Доктор Кольб аккуратно собрал все бумаги, подписанные Кириллом Петровичем, и вышел из палаты.
Зоя протянула Рафику его американскую кредитную карту, бумажку с банковским кодом и проштемпелеванное платежное поручение.
– Рафик, я перевела все твои деньги в Кострому, тому больному мальчику… Из «Новой газеты».
– Спасибо, – тихо прошелестел Рафик.
– Твой счет закрыт, а карточка пуста, как барабан.
– Выброси ее, Зоенька.
– Ты уверен, что я поступила правильно, переведя все твои деньги? – спросила Зоя, подчеркнув слово «все».
– Да. – Рафик несколько раз нажал на кнопку, идущую к обезболивающему аппарату.
– Ты всегда можешь рассчитывать на нас. Да, Кирилл?
– Естественно! Рафик… Но почему именно в Германию?
– Нужно было срочно линять за бугор. Кратчайшим путем.
…Спустя полтора года после истории с загадочным массовым самоубийством «беспредельщиков» полковник Хачикян Гамлет Степанович посчитал, что обеспечил себя и всех своих домочадцев – да хранит их господь!.. – на веки вечные, и, заслуженно получив очередной орден за выслугу лет и беспорочную службу в рядах Внутренних войск МВД СССР, ушел в отставку.
И теперь каждое лето проводил под Сухуми в своем мандариновом Зазеркалье. Да еще и собрался прикупить небольшой виноградничек неподалеку от дома, в районе Члоу. Куда и попросил Рифката Алимханова смотаться – посмотреть, имеет ли смысл затевать это новое для себя дело.
Когда же Рафик вернулся, он увидел у дома Гамлета Степановича три знакомые ему черные «Волги» и одну неизвестную белую иномарку.
|
|
|
Рафик поставил машину Гамлета Степановича в гараж и пошел в сад, где обычно накрывали столы для гостей.
Гамлет Степанович в коротком дамском передничке и длинных трусах стоял у мангала, жмурился от дыма и жарил шашлыки, а за столом сидели его старинные друзья – секретарь райкома партии Гурам Шалвович Беридзе, председатель райисполкома Серго Жвания, начальник райотдела милиции подполковник Алексей Витальевич Бойко и…
…превосходно одетый – весь в элегантном, заграничном, бежевом – Пал Палыч Галкин – знаменитый «вор в законе» по кличке Сохатый!
И хотя, по грубой прикидке Рифката Алимханова, Сохатый должен был бы сидеть еще лет пять, не меньше, удивления Рафик никакого не высказал, только улыбнулся Пал Палычу.
И в этой улыбке мудрый и осторожный Сохатый прочитал все, что мог бы сейчас сказать ему Рафик, – что ничего он не забыл в этом солнечнооранжевом мире, ничем не удивлен, все он помнит и за все благодарен.
Состав такого застолья не был случайным. Все они, включая Гамлета Хачикяна, были необходимы друг другу. Потом, лет через семь‑восемь, такому союзу будет найдено очень точное определение – «крыша». Каждый прикрывал каждого. Каждый в каждом должен был ощущать гарантию своей безопасности, спокойствия и дальнейшего служебно‑финансового развития. Каждый из них занимал должность, способную мгновенно прикрыть союзника по своей линии…
|
|
|
Они «крышевали» друг друга всеми доступными им способами. Казалось, что двое из них – полковник внутренних войск в отставке и «вор в законе» – за пределами колючей проволоки не являются частью этого маленькой модельки миниатюрного Советского Союза и могут пользоваться только дружеским покровительством людей, стоящих у руля власти такого сладкого районно‑курортного масштаба. На уровне преферанса, шашлыков и молодого, терпкого, еще бродящего «марджари».
Ан нет! Как говорят в деловых кругах, «наработанные личные связи» экс‑полковника, подкрепленные большими (по тем временам…) деньгами, и почти неограниченные возможности выхода Пал Палыча «Сохатого» за рамки уважаемого законодательства нередко оказывались гораздо более решительными и действенными, чем все остальное…
Рафик вежливо посидел со всеми минут пятнадцать, съел кусочек шашлыка, поблагодарил всех и, сославшись на кучу неотложных дел, поднялся из‑за стола.
|
|
|
– Так и не пьешь? – усмехнулся Сохатый.
– Нет, – ответил Рафик.
– Слушай, Пал Палыч! – воскликнул председатель райисполкома. – Что за человек этот ваш Рафик?! Совсем не пьет, не курит!
– Прямо подозрительно, – усмехнулся секретарь райкома КПСС.
Гамлет Степанович гордо улыбался – вот, мол, кто на меня работает!..
Рафик спустился в прохладный винный погреб, где стояли огромные дубовые бочки с вином. И сразу же за ним в погреб спустился и Пал Палыч в своем роскошном бежевом костюме и белых туфлях неземной красоты.
Аккуратно притворил за собою тяжелую подвальную дверь и сказал:
– Рифкат, тебе нужно срочно сквозить из этой теплой малины. Конкретно – в загранку. На той киче, где мы с тобой были, через две недели начнут копать новую магистраль для стока всякого дерьма. В обход территории лагеря. А старую траншею, идущую мимо столовой, – вскрывать и убирать сгнившие трубы, забитые всякой инфекционной сранью. Там опять прорвало в двух местах. Тебе это очень нужно?
– Нет, – сказал Рафик. – Мне это совсем ни к чему.
– У меня есть один человечек… он сейчас в машине сидит, тебя дожидается. Он полетит с тобой не то в Гомель, не то в Могилев, я сейчас не помню… У него там все схвачено. Женишься на одной еврейке. Она предупреждена. Ждет тебя. Возьмешь ее фамилию, получишь новые ксивы и сразу же подашь на выезд в Германию по еврейской линии. Немцы сейчас перед евреями грехи замаливают. За все про все отмаксаешь этой бабе штуку зелени. Ну, и там по мелочи: в ментовку, в ОВИР, короче, куда он скажет… У тебя «капуста» есть?
|
|
|
– Есть. Я все‑таки с Севера… А здесь на всем готовом.
– Сколько у тебя?
– Штук двенадцать наберется…
– Мало, – сказал Пал Палыч и вынул из кармана две пачки стодолларовых купюр, опечатанных банковской бумажной лентой. – Вот, возьми еще двадцатку. На непредвиденные расходы. Мало ли что… Бери, бери! Это из общака. Ты никому ничего не должен. Когда на будущем сходняке я скажу, кому выделил пару червонцев, – только аплодисменты сорву. Как народный артист. Иди, собирайся. Гамлет – в курсе…
– А все остальное вы знаете… – тихо произнес старый Рафик.
Потом, к вечеру, безмерно трусящего завтрашней операции Кирилла Петровича Теплова нафаршировали всякими успокоительными таблетками, от которых он впал в какое‑то странное туповатое безразличие, хотя и успел заметить, что невольно и как‑то бессистемно просчитывает варианты, по которым ему завтра не выжить.
Во‑первых, он может не проснуться после наркоза…
Во‑вторых… наоборот… наркоза может не хватить, и он проснется на операционном столе тогда, когда операция будет еще не закончена, и он мгновенно скончается от болевого шока…
В‑третьих, черт подери, ему уже почти восемьдесят! Даже если завтра все это пройдет со знаком «плюс», у него элементарно может не хватить сил выкарабкаться из всего этого потом…
Потом… потом…
Потом он впал в какой‑то удивительный, слегка душноватый и поразительно крепкий сон.
Он не почувствовал, как Зоя поправила на нем одеяло, и не услышал, как она тихо спросила зашедшего в палату доктора Кольба:
– Если завтра утром я приеду к половине восьмого, это будет не поздно?
– Фрау Теплов, вы вообще можете приехать к концу операции, часам к двенадцати.
– Нет, – твердо ответила Зоя. – Я должна проводить его. За последние двадцать пять лет он трижды провожал меня на такие же операции. Последний раз – здесь, в Мюнхене…
– Я помню, – улыбнулся доктор Кольб. – Тогда я только кончил университет и пришел сюда на онкологию… Спокойной ночи, фрау Теплов.
– Спокой… – успела только проговорить Зоя Александровна Теплова, как…
…в полутемной палате вдруг неожиданно, по‑птичьи, коротко и негромко вскрикнул Рафик Алимханов.
И кнопка, в виде салонной сонетки, дозированно подававшая ему обезболивающее лекарство прямо в позвоночник, выпала у него из руки и повисла на тонком электрическом шнуре…
– Боже мой… – по‑русски прошептала Зоя и уже по‑немецки закричала Кольбу: – Ну сделайте же что‑нибудь!
Кольб подошел к кровати «герра Когана», взял его худенькую, навечно разрисованную, безжизненную руку и попробовал нащупать в ней пульс. Это ему не удалось. Тогда Кольб попытался прослушать сердце Рифката Когана‑Алимханова.
И тоже ничего не услышал.
Он взял висящий над головой Рафика пульт вызова дежурных сестер и несколько раз нервно нажал на кнопку. У двери сразу же зажегся зеленый сигнальный огонек.
– Мы думали, что это произойдет вчера, – тихо сказал доктор Кольб.
В начале первого часа ночи обессиленная Зоя Александровна Теплова убедилась, что Кирилл Петрович, придавленный всеми транквилизаторами, судя по его громкому и глубокому дыханию, спит тяжеловатым, но крепким сном, поцеловала его и спустилась на лифте в огромный больничный гараж – машин на пятьсот. В кассовом автомате она оплатила очень дешевую дневную стоянку и с трудом отыскала свою машину.
Когда же она открыла дверцу, села за руль и попыталась вставить ключ в замок зажигания, остатки каких‑либо сил покинули ее…
Она откинулась на спинку водительского сиденья и прикрыла глаза.
И тут же в ее сознании возникли все события последних полутора часов: деловитая суетня вокруг кровати мертвого Рафика…
….ночная дежурная санитарка собирает в специальный черный пластиковый мешок все его вещи…
Доктор Кольб и сестра усаживают худенькое тельце покойного «герра Когана» для того, чтобы вынуть катетер из его спины и отключить от обезболивающего аппарата…
…освободив его от всех проводов и трубочек, которые честно и упорно продлевали Рафику земное существование…
…Ночная сестра нажимает ногой на педаль у кроватного колеса, и изголовье кровати опускается… А вместе с ним укладывается и тело полусидящего, уже неживого, Рафика…
И когда Рифкат Шаяхметович Алимханов…
…купивший себе за тысячу долларов чужую фамилию и чужую национальность и не доживший до семидесяти пяти лет всего один месяц…
…горизонтально вытянулся во всю свою небольшую длину…
…его с головой закрыли специальной простыней.
А потом, освободив все четыре колеса кровати от тормозного устройства, тело бедного Рафика на этой же постели увезли из палаты два дежурных чернокожих парня, вызванных по телефону доктором Кольбом из круглосуточной специальной службы больничного морга.
«Здесь все «специальное»… – думала Зоя Александровна. – Все… И для жизни, и для смерти…»
Сестры выкатили из палаты и автоматический обезболиватель, и тумбочку Рафика, и еще что‑то…
Когда же от пребывания Рифката Алимханова, или, как будет написано во всех официальных больничных бумагах, «герра Р. Когана», в этой палате не осталось ничего…
…пришли две ночные санитарки‑турчанки и, очень недовольные тем, чем им сейчас придется заниматься, наскоро и небрежно промыли пол каким‑то дезинфицирующим средством. А также крайне формально протерли все, к чему Рафик мог прикасаться, – телефон, пульт вызова дежурной сестры…
И молча ушли, сохраняя на своих лицах брезгливое и недовольное выражение, свойственное глуповатым людям, считающим, что они достойны гораздо большего…
Зоя мельком глянула на часы и уже хотела было завести двигатель, как вдруг представила себе, что домой она приедет не раньше начала второго. Пока поставит машину в гараж, пока поднимется из гаража на лифте к себе в квартиру, примет душ и ляжет спать – пройдет еще часа полтора.
А для того чтобы прибыть в клинику к половине восьмого утра во всей «дамской форме» («Мужик для того и существует, чтобы ему глаз радовали!» – иногда говорил Кирилл Петрович), ей нужно было бы проснуться максимум в половине седьмого утра. На сон оставалось всего три с половиной часа. Не густо.
В подобных случаях в ее возрасте уже не помогает даже самая дорогая и превосходная косметика от «Лореаль», «Диор» и «Ланком»…
Зоя заглянула в свою сумку, нашла там косметичку со всеми необходимыми «мазилками» и решила, что никуда не поедет. Откинет сейчас спинку водительского кресла, накроется старым пледом, валяющимся на заднем сиденье после какой‑то загородной поездки, и продрыхнет здесь, в гараже, столько – сколько сможет.
А утром в любом коридорном туалете приведет себя в нормальный вид и к половине восьмого уже будет в отделении легочной онкологии, чтобы проводить Кирюшу до дверей операционного блока.
Успеть бы только предупредить дежурных сестер и доктора Кольба, чтобы Кириллу ничего не говорили о Рафике! И на все его вопросы, почему он лежит в палате один, отвечали бы, что, пока «герр Теплов» еще спал, «герра Когана» с утра повезли, предположим… на МРТ – магнитно‑резонансную томографию.
Значит, в онкологии ей нужно быть не в половине восьмого, а чуть раньше!
Зоя еще больше откинула спинку водительского кресла, протянула руку назад, достала плед, развернула его, накрылась им и, свернувшись клубочком, закрыла глаза.
И подумала:
«Господи… Бедный Рафик…»
Она представила себе его, коченеющего в холодильнике больничного морга, полуоткрытые мертвые глаза, тонкие, исхудалые, истатуированные синие руки, натянула плед на голову и тихо заплакала…
Ровно в десять минут восьмого причесанная, умытая и в меру намазанная Зоя Александровна Теплова появилась в дверях палаты Кирилла Петровича.
Сонный и слегка приторможенный ночными успокоительными транквилизаторами Кирилл Петрович уже сидел на своей кровати, и две незнакомые немолодые медицинские сестры (наверное, из хирургии) надевали на него, совершенно голого, странный халатик. Причем задом наперед. То есть все, что у Кирилла Петровича было спереди, прикрывал этот короткий халатик. Все, что сзади, – замечательно проглядывалось. Скреплялся халат сзади на шее всего одной завязочкой…
Зоя Александровна подошла, поцеловала Кирилла Петровича в макушку, погладила по щеке и поздоровалась с сестрами.
– А… Заинька, – сонно пробормотал Кирилл Петрович. – Как хорошо, что ты пришла. А то во мне немецкий сам собой отключился. Ни сказать, ни понять ни хрена не могу… Ты не знаешь, почему нет Рафика?
– В коридоре я встретила доктора Кольба, он сказал мне, что Рафика увезли на томографию…
– А где же его тумбочка?..
– Тумбочка?.. – растерялась Зоя. – Ну… Тумбочку, наверное, укатили для дезинфекции. Не знаю. Я потом выясню и скажу тебе…
Сестры с интересом прислушивались к звучанию чужого языка.
Одна из них взяла руку Кирилла Петровича, где с первого же дня пребывания Теплова в клинике в вене у него стоял катетер с тонкой пластмассовой иглой и навинчивающейся заглушкой.
И предоперационная химиотерапия, и любая другая капельница, самые разные внутривенные инъекции делались через этот катетер. Что было чрезвычайно удобно всем.
Вторая сестра вынула из кармана ампулу кубиков на пять, ловко отломила у нее стеклянную головку, а первая сестра набрала оттуда все эти пять кубиков в шприц без иглы.
– Вы говорите по‑немецки? – спросила одна сестра Зою.
– Да.
– А муж?
– Тоже. Но немного хуже…
– А вы из России? Я когда‑то девочкой жила в ГДР, в Лейпциге. Там нас учили русскому. Но я так ничего и не помню. Кроме «здравствуй» и «спасибо».
Одна осторожно вывинтила заглушку катетера, а вторая медленно и уверенно ввела все пять кубиков в вену Кирилла Петровича.
– Что это? – тихо спросила Зоя.
– Успокоительное. Пусть подремлет… У него есть зубные протезы?
– Да.
– Пожалуйста, попросите его снять их… – сказала сестра и протянула Кириллу Петровичу круглую баночку с крышкой. В баночке лежало несколько слоев белой марли.
– Кирочка… – попыталась сказать Зоя Александровна.
– Я все понял! – капризно прервал ее Кирилл Петрович. – А нельзя ли сделать это позже, там – в операционной?..
– Герр Теплов, не волнуйтесь. Мы вам вернем ваши протезы сразу же после операции, – медленно выговаривая немецкие слова, ласково сказала та, которая когда‑то, девочкой, училась в Лейпциге.
«Герр Теплов» снял протезы, судорожно зажал их двумя ладонями, чтобы никто не видел его съемных зубов, а потом так же, охраняя их от посторонних глаз, опустил в баночку, закрыл марлей и сверху навинтил крышку баночки. И протянул ее Зое. Та передала баночку с протезами сестре.
А Кирилл Петрович улегся на кровати и высоко натянул на себя пододеяльник, тщательно прикрывая нижнюю половину лица. Он даже немножко нарочито выпятил вперед губы, чтобы рот без протезов не казался провалившимся…
– Поехали? – спросила одна сестра другую.
Та кивнула и стала разворачивать кровать к дверям палаты…
Тупое безразличие все больше и больше заполняло засыпающий мозг Кирилла Петровича. Он только спросил, с трудом выговаривая сквозь пододеяльник:
– Ты здесь, Зой?
– Конечно! Конечно, я здесь… – Зоя на ходу взяла руку Кирилла Петровича и уже не отпускала ее ни в коридоре отделения, ни в большом служебном лифте, куда они въехали все вчетвером вместе с кроватью.
– Ты не волнуйся, – говорила она негромко. – Я все время буду рядом с тобой… Вспомни, как ты трижды провожал меня на такие операции… Два раза в Ленинграде, в Песочной, и один раз здесь же, в этой клинике… И трижды встречал. Ты помнишь?
Кирилл Петрович на секунду вернулся в реальный мир и совершенно осознанно ответил:
– Помню… Я все помню, Зоенька.
Сестры быстро катили кровать с Кириллом Петровичем через какой‑то темный и очень большой холл и вдруг свернули в светлый коридор.
И остановились перед широкими двустворчатыми дверями без ручек, на которых большими латинскими буквами было написано «ОР». Это и был ОПерационный блок.
– Все, фрау Теплов, – как бы извиняясь, сказала бывшая девочка из Лейпцига. – Там в холле есть стулья.
Она нажала на кнопку в стене, и двери «ОР» стали разъезжаться…
Зоя наклонилась и несколько раз поцеловала Кирилла Петровича в лицо. И руку ему поцеловала.
И сказала Кириллу Петровичу:
– Я подожду тебя здесь, в холле. Там, оказывается, есть стулья…
[1] – Господин Теплов! Завтра у вас бронхоскопия. Сегодня вы не должны больше ничего есть и завтра с утра тоже. Это исследование делается натощак. Вам ясно?
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 124; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!