ЗЕРКАЛЬНЫЕ МИСТЕРИИ, внеглавье 12 страница
– Я простыла, – голос стал капризным и кокетливым. – А без света сижу, потому что ещё не умывалась. Но ты можешь заранее мной восхищаться!
– Не буду, – сказал зверёк. – И никакая ты не красавица! …И я домой хочу.
– Не пообщавшись с настоящим Золотым Драконом?? Не верю!
– С кем?
– С Золотым Драконом! Самое расчудесное чудо света! …Не хочешь?
– Хочу, – прошептал зверёк, – а где он?
– Это я, – с плаксивой печалью сообщил голос. – Я летел завтракать к Одинокому Северному Вулкану, да вот поди ж ты! – застрял в этом сугробе, напрочь застрял! Был неосторожен – и произошла трагедия…
– Какая трагедия…?
– Это не важно… и вообще – секрет… ох, какой большой секрет! – Голос утратил плаксивость и перешёл на таинственный шёпот. – Ты ведь тоже умеешь летать?
– Да… – робко сказал У.
– Тогда ты меня поймёшь! …Я скован снегами, я не могу расправить крылья и воспарить! Но ты, ты – послан мне в утешение: мы перезимуем вместе. …Я буду рассказывать о Золотых Драконах… об Одиноком Вулкане… о поющих звёздах… Хочешь? О, я многое мог бы тебе поведать! …Ну, и ты расскажешь что-нибудь весёленькое. Ладушки?
– Да какие ещё ладушки! Я же никогда-никогда-никогда не видел Золотых Драконов!..
– Зато – слышишь, – благодушно вставил голос. – Ох и повезло тебе, дитя…
– Но мне знаком ваш запах! Откуда же он мне знаком, если с Золотыми Драконами я никогда не встречался? …И мне кажется, что пахнет…
|
|
|
– Тьфу на тебя, – проворчал голос. – Ты что, на клумбу попал? Ишь, размахался носом…
– А пахнет… Медведем пахнет, вот кем!
– Ну и дети пошли… ну и дети…
Послышалось бурчанье, шлёпанье лап… Загорелся светильник… Рядом со зверьком, обиженно и грустно выпятив нижнюю губу, сидел старый толстый медведь; очень укоризненно сидел.
– Ну?.. Ну чего рот разинул? – Медведь потопал об пол валенками, поправил на плечах серый шерстяной платок и вздохнул. – Ну да, я – медведь… Что, впрочем, не исключает и других вариантов…
– Какие ещё варианты?!! – заголосил У. – Ты зачем меня сюда затащил?!!!
– Шуму от тебя… Чего шумишь-то? …Скучно было одному, вот и затащил. Опять же – познакомиться…
– А чего обманывал?
– А и никто тебя тут, кроме твоего носа, не обманывал!
– Ага, как же! Колдун… Красавица… Дракон…!
– Ох и дурачок…
– Сам ты…
– Нет, ну правда! Ты не обижайся, – но ты весь какой-то прямо-таки приземлённый, даже удивительно, что летаешь… Я же мог быть в темноте кем угодно, даже солнечным зайчиком! Эх, и повеселились бы!..
– Но это… это ведь не по-настоящему!
– По-настоящему… не по-настоящему…. Много ты знаешь о «по-настоящему», как же! Ха!! …Мёду хочешь?
|
|
|
– Хочу…
Они расположились за высоким столом, где – посерёдке – стоял высокий кувшин с мёдом, а рядышком – стопка блюдец.
– В мире, малыш, – сказал медведь, разливая по блюдечкам угощение, – всё – всё что угодно! – по-настоящему, и – одновременно – ничего взаправду. …Сок будешь?
– Угу…
– Вот я и говорю… – Медведь выволок из-под стола бочку с соком, и, нацедив по края разлапистую кружку, придвинул её зверьку. – Вот и говорю: мы все – то и дело! – оказываемся в огромной бессветной прихожей. О её огромности мы можем судить только на ощупь – ощупью своих ощущений; если мы, конечно, готовы к этому… И там, из темноты – множество коридоров… коридорчиков… переходов… закоулков… Множество всяческих ответвлений… перепутий… гулких неясных этажей… Нужно замирательно прислушаться, выявив и поняв многорасцветье-многозвучание темноты, и тогда направление, желанное нашему сердцу, само – чудесным весенним цветком – полыхнёт в глазах и ладонях…! У-ух! …Ну, а если мы не готовы, то – ничего не понимая – начинаем метаться, блуждая и мельтеша. Мы становимся добычей коридорных закоулков… И, даже выйдя на яркий солнечный свет, – продолжаем барахтаться в тёмном мешке, зачастую сами о том не догадываясь…!
|
|
|
Медведь замер. И зверёк замер. Замерли даже блюдца с мёдом, глядючи обалдело и неподвижно на своих кушателей.
Медведь вздохнул:
– Вот…
– …Я, понятно, прошу прощения, – стеснительно сказал У, – но я ни фигушеньки не понял…
– Совсем, что ли? – оторопел медведь.
– Отчасти… – уклончиво, но печально подтвердил У.
Разлили по второй порции мёда. Медведь задумался.»
-
– Враки и бредятина! – заявила тётушка ежа, женщина серьёзная и хозяйственная.
– Ну… не скажите… не скажите… Есть здесь что-то… Что-то есть, да… – покряхтывал из угла дедушка.
– Ну давай, давай, читай дальше! – галдело молодое поколение.
Но наступало время сна, и ёж, улыбаясь, запирал свои записи в сундук, натягивал до самого носа одеяло, и – засыпал…
-
«…С запрокинутой вверх мордашкой, неподвижный, наблюдал У за бесшумным, невероятно красивым полётом Золотого Дракона.
О, он был золотой-золотой! …Даже валенки на его лапах отливали золотом… И серый шерстяной платок – развеваясь над заснеженным поднебесьем – всё больше и больше становился похож на невесомую золотистую колыбель, в которой – и это правда! – рождаются звёзды…»
|
|
|
-
Угли костра, разламываясь и сжимаясь маленькими пульсирующими вишнями, всё укрывищнее и глубже закутывались в вуаль пепла. Наполовину опустевшие вазочки с сухариками и вареньем рассеянно перебрасывались бликами – далёкими, ускользающими… – с неторопливой, нисходящей узорно и плавно осенней листвой… Подрагивал остывший чай…
Костёр угасал. Ёжик и зверёк придвинулись ближе друг к другу – замирательно, ласково… – близко всматриваясь в слабеющее сонное пламя… Как можно ближе друг к другу…
-
4
к вопросу «о чудовищах»…
«…Оно медленно, тяжеловато и неуклюже плескалось в дальнем озёрном заливчике, там, где камыши… камыши… камыши… Там, где висящий на тонких осторожных нитях туман был приветлив и мягок…
Иногда на камыши наскакивал ветерок, слегка раскачивая их, тревожа. Синели низкие туч. Зеленели высокие травы. Беспокойные трескучие стрекозы, синие и зелёные, мельтешили во все стороны, – все стороны лаская глянцевыми искрами животов. Моросил неохотный полусонный дождик.
…Оно перевернулось на спину, тяжеловато и неуклюже… закашлялось… зябко повело плечами…
«Вот: озеро… озеро… озеро… Именно здесь, – то тут, то там, – чужие… родные… и всякие… кто-нибудь ещё… именно здесь… Где?... Озеро… озеро… Какой редкий и вялый дождик... будто его и нет вовсе… Родные… Это круги на поверхности озера… Дождик… Где? – где вы?..
Всяк кому не лень… Всюду… Озеро… Какой редкий и вялый дождик… Ну надо же….»
Натужно подгребая задним лапами, Оно стало затискиваться в камыши. Булькало, кряхтело, но старалось быть аккуратным, чтобы не повредить, не покорёжить удивлённых таким соседством зарослей. Медленно продвигалось. …Затихло.
-
Над озером, как над лицом – зеркало, – опрокинулся гром.
И пришло – покоем, прятальным сном – утишливое забытьё…
И пришёл Дождь: ливневый, кромешный…
…Но раздало-растеряло Оно все чешуйки. Но, сквозь голое тело, – в сон его проник, просочился Дождь…
-
– Привет, – сказал Дождь.
– Уходи… – сказало Оно.
– Привет! – сказал Дождь. – Ты здесь, в камышах… Зачем ты здесь? Мне это печально.
– Мне хорошо, - сказало Оно. – Мне сейчас хорошо… в камышах… Уходи! Для чего ты беспокоишь меня?
– Я искал тебя на озере, и – не нашёл… – сказал Дождь. – Почему ты покинуло его?
– Там нечего покидать, – Оно вздохнуло, – озеро уходит… Бывает, что озёра становятся океанами… но это – редко… а чаще: они уходят, и там, где было озеро, – остаётся болото…
– Но я видел, видел озеро! – крикнул Дождь. – Оно целое и невредимое!
– Ты видел его вчерашнее отражение. Всего-то и навсего… Да, отражение…
– Но ведь озеро – это ты! – удивился Дождь. Ты – вот оно… ты – здесь!
– И я ухожу, – сказало Оно.
– Не надо, – попросил Дождь. – Как же без озера? Без него – нельзя! Ишь, чего выдумало…
– Не ерунди, – сказало Оно. – Уходящий – куда-нибудь да приходит. Ищи озеро там… где-нибудь там… там…
Дождю вдруг почувствовалось, что он очень устал; как-то сразу и очень… Бережно придерживая каждую капельку себя – он скользнул за камыши… за лес… за невнятность далёких гор… Но чудилось: стоит только взметнуться камышам – проминая береговую линию, раздвигая пределы – Дождь незамедлительно вернётся, вернётся обязательно. Иначе он – попросту – не смог бы жить, иначе он – попросту – не смог бы верить, и любить – не смог бы, и быть любимым…
«…Мои чешуйки перемешались с илом… И слабеет, слабеет память, – не найти…
Ах, как долго – как долго! – я живу на предельном, раскалённом гребне застывшего крика. Я понимаю – почему… но вместе с тем – недоумение: почему…? Понимание и недоумение – одновременно… Это ли не странность?
Но странно, странно…
Но так странно видеть жадные руки, не знающие меры своей жадности… Видеть трусость и подлость там, где есть тысяча возможностей избежать этого… Видеть глупость, равнодушно проходящую мимо сокровенных дверей… глупость, которая осознала себя, но осознание отбросила, растоптала…
Так странно осязать утаённые в ряске и сумерках останки того, что сулило явиться величайшим и небывалым… Осязать глухоту и чванливое онемение сердец, – глубокие застывшие следы в текучести вод…
Так странно слышать: «ты жесток!» от тех, кому в трудное время ты подставлял плечо… Слышать: «ты безумец!» от тех, кто рядом с тобою становился мудрее и выше… Слышать: «ты чудовище!» от тех, кто находил у тебя утешение и уверенность в своих силах…
И – никогда! – хотя бы: «эй, жестокое безумное чудовище, тебе не холодно? ты не устало? …почему ты плачешь?» А и впрямь: кому и какое дело, почему плачет чудовище… Захотело – и плачет; у него для этого свои – чудовищные – соображения. …Ну, холодно, ну, устало… И что? Эка невидаль…!
Недоумение и понимание – одновременно… Это ли не странность?
…Но понятно и не вызывает ни малейшего недоумения: мы с озером – неразделимы; куда нам друг без друга? Мы вместе пришли, и уйдём – вместе. …Сколько нам с ним ещё кочевать, уподобляясь переменчивым бродячим миражам на бесплодных равнинах – кто знает? Ясно одно: когда-нибудь – это обязательно случится! – озеро станет океаном.
…Океан-ДОМ, океан-ПТИЦА, океан-СОЛНЫШКО… Кто скажет мне, несмышлёнышу, долгой ли будет дорога, трудным ли будет ожидание?
Но: мы продолжаемся! Да!..»
-
По озеру пробежала рябь. Залопотали-запели тихохонько камыши. Сдвинулись, и – сдвинувшись – сомкнулись берега.
-
«В дорогу… в дорогу… в дорогу…!»
-
…Смена среды обитания не слишком-то и удивила озёрных жителей, не вызвала особенного беспокойства. Да и с чего? Болотце, по правде говоря, оказалось и обширным, и тёплым, и довольно-таки комфортабельным. Здесь было сытно, основательно, обустройно, – не в пример предыдущему обиталищу. Здесь каждый имел свой уголок, свои обязанности, свою собственную уверенность в завтрашнем дне, где не было места ничему устрашающему, теребящему. Никакими кошмарами, навроде возникавших иной раз на озере океанских веяний, – здесь и не пахло. Нынешние – болотные – жители не печалились: ничего, кроме удовольствия и приятности, произошедшее не вызывало.
…И только некоторые из них, пугливо уклоняясь от пренебрежительных и осуждающих взглядов, изредка рыскали по окрестностям, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь лужицу, способную прозрачностью и глубиной напомнить озеро… Озеро…
Лужиц было много, но они быстро высыхали, оставляя после себя ладошку ребристой потрескавшейся земли…»
-
– Ну что, – спросил ёж, – я всё записал верно?
– Да-да, конечно… – рассеянно отозвался зверёк.
Они сидели у догоревшего, лишь изредка пропыхивающего жаром костра. Сидели, молчали, помешивая палочкой угли…
И было им вместе уютно-уютно.
И было им немножечко грустно…
-
5
о нём…
«Жёлудь встрепенулся. Жёлудь приподнял укрывавшую его травинку и осмотрелся вокруг…
Становилось всё более и более сыро; совсем сыро. Сверкали молнии. Отовсюду шумело и грохотало. Отовсюду темнело; и темнота – шагая размашисто, шагая уверенно – уклонялась от всяческих попыток высветлить её, гасила длинными зыбкими руками все огоньки и блики.
Жёлудь вежливо осведомился о происходившем у лежащей рядом Сухой Ветки и узнал: надвигается большущий повсеместный потоп; всё будет перевёрнуто и раздавлено, всё будет сметено и забыто. …Как вам это?
Жёлудю это не понравилось и очень огорчило: как же так?! – всё-всё…
…Заплакал; стряхнул слёзы; нахмурился, решительно сверкнув маленькими глазёнками… Но – после, после… но – непременно!..
Он стал затискиваться-зарываться в землю, уходя как можно глубже, затрамбовывая-закрывая за собой следы прохожденья. Он вжался в переплетения корней… уцепился покрепче… зажмурился…
И заснул.
-
…И пришла Большая Вода, – переворачивая и давя, сметая и предавая забвению…
…И ушла Большая Вода. Ушла не вовсе, – но надолго, но далеко…
-
Жёлудь проснулся.
Он вздохнул глубоко, стряхивая с себя синяки, ссадины, кошмары. Он расправил плечи, бережно, но настойчиво раздвигая всё, что мешало ему, и – упираясь крошечными, но сильными корнями в размокшую землю – возрос.
-
Как зачарованные смотрели все, кто мог и хотел смотреть, на появившийся посреди болотистой пустыни молодой ДУБОК…
Он рос. Он поднимался в высь с невероятной, стремительной быстротой, никого не задевая локтем, никого не устрашая. Он рос-возносился, наливаясь упругой звенящей силой, весь в сполохах красоты, весь в шелесте неувядающих зелёных листьев.
…И рос вместе с ним, укрепившись на самой сильной и прочной ветви – будто бы игрушечный, но самый что ни на есть настоящий – ДОМИК.
-
ДУБ вырос, спокойно и нерушимо слив свои корни с землёй, сокасаясь тёплыми изумрудными губами с небесным сводом.
-
…Но пришло время, и вновь – предваряясь сыростью и темнотой, молниями и страхом – пришла Большая Вода. …И удивилась.
Нечего было крушить, нечего было переворачивать, сметать, предавать забвению: всё-всё-всё сущее, всё, что только имело причины опасаться и трепетать, – собралось в ДОМИКЕ, стоящем на одной из ветвей прекрасного, сильного, пронзительно высокого ДУБА.
Всё-всё-всё!
Внутри ДОМИКА ярко горел очаг, – согревая, наполняя все – даже самые робкие – сердца ликующим светом. Там было уютно; настолько уютно, что каждый мог, оставаясь самим собой, – оставаться со всеми вместе, неразделимо. Там было весело; так весело, что всё происходящее внизу казалось нелепым и смешным наваждением, зряшным мороком. Кто-то – отплясывал, кто-то – крепко обхватив цветастую блескучую чашку – лакомился душистым чаем, кто-то – найдя собеседника, которого искал всю свою жизнь – говорил и говорил… слушал и слушал…
Ни пошевельнуть ДУБ, ни добраться – хотя бы!.. – до самых нижних его ветвей Большая Вода так и не смогла.
Она побурлила вокруг могучего дерева, – то обмывая, то пачкая его ствол… Вздыбила несколько удивлённых волн… Немножечко потрясла – топоча – земную твердь… И – кажется, улыбнувшись – ушла. Ушла навсегда.»
-
продолжение
…Тихонько треснула, а треснув – упала сухая ветка. Трепетнулся лёгкий ветерок.
Я посмотрел наверх: небо высветлилось, посвежело; от утренних звёзд, отливающих бледным голубоватым серебром, доносилось ощущение улыбки… скользящих флейтовых нот… И приятно от этого было, и было от этого хорошо, спокойно.
Миша, покряхтывая и что-то бормоча, выбрался из кресла; направился к столику с термосом, на ходу оборачиваясь и поглядывая ласково на спящих с открытыми глазами студентов.
– Миша, что теперь?..
– Да ничего. Сейчас отправлю их домой, – пусть поваляются в постельках… до вечера. Ну, а с вечера – у них начнётся совсем другое житьё-бытьё.
– Какое – «другое»?
– В них потеплеет, понимаешь? Они больше не смогут жить с оледеневшими угольками в сердце. Они будут отогреваться, – понемножечку, но всё больше и больше; отогреваться, и – согревать других, тех, кто рядом. Главное было – расшевелить.
– Полагаешь, я угадал со сказкой?
– Похоже, что так.
Миша налил себе чайку, сделал несколько малых глотков, поставил чашку, и – резко развернувшись – хлопнул в ладоши:
– По домам, малыши! По домам! Доброго пути!
Ночные мои посетители-гостеватели встали; одновременно, быстро, но – с мягкой, даже нежной, плавностью движений. Не говоря друг другу ни слова – направились к выходу из Парка. Я смотрел им вслед и видел синие лучистые искорки, танцующие над их головами… по их плечам… по развороту твёрдо ступающих ног…
– Эй, горюн-грустец, где здесь можно поспать?
– Ты хочешь спать в Парке?
– Ага. Мне нравится это место: оно измученное, но – доброе, приимное. …Небось, зашагивал уже? – видел Старый Лес?
– Видел.
– Ты – умничка. Вот только затяжелел слишком, обмяк… Да ладно уж, ладно, – не будем об этом!
Миша обнял меня, вздохнул и стал вытряхивать из термоса остатки чая.
– Заварим свежий, а?
– Конечно, заварим. …С мятой?
– С мятой!
Пока я набирал воду и ставил котелок на угли, – Миша приникал-разговаривал с чаем и листочками мяты: шептал в них, держа в ладонях, легонечко дул. Через какое-то время – чаинки заблестели, став очень похожими на мелкую рыбью чешую. Миша бережно ссыпал их в термос.
Мы чаёвничали до семи утра, беседуя о недавних ветрах, о Старом Лесе, в пространство которого вели почти все парковые щёлочки-коридоры.
В семь часов, прихватив телогрейку и старенькое одеяло, я отвёл Мишу в заброшенное здание, метрах в двухстах от сторожимого мною кафе.
Место понравилось. Мы миновали горки мусора, листы фанеры, стайку линялых плакатов в одном из углов; отгородили лежбище от сквознячка, застелили одеялком…
– Ну что, доброго тебе сна, бродяга, не имеющий пенсии…
Миша захохотал.
– Спасибо, Севонька! Ночью увидимся; я здесь денька на три. …Ты покушать принеси.
– Мог бы и не говорить…
– Ты картошечки, картошечки принеси, и – маслица, маслица подсолнечного! Ладно?
– Принесу. Спи, Миша. Доброго сна. …Хорошо мне с тобой, – спасибо, что появился.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 175; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!