потрясающий, конечно, Илья. Он готов безвозмездно передать Елизавете весь свой немаленький жизненный опыт; научить ее быть главной героиней собственной жизни. Главной, а не какой‑нибудь второстепенной! А еще он обязательно расскажет ей, как избавиться от до смерти надоевшей оболочки толстой жабы. И при какой температуре сжечь ее в доменно‑плазменно‑мартеновской печи, чтобы атомы, из которых она состоит, не смогли восстановиться. «Микроволновкой тут не обойдешься», – шепнет ей мужественный командир дирижабля, маршал авиации Илья. – «А когда мы покончим со шкурой, можно будет заняться твоей прической и макияжем тоже. Давно я не держал в руках ножниц!»
Угу‑угу, печенью трески тебя не корми, дай только представить, что ты Деми Мур. А ты – ни хера не Деми Мур, в том‑то, нах, и печаль.
Кто там разговорился?!
Ба, да это же Праматерь! Пытается упереться выменем в руль высоты и мешает движению.
И мешает Елизаветиной сказке.
И еще эта сучка Деми Мур, разобранная и заново собранная хирургами‑пластиками; бесчестный андроид, мультифункциональный гаджет. Хирурги‑пластики знают свое дело, и выглядит она неплохо для своих после сорока. А в тандеме с Праматерью они вообще способны превратить счастливый дирижабль Елизаветы и Ильи в несчастную «Италию».
Брысь с дороги!
Сказка‑то Елизаветина.
И потому обычно всесильная Праматерь и ее подружка Деми‑гаджет остаются далеко внизу, тают в утренней дымке. И ничто больше не помешает Елизавете наслаждаться обществом Ильи, его уроками истории, географии, физкультуры и ОБЖ.
– …А что это у тебя с лицом, Онокуни?
– Что?
– Пялишься в одну точку, улыбаешься загадочно… Знаешь, на кого похожа?
На Деми Мур, которая со стрижкой, а не с длинными волосами, тьфу ты, брысь с дороги! .. Она похожа на подругу маршала авиации, в такой же кожаной куртке и кожаном летном шлеме, что и он. В руках – полевой бинокль с двенадцатикратным увеличением…
нет – в длинном, ниспадающем и струящемся белом платье. К груди прикреплена бриллиантовая хризантема, на плечи наброшен меховой палантин. В руках – длинный мундштук с незажженной сигаретой…
нет – в коротком, облегающем фигуру черном платье. На шее висит нитка крупного жемчуга, на плечи наброшена шаль из тончайшего муара. В руках – бокал с шампанским брют… нет, с вином… нет, с мартини… И куда, кстати, подевалась оливка?..
– И на кого же я похожа?
– На олигофрена в степени дебильности.
…а ты – ни хера не Деми Мур, в том‑то, нах, и печаль.
Несчастная Елизавета, несчастный дирижабль!..
– Я тронута. Спасибо тебе, – не хватало еще расплакаться перед этим гадом! – Ты очень повысил мою самооценку. Она прям до небес взлетела…
– Ну ты чего? Обиделась, да?
– Нет, обрадовалась. Ты еще порекомендуй мне коробочки клеить, как инвалиду детства.
– Не сердись, пожалуйста! Ты, правда, так смешно смотрела в одну точку… Наверное, представляла что‑то…
– Ничего я не представляла.
– Я беру свои слова назад. Сказал глупость, но теперь забираю ее себе. Я сам – олигофрен. Причем не в степени дебильности, а в степени идиотии. Самая тяжелая форма, между прочим. Ну, мир?.. Не хочу, чтобы ты на меня злилась в такой день.
Илья – хитрый, вывернул все наизнанку; Хаим выкрутился, как выражается Праматерь. Напомнил ей про «особенный» день, и Елизавета тотчас растаяла.
– И что это за день? Колись. Твой день рождения?
– Почти.
– Ну‑у… Что же ты раньше не сказал? Я бы подарок приготовила…
Елизавета слабо представляет себе, какой подарок можно подарить угасающему человеку. Илья не из тех, кто будет радоваться умилительной безделице – плюшевой игрушке, цветным карандашам. Или той дури, которую они с Пирогом и Шалимаром дарят друг другу на праздники: чашки, кофейные и чайные; закладки для книг, магниты на холодильник; головоломки, к которым никто и никогда не прикасается, и те же плюшевые игрушки карманного формата. Весь этот хлам обычно покупается в магазине «Красный куб», а на противоположной стороне улицы, в магазине «Hallmark» покупаются открытки. Якобы смешные, с окарикатуренными животными и людьми. Пирог – всегда очкастая знайка в брючном костюме; Шалимар – Алиса в стране чудес, мечтающая совокупиться с улыбкой Чеширского кота и белым кроликом; а Елизавета – вечная панда, веселись и развлекайся, оставайся лучше всех, пусть тебя не покидают счастье, радость и успех.
Желать что‑либо Илье бессмысленно. Ни одно из пожеланий не сможет быть исполнено, никогда. Ни одно из пожеланий не будет выглядеть иначе, чем издевкой. Счастье, радость и успех? – в его‑то положении! Что уж говорить про бодрость и здоровье, – Елизавета готова расплакаться.
И, кажется, даже плачет.
– Ну, ты что, Онокуни!..
– Все в порядке. Просто переживаю, что не купила тебе подарок.
– Никаких подарков не нужно. Просто проведи этот вечер со мной. И эту ночь. Это будет самым лучшим подарком, поверь.
Проведи ночь.
Не в том смысле, в котором почти наверняка подумала бы Пирог и наверняка Шалимар.
– И что мы будем делать ночью?
– Устроим вылазку на природу.
– На природу?
– На небо.
– И как ты себе это представляешь?
– С трудом, но попробовать стоит.
Не мешало бы уточнить, как Илья собирается забраться на небо, если даже небольшое расстояние от кресла до окна он преодолевает за сорок две секунды. Преодолевал – три месяца назад, теперь временной интервал, скорее всего, увеличился. И вообще, хоть Елизавета и бывает у Ильи довольно часто, маршруты его передвижений по квартире ей неизвестны. Теперь он предлагает ей новый, еще более неизвестный.
– Куда же мы поедем?
– Туда, – он указывает подбородком в сторону окна.
Уж не сошел ли он с ума? Не задумал ли дурное? За окном и вправду лежит небо, кажется, что лежит. Но это обман, стоит распахнуть створки и сделать шаг вперед – ты ни за что не окажешься на облаках, ты камнем рухнешь вниз. И, пролетев семь этажей, разобьешься насмерть. И останешься лежать во «втором или третьем дворе», на радость местным алкашам, наркам и прочим деклассированным элементам. Бомжи, роющиеся в помойке, даже не посмотрят в твою сторону, разве что пришлый дворник‑таджик, зашедший в гости к местному дворнику‑узбеку, скорбно поцокает языком. А многочисленное потомство дворника‑узбека (дети от пяти до пятнадцати лет включительно) примется без всякого стеснения шарить у тебя по карманам, при полном попустительстве со стороны отца.
Илья задумал дурное, но при этом ведет себя как обычно. Это‑то и настораживает.
– Не думаю, что это хорошая идея, Илья…
– Это отличная идея. Просто подойди к окну и посмотри. Ты поймешь.
Все еще находясь в уверенности, что Илья задумал дурное, Елизавета подошла к окну и сделала то, чего никогда не делала раньше: забралась с ногами на подоконник и расплющила нос по стеклу.
Обзор с этого места был не в пример лучше, чем из комнаты. И небо с узкими и острыми гребнями крыш больше не казалось единственной деталью ландшафта, хотя и продолжало доминировать. Теперь к нему прибавились собственно крыши (в натуральную величину), слуховые окна (очень много слуховых окон), печные трубы, антенны, провода. Чуть ближе – стадион «Петровский», чуть дальше – Ростральные колонны с биржей, шпиль Адмиралтейства и самая макушка Исаакия. А прямо под окном Елизавета обнаружила крытую кровельной жестью площадку приблизительно два на два метра. Площадка оканчивалась невысокой оградой.
Мысль № 1: ужас, мраки, и еще эта дурацкая кладбищенская оградка! И падать никуда не надо, и переживать посмертные унижения с поиском местечка в переполненном морге; с поиском местечка на переполненном кладбище, где тебя, в силу исключительных личностных качеств, обязательно сунут в омерзительный расслоившийся суглинок, поближе к свалке твердых бытовых отходов. Достаточно вскрыть жестяные листы (при помощи шведского десантного ножа «Моrа» или просто при помощи пальцев), просочиться под кровлю и спокойно, с достоинством умереть. Представляя себя при этом маршалом авиации в кожаном шлеме, а нагретые солнцем части железного каркаса крыши – стабилизаторами, амортизаторами, стрингерами и прочей высокохудожественной дирижабельной начинкой. Смерть воздухоплавателя, вот как это называется!
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!