ЗЕРКАЛЬНЫЕ МИСТЕРИИ, внеглавье 13 страница
-
Принесённые картошку и салат он лопал с прямо-таки стремительной быстротой, удовольственно принюхиваясь к каждой картофелине; давно ничего не ел, это было очевидно. Еда ему встречалась раз на раз, как придётся. Иногда – Миша тощал до невозможности, но – несмотря на голод – Сила и Жизнерадостность не убывали, нет. Он говорил: «Не покушаешь сейчас – покушаешь потом, ерунда-то какая! А если и потом не получится, то – когда-нибудь; само всё образуется. Тропинки наших нужд мудрее нас, если мы, конечно, не насилуем их избытком своих желаний. Верно?..»
Ох, Миша, Миша! Солнышко…
-
…Ночью мы отправились-побрели в Старый Лес. Он принял нас, принял хорошо и охотно… жданно… встречательно…
С Мишей всё оказалось куда проще: сразу попали в самое лесосплетение, и – сразу – в гости.
––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––
ДАЛЫЧ
Этот жаркий и пропылённый летний день – прямо-таки весь день! – был у меня… ну, какой-то ударятельный, честное слово! Ударятельный – это об меня то и дело ударялись, на улице и в транспорте, почтенные гражданки и не слишком почтенные граждане. …И когда я вечером, часу в одиннадцатом, вышел из дома, первое, что случилось, – в меня врезался на полном ходу юркий и довольно скоростной старикашка, бомжеато-суворовской наружности.
– А вроде бы пожилой человек, – сказал я, потирая порядком обдолбленный за сегодняшний день живот, – а так носитесь! Что же это вы!
|
|
|
Старикашка, поелозив, стал подниматься с асфальта, бормоча что-то вроде: «Ходят где ни попадя всякие шкафы, продохнуть нельзя!..»
– Вам помочь?
– В колхоз езжай помогать! – там-таки комбайнам самое место!
«Экая ядовитая персона!» – подумал я и, отвернувшись, стал открывать бутылку с минеральной водой.
За спиной раздался железный скрежет. Оглянулся: ядовитый старикашка с тоскливой настырностью ковырял, ухватясь за расщелину, железную дверь подъезда; выходя – дверь я захлопнул. …Пыхтел. Стонал. Не сдавался, – дверь так и сяк уцепливал, егозил плечом.
Стало любопытно.
– Не тягостен ли вам сей труд? – благожелательно спросил я. – В ваших-то преклонных годах? По силам ли?.. …Может – с разбега?
Старикашка сердито обернулся:
– Иди отседа, амбал! Иди! Разбулькался тут, как коза на водопое!..
Он достал из кармана – то ли проволоку, то ли инструменты какие-то замысловатые, – и стал, изогнувшись дугой, ёрзать своим металлоломом в замочной скважине. Я наблюдал.
Взломщик из старикашки был явно аховый, – средства взлома сыпались из рук, дверь же – не реагировала вовсе; плевать она хотела на этого обормота! Мне стало совсем весело.
|
|
|
– Дедуся, может – в обход? …Не столь прямолинейно, а? – Вид старикашки излучал свирепость: вспотевший Суворов, да и только! – Помните, как Александр Васильевич, в Альпах? Сверху – вниз! …Вы бы с крыши попробовали, что ли…
– Зашибу! – прохрипел «Суворов», глядя на меня с явным расположением к драке.
Драться не стал, – различие весовых категорий… возраст… Только что-то прошипел бранчливое… Сел на лавку. Я подошёл, протянул ему бутыль с минералкой:
– Остудитесь, сударь.
Тот сердито зыркнул, но воду взял.
– Всё образуется. Рано ли, поздно ли… При вашем-то темпераменте!
– …Это второй подъезд?
– Да, второй.
– Ох…
– А может – не примите за дерзость! – вам открыть?
– Как это?..
– Ключом. Я живу в этом подъезде и у меня, естественно, есть от подъездной двери ключ.
Я открыл. Старикашка сидел, хлопая ресницами и растерянно поглядывал внутрь подъезда.
– Вы только, если не застанете того, к кому шли, – не изголяйтесь над квартирной дверью, а то соседи вызовут милицию.
– Да может, его и нет…
«Суворов» очевидно оробел и выглядел как-то обеспокоенно. Мне сразу представился его героико-победоносный близнец, который – ну как на картине! – съезжая с Альп на собственной заднице, неожиданно, где-нибудь посерёдке съезда, наткнулся движительным местом на выступающий камешек…
|
|
|
– Вы поднимитесь, позвоните…
– Угу…
– Вам какой этаж?
– Второй. Квартира…
Он назвал номер моей квартиры. Очень любопытно.
– Мне Всеволод Сергеевич нужен. Шмаков. …Не знаете?
– Знаю. Я – Всеволод Сергеевич.
Старичок поднялся. Мордашка его неумеренно удлинилась.
– Вы?
– Я. Паспорт могу показать. Показать?
– …Маэстро?
-
Так я познакомился с Далычем, – Андреем Даниловичем, – внешне, для окружающих, непоседливо-язвительным, но на самом деле очень и очень милым, очень талантливым и очень добросердечным человеком.
Он приехал ко мне со своими стихами. Со стихами, которые были хороши как стихи, но безжизненны как поэзия… Отлично сработанные пустышки, хотя – с просверками возможного наполнения. Для того его, собственно, Миша ко мне и отправил: разобраться.
Забегая вперёд, скажу: разобрались. Не сразу, конечно, – неделю с хвостиком потратили, но – разобрались; учиться Далыч умел, охотно, всерьёз, – проникая-усваивая сразу и навсегда. У него был скошен акцент восприятия Открытого Потока; вдохновение только краешком, кромкой задевало его, – распахивая, но не наполняя. Это частое явление! Увы, не так уж мало потенциально талантливых, застрявших где-то на грани выдоха, людей существующих как графоманы! Их тянет к ручке… тянет к бумаге… Они даже могут, со временем, стать весьма и весьма изрядными профессионалами… Да: пусто… пусто… пусто…
|
|
|
Для букетика-Миши стихи всегда проступали очень насущной и яркой частью жизни. Миша часто – очень часто – работал со стихами-метафиксациями. Он ходил, плавал и летал в них… Он дотрагивался через них до тончайших, не находимых по-иному, ниточек… Он наполнялся и наполнял, – привнося, избавляя, целя…
Находиться в метафиксациях Далычу очень понравилось. Да только – не в своих… Не получались у него свои. Чувствовал – может, способен, дано, но слова – раз за разом – падали на бумагу безжизненными. Миша поначалу утешал, говоря, что метафиксаций – множество; пользуйся ими, будь в них! А только Далыч не унимался. И тогда Черноярцев зафутболил его на лечение; и не его первого, – меня при этом особо не спрашивая.
-
Как-то, в одну из ночей, в Парке, – я попросил Далыча рассказать мне о своей встрече с Мишей. Далыч жутко засмущался, запунцовелся, зашмыгал носом. «Ты чего?» – спросил я. – «Да, понимаешь, коряво как-то вышло, нелепо… – вздохнул. – Петушистости во мне – пудами, хоть в тачку складывай и огород удобряй. С детства маюсь… – опять вздохнул, – никак не избуду. – Эх!..» – «Ну, расскажи как есть…» Повздыхал Далыч, поохал, но – рассказал. Причём начал издалека, чуть ли не с младенчества, – а повстречались они года три назад!
Впрочем, не потянуло меня очень уж сокращать его повествование; разве что, в количестве слов…
-
«Родился я в тридцатом. …Понимаешь, как-то пронесло меня мимо всякой дряни, кровей, грязи. Война ничуть не коснулась, разве что – недоеданием. На фронт – рано; а как представлю, что могло довестись стрелять по живому – жуть берёт! Сам-то я с Северного Урала, – никаких оккупаций, никаких приграничных угроз. Ну, и позже, – два раза лагеря обминул… В первый раз – с этапа, в самом начале, бежал; в бегах документами разжился, – блатные помогли. Во второй – накатило: сам пришёл в органы и заявил начальнику, до которого пустили (с моих слов: мол, по важному делу), что эти вот – потыкал пальцем в портреты над его столом – падлы вонючие, и – начальнику в морду, в морду! Пока он глазами-то в углу хлопал, я подхватился и – тю-тю! …Документики потом пожёг, – обзавёлся, по времени, новыми.
Ты знаешь, Сергеич, никому никогда задницу не лизал и не понимаю этого в других! И на верёвочке не ходил! …Вот сейчас всё пишут, всё говорят: репрессии… миллионы жертв… полстраны по тюрьмам… тирания… произвол… Да они же как барашки на убой шли! Блеяли, но – шли! Миллионами! Покорно! Говнясь на всё это уродствие только у параши, промеж себя, – да и то шёпотом, озираясь… Рабы. Я, Сергеич, ещё тогда понял: рабство – оно не вне человека, оно внутри него; кто свободен – тот и в цепях свободен, а кто раб – тот всяко раб… и во всякое время, и при любых условиях…
…Отвлёкся, вообще-то… Да, так вот, – мотался по стране; работал то здесь то там… Бывало, где и осяду, но не чересчур, – не засиживался.
Не женился. Детишками не обзавёлся. …А на пятом десятке вдруг прошибло меня что-то, потрясло: стихи стал писать. Грудами! Да… Бывало, как пьяница – сутками, запершись: строчку к строчке, строчку к строчке. Сколько раз меня через то с работы гнали – не сосчитать! Да и фиг с ними… Поманило, позвало, улыбнулось… ну ровно надежда какая невидимая полыхнула!
Тут ещё вот как: свело меня по жизни – ох, спасибо! – с дедком одним: с дедушкой нашего бухгалтера заводского; я на том заводе в вахтёрах подъедался. Подрядили меня полки книжные делать, кой-что по сантехнике подлатать. …Пришёл. Ёлки-палки! Там такая библиотека была!.. Не библиотека – библиотечище! Везде книги: в комнатах, в коридоре, в ванной, на кухне… Десятки тысяч! И не то что в какой библиотечке государственной, где большая часть книг окромя как в макулатуру не годна… Нет. Всё – книжечка к книжечке, жемчужинка к жемчужинке! Каждую копеечку – на них… Сам-то дед – обтёрханный, залатанный; спал на коечке узкой – промеж книг, – как в окопах.
Я ему говорю: всё, что есть работы по дому – сделаю, бесплатно, только допустите меня до книг. Дед не жадный оказался. Допустил. Ой-ей-ей!..»
У Далыча даже глаза замаслились, когда он это вспоминал. Пауза, на пару минут – не меньше. Я осторожно окликнул его:
– Далыч, – говорю, – ты там не уносись далеко. Давай всё же, как-нибудь, до Черноярцева доберёмся…
Он очнулся. Вздохнул. Мечтательно поскрёб щетину.
-
«Ты понимаешь, Сева, я думал, что – читал, не мало читал… А ничего я, как выяснилось, не читал! Там всё самое лучшее было, и наше, и переводное; столько стран, столько времён! Я ошалел. Два месяца – будто угорелый, даже деду полки кривые сделал. Он, правда, не обиделся. Понял. Порадовался за меня.
Угорелым ходил месяца два, а переваривал это в себе потом лет десять. Многому научился. …Только вот не научился дыханием слова наполнять… Скажем, берёшь в руки Лорку, или там Цветаеву: как ребёнка на руках баюкаешь – живое, цельное…! А я… Уедало шибко, свербило. Пробовал избавиться писать стихи – не вышло. Маялся…
-
…Пришлось мне, годика три назад, в Бурятии комаров хвостом околачивать. По прибрежью шастал, долго так: очень уж к Байкалу всегда тянуло, родной он мне. Здесь-то с Мишей и зазнакомился… да вот только дурком как-то…
…Расположился я, понимаешь, в сараюшке брошенной; в старое сено замотался, – лежу, блаженствую.
Ночь. Крыша – нет её почти, погнила; всё надо мной: небо ночное, звёзды… Не темно. Лежу, травинку жую; харчи к тому времени уже два дня как вышли. …Вдруг – оторопь меня пробрала! – по небу человек идёт. Сверху – вниз… вниз… Медленно так идёт, неровно, будто по горке спускается. «Что, – думаю, – за ерунда? Может – придремался…?» Ущипнул себя, по щекам разок охлестнул… Куда там! – идёт. Причём, судя по направлению, явно на мою сараюшку путь-дорожку держит.
А я лежу, рот разинувши. Страшно… ну, дико попросту…! Не дёргаюсь.
Человек тот и впрямь на сарай сошёл. Уселся на обмылке гнилой доски, ноги под себя поджал и вниз смотрит.
– Эй, – говорит, – а я тебя вижу!
Я к нему тоже присмотрелся; гляжу: мужик мужиком, в телогрейке, немолодой вроде. По конституции – вровень со мной: маленький, поджарый… Тут меня петушистость-то и одолела, – со страху, наверное.
– Что это ты там видишь? – к нему адресуюсь, разоряюсь. – Щас вот в лоб, понимаешь, как вделаю, чтоб по ночам не шастал, людей не пугал!.. Всё у меня разглядишь!
– Да ты буян! – захохотал он, и спрыгнул ко мне.
Ну, думаю, тут ждать нечего, – с колдунами надо быстро управляться, пока голову откусить не посунулись. Размахиваюсь – широко – чтоб, аккурат, челюсть ему пощупать, и… застреваю. Рука в воздухе застревает – ни туда, ни сюда… А мужик этот небесный в полуметре от меня стоит, хмылится. …Я ему с левой! – левая рука застревает; стою, как идиот, с двумя поднятыми руками – шелохнуть ими не могу.
– Успокоился? – добродушно так спрашивает, с подходцем.
– Ага, – говорю, – …тебя, ехидну, успокою, и – успокоюсь.
Да как дам правой ногой! …Нога застряла.
Веришь ли, Сева, – стою на одной ноге, с поднятыми руками, а сам думаю: как бы мне его, гада, ущучить!
Тот вокруг меня обошёл, гыгыкнул.
– Ну что, – встал опять насупротив, – не надоело?
А я, знаешь ли, пока он обход-то свой делал, слюны малость поднакопил. Только он, значит, ряшку передо мной завесил – тут я и плюнул! …Да вот, однако, получилось, что в себя плюнул: всё лицо в слюнях.
– Экий ты, – говорит мужик, - а ещё стихи пишешь!
– Отдышусь – в ошмётки раздолбаю! – отвечаю ему. А сам стою на одной ноге, весь в слюнях, и думаю: «Как же он про стихи-то прознал?.. Нечисть, одно слово».
– Забавный ты, – говорит мужик. И – на выход.
– Эй, – кричу, – а мне что: так и стоять?!!
– А что, – спрашивает он, – разве худо? Тебя теперь белой краской покрасить – и сойдёшь за статую. За мраморную. Будешь ты у нас аллегорией неукротимости! А?..
Я и сказать-то ничего не мог – только сглотнул.
Мужик засмеялся, махнул рукой, и я свалился на пол. Без сил. А он – ушёл…»
-
Далыч опять умолк. Закручинился.
– Однако суровая ты личность, – говорю. – Меня вон тоже у подъезда затоптать норовил!
– Да я бы не полез… Мне, Сергеич, до сих пор знаешь как стыдно! О-хо-хо… Я ведь грохнуться – грохнулся, а глаза того мужика помнил: добрые… ласковые… тёплые такие… Что меня разобрало!
– А дальше?
– Дальше…
-
«Несколько дней спустя вышло мне через лесок пробираться. Думал, засветло к берегу выйду, ан нет – в лесу темень заловила. Хрупаю в сумраке по бурелому, злюсь на себя, бестолкового: мне советовали другим местом пройти, – не послушал…. Часа два так ковырялся. Устал. Присел отдохнуть.
И сидится-то главное, не то чтобы в отдых, а так: жутковато. Я с тех пор, как колдуна в телогрейке повстречал, – дёргался всяк, по поводу и без повода, нервный стал. Вот: ветка назади хрустнет – аж перекручивает! …Да и места вокруг Байкала… сам, небось, знаешь, – давние места, глубинные…
Сижу. Дёргаюсь. …А там – по-справа, вдалёке – огонёк! Ломанулся туда. И страхи-то все разбежались, – быстро иду, прям как горный козёл по валежнику выплясываю!
Вначале думал: на сторожку какую иду, оказалось – к костру. Вышел. Большущий костёр; из половинных сушин сложен, высокий. Вокруг люди: семеро, разных возрастов и наций, но обликом чем-то схожи. Я что поначалу подумал? – думаю: туристы; эти куда только не забираются! А вот обсмотрелся, – нет, не туристы, больше на бомжей-бродяг похожи. Но только не бомжи. Одёжка на них, правда, старая, в заплатах; хозяйство – что возле костра – скудное, аховое… но лица… Ровные лица, тонкие, точёные. Спокойные. Таких у бомжей не бывает! А глаза… Ну, не знаю, – сильные глаза, так, пожалуй.
Подхожу. Здороваюсь. Прошу принять в компанию до утра. Те не отказываются, приглашают. Но, сразу заметно, равнодушно приглашают; понятно: нужен я им тут, у костра, как сопли крокодилу. Только один – молодой из них самый, лет семнадцати – зыркнул вроде бы с любопытством.
Тут варево у них, в котелке здоровом, поспело; стали деревянным черпаком по кружкам и чашкам разливать. Я тоже свою кружечку достал. Протягиваю.
Ихний старший – длиннобородый, гривастый, видный такой мужчина – удивился очень. «Вы, – говорит, – к нашему чаю непривычный. Уж заварите себе лучше своего». Жадничает, что ли, думаю? «Я, – отвечаю ему, – ко всякому привычный. Мне, милок, семь десятков – восьмой пошёл, многое перепробовал и новое пробовать не стесняюсь!» Тот мнётся. «Что вы, – спрашиваю, – на мышьяке свой чай настаиваете?» «Нет, – отвечает, – на здешних травах». «Ну, так лейте, чего там! Травка она и есть травка, худого не будет.» Он пожал плечами, но всё ж таки плеснул полкружки. Я понюхал, конечно, сперва, полизал: запах обалденный, а на вкус – мятой отдаёт… и, навроде как, персиками. Выпил. Хорошо! Горячо! Прямо каждая жилочка натянулась и задышала! …Тут-то меня и свалило; шибануло изнутри – промеж бровей… сдёрнуло… понесло…
Сейчас, Сергеич, я понимаю – задним числом – что это меня в мои прошлые жизни вытянуло… А тогда – ошалел здорово. То – я возле костерка отвар попивал, а то – вдруг! – еду в шарабане дурацком, дребёзглом, и рядом со мной девушка, лет пятнадцати, вся в кружевах и финтифлюшках… папой меня называет! Мол, спал я долго, так не приказать ли остановить, растереть мне ноги. Вот так…
Пока я, значит, озирался, – опять шибануло, закружило…
Толпа. Площадь. Здания вокруг низенькие, навроде мазанок. На площади одни мужчины; все в сарафанах каких-то коротких, грязных. Молчат. На меня смотрят. …А я, понимаешь, в центре стою: взгромоздился на булыжник здоровенный и что-то им, судя по всему, втолковываю. …Пришло понимание: я здесь, в этой деревне, главный, навроде князя. Но я им, сарафанникам этим, чем-то не потрафил; не затолкую, не уболтаю – набьют морду… или ещё чего, похуже…
Опять в голове полыхнуло…
Тут уж вообще… Даже говорить неловко – стыдоба! …Я – женщина, и со мной интимными делами занимаются…! Впрочем, кажется, муж… Ощущения непередаваемые!!
И – опять…
И – опять…
У меня было чувство, что я еду в каком-то поезде: то – в окошки разглядываю проезжаемое, то – из открытых окошек вываливаюсь… но меня сразу же подбирают-втягивают обратно… Прямо карусель, да и только! …Носило долго. Столетия носило… эпохи…
Очнулся. Костёр горит, люди сидят: молчат, прихлёбывают из кружек. Не сразу я въехал, что не новое это вываливание в окошко, а – моя станция. А как понял – вскочить хотел, да только не смог, голова закружилась; зарычал на того, бородатого: «Ты что, – рычу, – налил мне, изверг?!» «Однако шустрый ты, дядя, – удивился он, – быстро в себя пришёл…» А во мне пыл-то уж и угас; слабость, вялость навалились. «Ты, – бормочу, – что мне подсунул…?» «Что просил, – хмыкнул он. – Может, ещё плеснуть?» «Да я, – хриплю, – лучше из болота хлёбово похлебаю, чем с тобой чаи гонять!»
Тут зареготали все, дружно так, жизнерадостно. Ко мне молодой пацанёнок подкатил. «Вы, – говорит, – на Мастера не обижайтесь. На каждого по-разному этот отвар действует. Для большинства – вкусный, бодрящий напиток. …Он же не знал, что память вашей души так близко к поверхности! Вы способный, дедушка». «Спасибо на добром слове, – отвечаю, – но об мастера вашего, как ноги окрепнут, дубинку-то, авось, изломаю! Это уж как пить дать, внучек…» И опять все зареготали. Смехотно им, паршивцам.
Сижу, к коряжке сухой прислонясь. Очухиваюсь.
…Вдруг все засуетились, вставать начали. Смотрю: из леса, из самой темени, – девица выходит, лет тридцати на вид. Красивая, в яркой городской одежде, мордашка лукавая. Выходит, значит, и – ни на кого не обращая внимания – прямо ко мне. Рядышком села. …Очень волнительная женщина!
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 157; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!